– За той лишь разницей, что при падении на коллапсар для нас, наоборот, прошли бы считанные секунды.
– Ты забыла, душечка, что мы вполне способны совершить обратный прыжок, и парадокс бы тотчас благополучно разрешился. Наше локальное время тут же благополучно сошьётся с внешним.
– Какой-то странный получается «парадокс близнецов».
– Ну, у меня тоже, как видишь, было какое-то лишнее время для наблюдения за местной физикой. Если разрешить её парадоксы и можно, то только вот таким фокусом с краевыми условиями. Просто воспринимай всё так, будто пространство-время здесь течёт не складками, как в нашем субсвете, и не гравитационными петлями, как в дипе, а в некотором смысле перпендикулярно нашему, или, если хочешь, всё время сдвигается на мнимую величину.
Превиос задумалась. В этом был смысл. Она, как выпускник Квантума в своей прежней жизни, могла оценить красоту идеи, но идея – есть идея, не всякое математическое преобразование годится для физической реальности.
– Будет забавно, если мы сумеем вырваться, а там в Галактике уже теряют стабильность последние красные гиганты. Или вовсе – гаснут последние бурые карлики.
– Ничего забавного тут не вижу, но во всяком случае наши с тобой искры от этого нисколько не пострадают. Ты же до сих пор не слилась с Превиос окончательно, всё раздумываешь, как бы втихую смыться? Это ты всегда успеешь сделать.
Что ж. Она её и правда подловила. Но если уж так подумать, а правда, что она теряет? Мало ли сколько лет прошло там, тут время уж точно остановилось навсегда.
– Ладно. Буди навигатора Хиллари, пусть готовится к проецированию.
– Надеюсь, солнце, у нас, с твоей помощью, хватит на это мощности.
Ха, если бы всё было так просто.
– Я смогу повторить этот заход с проецированием сюда, если ты об этом, но проблема в том, что это не поможет.
– Поясни, пожалуйста, будь так любезна.
– Тот фокус, прости за каламбур, что привёл нас сюда, это была, топологически, однонаправленная кротовая нора, мост в один конец. То есть, если и существует математическое решение, которое нас выведет обратно, мне оно не известно. И моя искра… она не чувствует, как это можно было бы проделать с макроскопическим объектом, предварительно его не разрушив.
Помолчали.
– Тебе не кажется, что это следовало сообщить первым делом?
Неужели ирн всё-таки сделалась серьёзной?
– Или я упускаю в твоих рассуждениях какое-то «но»?
– Но я могу попробовать просто повторить ту же тактику снова.
– Поясни.
– Я могу проделать тот же фокус – открыть новый мост отсюда. И мы туда спроецируемся. Дальше.
Ирн нервно хихикнула.
– Да сегодня прям реально вечер каламбуров! То есть ты не уверена даже в том, стоит ли тебе окончательно возвращаться в тело собственного носителя, но готова прыгнуть в абсолютную неизвестность, потому что… а почему, собственно?
Превиос помедлила. Говорить или нет? С одной стороны, да какая ей разница, что о ней подумает язвительная ирн, а с другой…
– Мы сунулись в недра фокуса, чтобы кое-что узнать у его хозяина, помнишь?
Короткий кивок в ответ.
– Но его и след простыл. А ещё, знаешь, я так и не придумала тебе имя.
– Ой, солнце, не торопись с этим, такие моменты порой определяют у нас, ирнов, всю общую дальнейшую судьбу.
Если у них она вообще предполагается, эта общая судьба. Ирны всё-таки донельзя странные существа.
– Хорошо. А теперь буди навигатора. Я сообщу вам, когда буду готова.
Она постаралась звучать как можно увереннее. Но внутри продолжала сомневаться. Конечно же, дело было не в том треклятом камне, что их сюда заманил, и даже не в сложнейшей процедуре пан-галактического масштаба, в которую оказались вовлечены сотни кораблей только лишь затем, чтобы состоялась, наконец, долгожданная триангуляция. Фокус был лишь поводом, но не причиной. Сейчас, когда Превиос снова получила полноценный доступ к собственной памяти, она вспомнила, наконец, каким многослойным был заговор и, самое главное, насколько бы её мастер не хотел, чтобы его эффектор пустился бы вдруг в свободное плавание.
