Пространство гремящего вокруг огневого контакта стремительно выворачивалось наизнанку, сменяя острые углы атак-схождений пространственными координатам плавно изгибающегося внешнего гравитационного поля, волокущего рой куда-то вдаль, по гигантскому кольцу диаметром в одну десятую парсека. Гигантское, находящееся в самом расцвете отведённых ему возможностей светило этой Системы потоком своих высокоионизированных частиц миллиард лет назад вымело из этих областей все лёгкие элементы, превратив радиус в грохочущую мешанину слипающихся и разлетающихся вдребезги скал, пронизанных электромагнитными полями.
Металл здесь был повсюду – расплавленный в зеркальные лужи на поверхности медлительных тяжёлых космических мегалитов, ощетинившийся кристаллическими лезвиями обломков, ползущий белёсыми лентами намагниченной пыли вдоль силовых линий изгибающегося вместе с потоком электромагнитного поля.
Эхо сканирующих сигналов систем навигации тут дробилось и дрожало, огибая несущиеся с космическими скоростями рои обломков. Силовые экраны мерцали проникающим излучением скопившихся в ядрах крупных астероидных скоплений трансуранов и сверкали ярким дождём звёздного ветра от центрального светила. Фермионные поля сканеров давали ясное представление о динамике и гравитационных возмущениях от ближайших целей, но тоже тонули, вязли в мешанине вещества-энергии-поля, разворачивающей на гигаметры вокруг бесконечную борьбу с самой собой, которая не остановится до тех пор, пока не иссякнет питающий рой источник бездумно растрачиваемой звёздной энергии и пока всё это безумие не смёрзнется одним чудовищным кольцом медленно бредущей в никуда мёртвой материи.
Так будет тогда, когда уже и сами следы пребывания человечества в этой Вселенной растворятся, переплавленные в яростных вспышках сверхновых и безумной топке аккреционных дисков коллапсаров, пожирающих материю без остатка только лишь затем, чтобы потом, когда-нибудь, родить из неё другие миры.
А пока хаотичный танец астероидного роя оставался смертельно опасным для обоих противников, ввязавшихся в огневой контакт в столь плотном пространстве. Рвались на тактических проекциях конуса залпов, сферы детонаций, бежали реверсные веера ходовых и навигационных факельных зон.
Весь этот безумный мир, эта неживая ойкумена сделалась для пилота одним большим уравнением, задачей с миллиардами неизвестных, которое следовало решить, и решить быстро, ведь где-то там, внутри этого уравнения, жили люди, другие пилоты, каждый из которых сейчас решал такую же задачу. И гибнет, так и не найдя решения.
Пилот наблюдал за пространством холодно и отстранённо, бросив всякие попытки вобрать его в себя, проникнуть за пределы тактических панелей туда, в этот кипящий хаос. Тот раз за разом его обманывал, не давая к себе подступиться, оставаясь холодным и отстранённым. Это простой мир, очень простой. Он требует только одного – решения.
Тактика послушно свернулась обратно к субъективным координатам, унося границы роя за край доступного пространства, искажая звёздное небо, выхолащивая его до реперных триангуляционных точек координатной сетки. Этот мир не нуждался в красоте, он был груб и механистичен.
Продавленное гравитацией полотнище пространства. И точки на нём, холодно-пассивные и агрессивно-живые.
Команда к началу манёвра, дублирующий сигнал секции наведения, ходовым генераторам, орудийным вычислителям. Красные маркеры перегрузки, наваливающая темнота.
Церебр тут же подтвердил получение команды.
Истребитель одной размашистой спиралью ринулся в самую гущу огневого контакта, короткими залпами разрывая пространство боя. Силовой экран дрожал и деформировался, отражая град мелких осколков, но гладко изгибающаяся плеть курсограммы продолжала виться между силикато-металлическими колоссами, успешно прикрываясь их тушами от запоздалых контратак.
