Судьба убийцы

На его лице медленно расцвела улыбка, полная любви.

– Ах… Да, мой король мог сказать такое. – Шут улыбнулся еще шире, и я почувствовал, что за этим скрывается какая-то тайна, которой он не намерен делиться со мной.

– Убив себя, я уничтожу все другие возможные исходы. А в моей жизни не раз бывало так, что мне казалось, будто смерть – единственный выход или она неизбежна, а потом выходило, что я ошибался. И каждый раз, через какое бы пекло мне ни приходилось пройти, я находил нечто хорошее в жизни, ожидавшей меня после этого.

– Даже сейчас? Когда Молли и Би мертвы?

Это прозвучало как предательство, но я все равно сказал:

– Даже сейчас. Даже когда мне кажется, что я уже большей частью мертв, жизни время от времени удается достучаться до меня. Еда оказывается вкусной. Или Пер заставляет меня смеяться. Или, замерзший и промокший, я беру в руки чашу горячего чая. Я думал о том, чтобы покончить с собой, Шут. Признаю. Но тело, как бы тяжело ему ни приходилось, хочет жить дальше. И если ему это удается, продолжает жить и разум. И сколько бы я ни пытался это отрицать, в моей жизни даже теперь бывают светлые мгновения. Разговоры со старым другом. Вещи, обладание которыми меня до сих пор радует.

Шут слепо потянулся ко мне рукой в перчатке, я протянул свою навстречу. Он схватил ее за запястье, и наши ладони соединились в воинском пожатии.

– Со мной то же самое. И ты прав. Я ни за что бы не признал этого даже про себя. – Отпустив мою руку и отстранившись, он добавил: – Но я бы все же хотел иметь твое последнее средство, если бы ты согласился приготовить его для меня. Потому что, если они все-таки схватят меня, я не смогу… – Его голос задрожал.

– Я приготовлю для тебя что-нибудь такое, что можно вшить в манжету рубашки.

– Было бы хорошо. Спасибо.

Вот так, за веселыми дружескими беседами, протекали мои вечера.

* * *

Я и не понимал, что мы сплавлялись по притоку, пока не вышли из него в стремительную реку Дождевых чащоб. Теперь вода вокруг нас была серая от ила, едкая и закручивалась водоворотами. Ее больше нельзя было использовать для питья и прочих нужд, и мы перешли на запасы, хранившиеся на борту в бочках. Беллин предупредила Персивиранса: «Упадешь за борт – может статься, мы только косточки твои и выловим!» Его пыла это ничуть не охладило. Он бегал по палубе, невзирая на дождь и ветер, и матросы относились к нему со снисходительным добродушием. Спарк предпочитала пережидать плохую погоду в тепле, но порой они с Лантом забирались на крышу палубной надстройки и, укрывшись куском парусины, любовались пролетающими мимо видами, пока течение стремительно несло нас через чащобы.

Я не понимал, что они находят в этом занятии, ведь по берегам было все время одно и то же. Сплошные деревья. Причем порой такие огромные, что я и вообразить не мог, со стволами толщиной в башню. Деревья со множеством длинных и тонких стволов. Склонившиеся над топким берегом и отрастившие от веток стволы поменьше, укоренившиеся в болотистой почве. Оплетенные вьющимися растениями; деревья, с которых свисали целые занавеси лоз. Никогда прежде я не видел таких густых и непроходимых лесов или листвы, способной не сгнить в такой сырости. Другой берег реки был так далеко, что едва виднелся в дымке. Днем мы слышали голоса незнакомых птиц, а один раз видели группу кричащих обезьян: странное и удивительное было зрелище.

Все это так отличалось от привычной мне природы Бакка… И хотя эти земли завораживали меня и мне хотелось узнать их получше, больше всего я мечтал очутиться дома. Мои мысли все чаще возвращались к Неттл. Она сейчас вынашивает своего первого ребенка. Я бросил ее, когда Неттл сама была еще в животе у Молли, ушел на зов моего короля. А теперь, по воле Шута, оставил ее одну с моим внуком. Как-то там Чейд? Подточили ли его окончательно старость и рассеянность? Иногда мне казалось, что я напрасно бросил живых ради мести за мертвую дочь.

