Перстень принцессы

Глава 3. Семейное дело
Утро. Уайтхолл. Зал заседаний и покои принцессы Генриетты

Послушать всех этих людей, которые разглагольствовали, кто на французском, кто на английском, а кто и вовсе на латыни, при этом с неподражаемым выражением превосходства на лицах, так можно подумать, будто все они собрались для того, чтобы решать судьбы народов мира или, по меньшей мере, всей Европы. Да что там судьбы! Они увлеклись обсуждением истории Старого континента, заглядывая на несколько веков вперёд!

Прислушиваясь вполуха к высокопарным речам сановников, Арман де Руже отметил занятную закономерность: чем были ниже положение и скромнее должность выступающего, тем более широкие перспективы он стремился открыть перед слушателями, используя в своей речи пышные букеты из цветистых фраз, витиевато предсказывая неизбежное и абсолютное счастье для участников предполагаемого союза. При этом под союзом подразумевались отнюдь не отношения двух конкретных лиц, как можно подумать, исходя из повестки переговоров, а широкий и даже безграничный в понимании некоторых спектр интересов. Личные качества и пожелания главных героев происходящего, без которых все эти рассуждения и сами переговоры не имели бы никакого смысла, как это ни странно, не принимались в расчёт. Да их и не упоминали бы, если бы не уважение к присутствующим на совещании королеве-матери, королю и его брату, словом, к семье.

– Не раскисайте, друг мой, – шепнул на ухо Вильерс, заметив скучающее выражение лица де Руже. – Надолго это не затянется. Сейчас король объявит перерыв до завтрашнего утра и распустит собрание.

– И что же потом? – чтобы отдать должное заботе герцога, Арман счёл нужным отреагировать на его реплику, хотя ему было глубоко безразлично то, как долго король Англии намеревается обдумывать предложение короля Франции, а потом обсуждать все его детали со своими сановниками. Конечно же, де Руже и сам мог предположить, как всё пойдёт дальше: заинтересованные лица, то есть министры и советники, после совещания разойдутся по кабинетам и обсудят в узком кругу детали предполагаемого союза без мешавших серьёзному разговору обязательных по дипломатическому протоколу любезностей и посторонних ушей. Лица же, по-настоящему причастные к обсуждаемому вопросу, то есть королевская семья, сочтут необходимым оповестить виновницу будущего торжественного переполоха лично, но гораздо позднее. И вот эта мысль вызвала вздох сожаления у Армана, потому что ему было искренне жаль Генриетту, которая в сущности была совсем юной, не готовой к столь кардинальным переменам в жизни. Впрочем, что он мог знать о принцессе королевской крови, которая с момента её рождения была в глазах семьи и государственных сановников предметом для торга или разменной монетой, пусть и высокого достоинства, так сказать, из золота высшей пробы? Может быть, вопреки его сочувствиям, Генриетта Стюарт прекрасно осознаёт будущее и собственную роль в союзе двух держав, который являлся главным предметом обсуждений на этих переговорах?

– А что же мы? Нас пригласят на последующие совещания? – с отсутствующим выражением лица спросил де Руже.

– О нет! Радуйтесь, друг мой! Наша экзекуция во всём этом деле завершена. Вы ведь состоите в свите посланника, не так ли? Вот и представляйте господина посланника в своё удовольствие!

– Я здесь в качестве военного атташе, – де Руже с серьёзным выражением лица поправил настроенного на легкомысленный и шутливый лад Джорджа Вильерса.

– Ну вот! А я, как лорд-адмирал, имею честь быть вашим гостеприимным хозяином, всюду сопровождать вас и всячески развлекать, – в голосе Бэкингема впервые прозвучали серьёзные нотки, но лишь на краткий миг. Вообще-то, его мысли гораздо больше увлекала перспектива посетить полуденный приём, так называемый матине, на который оба они получили приглашения лично от Генриетты.