Одиночный бой в плотном пространстве прост и безыскусен. Прямое попадание гарантирует искажение курсограммы, перенормирование силовых экранов, провал мощностей генераторов и первый же встреченный обломок превращает противника в облако металлического газа.
Противник не обладал кинетопоглащающими н-фазными технологиями и рассчитывал скорее на быстроту первой атаки, нежели на стойкость собственной брони. В подобном месиве пилот не давал противнику шанса. Решённая им задача – не давала. Холодная уверенность в собственных силах просчитать каждый этот элемент головоломки предшествовала в холодной же способности проделать этот механический набор команд и манёвров, которая и порождала искомое.
Пилот не тратил ни миллисекунды предельно сжатого субъективного времени, точно удерживая истребитель у самого край тонкой грани между пределом возможностей и быстрой смертью в недрах термоядерного взрыва.
Грохотали пусковые шахты, роняя в недра роя остатки наличных запасов – активные бакены наведения могли прожить в таком плотном потоке лишь считанные секунды, но даже той скромной информации, что от них успевала поступать, хватало, чтобы повысить допуски систем управления при очередных коррекциях курса.
Расходящаяся воротка виртуальных траекторий на мгновение фокусировалась у далёкой цели, превращаясь из облака – в натянутую до предела, колеблющуюся на высоких частотах струну, и уже в следующее мгновение истребитель срывался с места, гладко и бесстрашно скользя по этой путеводной нити в недра перенаселённого пространства.
Это была эйфория, безудержное счастье обретённой свободы. Какая-то одинокая частичка сознания пилота сознавала всю иллюзорность этой свободы, ограниченность и этой мощи, но в остальном он наслаждался тем, что имел, и играл покуда в те игры, в которые ему позволяли играть. Пока он слишком слаб и одинок в этом мире, он слишком мало о нём знает и ещё меньше – о самом себе, куда он идёт, что из себя представляет, зачем он вообще существует, такой, властелин пространства на службе неизвестности.
Ему уже сейчас недостаточно просто править этой неживой силой костной материи, подброшенной ему подачки от искусственной реальности полётного тренинга. Как не хватит и настоящего пространства-времени, что окружает его каждую секунду с самого мгновения его недавнего появления на свет. Пара десятков лет, как он есть, пара десятков лет, как он будет. Кем?
Пилот не знал этого. Но чётко помнил одно – что бы сейчас он не доказывал самому себе или всем им, что окружали его сейчас, далёкие, раскалённые сгустки воли – спустя крохотное мгновение он снова всё забудет, отдавшись биологической природе своего Носителя. Другие Избранные называют эту жизнь Погружением, для него она была просто жизнью.
Пора было снова становиться собой.
Привычно свистнули сервомоторы, распахивающие недра «кокона», в приглушённом свете помещение учебного центра походило на склад «биологического материала», где в изолированных камерах проращивали для дальнейшей имплантации человеческие органы, и выбираясь из цепкой паутины мира квазиреальных моделей, пилот как правило чувствовал себя именно таким – живым и одновременно неживым, телом, в которое поместили душу, но сделали это лишь на время, пока не подоспеет другое тело, более пригодное для… для чего?
Он не знал.
Имитация в этих «коконах» была полной, организм выматывался душевно и физически, сам же он с трудом помнил, что же там было, внутри, к чему его готовили инструкторы. Пилотирование, да, пилотирование. Но детали оставались за пределами его памяти.
И потому он хотел поскорее снова попасть в настоящий, реальный, не смоделированный космос. Где не было и следа тех грандиозных космических битв. Но где он мог по-настоящему проявить те таланты, которыми обладал. Которыми обладала его искра.
Сегодня в его личном деле появится лишняя запись, на один день приближающая его к достижению мечты – дальней разведке, службе в ГКК, новым мирам. Ещё пара минут, пока его не начали снова терзать сомнения. Он ещё не вспомнил, что он при этом теряет.
Они.