Я ни с кем не делился своими соображениями. Мне по-прежнему было страшно открыться Силе. Она уже не так давила на меня, как в Кельсингре, но я постоянно ощущал под ногами гул присутствия живого корабля. «Уже скоро», – обещал я себе. Даже короткий разговор в Силе способен передать больше, чем крохотное послание, привязанное к лапке голубя. Скоро.

* * *

Однажды, после того как мы пришвартовались на ночь, Скелли поднялась из-за стола на камбузе, взяла лук и колчан со стрелами из кубрика и бесшумно вышла на палубу. Все замерли. А потом раздался ее крик:

– Я подстрелила речную свинью! Свежее мясо!

По палубе затопали торопливые шаги, послышались звуки возни: тушу животного подняли на борт. Потом ее разделали на узкой полоске прибрежного песка.

В тот вечер мы пировали. Матросы разложили костер, подбросили туда свежих веток и зажарили полоски мяса, подкоптив его в дыму. Поев, все развеселились, и Пер радовался, что ему достаются дружеские подначки, как равному. После еды костер оставили гореть, чтобы отгонял тьму и кусачих насекомых. Лант ушел за дровами и принес охапку плюща, покрытого ранними хрупкими цветами. Спарк нарвала бутонов в протянутые руки Янтарь и сплела себе венок. Хеннесси запел непристойную песенку, и матросы подхватили. Я улыбался и пытался сделать вид, будто я не обученный убийца и не скорбящий отец. Но разделить простодушное веселье этих людей казалось предательством по отношению к Би и неуважением к тому, как окончилась ее крошечная жизнь.

Когда Янтарь сказала, что устала, я уговорил Спарк остаться на берегу с Лантом и Пером и веселиться дальше, а сам подвел Янтарь по топкой земле к веревочной лестнице, свисающей с борта Смоляного. Ей стоило труда вскарабкаться по лестнице в длинных юбках.

– Может, было бы проще перестать притворяться Янтарь?

Она выбралась на палубу и одернула юбки:

– А кем же мне тогда притворяться?

Как всегда, услышав нечто подобное, я ощутил болезненный укол в сердце. Неужели Шут – просто еще одна маска, воображаемый друг, которого он сочинил для меня?

Словно подслушав мои мысли, он сказал:

– Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, Фитц. Я открыл тебе столько правды о своем истинном «я», сколько осмелился.

– Идем, – сказал я и дал ему опереться на мою руку, пока мы оба сбрасывали перепачканную в грязи обувь.

Капитан Лефтрин настоятельно требовал поддерживать на палубе чистоту и был в этом прав. Отряхнув грязь с подошв за борт, я взял наши башмаки и проводил Шута в каюту. С берега донесся взрыв смеха. Клуб искр взлетел в ночь, когда кто-то подбросил в костер большое бревно.

– Хорошо, что им выпал случай немного повеселиться.

– Хорошо, – согласился я.

И Спарк, и Перу пришлось слишком рано повзрослеть. Да и Ланту пойдет на пользу ненадолго вынырнуть из вечных тоскливых раздумий.

Я отправился на камбуз за маленьким фонарем. Когда вернулся, Шут уже сбросил роскошное платье Янтарь и переоделся в простой наряд. Он стер тряпицей краску, а с ней и маску Янтарь с лица и повернулся ко мне со своей обычной улыбкой. Но в тусклом свете фонаря следы пыток все еще виднелись на его лице и руках, словно серебряные нити на светлой коже. Ногти отросли заново, но были толстыми и корявыми. Мои попытки исцеления и драконья кровь помогли его телу восстановиться гораздо лучше, чем я смел надеяться, и все же он уже никогда не будет прежним.

С другой стороны, это можно сказать о каждом из нас.

– О чем ты там вздыхаешь?

– Я думаю о том, как все это изменило нашу жизнь. Я… я почти сумел стать хорошим отцом, Шут. Мне так кажется.

Ага, например, сжигать тела убитых посланников по ночам – именно то, что нужно ребенку.

– Да. Ну ладно…

Он сел на нижнюю койку. Постель на верхней была аккуратно заправлена. На двух других, невостребованных, хранились наряды, которые Шут и Спарк взяли с собой в путешествие.

Шут вздохнул и признался:

– Мне снова снятся сны.