– Слишком много чести для моей скромной персоны, – ответил де Руже, не разделяя энтузиазма своего собеседника.

– Ничуть! Вы ведь представляете Его величество короля Франции, а значит, для вас полагаются все почести, которые мы, недостойные служители нашего доброго короля Карла, обязаны выказывать ему лично.

– Мне кажется… – в лёгком замешательстве попытался возразить де Руже, но их дружеский диспут был прерван поднявшимся гулом протестующих голосов вследствие какого-то особенно непопулярного предложения, высказанного одним из советников Карла. Арман посмотрел на министров, сидевших по обе стороны от высокого кресла, занимаемого королём, пытаясь уловить по выражениям их лиц, что же он только что упустил?

– Не беспокойтесь, дорогой герцог, это предложение не пройдёт, – проговорил сидевший по другую сторону от него лорд Райли. – Этот старый лорд Уишоп давно выжил из ума и несёт бог весть что. Абсурд, милорд! Слышите? Это полный абсурд!

Что именно вынес на обсуждение упомянутый старец, Арман так и не узнал, потому что в следующую минуту поднялся такой громкий ропот возмущения, что он с трудом слышал даже собственный голос, да и то, если бы закрыл свои уши руками.

– Господа!

Подняв правую руку, Карл обвёл всех долгим взглядом и заговорил, перейдя на французский:

– Господа посланники, мы благодарим вас за все изложенные для нашего сведения предложения. И более того, я лично желаю выразить признательность моему августейшему брату, королю Франции, за оказанную честь. Предложение руки Единственного брата короля, дофина Франции, – Карл подчеркнул это особенно, – в этом жесте я несомненно вижу проявление доверия и любви со стороны Людовика.

Непродолжительная волна неуверенных хлопков в ладоши и возгласов одобрения была прервана самим королём, едва только успела набрать силу. Очаровательная улыбка, доставшаяся Карлу вместе с итальянской кровью его бабки, королевы Марии Медичи, оживила монаршее чело, но тут же суровый взгляд чёрных, слегка навыкате глаз, напоминавших его отца, покойного короля Карла Первого, пресёк шум поднявшихся разговоров.

– Я хочу напомнить, что предмет наших переговоров прежде всего касается семейного дела. А если быть более точным, двух человек, – властным взмахом правой руки он пресёк новый поток возражений, с которыми поднялись со своих мест несколько сановников и даже сама королева-мать.

– Я всё знаю. Да знаю я, знаю! И всё же, господа, это решено.

Ропот стих, повинуясь этой многозначительной паузе, и все присутствующие умолкли в ожидании, когда король озвучит принятое им решение.

– Я лично передам моей дорогой сестре предложение нашего кузена Людовика о браке с его братом Филиппом, герцогом Анжуйским. Я ещё раз прошу всех вас понять моё пожелание и набраться терпения! Завтра мы продолжим общее заседание, исходя из того, какой ответ соизволит дать сама принцесса.

Со всех сторон послышался ропот недовольства: и французы, и англичане одинаково бурно высказывали мнения относительно такого порядка вещей. Правда, не всё было столь уж однозначно: многие видели в этом мудрый ход, которым Карл продемонстрировал истинную значимость не только условий, предложенных французским королём, но и мнения членов семьи английского короля, в частности самой принцессы, которой внезапно была отведена роль персоны, способной принимать собственные решения, а не ведомой по жизни в соответствии с пожеланиями одних и советами других.

– Браво, Ваше величество! – тихо произнёс де Руже, отвечая, скорее, на ход собственных мыслей, нежели на рассуждения сидящих рядом спорщиков.

– Ну что же, нам следует поторопиться! – Бэкингем поднялся из-за стола, и одновременно с ним стали подниматься со своих мест и другие сановники. – Если мы хотим присутствовать на этом знаменательном событии, то следует выйти первыми. Иначе мы не сумеем пробиться к покоям Генриетты. Через несколько минут там яблоку будет некуда упасть, помяните моё слово!

