Чужой ребенок

Дядя пристально посмотрел на меня и придвинул стул ближе.

– Так, – сказал он. – Вы замужем?

– Нет.

И тут дядя начал наглеть:

– Мог бы и не спрашивать. Вы девушка некрасивая, в общении малоприятная. Вряд ли у вас кто-то есть. Значит, работе будете отдаваться на все сто. Правильно я понимаю?

– Хамить не надо.

– Сама дура.

Мне это надоело. Я оглянулась на дверь:

– А можно поговорить непосредственно с работодателем?

– Можно, – сказал дядя и не двинулся с места. Прошла тяжелая минута.

– Он придет?

– Кто?

– Филимонов.

– Он уже здесь.

Я отказывалась в это верить:

– Вы не Филимонов. Я видела фотографию в интернете.

– Такая большая, а интернету верит, – хмыкнул дядя.

Тут я, признаюсь, немного потеряла лицо:

– То есть вы… Но…

– Что?

– Вы просто сами встретили. Сами – чай…

Филимонов пожал плечами:

– Хожу в народ. Как Толстой. Что смущает?

– Ничего. Извините меня, что я…

– Еще раз извинишься – вылетишь как пробка! Ясно?!

– Ясно.

– Теперь твои обязанности, – Филимонов хрустнул костяшками пальцев и устроился в кресле удобнее. – Будешь отвечать за мой светлый образ в СМИ и Сети.

– Моя задача сделать его еще светлее?

– Ты должна сделать, чтобы меня все ненавидели.

Я удивилась:

– Что?

– Еще раз переспросишь – вылетишь как пробка! – снова сказал олигарх Филимонов.

* * *

Ира сидела одна и смотрела, как уставший младенец сучит маленькими красными кулачками с зажатыми большими пальцами. Ребенок всё еще плакал, но видно было, что он, бедный, устал, почти надорвался. Плач вырывался всплесками, через большие паузы.

Ира была в отчаянии. Уже даже фонарик на телефоне, на который он первое время отвлекался, не помогал.

Ира заговорила с младенцем, как со сверстником:

– Ну, что ты хочешь? Что ты как дурак? Да перестань уже! Ну, слушать это невозможно! Я прошу тебя…

Ребенок уже хрипел, как Высоцкий. Ире было жалко его, но еще сильнее было жалко себя.

– Замолчи! Сейчас придет Миша. Ты понимаешь? Сейчас вернется, и всё будет. Да хватит уже!!!

Последнюю фразу Ира прокричала в сердцах. Ребенок, удивившись, замолк, но после начал плакать с новой силой.

Хрипота прошла, и прорезался у младенца поразительной звонкости голос. Ира вспомнила рассказ Чехова «Спать хочется».

Хлопнула дверь. Миша принес с собой покупки в пакете мутного целлофана.

– Ребенок краденый, – сказала ему Ира.

– Я знаю, – сказал Миша. – Я сам его украл.

– Нет. Он уже краденый был, когда ты его украл.

Миша посмотрел на свою подругу с осуждением:

– Потому что он у цыганки был? Ты из этого такой вывод сделала? Так это расизм.

– В сумке закрытой он был, – сказала Ира. – Конечно, краденый.

– Я против расизма. Вот памперсы купил, – Миша зашуршал пакетом, показал новую упаковку. – Надо переодеть.

Миша достал пачку подгузников.

– Я не буду, – скривилась Ира. – Меня вырвет.

– А тебе самой поменять памперсы не надо? – спросил Миша.

– Да пошел ты!

– Тихо ты! Нельзя ругаться при ребенке!

Мальчик плакал, но уже негромко. Устал. Огромные, мокрые от слез глаза смотрели в потолок. Глаза были разного цвета. Один голубой, другой карий.

– Иди сюда, Кирюха, – сказал Миша громко. – Будем трусы тебе менять.

– Почему Кирилл сразу? – возмутилась Ира. – Это не точно еще.

– Как назвали, так назвали, – сказал Миша, расстегивая липучки старого подгузника.

– Он на Антона больше похож. – Ира с фальшивой улыбкой потянулась к младенцу: – Антоша!

– Убери руки немытые от Кирилла! – сказал Миша резко.

Ира отдернула руку, посмотрела на сожителя с обидой. Тот не заметил Ириного взгляда, отогнул край старого подгузника и присвистнул:

– Опа! Еще больше навалил. Салфетки там были где-то.

– Они для смартфона.

– Давай. Деваться некуда.