Кто такие были эти «они», что такое они представляли друг для друга, и почему они таковыми были? Этого Рэдди не сознавал очень и очень долго. А когда и понял нечто очень важное, то всё равно не смог до конца постичь, почему всё именно так.
То мимолётное знакомство в госпитале и даже случайная встреча на берегу озера ничему его толком не научила. Он продолжал вести свою обычную жизнь, полную малолетних благоглупостей, искреннего смеха и такого же искреннего голода к жизни. У него были друзья, некоторые из них – те, что навек. Он несколько раз внушал себе, что влюблён, и даже не был каждый раз в полной мере уверен, что это не самообман. Вокруг было полно солнца, счастья, мир был прекрасен, а жизнь, что светила где-то там, впереди, оставалась неведомым призраком. Он жаждал её, своей судьбы, но ему ещё не было дано высмотреть в себе кое-что весьма существенное.
Как бывает со всеми молодыми людьми на свете.
И вот, привязанность сменяется привязанностью, Рэдди-Везунчик не мог пожаловаться на недостаток общения. Любого рода. Но годы шли, процесс формирования характера, который ещё сыграет в его и не только его судьбе свою важную роль, шёл своим чередом.
Неспешно, неизбежно, небрежно и ненужно.
Рэдди подспудно начал задумываться о собственном будущем, но таковы все молодые Третьей Эпохи, рано или поздно им приходится искать в этой странно-свободной и безгранично-неопределённой Вселенной свой собственный путь, пусть ничуть не оригинальный, но – свой, один. А поэтому…
Рэдди ушёл в тот вечер из дома. Странно это – уходить из собственного дома, который строил своими руками, в котором сам же и жил, если не принимать во внимание некое средневзвешенное число обычных его гостей. Нет, Рэдди даже и не приходило в голову разочаровываться в том обществе, в котором прошла вся его жизнь, эти люди и в самом деле были замечательными товарищами, доброта и ум их делали общение беспрерывным праздником, если и пробегала тень по их лицам, так только случайно, лишь украшая собой извечную радость встреч.
Но.
Рэдди уже научился чувствовать свою собственную партию этого окружающего его планетарного масштаба хора, и временами ему начинало казаться, что, и вправду, его роль в этом мире – роль одиночки, прокладывающего себе тропу там, где никого нет… или почти никого.
В тот вечер он бросил своих приятелей сидеть в гостиной и пить пиво из высоких кружек, а Вику… её он оставил на самом крыльце, оставил стоять и смотреть ему вслед, ничего не понимающую, но уже от этого готовую разреветься.
Ему явственно слышалось, как мечутся её мысли, как мерцают в темноте сгущающихся сумерек разом наполнившиеся влагой пронзительно-зелёные её глаза и как отчего-то растёт в ней осознание того, что простой парнишка Рэдди Ковальский, пилот с ПКО в сером кителе, оказался для неё слишком сложным существом. Она, да, именно она не смогла заполнить собой ту пропасть, что ни с того ни с сего разверзалась под его ногами в иные мгновения. Рэдди что-то в себе нёс, но вот что? И зачем теперь эти бессмысленные размышления.
На эти вопросы Вика ответить не могла, и поэтому осталась стоять там, на крыльце, когда он ушёл в тот вечер из дома, а потом, разогнав оставшихся в доме гостей, она всё аккуратно прибрала под недовольное ворчание домового и сама тоже… ушла.
Навсегда.
Рэдди, что брёл, опустив голову, по сумеречной тропинке, отчего-то себе так явственно всё это представлял, что сердце его, большое сердце человека чуткого и даже немного кажущегося наивным в этой своей чуткости, неудержимо трепетало в груди. В который раз. Нужно терпение, кричал он сам себе сколько раз, да только терпение это такая странная штука… стоит приказать себе, назначить конкретный, пусть и страшно далёкий от сегодняшнего дня срок, как она готова служить вечно. А скажи, что ждать-то всего чуть, как тут же всё терпение иссякает, рвётся с узды…
Рэдди болел душой, в который раз болел душой, всё бродил меж влажных к ночи стволов, дышал их ароматами, слышал ночную возню над головой, и болел.