– Вильерс, месье де Руже! – голос короля, назвавшего герцога и его самого по именам, раздался так близко, что Арман не сразу сообразил, кто именно обращается к ним.

– Идёмте вместе с нами, герцог!

– Ваше величество, – Бэкингем ответил с полагающимся по этому случаю официальным поклоном и повернулся к де Руже. – Позвольте представить Вашему величеству герцога де Руже – личного представителя короля Людовика. Герцог занимает пост военного атташе при посольстве.

– Герцог! – Карл протянул руку, и Арман с долей удивления, нерешительно ответил на рукопожатие.

Ладонь короля была тёплой и мягкой, даже несколько расслабленной, но взгляд внимательно следящих за всем чёрных глаз выражал серьёзную заинтересованность.

– Ваше величество! – после формального поклона, де Руже нерешительно посмотрел в сторону герцога де Креки, но осмелел, видя обращённую к нему широкую улыбку короля. – Это честь для меня.

– Я доволен! Я очень доволен нашей встречей, дорогой мой герцог! – отвечал король, с лёгкостью перейдя на французский язык. – Возможно, мы плохо помним друг друга, я ведь не так долго жил в Париже. Но я уверен, что в ближайшее время все мы наверстаем упущенное. Надеюсь, лорд-адмирал не позволит вам заскучать пока вы в Лондоне!

– О! – в голубых глазах Вильерса тут же блеснул наигранный протест, но Карл только махнул рукой, торопясь к выходу.

– Идёмте же, господа! Я хочу, чтобы вы сопровождали меня! – Карл повернулся к придворным и министрам, выстроившимся в нестройную шеренгу в ожидании распоряжений. – Лорд Райли, как будущего посланника при дворе нашего дорого кузена Людовика, я прошу вас сопровождать герцога де Креки лично. Да, да, я уже назначил вас, милорд, если вы до сего момента не знали об этом.

Польщённый высоким доверием и неожиданным для него назначением в качестве посла, толстячок лорд Райли склонился в почтительном поклоне настолько низко, насколько это позволял его круглый животик, подчёркнутый неудачно скроенным старомодным камзолом.

– Я следую вашему приказу, Ваше величество. Куда бы вам ни вздумалось послать меня, вашего покорного слугу, – проговорил он, с сожалением подумав о забытом платке, которым следовало бы промокнуть возникшую на лице испарину.

– Так говорит, будто бы его только что послали к туземцам в Новый свет, – проговорил с усмешкой граф де Рошфор, прекрасно понимающий английскую речь.

Слышавшие его французы сдержанно ухмылялись, но не торопились показать, что понимали слова, произнесённые на чужом для них языке.

Тяжёлые дубовые двери зала Совещаний распахнулись и гулким грохотом оповестили об окончании заседания дожидающихся новостей придворных, которые собрались в приёмной и в близлежащих залах. Толпа любопытных и заинтересованных результатами переговоров людей хлынула навстречу королю, который вышел из зала в сопровождении внушительной процессии, состоящей из придворных, министров, советников и посланников.

– Боюсь, что эта затея окажется далёкой от маленького семейного торжества, – пошутил Бэкингем, обернувшись назад. – Не при таком внушительном собрании важных персон.

***

Войдя в гостиную Генриетты, Карл первым же делом отдал приказ пажам, стоявшим в почётном карауле, закрыть двери, как только вслед за ним вошли герцог де Руже, герцог Бэкингем, лорд Райли вместе с герцогом де Креки и, конечно же, королева-мать под руку с его младшим братом Джеймсом, герцогом Йоркским.

– Господа, я прошу вас дождаться официального объявления, – произнёс Карл, выказав, на взгляд Армана, больше любезности, чем это сделал бы король Франции.