Ира зажала нос, потянулась за салфетками и передала их Мише. У того защипало глаза, и тошнота накатила тяжелой волной.

– Господи, я не могу! – выдохнул Миша.

– Ладно. Уйди оттуда! – сказала Ира раздраженно.

Они снова поменялись местами. В голосе Иры появились незнакомые нотки. Словно в ней заговорила бабушка по материнской линии:

– Всё сама! Ну всё сама! Пакет дай сюда – грязное складывать!

Делала Ира всё крайне неумело. Брала младенца за ногу двумя пальцами, испачкала себе руку, при этом старалась быть ласковой, и тоже неумело.

– Потерпи, Антоша, – говорила она, безбожно сюсюкая, – потерпи, дорогой.

– Кирилл, – поправил Миша.

– Молчи, слабак, – сказала она Мише, достала салфетки, сразу несколько штук. – Вот, сейчас всё-всё вытрем, – сказала она младенцу ласково и потом повернулась к Мише: – Памперс давай.

– Вот.

– Они огромные! – сказала Ира. – Ты на себя подгузники купил?

– Откуда я знал, какого он размера, – Миша обиделся.

– На телефон бы его сфотографировал.

– Ага, – кивнул Миша. – Ворованного ребенка. И продавщице бы показал.

– Не мы первые его украли! – сказала Ира со значением.

– Это, конечно, меняет дело.

Вопреки их ожиданиям, младенец в чистом подгузнике плакать не перестал. Он теперь делал это не так громко, хныкал, не переставая.

– Теперь-то он чем недоволен? – спросила Ира, принюхиваясь.

– Он есть хочет, – сказал Миша торжественно. – Но я и это предусмотрел!

– Ага, и купил ему орешков!

– Фруктовое пюре, – сказал Миша.

Ира внимательно посмотрела на младенца:

– Такого грудью кормят, скорее всего.

– Ну и чего ты ждешь?

– Ты дурак совсем?! Давай пюре.

Миша передал Ире пюре. Ира свернула с тюбика колпачок. Миша взял младенца на руки.

– В следующий раз надо смесь купить. Давай, Антон, покажи себя! – сказала Ира.

– Да, Кирилл, – сказал Миша. – Пора переходить на нормальное питание.

Младенец удивленно посмотрел на тюбик, притянул руками его ко рту и с аппетитом зачмокал. Ира и Миша одновременно улыбнулись.

– Ест, смотри, ест! – сказал Миша радостно.

– Ты бы тоже ел. Голодный совсем. Выдавливай понемножку, а то подавится.

– Сколько все-таки ему лет, интересно?

– Лет? Дурак, что ли? Года нет, – сказала Ира уверенно, а после подумала и добавила: – Или год.

Миша с улыбкой смотрел на ребенка:

– Ему год, скорее всего. А нам знаешь, сколько дадут? За похищение человека?

– Сколько? – спросила Ира, продолжая кормление.

С этой статьей воры еще не сталкивались. Уголовный кодекс Российской Федерации, статья 126. Похищение человека, совершенное в отношении заведомо несовершеннолетнего группой лиц по предварительному сговору, наказывается лишением свободы на срок от пяти до двенадцати лет.

Вторая глава

Пообедав, а может, даже поужинав, краденый мальчик начал говорить на своем языке. Так говорят уличные голуби, когда они в хорошем настроении.

Миша, глядя на пацана, улыбался:

– Он так разговаривает! Смотри, Ир.

– Может, выпьем в честь этого? – сказала подельница раздраженно.

– А чего, давай.

– Ты чего, идиот?!

– Обзываться не надо. Я этого не люблю, – ничто не могло сбить Мишин благостный настрой. – Гляди, палец взял! Держит! Ир, чего ты на меня так смотришь? Я руки помыл.

Младенец сосал Мишин палец, но Ира насильно вынула палец у ребенка изо рта.

– А когда за тобой придут, ты им что скажешь? Смотрите, у меня руки чистые!

– Ну, придут не только за мной, – Миша вытер мокрый палец о штаны.

– А вот сейчас легче сразу стало, – сказала Ира. – Спасибо тебе от всего сердца!

Миша не ответил. Помолчали. Малыш гулил, а после начал тихо щелкать языком.

– Мы можем отдать его в детский дом, – сказал Миша, подумав.

– А может, сразу на органы?

– Ты дура, что ли?! – Миша был по-настоящему возмущен. – Совсем?

– Видимо, да. Раз с тобой связалась.

– Да ты сама его вернуть цыганке предлагала!

– Я была в состоянии эффекта, – сказала Ира.