– Да?

– Важные сны. Сны, которые стремятся быть рассказанными или записанными.

Я ждал:

– И?

– Трудно описать, как распирает сновидца от желания рассказать пророческий сон.

Хотелось бы понять, что ему нужно.

– Хочешь рассказать их мне? Возможно, у Лефтрина и Элис найдутся бумага и чернила. Я мог бы записать сны под твою диктовку.

– Нет! – Он поспешно прикрыл рот рукой, словно испугавшись, что выдал себя тем, как порывисто это произнес. – Я рассказал их Спарк. Она была рядом, когда я проснулся и мне было плохо, и я рассказал.

– О Разрушителе.

Он ответил не сразу. Потом все же признал:

– Да, о Разрушителе.

– И тебя из-за этого мучит совесть?

Шут кивнул:

– Это ужасная ноша для юной девушки. А она и без того так много делает ради меня.

– Шут, мне кажется, ты зря волнуешься. Спарк и так знает, что я Разрушитель. Что мы намерены стереть с лица земли Клеррес. Ты увидел во сне лишь то, что мы все и так знаем.

Он вытер ладони о штаны и прижал их одна к другой.

– Что мы все и так знаем… – эхом повторил Шут. – Да. – А потом вдруг сказал: – Спокойной ночи, Фитц. Пожалуй, мне надо поспать.

– Спокойной ночи. Надеюсь, тебе приснится что-нибудь хорошее.

– Надеюсь, мне вовсе ничего не приснится, – отозвался он.

Странно было у меня на душе, когда я встал, взял фонарь и ушел, оставив Шута в темноте. Хотя он и без того теперь постоянно пребывал в ней.

Глава 10
Дневник Би

Дротики следует изготавливать твердой рукой. Использовать перчатки недопустимо, однако необходимо соблюдать величайшую осторожность: стоит хотя бы слегка уколоть палец, и зараза попадет в рану, паразиты быстро распространятся – и спасения уже не будет.

Мне удалось выяснить, что для медленной и мучительной смерти лучше всего подходит сочетание яиц сверлящих червей и яиц тех цепней, что проникают в кишки и вырастают там до огромной длины. Яйца паразитов одного из этих видов не убьют жертву, тогда как те и другие совместно обеспечат такую смерть, какой заслуживают предатели и трусы, посмевшие забыть о верности Клерресу.

 

Колтри из Четырех, «Различные устройства моего собственного изобретения»

Через несколько дней, проведенных на борту Смоляного, я начал привыкать к постоянному ощущению присутствия живого корабля. Я по-прежнему подозревал, что он может подслушать любое сообщение, переданное мной при помощи Силы, однако после долгих споров с самим собой решился все-таки попробовать связаться с родными.

Леди Янтарь села на койку напротив меня. Рядом, на полке, исходила паром чашка с чаем. В тесной каюте наши колени почти соприкасались. Янтарь вздохнула, сняла с головы шарф и тряхнула мокрыми волосами. А потом уже Шут рукой растрепал их, чтобы быстрее сохли. Теперь они уже не были похожи на одуванчиковый пух, как в детстве, но в то же время лишились золотистого оттенка, какой имела шевелюра лорда Голдена. К моему удивлению, среди его светлых волос появились пряди, похожие на седые. Они росли там, где на его голове остались шрамы. Он вытер пальцы о юбки Янтарь и устало улыбнулся мне.

– Готов? – спросил я.

– Готов и запасся всем необходимым, – заверил он.

– Как ты поймешь, что мне требуется помощь? Что будешь делать, если меня унесет течением?

– Я окликну тебя и, если ты не отзовешься, тряхну за плечи. Если это не поможет, плесну тебе в лицо чаем.

– А, так вот зачем ты попросил Спарк заварить тебе чая. А я и не думал.

– Не за этим. – Он отпил из чашки. – Или, по крайней мере, не только за этим.

– А если и чай не поможет?

Шут пошарил по койке рядом с собой и нащупал маленький сверточек:

– Эльфийская кора. Лант любезно дал мне ее. Она перемолота так мелко, что можно добавить ее в мой чай и влить тебе в глотку, а можно просто запихнуть тебе в рот. – Он наклонил голову. – Если и кора не подействует, я сниму перчатку и возьму тебя за запястье. Но уверяю тебя, это будет последнее средство.