Впрочем, окажись Людовик в подобной ситуации, то вряд ли он бы играл первую партию, подумал про себя герцог. В лучшем случае вторую после Мазарини, который в последнее время вовсе не считал нужным скрывать оказываемое им влияние на все решения, которые принимались в Королевском совете, и даже на те, которые он обсуждал только с королём.

– Её высочество принцесса Генриетта! – торжественно объявил церемониймейстер, стоявший у двери в личные покои Её высочества, и все, как один, одновременно повернулись к дверям, в которых показалась побледневшая и взволнованно сминающая в руках кружевной платочек принцесса.

– Карл? – от неожиданности, при виде столь официального собрания на её полуденном матине, Генриетта забыла о принятом ею решении держаться отстраненно и холодно со своим старшим братом, впрочем, как и о предписанных придворным этикетом правилах официального обращения к монарху.

– Минетт, мой котёночек!

Карл подошёл к ней с широко простёртыми руками и с тёплой улыбкой на лице. Он полностью проигнорировал правила этикета, предписывающего королю представить Её высочеству важных гостей.

В объятиях без памяти любящего её брата Генриетта почувствовала облегчение. Но уже в следующий миг, перехватив нетерпеливый и полный упрёка взгляд матери, оказавшейся всего в шаге от них, она зарделась румянцем и отстранилась от Карла.

– Гхм, – прочистив горло, король жестом указал принцессе на почтительно ожидающего быть представленным ей герцога де Креки, быстро перевёл взгляд на герцога де Руже и кивнул ему, приглашая подойти первым.

– Мы уже знакомы с герцогом, – сорвалось у Генриетты с языка, и она лукаво посмотрела на брата, избегая встречаться взглядами с королевой-матерью и стоящими у неё за спиной вельможами.

– Несомненно! – ещё шире улыбнулся Карл. – Но дорогая моя, тебе представили герцога только в качестве нашего почётного гостя. Я же представляю его тебе как военного атташе в свите посланника нашего дорогого кузена Людовика! И, – чёрные глаза короля загорелись в улыбке предвкушения, тогда как на лице его младшей сестры проступил яркий румянец девичьего смущения. – И как свата от имени Его высочества принца Филиппа, герцога Анжуйского, брата короля Людовика, дофина Франции.

Раскрыв рот, чтобы ответить соответствующим по такому поводу приветствием, Генриетта так и не смогла вымолвить ни слова. Она во все глаза смотрела на молодого человека, который склонился перед ней в почтительном поклоне, испытывая при этом самые противоречивые чувства: от долгожданной радости, что её, наконец-то, принимают за настоящую принцессу и более не обращаются к ней, как к малышке Анриетт, до невероятного, как ей казалось в эту минуту, катастрофического разочарования.

С чего бы? Филипп, каким она помнила его, был недурен собой, хоть и был чуть ниже ростом Людовика… Или ещё ниже? Генриетта вдруг поймала себя на том, что сравнивала Филиппа уже не с его братом, королём, а с тем, кто был послан свататься к ней. В девичьем восприятии этот недавний незнакомец, а теперь представитель сватающегося к ней жениха, безо всяких сомнений, выигрывал в сравнении с ним во всех отношениях. Благородство сквозило в его осанке, в высоком росте, в серьёзном взгляде серо-голубых глаз, в правильных чертах лица. Даже его молчание было так многозначительно, что лучшие из ораторов Парламента не сумели бы высказать свои чувства глубже и точнее.

– Я полагаю, что ты хорошо помнишь герцога? – спросил Карл, и его веселье сразу же разрядило атмосферу в гостиной, которая накалилась, будто бы перед грозой.

– Мы… Мы не были близко знакомы с герцогом, – прошептала Генриетта, во все глаза глядя в лицо де Руже, но Карл ловко вернул разговор к теме сватовства Филиппа, так что эту неловкость заметили только королева-мать и сам герцог де Руже.