– Аффекта, – поправил ее Миша.

– Да, вот я в нем была, представь себе.

Теперь она любовалась младенцем. Пухлые щечки, да такие нежные, как пирожные в «Волконском».

– Это нормальное твое состояние, – сказал Миша. – Быть не в себе! – Он словно задался целью вывести Иру из себя. И он этого добился.

– Ты – тупой спортсмен! – сказала Ира.

Он кивнул:

– Ес, ай эм.

– Я просто жалею, что потратила на тебя лучшие годы! Жалею, что выбрала тебя!..

Увлеченные обычным для них разговором, Ира и Миша не заметили, что ребенок перестал гулить.

– …Выбрала? – продолжал разорялся Миша. – Ты меня выбрала?! Да ты пыталась стащить у меня бумажник!

– Это не важно, – сказала Ира. Она не любила говорить о прошлом.

– А я тебя поймал! – Миша ясно помнил, какой у нее был в тот момент испуганный вид.

– Я просто не захотела уходить.

– Я тебя крепко держал.

– Я поддалась специально, – Ира не собиралась сдаваться.

Но Миша уже превратился в мачо-засранца, поняв, что уровень накала подходящий.

– В тот раз ты звала на помощь, – сказал он тоном ниже.

– Не помню такого вообще, – Ира облизнула губы, подхватив игру.

– Напомнить тебе? – и он наклонился над Ирой. Поцеловал ее долгим поцелуем.

– Раньше ты целовался лучше, – сказала Ира, когда он позволил ей вздохнуть.

– Была большая практика, – улыбнулся Миша. – До тебя.

– Да кому ты был нужен!

– Тихо! – сказал Миша.

Ира возмутилась:

– Почему это?

– Смотри, Кирилл какой-то красный стал.

– Антон?

– Кирилл!

Ира посмотрела на малыша и сильно изменилась в лице. Весь красный, напряженный, ребенок дергал ручками и дышал через раз.

– Господи!

– Он задыхается!

– Звони в скорую! – крикнула Ира. – Миша! Срочно! Срочно!..

* * *

Кто спит стоя? Слоны. Возможно, лошади. Надо посмотреть в Википедии. Стоя спят киты – видела ролик. Но они это делают в воде. Воды вокруг меня не было. Был враждебный офис. «Враждебный офис» – название сериала на «Нетфликсе». Тут тебе всё: и коллеги, которые тебя не замечают, и ксерокс в пятнах крови, и отравленная вода в кулере. Это я сейчас фантазирую. Вода была вполне себе. Коллеги были сдержанны, молчаливы, вежливы. И ксерокс чистый. Но не было мне места «где голову приклонити». Шаталась я по офису олигарха Филимонова, как зомби. Иногда заходила в кабинеты, спрашивала разрешения посидеть немного. Чтобы с людьми хоть побыть.

«У нас здесь сейчас будет встреча», говорили мне. И я вставала, извинялась и тащила свою тоскливую задницу дальше. Бродила по коридорам, как тень отца Гамлета.

Познакомилась с Генычем, правой рукой олигарха Филимонова. Геныч был человек, который дважды повторял особенно важные слова. При первой встрече он мне сказал:

– Очень рад тебя здесь видеть. Очень рад!

– А можно мне встретиться с Александром Александровичем? – спрашиваю.

– Записаться к нему на прием хочешь?

– Хочу.

– Посмотрим, – сказал Геныч и торжественно достал планшет палеозойского периода, потыкал в него пальцем, который более был приспособлен нажимать на курок. При этом Геныч жевал ус. – Посмотрим свободное время. Посмотрим. Есть! Суббота, двадцать седьмое.

Я ужаснулась:

– Через две недели?!

Но Геныч меня поправил:

– Тринадцать дней, – и повторил: – Да, тринадцать.

Попробовала ему объяснить:

– Понимаете, в чем дело… – начала я.

– В чем?

– Я просто не знаю, что мне делать. В смысле, как мне эти дни провести?

– С пользой провести. С пользой, – сказал Геныч и ушел.

Так я стала офисным призраком. Юлька – унылый дух безделья. Меня перестали замечать вовсе. Мне перестали отвечать. Через три дня я выпила из бутылочки принесенный с собой йогурт и сказала:

– Ау, есть здесь кто-нибудь?

Сказала в пустую бутылку! Я сходила с ума.