Как и всегда в подобных случаях, не обошлось без горьких воспоминаний. Бередить старые раны – дело нехитрое, ты потом их поди залечи. Мелькали полуистёртые образы родителей, чиркнула боль воспоминания о сестре, к которой он так и не удосужился заглянуть все эти годы. Сколько раз уже набирал выученный наизусть её код, чтобы договориться о встрече, но силы воли так ни разу и не хватило. Вспомнились те, кого он любил, их волосы, плечи, их радужные мысли, их восторженные глаза…
Всё это ранило больней воспоминаний другого рода – бесконечные расставания, бесконечные слёзы, бесконечные метания по этому глупому ночному лесу. Пора было уж тропинок натоптать, так много всего…
Рэдди словно отчаянно искал в себе самом выход из этого бесконечного всё ускоряющегося водоворота, и не находил.
В небе зажигались одна за другой редкие звёзды Пентарры, Рэдди следил за их мягким подмигиванием и скрежетал зубами. Улететь туда, в Галактику, было бы идеальным вариантом в его положении, да вот только никакой это не выход, так, бегство на ночь глядя в неизвестность, за которой, он знал, лежал такой же океан человеческих мечтаний и проблем, как здесь, на родной Пентарре.
Стоило разве тратить чужое время и собственные нервы для того, чтобы просто подтвердить собственные невесёлые мысли?
Вот и ещё одна звёздочка зажглась, низко-низко, еле видна меж редких крон деревьев на опушке леса. Хотя, пожалуй, для звезды всё-таки низковато.
Рэдди поднялся с земли, машинально отряхиваясь. Что же там светится? Недолго раздумывая, он двинулся вперёд, прямо через протестующе захрустевший кустарник. До неведомого источника света оказалось меньше, чем он думал, однако и туда добрался Рэдди вконец изодранным, рукав куртки висел на каких-то ниточках, свежие царапины саднило.
Там был странный домик.
Эта конструкция казалась нелепой даже на фоне известного пентаррианского пренебрежения всяческими устоями архитектурного искусства. Словно какой-то маньяк налепил висячих, лежачих, торчащих и выпирающих строительных излишеств на один каркас, а оставшиеся дыры залепил чем попало. Сверху на вершине бревенчатой башенки, на остром шпиле болтался на ветерке еле видный отсюда снизу кукушок.
Стоит ли упоминать, что домик этот Рэдди понравился решительно и сразу. Было в нём какое-то девственное очарование, словно неведомый домостроитель попытался в этой невообразимой каше выразить весь свой нерастраченный детский восторг, неизжитую радость жизни, невостребованное дотоле свободолюбие.
Привлёкший Рэдди огонёк горел на входной двери, горел нервно, подмигивая и паясничая, недаром Рэдди его сперва спутал со звездой. Горел зелёным. Ну, или тем, что заменяло страдающему, по-видимому, неизлечимым дальтонизмом хозяину зелёный цвет. То есть – никак не красным и никак не синим. Скорее болотным.
Его приглашали войти, огонёк на двери мог означать только одно, хозяева сейчас, а может и всегда, рады гостям… как же давно он не зажигал такой огонёк у себя над крыльцом, подумал Рэдди.
Гости каждый день, а огонёк не горит. Да и зачем он в лесной глуши, еле отыскавшийся на живущей словно впрок растущей вширь планете.
Поднявшись на три ступеньки вверх по лесенке, он робко постучал.
В качестве базового лагеря была избрана поляна, заботливо взращённая некогда самим Рэдди. Конечно, изначально предполагалось использовать её в несколько другой роли, тут отгремела не одна шумная вечеринка, было выпито и скушано много всякой всячины, но всё это было давно. Сейчас Рэдди почти забыл и думать об этом.