– Пустяки, моя дорогая! – поспешила загладить маленькую оплошность Генриетта-Мария и с чувством обняла дочь. – Вы ведь так прекрасно ладили с Филиппом. Вспомните, как вы танцевали в паре с ним в королевском балете!

Упоминание о столь любимых Людовиком балетах было особенно странно услышать именно из уст Генриетты-Марии, которая во всеуслышание не раз критиковала королеву Анну Австрийскую и королевского министра Мазарини за то, что те попустительствовали пагубным увлечениям её августейших племянников, особенно же младшего из них – Филиппа.

– Да, матушка, – прошептала Генриетта, не до конца ещё осознав, что всё это происходит в действительности, и изменить ход событий уже не могли ни её слова, ни отсутствие желания и интереса сделаться герцогиней Анжуйской. Хотела ли она этого на самом деле? На секунду в серо-зелёных глазах вспыхнули яркие искорки её собственной воли, но они погасли уже в следующее мгновение, стоило Генриетте увидеть посуровевший взгляд матери. Нет, принцессы, как и королевы, и даже как сами короли, никогда не могли решать подобные вопросы так, как им заблагорассудится. Следовало помнить о печальном опыте её кузена Людовика, которого заставили поступиться собственными мечтами и желаниями, буквально растоптать нежные чувства и разорвать отношения с Марией Манчини, наступив на горло их любви. И вот теперь настал и её черёд! Как же она могла забыться настолько, что перестала помнить о том, что когда-то и для неё неминуемо пробьёт тот час, когда за неё примут решение, которое изменит всю её жизнь!

– Что скажете, Минетт, котёнок мой? – ласково спросил Карл.

Глядя в его глаза, Генриетта тщетно задавалась вопросом о том, а был ли он готов принять её настоящее решение, или все эти вопросы он задавал ей лишь для проформы?

– Ну конечно же, да, Ваше величество! – ответила вместо неё Генриетта-Мария и махнула рукой, отдав пажам сигнал, чтобы те распахнули настежь двери гостиной.

– Минетт? – тихо позвал её Карл и заглянул в лицо сестры.

– Да. Кажется, да, – с трудом выдавила из себя Генриетта, повинуясь просьбе, сквозившей во взгляде старшего брата.

– Ну вот и чудесно! О, я знаю, моя дорогая, как ты будешь счастлива! – воскликнул Карл и тут же обратился ко всем собравшимся:

– Детали мы обсудим позднее. А после назначим дату венчания. Не волнуйся ни о чём, мой котёнок!

Но, судя по затравленному взгляду, каким Генриетта смотрела на Карла, она как раз начала волноваться, и ужас от осознания всего происходящего только начинал подбираться к её сердцу. Она кивнула брату и отступила на шаг, чтобы присесть в глубоком реверансе.

Со всех сторон на неё были обращены взгляды, полные пустой торжественности и любопытства, и только двое из тех, кто присутствовали в комнате, смотрели на неё с сожалением и даже сочувствием. Это были де Руже и Джордж Вильерс. Оба стояли с понурыми лицами, словно им только что объявили новость об утрате. В ту самую минуту Генриетта не поняла ещё значения всего, что переживала она сама, и того, что могли означать обращённые к ней взгляды. Да и оба молодых человека не сумели бы объяснить, отчего вдруг они почувствовали себя так, словно проиграли самое важное за всю их жизнь сражение.

– Ну что же! Это достойный повод для праздничного тоста! – продолжал Карл, взяв на себя роль распорядителя празднования помолвки. – Герцог, подойдите же! Как представителя нашего дорого жениха, я прошу вас выпить за этот тост вместе с нами!

Внесли подносы с бокалами вина, которое, по столь особому случаю, по распоряжению короля не было разбавлено водой даже для самых юных из присутствующих дам.

– За помолвку! – объявил Карл, и его тост прокатился эхом по анфиладе дворцовых залов и галерей, многократно повторяясь на сотни голосов в ликующей толпе.