* * *

Врач, невысокий и очень серьезный, собирал свою сумку, похожую на футляр от аккордеона. Аккуратно разобрал на две половинки шприц, предварительно закрыв иголку колпачком, положил в маленький пакетик, протянул его Ире:

– Вот. Выбросьте, пожалуйста.

– Хорошо, – сказала Ира, принимая осторожно пакетик.

– Вколол ему дексаметазон, – сказал врач. – Хорошо, что мальчик заснул. Проснется – покормите. Но ни в коем случае не фруктовым пюре. Ребенок у вас аллергик. Рекомендую вам записаться на прием к аллергологу. И не вводить пока новых продуктов.

– Спасибо вам, доктор, – сказал Миша, стоявший тут же, и тяжело вздохнул. Ему было стыдно. Это он купил фруктовое пюре.

Врач закрыл сумку, застегнул, потом расстегнул ее снова:

– Можно полис ребенка?

И установилась в квартире тишина. И посмотрели Ира и Миша друг на друга не сговариваясь. И конечно, врач заметил это. Он был очень внимательный.

– Полис был, – сказала Ира, улыбаясь одними губами. – Но его сейчас нет… Потеряли.

Врач сел в коридоре, положил на колени сумку-футляр. В руке у него появилась ручка, словно из рукава достал. После начал он заполнять форму, углубившись в это занятие. Делал он каждое дело на сто двадцать процентов, полностью сосредотачивался на нем.

– Плохо, что потеряли, – сказал он, не поднимая головы. – Как зовут ребенка?

Тут воры сделали еще одну ошибку. Ответили одновременно. Миша сказал «Кирилл», а Ира назвала младенца Антоном.

– Ему шесть месяцев, – зачем-то добавил Миша.

Врач перестал писать.

– Так Кирилл или Антон?

– Доктор, – начала Ира. – Мы с Михаилом…

Врач удивился еще больше:

– С Михаилом?

– Это мое имя, – отозвался Миша.

– Да, – сказал Ира. – И он мой муж. Мы с мужем Михаилом с самого начала хотели назвать ребенка по-разному.

– И назвали! – поддакнул Миша, не подумав.

Врач отложил ручку:

– В смысле, назвали? Двумя именами?

– Нет. Ванечкой, – сказала Ира быстро.

Теперь уже удивился Миша:

– Ванечкой?

Врач сцепил руки над сумкой и переводил взгляд с Миши на Иру, как следователь:

– Так, это еще одно имя?

– Нет-нет, – замахала Ира руками. – Оно окончательное.

– Да, последнее, – сказал Миша.

– Чтобы нам с мужем не ссориться, – подхватила Ира. – Мы назвали ребенка Ванечкой.

– Да. Так в документах, – продолжил Миша. Теперь они снова врали вместе, как профессионалы.

Врач снова взял ручку:

– Можно, кстати, свидетельство о рождении?

– Свидетельства, к сожалению, тоже нет, – сказала Ира. А Миша в стороне сделал грустное лицо.

– Тоже потеряли? – сказал врач.

Ира мелко-мелко закивала, а Миша ответил:

– Все документы бабушка увезла. Случайно.

– Да, – Ира показала на Мишу. – Его теща. Моя мама родная. Она, как клептоманка, знаете? Всё хватает, и папку с документами тоже схватила.

– Понятно. Сколько Ване месяцев? – спросил врач.

– Семь, – сказала Ира.

– Говорили шесть до этого, – напомнил доктор.

Ира широко распахнула глаза:

– Разве?

– У меня хорошая память. Ваш муж сказал.

В разговоре наступила пауза. «Сука, – подумал Миша про врача. И еще подумал: – Воровать легче».

– Да, – выдавила из себя Ира. – Ему шесть, но…

Она просто не знала, что сказать дальше. Может быть, в первый раз в жизни. Вид беззащитного младенца лишал ее сил. Но Миша спас ситуацию.

– Ему шесть и две недели. То есть почти семь. Тут с какой стороны посмотреть, понимаете?

Прозвучало это неубедительно. И вообще всё это походило на плохой театр, артисты которого играли пьесу, текст которой прочитали в первый раз только перед выходом на сцену.

Врач дописал что-то на одной бумаге, поменял листы и снова начал писать.

– Повторяю, – сказал он, поднимаясь, – у вашего Ванечки аллергия. Запомните, фруктовое пюре отменяется. Только смеси.

– Я запрещу мужу его покупать, – сказала Ира.

Ее охватила такая слабость, что была бы ее воля, она улеглась бы спать прямо на полу.

Врач полез в карман и вытащил визитку:

– Вот моя карточка, пришлите мне на этот адрес скан полиса и свидетельство о рождении. Когда бабушка… ваша мама вернется.