Они восседали вдвоём на шёлковом газоне и болтали. Вернее болтала почти одна только Оля, Рэдди же был слишком увлечён чисткой потатоса, за которую она же его и засадила. Отвлекаться на досужие рассуждения ему было недосуг. В конце концов – именно Оля настояла на том, чтобы Рэдди «по́том лица своего» заслужил эту дурацкую вечеринку, пусть теперь сама его и развлекает, пока он, раз в жизни, помолчит.
– Нет, конечно, возможности потрясающие, да только меня лично это не настолько уж интересует, чтобы бросать всё на свете и кидаться куда-то, не раздумывая и секунды.
Рэдди покивал с умным видом, потом сполоснул в воде очередной жёлтый клубень, искрящийся изморозью крахмала, вгляделся в него зорким взглядом, усмотрел не вырезанный глазок. Пришлось возвращать обратно в работу.
– Ну ладно тебе ухмыляться, довольная рожа, ты на моём месте уже с ног бы сбился, я тебя знаю! Тоже мне новость, военный-карьерист. Вас таких штабелями складывай.
Что его привлекало в этом, казалось бы, самом глупом и однообразном из занятий, Рэдди толком сказать не мог, однако недаром у него такая отточенность движений, ловкость рук. Вот и ещё один солдатик его маленькой армии расстался со своим красно-коричневым мундиром, полезай-ка в кастрюлю!
Чистка потатоса была для него подобна медитации, когда растворяешься в окружающей тебя природе, дышишь одним с ней дыханием, чувствуешь каждое дрожание листка на ветру. Смешно? Нет, позвольте, для Рэдди это и было самой что ни на есть реальной действительностью.
– И тут я уж не могла стерпеть, ты видел сам, это же просто непотребство какое-то, представь, что мы не успеем к сроку! А это срыв поставок, Пентарра тем самым может лишиться половины южных ПП! Вы, молодой человек, вместе со своей довольной физиономией почувствовали бы тогда на собственной шкуре, что такое дефицит в пищевом рационе!
Ха, Оля кипятилась так, словно над находящейся в пересечении множества Галактических трасс Пентаррой и её двухмиллиардным населением действительно уже нависала угроза голодной смерти. Как она любит увлекаться в своих построениях!
Рэдди поймал себя на том, что принялся так быстро вертеть ножом, будто уже вот-вот собрался войти в экшн. Срочно взяв себя в руки, Рэдди пожал плечами. Ещё чего не хватало. Видать, вот ему настолько захотелось поскорее разобраться с коварной топологией некондиционной потатосины. Он уже видел её мирно булькающей в кастрюльке с парой листков… Вот тебе и медитация. Невтерпёж? Его видавшая виды рубашка, во-первых, вряд ли выдержит непременные для экшна нагрузки, да и Оля не преминет возмутиться столь непотребным поведением. Будем чистить и дальше по старинке, настороженно вглядываясь в спиральки очищенной кожицы, слетающей с клубней. Экшн даёт скорость, но при этом не доставляет настоящего удовольствия.
– Рэдди! Ты опять увлекаешься! – заметила всё-таки. – Впрочем, что с тебя взять, всегда такой. Скажи мне что-нибудь, солнышко, а не то я вконец разочаруюсь в твоей собственной затее.
Рэдди поднял голову, опять расплылся в лукавой усмешке.
– Оля, я вот что думаю, полетели завтра с утра на новые озёра, инфоканалы сообщались, несколько штук открыли для всеобщего доступа. Где-то тут недалеко, час лёту. Завещано купаться и бедокурить.
Она всплеснула руками:
– И всегда – спешно и в последний момент! Мне же надеть нечего!
– Да зачем тебе вообще что-то надевать?
– Нет, ты надо мной издеваешься… – Оля очень похоже изобразила на лице крайнее разочарование. – Ты ж сам гостей поназвал, завтра они никуда не денутся, попрутся с нами, я твоих приятелей знаю как облупленных. Что мне, перед ними, нагишом скакать? Фигура, напоминаю, у меня не настолько идеальная, даже и вовсе костлявая.