Но теперь уже поздно, Галактике придётся пережить её возвращение в новом качестве. А ей придётся смириться с его последствиями.
– Навигатор, развить полную мощность излучателя.
______________________
Виллем де Ситтер – нидерландский астроном, известный благодаря своим трудам в области фотометрии звёзд и космологии.
Тюсиро Хаяси – японский астрофизик. Основные труды – в области теоретической астрофизики и космологии.
Стивен Уильям Хокинг – британский физик-теоретик и популяризатор науки. Внёс большой вклад в теорию Большого взрыва, а также теорию чёрных дыр.
Сто двадцать граней космического гипердодекаэдра мерно колыхались в спокойствии и тишине космического пространства. Цепь, умытая звёздным ветром, тянулась сквозь кисею сияющих во тьме огней, почти неощутимая на фоне океана бушующих вдали энергий, выделяясь на их фоне разве что одним.
Своей невыразимой правильностью, своей нарочитой рукотворностью.
Да, её создал человек.
И не потому, что у него не было иных целей, кроме как поскорее отгородиться ото всей внешней Вселенной призрачным щитом Барьера, нет, этот фронтир был очерчен вынужденно.
Так крепостные стены древних городов возводились для защиты от внешней угрозы, но в итоге быстро превращали растущие поселения на перекрёстках торговых путей в завшивленные вонючие клоповники, где люди жили друг у друга на головах, подчиняясь тотчас возникающей централизованной власти, которая годилась в итоге только на одно – рушить чужие стены и возводить свои.
Космический фронтир Цепи воспроизводил ту же порочную логическую цепочку, разве что та угроза, от которой защищал своих строителей грандиозный додекаэдр c ребром в один и две десятых декапарсека, была весьма особой природы.
Природы. Какое точное слово.
Благодаря дарёной технологии летящих человек смог навеки оторваться от собственного родного мира, но этот же подарок самозваных спасителей нёс с собой и один неискоренимый изъян. Межзвёздные прыжки через дип в своей активной модальности непреодолимо нарушали один из ключевых, основополагающих законов квантового мира, который невозбранно царил в его недрах. Унитарность оператора эволюции квантовых систем давала фундаментальное следствие – никакая информация в дипе не могла исчезнуть и никакая же информация не могла из него родиться.
Но прыжки на декапарсеки пусть и были возможны с точки зрения квантовой нелокальности, но неизбежно означали именно это – в точке начала прожига человеческий крафт исчезал для Вселенной, в точке же обратного проецирования в субсвет снова появлялся как ни в чём не бывало.
Присмотритесь, вот они, непоседливые корабли человечества, юркими искрами мечутся от звезды к звезде, не сидится им на месте. С каждым прыжком всё больше дисбалансируя макроскопическую статистику дипа.
И он отвечал, о, он ещё как отвечал.
Не из чувства мести, поскольку дип, несмотря на весьма подвижный образ жизни, вовсе не был живым и тем более разумным существом. «Угроза», как её походя называли навигаторы утлых разведсабов и могучих первторангов, возникала как естественный компенсаторный механизм, заложенный в базовые, фундаментальные симметрии нашего пространства-времени. Если ты провёл по сухим волосам эбонитовой расчёской, не удивляйся, что тебя начнут жалить искры статических разрядов. Это не расчёска тебе мстит из общей злокозненности или за твоё плохое поведение, это ты сам и породил эти искры.
Так после каждого прыжка в распространяющейся вокруг со скоростью света односвязной области пространства начинали действовать релаксационные механизмы, порождающие высокоэнергетические эхо-импульсы, тем более неудержимые, чем больше собственного тоннажа крафт протащил в субсвет.