Ира некрепкой рукой приняла визитку:

– Пришлем обязательно. Спасибо вам, доктор.

Врач повернулся, уже дошел до входной двери, но возле нее остановился, чтобы высказаться еще:

– Я понимаю, вы – молодые родители. У вас, может быть, другое на уме. Но я вас очень прошу: будьте внимательнее. Вы несете ответственность за эту жизнь. Извините за пафос.

Врач открыл дверь, неожиданно легко справившись с замком, и вышел.

Ира повернулась к Мише и зашипела как змея:

– Ты видел, как он на нас смотрел?

– Как?

– С подозрением, вот как! Мы путались! Выкручивались! Он обо всем догадался.

– Да ему плевать. Нет, спасибо ему, конечно. Помог. Но он – доктор. Это его профессия.

Миша положил руку Ире на плечо, но та руку немедленно скинула.

– Он настучит.

– Да перестань.

– Настучит точно!

– Спорим – нет? – Миша улыбнулся. – Спорим на секс?

– Ты просто клинический идиот!

– Ага, – кивнул Миша. – А ты живешь с идиотом.

– Вынуждена жить, – сказала она. – Из-за ребенка.

И тут же заплакал младенец. Горько и громко.

– Видишь, – сказал Миша, – ты Ванечку сейчас своими словами обидела!

* * *

Я – девушка не наглая и не храбрая. Меня сложно вывести из себя. Но, видит бог, я долго терпела, прежде чем пойти на хитрость. Если меня не пускают к Филимонову, я прорвусь к нему без разрешения. И не через тринадцать дней! А сегодня! Сейчас! Я решила зайти в его кабинет, словно по ошибке. Выгонят – нестрашно. Зато напомню о себе.

Подходя к кабинету, живо себе представила, как я открываю дверь. А там за мраморным столом сидят Филимонов, Илон Маск, Билл Гейтс и российский министр экономического развития. В глубоком шоке я останавливаюсь на пороге, и Маск глубоким баритоном произносит:

– Good day, lady! What are you doing here?^[1]

А я ему такая на чистом английском, без акцента:

– Я, Илон, здесь работаю. В отличие от вас.

И тут Илон Маск делает такое лицо, словно все его спутники разом упали с неба на землю.

Открыв дверь в кабинет, я не увидела никого и ничего, кроме затылка олигарха Филимонова, который сидел в кресле ко мне спиной.

Лицом он обратился к высокому окну, разглядывая, судя по всему, кирпичные башни Кремля. Я потопталась на пороге, как Конек-горбунок, и шагнула в кабинет.

– Александр Александрович… Можно войти?

Олигарх Филимонов не ответил. Я повторила:

– Александр Александрович…

Во второй раз мне не ответили тоже. Обойдя кресло, я увидела, что олигарх Филимонов смотрит на Кремль не мигая. Смесь удивления, испуга и ненависти была в этом взгляде.

– Александр Александрович… – сказала я в третий раз.

Олигарх неожиданно дернулся всем телом и заморгал, зашевелился.

– А? Что? Ты что здесь делаешь?!

– Вы спали? – говорю.

– Ненавижу, когда меня будят.

– Я не знала… У вас просто глаза были открыты.

– И? – Филимонов смотрел на меня не мигая. В этот раз смотрел, не спал. И от его пронзительного взгляда у меня начали завиваться волосы на затылке. Я промямлила:

– Ничего… Спали с открытыми глазами. Я всё поняла… Извините. Я пойду. Спасибо… До свидания.

Короче, Гарун бежал быстрее лани. Пулей вылетела и дверь за собой аккуратно затворила. А чувство такое осталось, словно чужую тайну узнала, какую и не следовало вовсе знать.

Юля, Юлия, дева жестоковыйная! Ты хочешь всё испортить? В тот момент, когда у тебя только начала налаживаться жизнь? Когда ты нашла наконец приличную работенку? Когда отец, притворявшийся больным, встал с кровати? Когда он каждое утро нарезает тебе кривые бутерброды?

«Они не кривые!» – сказал отец у меня в голове.

Юля, Юля, Юлия, ты хочешь всё разрушить только из-за того, что не можешь подождать жалкие две недели?

«Тринадцать дней», – сказал у меня в голове усатый Геныч, и последнее его слово несколько раз повторило эхо.

Юля, Юля, Юля. Тем более тринадцать дней! Всего тринадцать! Потерпеть не в силах? Ты что, дура неразумная?!