– А если не ты меня вытащишь, а я уволоку тебя за собой?

– А если Смоляной налетит на камень и мы все утонем в едких водах реки?

Я сердито уставился на него. Шут сказал:

– Фитц, приступай уже. Или отступись. Но хватит тянуть кота за хвост. Кельсингра уже далеко. Попробуй использовать Силу.

Я нашел внутреннее равновесие, позволил взгляду рассредоточиться, выровнял дыхание и медленно опустил стены. Ощутил поток Силы, такой же холодный и мощный, как река за бортом. И такой же опасный. Это были уже не те всесокрушающие волны, что в Кельсингре, но я чувствовал в этом потоке скрытые течения. Помявшись в нерешительности на берегу, я вошел в поток и попытался нащупать Неттл. Тщетно. Тогда я потянулся к Олуху. Издалека послышалась жалостная мелодия, – возможно, это был он, но мелодия быстро смолкла, словно ее унесло ветром. Дьютифул? Никого. Я снова попытался связаться с Неттл. На сей раз ощущение было такое, будто кончики моих пальцев мазнули по лицу дочери, а потом она исчезла. Чейд? Нет. Не хватало еще, чтобы поток Силы разметал меня вместе с моим старым наставником. Последний раз, когда мы виделись, у старика случались лишь редкие просветления в сплошном забытьи. Его Сила, некогда едва заметная, теперь временами так и хлестала, поскольку он потерял осторожность в обращении с ней. В прошлый раз, когда мы объединились в Силе, он едва не уволок меня за собой в небытие. Нет, нельзя пытаться связаться с Чейдом…

Чейд схватил меня. Так в детстве хватает, подкравшись сзади, неугомонный товарищ по играм. Я полетел вниз головой прямо в бушующий поток.

О мой мальчик, вот ты где! Я так по тебе скучал!

Его мысли окутали меня сетью привязанности. Она затягивалась. Я чувствовал, как становлюсь таким, каким воображал меня Чейд. Как от глины отваливаются куски, когда ее заталкивают в форму для кирпичей, так уносило прочь все то во мне, о чем он не знал.

Перестань! Отпусти меня! Мне нужно поговорить с Дьютифулом и Неттл! У меня новости для них из Кельсингры, от драконьих торговцев!

Он добродушно хихикнул, но я похолодел в мягкой его мысленной хватке.

Забудь это. Забудь обо всем и присоединяйся к нам. Здесь нет одиночества, нет разобщенности. Нет ломоты в костях, боли в изможденном теле. Все совсем не так, как нам говорили, Фитц! Все эти предупреждения и зловещие угрозы – тьфу! Миру все равно, останемся мы в нем или уйдем. Просто отпусти.

Неужели это правда? Я расслабился в его хватке. Поток Силы с ревом омывал нас.

Мы не растворяемся.

Я крепко держу тебя. Ты теперь будто часть меня. Это как учиться плавать. Чтобы понять, как это делается, надо полностью погрузиться в воду. Хватит цепляться за берег, мальчик. Течение разрывает на клочки, только если держаться за берег.

Он всегда был мудрее меня. Всю мою жизнь Чейд наставлял меня, учил и говорил, что делать. Он казался спокойным и уверенным. Даже счастливым. Видел ли я когда-нибудь Чейда спокойным и счастливым? Я потянулся к нему, и он обнял меня нежнее. Или это сама Сила объяла меня? Где кончается Чейд и начинается Сила? Может, он уже утонул в ней? И тянет меня за собой?

Чейд! Чейд Фаллстар! Вернись к нам! Дьютифул, помоги! Он отбивается.

Неттл ухватила его и попыталась оторвать от меня. Я цеплялся за него отчаянно, стараясь дать ей понять, что я тоже здесь, но она сосредоточилась только на том, чтобы отделить его от меня.

Неттл! – заорал я мысленно, стараясь, чтобы мой крик вырвался из бушующего водоворота мыслей вокруг нас.

Мыслей? Нет, это не мысли. Это живое существо. Существа.

Я отбросил все раздумья. Перестал цепляться за Чейда и толкнул его к ней навстречу.