Так само пространство в кратчайшие сроки начинало против тебя процесс огненного барража, заливая область обратного проецирования каскадами конусов распада экзотических частиц всех сортов и расцветок, пока локальный статистический баланс не восстанавливался, зачастую вместе с гибелью неосторожно подставившегося крафта.
Потому и была возведена описывающая область Фронтира гигантская додекаэдрическая Цепь, чтобы хотя бы по области с центром в Семи Мирах можно было свободно перемещаться, не опасаясь смертельно опасных эхо-импульсов из-за коварного горизонта событий.
Её замкнутые на огненные недра ближайших красных сверхгигантов якоря накопителей запитывали эксаваттами мощности все сто двадцать рёбер Цепи, дабы те натянутой на сотни квадратных парсек энергетической мембраной принимали на себя всё статистическое давление извне, оберегая тем самым внутренние системы от угрозы. Это было похоже на отчаянное балансирование на краю пропасти в такт колебаниям высших гармоник некоего пан-комического музыкального инструмента, особенно в моменты прохождения через Ворота очередных конвоев или пришествия извне посланий из бездны. Точнее, не так. Вся кажущаяся стабильность титанического додекаэдра всё это время оставалась не более чем мороком, галлюцинацией, ошибкой расфокусированного зрения, не подозревающего, где тут кроется подвох.
Но опытный глаз всё видел.
Эти отчаянные попытки бороться с резонансами случайных гравитационных волн, дошедших до нас через межгалактические бездны, какофонией ангармонического фона из недр галактического ядра, упругого давления заметаемой массы тёмной материи галактического гало и наконец ударными волнами джетов далёких квазаров – все они были проблемой для математических моделей, но в итоге с ними Цепь справлялась.
Трещала, скрипела, теряла и восстанавливала гармоники, её постоянно сносило куда-то вместе со Шпорой Ориона, однако проблема стабильности Фронтира лежала куда глубже и оставалась куда неразрешимей.
Катаклизм всегда начинался издалека. Вспыхивала поблизости случайная килонова, сливалась пара неучтённых реликтовых чёрных дыр вблизи одного из рёбер Цепи, по облаку межзвёздного водорода проходила излишне плотная ударная волна – да, по сути, в окружающем космическом зоопарке в любой миг могло случиться буквально что угодно, достаточно локальное, чтобы никто вне предложенных обстоятельств даже не обратил на подобное событие ни малейшего внимания.
Но для потери прочности этого было достаточно.
Импульсная перегрузка, отчаянные попытки систем стабилизировать мощность, срыв канала, ещё один, попытки погасить паразитные резонансы вне расчётных моделей приводят лишь к усугублению дисбаланса. И вот благородные обводы правильных пятигранников начинают плыть, нарушая симметрию гиперсфер. Управляющие бакены Цепи уже забыли про ту мелкую, незначительную проблему, с которой всё началось. Теперь шла борьба не за безопасность прохода конвоев, а за живучесть самого Барьера.
Беда не в том, что он сам разрушится. То, что было возведено усилиями героических экипажей двенадцати ковчегов Века Вне, вполне может быть восстановлено теперь, почти половину террианского тысячелетия спустя. Подумаешь, снова некоторое время придётся помучиться пассивными прыжками. Когда-то человечеству и этого хватало за глаза, если не думать о неснижаемой смертности по время подобных прыжков.
Нет, беда состояла в другом.
Тот статистический перекос, что всё это время купировался Барьером, будет неминуемо обращён вспять ещё на первых фазах дисбалансного каскада обрушения.
Живой, трепещущий четырёхмерный додекаэдр ещё не потерял односвязность граней, его пульсирующее, филигранное вращение ещё не обратилось цепной реакцией саморазрушения, но эхо-импульсы уже пробудились.
Сначала лёгким голубым черенковским свечением, но вскоре уже и ударными волнами эрапционных протуберанцев. Вывернутая наизнанку огненная стена файервола принялась стремительно опорожнять своё иномировое нутро, возвращая человечеству былые долги. Волна за волной перегретая кварк-глюонная плазма эхо-импульсов горячим приветом из ранних эпох этой вселенной стала прорываться за некогда обманчиво-безопасные пределы в глубинах Фронтира, пожирая всё на своём пути подобно своеобразной гиперновы наоборот.