* * *

Когда Ира вернулась из аптеки, Миши дома не было. Она один раз позвала, а после, не разуваясь, вошла в комнату.

Ванечка спал на кровати, обложенный со всех сторон подушками, чтобы не упал. Вид у него был очень довольный. Он улыбался, глазки непрерывно двигались под тонкими веками.

Самое прекрасное будет, когда он проснется. Ира это живо представила. Откроет глаза, увидит ее и улыбнется еще шире, потянется к ней ручками и сделает губами вот так.

Ира сложила губы в полутрубочку, а после сама улыбнулась от ожидания и неожиданного счастья.

В этот момент хлопнула входная дверь, и от улыбки на лице Иры не осталась и следа. Миша, тихо ступая, вошел в комнату.

– О, ты уже вернулась? – сказал он.

Если бы не ребенок, она бы немедленно разоралась:

– Ты ушел и оставил Ванечку одного! – сказала она тихо, но с таким напором, что Миша остановился, словно наткнулся на невидимую стену.

– Да он спал. Я на пять минут! – прошептал Миша.

– Хватит орать. Разбудишь! – обвинение и манипуляция одновременно, Ира это умела. – Пошли на кухню.

На кухне Миша осмелел, расправил плечи:

– Да в чем проблема, я не понимаю?

Ира буквально проткнула сожителя взглядом:

– А если он задохнется? Опять! Как в прошлый раз!

– Да перестань, почему? С чего? Нормально всё сейчас. Тыковку ест, водичку пьет. И щеки не красные.

– А если он задохнется от собственной рвоты? – сказала Ира.

Миша улыбнулся:

– Как Бон Скотт из «Иси Диси»?

Била Ира Мишу редко. В исключительных случаях. А тут он даже сообразить ничего не успел, как получил сильную, глухую пощечину.

Миша схватился за щеку:

– Ай. Ты чего?

– Ничего! Я тебе покажу, Бон Скотт!

Ира нанесла еще несколько быстрых и несильных ударов по корпусу.

– Больно! – сказал Миша.

– Это я еще разминаюсь! – она тяжело дышала. Но скорее не от физической нагрузки, от возмущения.

– Устала? – спросил Миша с сочувствием.

– Да, – ответила Ира.

– Иди ко мне, я тебя обниму.

– Не пойду.

Тогда Миша сам сделал несколько шагов и обнял Иру. В его руках она начала тихо плакать.

– Я так боюсь за него, – говорила она, всхлипывая. – Каждый день. Каждую ночь!

– Ты просто устала, – он поцеловал ее в мокрую щеку.

– Нет! Не просто, – Ира выбралась из объятий. – А очень. Я очень устала.

– Ну, если так, – начал Миша. – Мы можем…

– Чтобы в детдом его? Никогда!

– Да я этого не говорил. Только не бей!

– Я знаю, что ты хочешь от него избавиться!

Миша крепче прижал ее к себе.

– И не обнимай меня! – Ира отступила назад.

Мише всё это надоело.

– Ладно, – сказал он. – Пойду Ванечку разбужу. Пора уже.

– Не трогай его! Моя очередь его будить! – сказала Ира твердо. – Моя!

Это было невероятное удовольствие целовать Ванечку в теплую щечку и видеть, как глаза его раскрываются, словно бутоны, и как он быстро находит тебя сонным еще взглядом и сразу улыбается, расцветает улыбкой, начинает сиять, как будто внутри него включили свет, и тянется к тебе ручками, пытаясь обнять.

* * *

Я спала без снов. Точно водолаз висела в воде над темной впадиной, думая, опускаться мне ниже или нет.

Сквозь сон услышала папин голос:

– Юлечка. Юлечка, вставай! Юлечка!

Надо сказать, что я ненавижу, когда на меня смотрят во сне. Пришлось открыть глаза.

– На работу пора, – сказал папа. – Опоздаешь.

– Я спала с открытыми глазами?

– Нет. С закрытыми. Ты спала, как ангел.

– Пап, только не начинай, – ответила я и сбросила с себя одеяло.

Когда живешь в одной квартире с отцом, приходится спать в пижаме. Я это ненавижу. Хотелось бы спать голой, как мать-покойница говорила, «чтобы тело дышало», но это, наверное, в другой жизни.

Отец каждое утро будил меня, кормил, провожал на работу. И всё это под треск радиоточки, последней в городе Москве. С полупоклоном он протягивал мне сверток с бутербродами. Смотрел, как я надеваю пальто.