– Не бойся, – рассудительно подытожил Рэдди. – Мы от них смоемся. Ну, и насчёт фигуры… – хвать! нет, снова ускользнула. – Так как? Идея принята?
Что ей оставалось.
Рэдди двумя движениями сорвал с ладоней тончайшие полупрозрачные печатки, к сожалению, он не мог рисковать чувствительностью собственных пальцев, позволяя себе роскошь голой кожей ощущать окружающую действительность. Ну, да он никогда и не задумывался о том, что теряет, для него пилотирование было важнее.
Подбежал гном, сердито всосал его брошенную вторую кожу, уже покоробившуюся и начинавшую рассыпаться от воздействия воздуха. Оля лениво пихнула ногой забавную гибкую машинку, та обиженно фыркнула и убежала, начисто проигнорировав брошенную ей вслед упаковку от свежей пары перчаток.
– Эх… – прокряхтел Рэдди, подбирая её с земли блестящими ещё не подсохшими пальцами. – Совсем в моё отсутствие техника распоясалась. Домовой хамит. Даже гномы не слушаются…
Оля тоже поднялась на ноги, ей, судя по радостному выражению лица, явно доставляло удовольствие наблюдать фигуру Рэдди, растерянно разводящего руками. Лишь вдосталь наулыбавшись, она вернулась к своей извечной деловитой нахмуренности, которая, впрочем, нравилась Рэдди ничуть не меньше.
– Ладно, молодой человек, вы считаетесь отработавшими за сегодняшнюю вечеринку.
Рэдди церемонно раскланялся, скорчив гримасу поглупее. А то он не понимает, что ему сейчас ещё и очистки потатосные за собой убирать придётся!
Однако, чудо произошло.
– Иди уже, куда ты там хотел, я сама всё тут доделаю.
– Спасиб, ты у меня – молодец. Ничего, если я припрусь почти к самому банкету, я с утра не успел позаниматься, а сегодня придётся двойную программу…
– Да иди, горемычный…. тебе бы выспаться перед гостями, но, вижу, тебя теперь не загонишь.
Рэдди восторженно её поцеловал и лишь потом бросился к дому. Сегодня и вправду нужно много чего поделать в тренажёрном.
Это было единственное помещение в его доме, начисто лишённое того природно-доисторического колорита, что обыкновенно окружал Рэдди все его увольнительные. Да тут ему и не было бы места, «тренажёрная» представляла из себя плотно упакованный конгломерат новейших технологий, помноженных на вящий дух космоса, что витал здесь беспрестанно.
Пилот современного космического истребителя вынужден постоянно поддерживать себя в форме, держать на уровне тонус нервной системы, чувствительность окончаний и быстроту реакции, стократ усиленную следовой начинкой. Только тогда пилот способен хоть как-то повлиять на то, что за него делает автоматика. И только так пилот может быть уверен в том, что в боевом вылете он сможет выполнить свою задачу.
Рэдди радостно посрывал с себя лишнюю одежду, после чего нырнул в недра иссиня-чёрного ложемента, заменявшего ему стандартный «кокон» боевых космических истребителей. Ещё доигрывали последние аккорды эмулируемых стартовых последовательностей, а Рэдди уже привычно входил в пилотажный экшн, единым усилием с помощью совокупности своих следовых имплантатов становясь элементом экипажа.
Да, пилотирование, пусть иллюзорное, ненастоящее, оставалось для него единственно истинным смыслом его существования. Остальное – там. Здесь же, посреди вечной темноты и мерцания терабит тактической информации, Рэдди становился лётным капралом ПКО Пентарры.
А значит, остальное для него уже не существовало.
Если бы так.
Может быть, именно сегодня ему хотелось уйти от этого гнетущего предчувствия… но этого ему не было суждено.