Паразитная материя угрозы рвалась не от центра в пространство, обогащая звёздные облака будущих поколений трансуранами, но напротив, барраж методично и расчётливо диссипировал особым образом запутанными суперсимметричными квантами всякую структуру попавшей под удар материи в поражаемых областях пространства.
Этот процесс, единожды начавшись, всегда завершался одинаково.
Сначала гибли пытающиеся противостоять угрозе крафты, капитанам которых не хватало ума сразу же, пока оставались нескомпрометированные каналы ухода, убраться с дороги того, что им было неподвластно.
Потом начинали гибнуть населённые миры, вблизи звёздных систем которых и была сильнее всего дисбалансирована глобальная статистика пространства.
Человечество, запертое внутри Барьера, парадоксальным образом от этого лишь сильнее стремилось покинуть системы, по которым их без спросу раскидала судьба предков-покорителей Вселенной.
И вот теперь за все эти безудержные прыжки туда-сюда приходилось расплачиваться.
Перемолотые в железо-кремниевую пыль миры.
Распылённые ударными волнами звёзды.
Распавшиеся на атомы корабли.
Стёртая до основания цивилизация.
И поверх этого продолжает спокойно покачиваться всё-таки стабилизировавшаяся Цепь из ста двадцати граней космического гипердодекаэдра. Глупый памятник человеческой недальновидности.
Симуляция завершена.
Профессор Танабэ в ярости принялся трясти головой, пока картинка окончательно не растаяла, оставив после себя лишь голые белые стены аудиторного комплекса.
– Что пробовали на этот раз, профессор?
Танабэ постарался как можно незаметнее выдохнуть, придав своему сухощавому лицу приличествующее его должности на кафедре хладнокровное выражение и лишь затем обернувшись на голос. Разумеется, доктор Накагава, принесла нелёгкая.
– Вас, доктор, только за смертью посылать.
Накагава поспешил угодливо поклониться, но ухмылку прятать особо не старался.
– Задачки вы задаёте хитрые, профессор, не всякому такое и поручишь. Аспиранты мои трое суток по всему информаторию без перерыва на какао рылись.
Да как же, «рылись» они. Наверняка в хёкки себе резались, а за них квол тупоумный рылся. Но спасибо и на этом.
– И каков результат сих изысканий?
– Если вкратце, ничего утешительного. Судите сами.
Файл послушно развернулся. Да уж.
Это и правда были «глубинные бомбы», причём судя по сигнатурам, наши, родименькие. За авторством группы доктора Ламарка. Есть, знаете ли, один нюанс в тау-нейтринном спектре, один едва заметный предательский пик резонанса.
Вот вы дел натворили…
– Не прокомментируете, профессор, и что же это всё означает?
Но Танабэ поспешил уйти от ответа:
– Мне нужно сперва перепроверить расчёты, всё будет на следующем собрании кафедры, слишком чувствительный вопрос, не хотелось бы ставить коллег в неловкое положение, вам ли, профессор, не знать, как это бывает.
Накагава тут же убрал с лица своеобычную ухмылочку и сделал вежливый шаг назад.
– Конечно-конечно, ни слова больше. Если что, мои аспиранты к вашим услугам.
Ха, аспиранты. Если надо, ты мне докторантов и постдоков сюда притащишь, шпалерами выстроишь и митраистские гимны петь заставишь. Впрочем, вслух Танабэ ничего такого, разумеется, не сказал.
– Возвращаясь же к вашему вопросу, доктор Накагава, «на этот раз», как вы выразились, я пробовал резонансную накачку Вильсона.
– По тем странным сверхновым?
– По ним самым. И знаете, на этот раз пошло лучше.
Накагава недобро сощурился, что-то явно подозревая.
– Насколько лучше?
– Семьдесят секунд, – Танабэ постарался произнести эти два слова максимально отчётливо и безэмоционально, и ему это, кажется, даже удалось.