– Ты такая худенькая. Ножки тоненькие, – говорил он мне.

– Пап, ножки у меня как два ливанских кедра!

Но он упрямился:

– Ты худенькая.

Я с ним не спорила. Ведь в кого он превратился с того памятного дня. Моя большая еврейская папа!

Я решила ждать терпеливо, не дергаясь. Привыкла к шуму офиса, слушала, как булькает вода в кулере. По этому звуку научилась не глядя определять, сколько в нем осталось воды.

Амуры под потолком в офисе, даже они перестали смотреть на меня. Я и моя бледная тень чаще всего зависали в переговорной с кофемашиной. Сидела с прямой спиной, дополнение к стулу, блуждала в интернете до опупения. И однажды при мне с верхней полки шкафа упала целая стопка жестких папок с договорами.

Прямо у меня за спиной. Ни с того ни с сего. Разом несколько увесистых папок, а следом договоры – водопадом. Я так испугалась, чуть пароль от смартфона не забыла.

На полу небольшой курган из писчей бумаги, а я думаю, что за мистика?! Решили сами свалиться? Почему? Это какой-то знак! Думала, что за знак? Ничего не придумала и стала собирать бумаги с пола. Заодно и привела почти весь шкаф в порядок. Но когда пыталась открыть застекленную его часть, в переговорную вошел энергичный Геныч.

– Что ты делаешь? – спросил он с порога. С подозрением спросил.

– Да вот. Документы упали. Я всё по местам расставила.

– Это правильно. Очень правильно, – повторил Геныч. – Но только зачем сидеть в тех местах, где документы в полном порядке находятся? Ты ведь шкаф стулом задела.

– Я… как-то автоматически, – ответила я и подумала: как он понял?

– Автоматически не надо, – сказал Геныч, – Надо вдумчиво. Вдумчиво надо.

После бессмысленного наставления я вдруг поняла, что за мной следили. Всё это время! И сейчас следят! Медленно подняла взгляд к потолку. Вот тебе и амуры. Камера в каждом глазу!

А я вела себя с ними так неуважительно.

* * *

Дело было перед сном. Ира сидела со смартфоном. Миша подсел рядом и начал расстегивать пуговицы на ее кофточке одну за другой. Но не быстро, с паузами, как бы случайно. И она в другие моменты этого как бы не заметила бы, но сейчас сказала:

– Не надо.

Миша искренне удивился:

– Почему?

– Вообще секса не хочется, – Ира пожала плечами.

– Это на тебя не похоже, – улыбнулся Миша. И не только улыбнулся. Но Ира демонстративно отсела подальше:

– Руки убери.

– Да что случилось-то?

– Я мать теперь.

Миша усмехнулся, приняв это за шутку:

– Да какая ты мать!

– Временная, – она говорила со всей серьезностью, – а ты отец, между прочим. Временный.

– Никакой я не отец! – Миша встал. – Ни временный, никакой!

– Во-о-от! Пока ты не поймешь, как всё серьезно, секса не будет.

Говорила она это Мише даже не материнским тоном, а тоном Ангелы Меркель. Миша настолько удивился, что поначалу не понял, что ему ответить. Помолчал, а после сказал:

– Серьезно?

– Да. Всё очень серьезно, – сказала Ира.

– Нет, я спрашиваю, ты серьезно про секс?

Она кивнула:

– Абсолютно.

– А мне и не нужно было ничего, – Миша высоко поднял подбородок.

– Ну и отлично.

– Ну и пожалуйста.

Помолчали, не зная, как выйти из тупика. Потом Миша спросил:

– Заметила у Вани разные глаза?

– Ага. Очень красивый мальчик.

– Отличительный знак, – сказал Миша. – Как у Дэвида Боуи. Правда, он умер уже.

Хлоп. И на щеке у Миши снова появилось красное пятно. Ира дотянулась как-то до его лица, не вставая с кровати.

– Хватит меня уже бить! Взяла моду!

– Я хотела секса, – сказала Ира. – Но сейчас тебе точно не дам!

– Ты что, правда хотела?! – искренне удивился Миша.

– Не скажу. Вот мучайся теперь!

* * *

Мучения мои закончились неожиданно быстро, как обеденный перерыв на тяжелой работе.

Геныч вызвал меня к себе. Хлопотал и лицом и руками, словно был мне чем-то обязан:

– Короче, Юля, Юленька… Да ты присаживайся.