Глава 4. В сад!
Утро. Уайтхолл. Покои принцессы Генриетты

Всё прошло также стремительно, как и началось. Генриетте казалось, что она превратилась в куклу, такую же, как те, которых возили по ярмаркам для демонстрации новых фасонов платьев и причёсок. Её помпезно представили общественности, заставили повертеться вокруг себя, расцеловали у всех на глазах, выказывая личную нежность и заботу. Ею похвалились, словно трофеем, за который собрались состязаться в торге. И всё!

Толпа придворных схлынула из гостиной вслед за королём столь внезапно и быстро, что в один миг образовалась пустота и звенящая тишина. Грохот запираемых дверей у неё за спиной испугал Генриетту, заставив вздрогнуть и тихонько вскрикнуть. Ей показалось на мгновение, что она услышала лязг задвижек на кованных железом воротах на входе в чертоги подземного мира.

– Это всё? – спросила она, и её голос прозвучал неестественно тихо и надломлено, как у послушной девочки, приученной танцевать, смеяться и читать наизусть стихи по приказу строгих воспитателей.

– Всё? – не поняла её вопроса леди Уэссекс. – О нет! Это только начало, Ваше высочество! Позвольте поздравить вас!

И тут же, словно по мановению руки невидимого дирижёра, гостиную наполнил гомон весёлых и звонких девичьих голосов. Все наперебой высказывали слова восхищения, радости и даже личных надежд. Никто из них даже и помыслить не мог о том, что всё, чему они только что были свидетелями, в корне изменило жизнь юной принцессы. Но главное, что ни Карл, ни их матушка – вдовствующая королева Генриетта-Мария, ни королевские советники и министры – никто из них не сомневался в согласии принцессы в ответ на сделанное ей предложение руки и титула Филиппа Анжуйского. Никто и не подумал возразить! Да и что тут лукавить, она сама не верила в то, что у неё была возможность ответить отказом.

Теперь же, рассеянно кивая в ответ на щебетание подруг и статс-дам, спешивших лично коснуться её руки и высказать свои поздравления, Генриетта перебирала в уме все возможные плюсы и минусы в облике и характере Филиппа, такого, каким она его помнила.

– Ах, душа моя! Неужели это правда? – голосок Фрэнсис Стюарт прозвучал особенно тепло и дружески в общем хоре поздравлений, а в её глазах сквозило неподдельное беспокойство.

– Да, – Генриетта вяло улыбнулась в ответ, даже не пытаясь скрыть проступившую на лице кислую мину разочарования.

– Но вы же могли отказаться? – вспыхнула Стюарт, осознавая всю скандальность такого вопиющего и дерзкого предположения.

– Нет, моя дорогая. Этого я не могу сделать. У меня же нет на это никакого права!

– Чушь! Разве мы не вольны выходить замуж за тех, кого сами выберем? О, Анриетт, ведь вы же принцесса!

– Вот именно! – строгое восклицание подошедшей к ним леди Уэссекс пресекло крамольные речи. – Вам, милочка, рано ещё рассуждать о том, как вольны поступать принцессы, а как – нет!

Суровая отповедь напомнила бы любой другой о её месте, но только не малышке Стюарт, которая с детских лет воспитывалась вместе с принцессой, хотя, в отличие от Генриетты, так и не усвоила строгих правил придворного этикета.

– Идём! – шепнула ей Генриетта и потянула подругу за руку к дверям личных покоев. – Дамы, я всех благодарю! У меня немного кружится голова, и я хочу отдохнуть.

Это проявление недомогания и слабости было тотчас же воспринято как положительный знак того самого романтичного волнения, которое каждая из присутствующих дам мечтала испытать хоть раз в своей жизни. По гостиной прокатилась лёгкая волна шелеста платьев, и все дамы чинно присели в реверансе вослед удаляющейся к себе принцессе.