– Поздравляю, профессор, это же существенный прорыв! – Накагава ещё раз церемонно поклонился. Но то, как дёрнулась при этом его щека, доктора выдавало с головой. Никакого прорыва, всё плохо, всё ужасно.
Если верить симуляции, ровно семьдесят секунд продержится Цепь, когда до неё дойдут шоки от «глубинников» Ламарка. Да, до Ворот Танно от ближайшей неурочной сверхновой сотня лет полёта фотона, и время на раздумья у них ещё есть. Но пока – сколько бы они ни гоняли свои симуляции, результат был один. Падение Барьера теперь было лишь вопросом времени. И времени вполне небольшого.
Впрочем, Накагава уже явно переварил новость, его живой, при всех недостатках характера, ум спешил двигаться дальше, не задерживаясь на очередной неудаче.
– А что группа доктора Ламарка, удалось ли выяснить её судьбу?
Танабэ сощурился, задумчиво глядя на собеседника. А ты, парень, не так прост, как стараешься казаться.
– Что вы знаете об этой экспедиции, доктор?
И тут же прикусил язык, но уже было поздно.
– Так всё-таки это была экспедиция? Удивительное дело, весь Квантум обсуждает его роль в инциденте за Воротами Танно, но никто и понятия не имеет, что же там на самом деле случилось и какова в этом всём роль группы доктора Ламарка. Я могу вас цитировать при случае, если будет поднят вопрос его скоропостижного перелёта на «Тсурифу-6»?
Танабэ лишь головой покачал.
– Не пытайтесь меня ловить на словах, доктор. Мне как раз показалось, что об этом всём можете что-то знать вы, – тут он сделал нарочитое ударение, – раз вас так заботит ситуация с доктором Ламарком. А была ли это официально одобренная Научным советом Квантума экспедиция или же его собственная самодеятельность, мне то неведомо, вам же, вместо того, чтобы распространять досужие слухи, следовало бы по данному вопросу туда, в секретариат Совета, и обратиться.
Накагава в ответ лишь в очередной раз делано поклонился, вернув в уголки глаз привычный хитрый прищур.
– Обязательно обращусь, профессор, но неужели вам не интересно, насколько ваши симуляции полноценны?
Танабэ нахмурился. Что бы этот проныра не имел сейчас в виду, что-то ему подсказывало, что в итоге в дураках окажется именно Танабэ со всей своей лабораторией, а не он сам. Была у парня такая неисправимая особенность непременно становиться в каждой бочке затычкой. С другой стороны, он был неглуп, и зачастую вещи говорил дельные, за что его и ценили, несмотря на все недостатки характера и хамскую манеру в общении. Ещё бы он прекратил постоянную клоунаду и говорил бы сразу по делу – цены бы ему не было.
– Вы что-то конкретное хотите сказать, доктор, или будем и дальше играть в шарады?
– Что вы, что вы, профессор, – тут же замахал руками Накагава, – ни в коем случае, никаких шарад. Просто вряд ли кто-то может предположить, что это простое совпадение – серия нерасчётных сверхновых в одном регионе, триангуляция фокуса, пропажа доктора Ламарка, мятеж на «Тсурифе-6», в конце концов, и всё – в одном секторе. Вам не кажется, что там, за Воротами Танно, творится неладное?
Он так сказал «неладное», будто каждое из перечисленных событий само по себе ещё было ничего, в рамках допустимого, и лишь только будучи собранными воедино они давали повод для вящих сомнений. Да там, если подумать, городилась полная ерунда на ерунде, и те сигнатуры, что Накагава притащил только что в клювике, ничуть не облегчали попытки во всём разобраться.
– На «Тсурифе-6» работает контактная комиссия Семи Миров, в том числе и представители нашей кафедры. Я думаю, там во всём разберутся.
– Но неужели вам самому не любопытно, зачем доктору Ламарку активировать эти самые бран-гравитоны?
Ну да, логично, не один Танабэ умел читать паттерны нейтринной спектроскопии.