Я села, конечно. Он передвигал что-то за моей спиной, а мне казалось, что Геныч вот-вот хватит меня по затылку тяжелым пресс-папье. Но ничего такого, к счастью, не случилось. Геныч, поставил стул напротив, сел и зашевелил усами, как говорящий таракан:

– Значит так, доставай блокнот, смартфон, что там у тебя, и записывай. Первое задание… – Геныч сделал торжественную паузу. – У Александра Александровича есть дочь! Знаешь про это?

– Нет.

– Записывай. Анна Александровна Филимонова. Место жительства: город-герой Нью-Йорк. Живет в огромных апартаментах. Точка.

Я записала. Подождала. Посмотрела на Геныча, который был вполне доволен собой:

– Чего ждешь? – спросил Геныч.

– Я не поняла. Что я должна сделать?

– Ты кто?

На этот вопрос я смогла бы ответить только после сеанса спа: массаж, пиллинг, обертывания. А так – нет.

– По связям с общественностью? – ответил за меня Геныч. – Вот и свяжись с общественностью и сообщи всем, максимально широко: дочь Филимонова с жиру бесится. Шикует. Одна на королевской жилплощади.

Я не поняла:

– Просто написать, что она живет в Нью-Йорке?

– Не просто, а с завистью.

Никогда в жизни не получала я такого странного ТЗ.

– Это же…

– Что? – насторожился Геныч.

– Это же будет всех раздражать.

Геныч радостно хлопнул себя по ляжкам двумя руками.

– Схватываешь на лету.

– А можно увидеть квартиру? – спросила я, не до конца понимая, что происходит. – Фото есть?

Геныч скривил мину.

– А зачем тебе ее видеть? Что ты, квартир в Нью-Йорке не видела? Напиши, чтобы всем завидно было. Всё. Иди.

И я набросала:

«Трехэтажные апартаменты с видом на Центральный парк поражают своей роскошью и претенциозностью! Единственная квартира в столице США, где уместился теннисный корт в натуральную величину. Манговые деревья в зимнем саду дают три урожая в год, и проворные слуги бросают лепестки роз в фонтаны с шампанским. Сама хозяйка – дочь миллиардера Филимонова, по два часа каждое утро проводит в комнате для бюстгальтеров и бра».

После прочтения Геныч какое-то время думал. Если можно назвать мыслительным процессом кряхтение, жевание своих усов и почесывание подмышек.

– Комната для бюстгальтеров? – спросил он, глядя на текст.

– И бра, – подсказала я.

– Неплохо. Неплохо, – он повернулся ко мне. – Веером большую статью. По всем закоулкам!

– Я сделаю, – сказала я. – Только не понимаю зачем?

– Ты в армии служила? – спросил Геныч.

– Нет.

– Жаль, – сказал он. И повторил: – Жаль. Вопросов много задаешь. Слишком много.

* * *

Стоя между седьмым и восьмым этажом Миша пытался кусачками перекусить железный тросик. Кусачки срывались со скользкой пластиковой обмотки.

– Блин, да чтоб тебя! – говорил Миша тихо.

Удивительно, Ира совсем почти отучила его от мата. Сама не ругалась при Ванечке и ему не давала. Миша приноровился, ухватил тросик. На восьмом этаже приоткрылась железная дверь. В щели показалось плоское, ненакрашенное лицо.

– Эй… – сказало лицо.

Миша, с его огромным опытом, сразу услышал в оклике неуверенность, даже страх, и вообще не среагировал. Он еще раз нажал на кусачки.

Женщина в квартире набралась смелости, приоткрыла шире дверь и шагнула на лестничную клетку.

– Эй, парень! Я с тобой разговариваю.

Миша на мгновение остановился:

– Чего?

Глядя на него, невозможно было заподозрить что-то плохое. Честнейший Михаил.

– Ты чего делаешь? – спросила женщина, переступив с ноги на ногу.

– Ключ потерял.

Миша кивнул на коляску, как на свою собственность.

– А. Ладно, – сказала женщина с облегчением. Она получила объяснение и убралась обратно в квартиру, затворив за собой дверь.

Обмотка была перекушена. Тросик под пластиком оказался из титана, не иначе.

– Давай! Давай! – говорил Миша тихо.

Открылась всё та же дверь на восьмом этаже. Женщина успела поменять халат, и смелости у нее вместе с халатом прибавилось. Может быть, потому что новый халат был чище.

– Это коляска из двадцатой, я вспомнила, – сказала она.

Кусачки в Мишиной руке делали свое дело. Он кивнул, продолжая перекусывать ими тросик:

– Ага.

Женщина была сбита с толку Мишиной уверенностью.