Майор Суэто предпочитал своему официальному кабинету командора ПКО, упрятанному в недрах шпиля Немезиды, вот этот скромное помещение с голыми стенами да парой терминальных выходов оперативных инфоканалов. Здесь его не окружала мощная, глубоко эшелонированная система обороны, сюда не нужны были многоуровневые степени допуска, зато это помещение выходило окнами на внешнюю броню гигантского здания, позволяя каждый день наблюдать собственными глазами прекрасный пентаррианский закат.
В его стопятидесятитрёхлетнем возрасте подобная причуда была простительна – его ровесники давно ушли на покой, оставив Галактику молодым, а вот Майор Суэто ещё трепыхался, приняв от командования слишком громкое для своей должности звание, и теперь пытался его оправдать, вот так, каждый день запираясь в этом убежище и просматривая дела, составляя отчёты, исправляя ошибки в планах подчинённых и размышляя о своём.
ПКО всегда служило пробным шаром, площадкой для молодых, рвущихся на просторы Галактики, но ещё не прошедших возрастной ценз на поступление в учебные подразделения Пространственных Сил Флота, Косморазведки или Десанта. Здесь никто не оставался надолго, весь же командный и инструкторский состав представлял собой сборище седовласых романтиков космоса, не удержавшихся вдали от родного мира, но и не желающих расставаться с мечтой. Великовозрастные мечтатели вроде него, Майора Суэто.
Нет, часть инструкторов оказывалась здесь по направлениям рекрутерских сетей того же ГКК, нарабатывая с кадетами необходимые для получения нужных рангов часы, однако и они здесь не задерживались, проработав с тремя-четырьмя выпусками, уносились обратно в Галактику по большим делам, потом эти фамилии звучали в списках громких назначений, и это было приятно Майору Суэто, ведь это он их учил – работать с молодыми глупыми парнями и девчонками, ищущими свой путь в Галактику, но пока ещё мало умеющими и ещё меньше знающими.
Самому Майору Суэто путь дальше уже давно был заказан, да и хотел ли он его когда-нибудь – сказать трудно. Он делал своё дело на месте, которое, надеялся, занимает по праву, а не потому что просто не нашлось никого среди молодых и сильных того, кто решил бы, что старику пока окончательно на покой – на такой же вот балкон, нянчить внуков-правнуков и наблюдать пятидесятитысячный раз этот закат.
Майор Суэто притушил фильтрами пылающий за окном пожар, вернувшись к своим делам. Эрвэ-панель мелькала перед глазами буквами рапортов и характеристик. Нечасто командору ПКО приходится непосредственно разбираться с делами кадетов, но этот кадет уже давно не выходил из его головы.
Каждый из стотысячного Корпуса не раз проходил перед его глазами на торжественных построениях, и куда чаще – в строчках отчётов инструкторов и командиров, в представлениях к очередному званию, в запросах из Галактики. Кого-то Майор Суэто помнил уже даже в лицо, однако других таких, как Рэдэрик Ковальский, в составе ПКО не было.
Его дело не представляло собой ничего необычного, минимум происшествий, отличные показатели, идеальные физические кондиции, подготовка на уровне, психологический потрет не без проблем, но в рамках нормы, хорошая приживаемость в коллективе. Пилот, каких немало. Куда честнее сказать – каких много. Но именно это дело всплывало раз за разом, портрет поверх дела из года в год менялся, юноша становился мужчиной, а ситуация оставалась прежней. Рэдэрик Ковальский был персональной проблемой Майора Суэто.
И то закрытое расследование, о котором помнило лишь три привлечённых к расследованию офицера, и потом, все эти всплески, пересыпавшие по диагонали полнеющее личное дело, проявляясь спонтанно и также мгновенно исчезающие за пределами доступности человеческого восприятия. Ковальский мог вывернуться на тренинге из безвыходной ситуации, не просчитываемой никакими доступными мощностями, рядом с ним постоянно происходило что-то странное – техника выбирала все пределы по нагрузкам и допускам, математические модели и автоматика физического сопровождения словно начинали подыгрывать испытуемому, а то вдруг наоборот, отчего-то будто сознательно ставили его перед выбором – отступить или рискнуть последним и выиграть. Ковальский не отступал никогда.