– Мы этого не знаем.
– Очередное совпадение?
– Мы. Этого. Не знаем, – отчеканил профессор. – И в конце концов, пусть каждый занимается своей работой. Наша первейшая задача сейчас – предложить модель стабилизации Цепи. Если понадобится, ценой построения ещё одной такой же внутри Фронтира.
Но Накагава не унимался:
– Вы же понимаете, профессор, что это не сработает. Мы оказались не в состоянии контролировать одну Цепь, попытка же стабилизации сразу двух каскадов…
Тут он остановился, по-птичьи наклонив голову и недобро глядя исподлобья.
– Вы же и это пробовали, да?
– Пробовал, и что? – не выдержал Танабэ.
– И как… результаты?
– Вам какое дело, доктор, когда результаты будут опубликованы, тогда и прочитаете!
– А дайте угадаю, внутренний додекаэдр оказался ещё менее стабильным даже на линейных моделях, я прав?
Да ну тебя к чертям космачьим!
– Даже если бы вы и были правы, доктор, я всегда был против этой новомодной манеры в чистую науку постоянно примешивать какие-то старые обиды.
– Это какие обиды, профессор? – Накагава продолжал косить взглядом, чем всегда несказанно раздражал.
– Не притворяйтесь, доктор Накагава, я слежу за вашими выступлениями с так сказать неакадемических кафедр. И чем дальше, тем больше они меня пугают.
– Поясните!
– А нечего тут пояснять. Рассматривать Фронтир как своеобразную тюрьму для человечества – это значит заведомо грешить против истины. Век Вне и без того обошёлся нашему виду слишком дорого. Если бы мы не построили Цепь, то оказались бы прикованы не к Сектору Сайриз, а куда серьёзнее – к двум дюжинам разрозненных, плохо коммуницирующих миров, то же, что вы с коллегами так настойчиво пытаетесь представить узилищем, таковым на деле не является. Мы свободны лететь, куда хотим, не используя активные прыжки, хоть сейчас.
– Так почему же не летим?
Накагава задал этот вопрос безо всякого яда в голосе, казалось, его и правда интересует мнение профессора.
– Если вам интересно моё мнение, я считаю, что никакая угроза здесь вообще ни при чём. Мы просто слишком привыкли к существующей технологической парадигме. Технология прыжка нам досталась даром, Барьер – тоже подарок спасителей, как бы нам ни хотелось на это закрыть глаза. В конце концов, у нас ещё столько работы здесь, так зачем раньше времени куда-то рваться, тем более что космос на поверку оказался местом довольно неприятным. Вы же согласны, что попытки основания внешних колоний покуда безуспешны не просто так?
Накагава покорно кивнул. Но на своём продолжил настаивать.
– Пока. Пока безуспешны.
Стоило большого труда, чтобы не фыркнуть в ответ.
– Если вы тут уповаете на дюжину миров-аутсайдеров, то покуда они весьма скромны в своих начинаниях. Та же Янсин, сделавшая ставку на столь любезные вам пассивные прыжки, хоть и активничает в своём субсекторе, но что-то я не припомню оттуда никаких значимых новостей за последние лет сто. Во всяком случае, полноценных колоний у неё до сих пор нет.
– Но они хоть что-то делают. Мы же топчемся на месте. Сколько мы производим малоэкипажных рудовозов? Зато у нас в чести́ бесполезные, зачастую и попросту опасные в смысле стабильности Барьера разведсабы. Но больше всего ресурсов мы по дурости своей регулярно вгрохиваем в бесполезные первторанги, которые одним только своим появлением в прыжковой зоне буквально притягивают к себе эхо-импульсы.
– Вы так говорите, будто у вас уже есть для них готовая альтернатива.
– Нет, у меня нет, – Накагава смешно затряс головой, но по-прежнему упорствовал, – ну так для того Квантум и существует, чтобы двигать человечество вперёд, предоставляя ему новые технологии, расширяя, так сказать, горизонты, а не продолжая вечно колупаться в модальностях треклятой Цепи.
Опять он за своё. Как будто Танабэ в сладких снах мечтал годами так и так вертеть космачьи резонансы со своими постдоками. Да эти модели, если подумать, были его самыми страшными кошмарами!
К счастью, Накагава на этом угомонился с досужими разговорами, вскинув голову и прислушиваясь к какому-то сообщению у себя в голове. После чего кивнул сам себе и поспешил распрощаться. Спустя несколько секунд от него и след простыл.
Что это ему такое сообщили, интересно.
Танабэ вздохнул и тоже засобирался. До начала лекции оставалось не более часа и надо было ещё успеть перекусить.
Однако спор этот не желал отпускать профессора. Уже стоя в очереди вдоль раздатчика и с кислой миной разглядывая осточертевшие салаты и ещё более надоевшую лапшу, Танабэ продолжал по давно заведённому кругу вертеть у себя всё те же намозолившие аргументы.
Самое поганое – в чём-то Накагава был по-своему прав.
Таинственное исчезновение группы доктора Ламарка профессора Танабэ беспокоило не потому, что коллега был значимой величиной на кафедре и было бы досадно потерять столь ценного рецензента для будущих публикаций. Это всё были соображения бытовые и потому мелочные. Как и Танабэ, Ламарк был теоретиком, и до сих пор ни в каких авантюрах замечен не был. Максимум, куда его носило, это на формально-официозные мероприятия, когда со стапелей Порто-Ново спускали очередную перворанговую погремушку для столь любезного Адмиралтейству боевого флота.
Танабэ скривился, будто в рот ему попала кислятина. Тут тоже Накагава был прав. Бюрократический аппарат Кирии был бы и рад не выделять флоту ресурсы в столь непомерных объёмах, но у того всегда был аргумент наготове. Там, за Барьером, всё такой же грозной тучей маячил призрак Железной армады, с этим невозможно было спорить.
Хотя многие пытались. Танабэ помнил о загадочном проекте Эру под кодовым именем «Новое лицо», да и сама их кафедра недаром считалась на Квантуме сборищем скандалистов и нытиков. Благодаря таким, как Накагава, Ламарк и, чего уж кривить душой, сам Танабэ.
Должность пожизненного профессора на кафедре Теории пространства-времени не сделала его ни уживчивее, ни велеречивее. Не в такой хамской форме, как у доктора Накагавы, но он всё-таки продолжал то, с чего они когда-то начинали. Продолжал искать для человечества выход из той ловушки, в которую оно, как ни печально, сослепу угодило.
Но одно дело сидеть, запершись в четырёх стенах собственной лаборатории в окружении студентов, аспирантов, докторантов и постдоков, а также прочих профессоров и совместителей, и совсем другое – переться невесть куда через весь Сектор Сайриз, рискуя собственной карьерой, да и что там греха таить – попросту головой, в этом было что-то, хм, по крайней мере нелогичное.
А логика в стенах университетских кампусов и лабораторий Квантума, да что там, на всех Семи Мирах ценилась в первую, вторую и так далее вдоль всего натурального ряда очередь. Представить себе, что доктор Ламарк из чистого авантюризма вместе с частью своей группы отправился к чертям космачьим в глубины Скопления Плеяд, чтобы там вот так глупо пропасть, было попросту невозможно.
Нет, конечно, всякое бывает, случаются катастрофы, гибнут корабли, в конце концов, космос и правда оказался весьма нелюбезен к своим непрошеным исследователям, но об этом как раз доктор Ламарк был прекрасно осведомлён. Так чего же он туда попёрся, да ещё и прихватив с собой сборки суперсимметричных странных бран-гравитонов, которые этическому совету Квантума давно пора бы запретить как технологию вредную и опасную, да всё никак руки не доходят.
Профессор Танабэ фыркнул себе под нос в возмущении и только тут обнаружил себя стоящим у дальнего торца раздатчика с требовательно тявкающим по причине своей абсолютной пустоты левитирующим дроном одесную. Коллеги за спиной шептались, но не лезли. Мало ли, старик задумался, бывает.