И всегда побеждал.
Майор Суэто наблюдал за его жизнью из своей отшельнической пещеры и чутьём опытного пилота чувствовал, что образ никак не складывается. Чтобы понять то, что сидело в этом парне, нужно было знать куда больше, чем знал он. И это его беспокоило.
Данные рапортов копились, время шло, но даже самое пристальное внимание, граничащее порой с прямым вмешательством в личную жизнь, ответа не давало. Запрашивать Галактику Майор Суэто после того памятного послания уже не решался. И не потому, что ответа бы не последовало, нет, он был абсолютно уверен, что стоит ему задать прямой вопрос, и ему тут же ответят, вот только будет ли он рад этому ответу… сомнения оставались тлеть, возвращаясь к жизни после очередного происшествия.
Последний отчёт заставил Майора Суэто бросить все дела и вновь, в который уже раз, углубиться в чтение знакомых характеристик, графиков, тестов и рапортов.
Самый что ни на есть рядовой случай, но Майор чувствовал, на очередном учебном полётном задании у пилота случился новый всплеск. По итогам полёта, прошедшего вне графика, с опережением расчётной курсограммы на столько-то десятых миллисекунды, квантоптоэлектроника учебной шлюпки выкинула аварийный транспарант, База решила перестраховаться и отправила Ковальского на прохождение формальных тестов контроля следовой начинки.
Майор Суэто знал цену этим миллисекундам в случае аварийной ситуации или огневого контакта с врагом, однако он также заранее знал, чем всё кончится. Тест Ковальским пройдён идеально (пометка в деле). Один из двух десятков таких же, пройденных прежде. Отправить ку-тронное нутро шлюпки на проверку с дальнейшей заменой от греха подальше (пометка в лётном журнале шлюпки).
Одно «но». Оператор контрольной станции по ошибке запускает вместо обычного в таких случаях прозвона контрольных цепей стандартной следовой начинки пилота истребителя-заатмосферника нечто совсем иное – фазовый тест «верхних» контуров, обеспечивающих контроль жизнедеятельности. Логи тут же выдали абсолютно положительный результат тестирования. Но – для совсем другого теста.
После всех разбирательств и повторной сверки в рубке контрольной станции завыл сигнал тревоги. Этот бред из фотонных импульсов мог означать что угодно, например смерть мозга пилота, или вообще полное отсутствие у него центральных мыслительных центров.
Тревогу вырубили, беспомощно озирающегося Ковальского быстренько отправили «вниз», а сами сели писать отчёт о случившемся сбое.
И теперь этот отчёт, осмеянный контрольной комиссией, лежал в коллекции Майора Суэто. И Майору Суэто было не по себе.
Он не знал, как это вообще понимать, но кожей чувствовал, что на этот раз как никогда близок к разгадке.
Человек без нервной системы в привычном её понимании. Человек, способный на подсознательном уровне успешно имитировать результаты следовых тестов, задействующих те самые наведённые нейронные связи, которые у испытуемого якобы отсутствовали, наряду с естественными структурами мозга. Человек, видимо, вообще лишённый какой бы то ни было следовой начинки, но вместе с тем успешно входящий в пилотажный экшн безо всяких последствий для той самой, якобы отсутствующей высшей нервной деятельности. Человек, пилотирующий корабли на скоростях, зачастую недоступных вычислительным мощностям бортовых систем. Человек, под управлением которого корабль словно берёт из ниоткуда энергию, рядом с которым постоянно происходят сбои автоматики, человек, о котором он, Майор Суэто, на самом деле не знал ровным счётом ничего.
Человек?
– Человек, Майор, человек. Не сомневайтесь.