Багровея, Танабэ наудачу тыкнул пальцем в колбу с каким-то оранжевым морсом и горстью похватал из раздатчика первые попавшиеся углеводосодержащие гадости, по поводу которых ему наверняка теперь будет прочитана в вечеру назидательная лекция домашнего квола о жутко вредной пище, от которой он такими темпами скоро двинет кони, склеит ласты иди даст дуба – на выбор. Ну и плевать.
Со смурным видом профессор убрался в дальний угол уписывать всю нахватанную дрянь, запивая её витаминами в жидкой форме. Может, хоть за это проклятый квол похвалит.
Да и плевать.
Мысли продолжали чёрной птичьей стаей витать в голове, не отпуская даже здесь, посреди шумной университетской столовой. Вместо того, чтобы мельком вспомнить план сегодняшней лекции – ведь сам же будет потом метаться у проектора, теряя последнее достоинство. Да и пусть.
История исчезновения доктора Ламарка не желала отпускать, что-то в ней беспокоило профессора куда сильнее запоротых симуляций и споров с доктором Накагавой.
Предположим, Ламарк и правда отправился в эту, хм, экспедицию в здравом уме и по доброй воле. Что такого ему могли предложить, чтобы вот так бросать все исследования, подготовку к печати плановых работ, сессию на кампусе, чемпионат по открытому лякроссу, где Ламарк был, как ни крути, единственным приличным атакующим полузащитником университетской команды. И вот доктор Ламарк всё бросает, чтобы пропасть за Воротами Танно без следа.
И кто вообще это был?
Что за таинственный негоциант из… откуда, кстати?
Какая такая таинственная сила могла втайне от Семи Миров организовать перемещение столь значительных сил – в операции были задействованы десятки кораблей, несколько новейших астростанций – и кругом ни слуху, ни духу.
Кто-то достаточно могущественный собрал это всё воедино, втихаря протащил мимо бакенов Цепи, кто бы это мог быть?
Да, тут не обошлось без Конклава Воинов, но тот привычно ничего не комментировал, да и то сказать – им бы теперь с последствиями мятежа на «Тсурифе-6» разобраться. Более того, согласно докладам, поступавшим с Эру, в этой мутной истории фигурировали минимум три «Лебедя», а это уже явный признак какой-то пан-галактической игры, в которую были втянуты другие расы. Помимо летящих, тут могли быть замешаны также ирны, куда же без них. После Ирутанского инцидента их неожиданный интерес к человеческой расе с каждым столетием только возрастал. Но всё-таки, как увязать в единое целое всю эту мутную кашу из военной тупости, военной же скрытности и множества намешанных в кучу и зачастую ложно понимаемых цеховых интересов.
Танабэ поморщился.
Он уже тонны рисовой бумаги исписал – своим каллиграфическим почерком! – в попытках добиться вразумительного ответа хотя бы от Магистров Памяти Эру, но те только и продолжали талдычить своё – ведётся мёрдж, обождите.
Какого космачьего!
Кажется, было проще в недрах злокозненной шевелёнки отыскать трек единственного кванта чужой отправленной через дип передачи, чем добиться от этих мерзавцев толкового ответа.
Конклаву профессор тоже писал. Ни ответа, ни привета. Омерзительное чувство собственной беспомощности не оставляло его с самого начала всей этой катавасии, питательным субстратом накладываясь на базовую тревожность, с которой Танабэ уже устал таскаться по мозгоправам.
Да и немудрено ли. Когда обычный пациент начинает тебе рассказывать, что завтра конец света и мы всё умрём – это школьный случай, на втором курсе преподают. Берём готовые методологии и работаем. Проблема была в том, что Танабэ каждый треклятый день, запуская очередную симуляцию, доподлинно получал бессчётное уже доказательство того, что падение Барьера – это вовсе не вопрос вероятности. Это вопрос исключительно короткой временной перспективы. Год, два, десяток террианских лет, десяток террианских столетий, но Цепь будет неминуемо разрушена. Если они не придумают, как это остановить.