Держу его! – едва донеслась до меня ее мысль, обращенная к Дьютифулу. А потом полное изумление: Пап? Ты здесь? Ты жив?

Да. Мы все живы и здоровы. Мы пришлем вам письмо с голубиной почтой из Удачного.

И тут, лишившись Чейда, поток Силы взялся за меня. Я пытался сопротивляться, но меня затягивало, будто в трясину. Чем больше барахтался, тем сильнее меня засасывало, все глубже и глубже. Существа. Поток Силы состоял из живых существ, и все они висли на мне. Собрав всю свою волю, я рванулся против течения и решительно поднял стены. Открыв глаза, увидел благословенную тесную и вонючую каютку. Дрожа и задыхаясь, я наклонился вперед, положив локти на колени.

– Что случилось? – спросил Шут.

– Я чуть не потерял себя. Там был Чейд. Он пытался утащить меня за собой.

– Что?

– Он сказал: все, чему меня учили о Силе, – неправда. Что нужно отдаться Силе. «Просто отпусти», – сказал он. И я почти согласился. Почти отпустил.

Рукой в перчатке Шут сжал мое плечо и слегка тряхнул:

– Фитц, я-то вообще ничего не заметил. Я сказал тебе, чтобы ты перестал тянуть кота за хвост, и ты умолк. Я думал, ты обиделся. – Он снова наклонил голову набок. – С тех пор прошло всего несколько мгновений.

– Несколько мгновений?

Я уткнулся лбом в колени. Меня подташнивало от страха, а голова шла кругом от искушения. Это так просто. Опустить стены и уйти. Взять и… уйти. Я смешаюсь с другими сущностями в потоке, и он унесет меня. И никакой больше невыполнимой задачи, никакого чувства утраты, обуревающего меня всякий раз при мысли о Би. Никакого жгучего стыда. Никакого унижения оттого, что все знают, какой плохой из меня вышел отец. Перестать думать, перестать чувствовать…

– Не уходи, – мягко попросил Шут.

– Что?

Я медленно выпрямил спину.

Он чуть сильнее сжал мое плечо:

– Не уходи туда, куда я не смогу последовать за тобой. Не оставляй меня. Мне ведь все равно придется двигаться дальше. Придется вернуться в Клеррес и попытаться убить их всех. Хотя вряд ли у меня получится. Хотя я почти наверняка снова окажусь в их власти. – Он отпустил меня и скрестил руки на груди, словно пытаясь успокоиться. Я и не замечал, какое чувство близости давало его прикосновение, пока Шут не убрал руку. – Однажды нам придется расстаться. Это неизбежно. Одному из нас придется продолжать путь без другого. Но, Фитц, прошу тебя… не сейчас. Не прежде, чем мы справимся с этим трудным делом.

– Я не брошу тебя.

Правду ли я сказал? Уже ведь пытался бросить его. Осуществить этот безумный замысел мне было бы проще в одиночку. Возможно, все равно ничего не вышло бы, потому что это невозможно, но так мое поражение, по крайней мере, было бы не таким ужасным. Не таким постыдным.

Шут долго молчал, глядя в никуда. Когда он наконец заговорил, голос его был напряженным и полным отчаяния:

– Обещай мне.

– Что?

– Обещай, что не поддашься соблазну Чейда. Что я не найду тебя однажды сидящим с пустым взглядом и пустым разумом. Что ты не бросишь меня, как лишнюю поклажу. Что не уйдешь без меня, чтобы «не подвергать меня опасности». Чтобы я не путался под ногами.

Я пытался подобрать слова, но долго не мог найти их. И Шут, не скрывая боли и горечи, сказал:

– Что, не можешь такого обещать? Ладно. Теперь я хотя бы знаю, как обстоят мои дела. Но вот что я могу пообещать тебе, старый друг. Что бы ты ни сделал, что бы с тобой ни случилось, выстоишь ты или падешь, обратишься в бегство или погибнешь, мне все равно придется вернуться в Клеррес и сделать все возможное, чтобы обрушить его им на головы. Как я и говорил. С тобой или без тебя.

Я сделал последнюю попытку:

– Шут… Ты ведь знаешь, если кто-то и способен это сделать, то только я. И ты знаешь, что я лучше всего работаю в одиночку. Позволь мне сделать все по-своему.

Он долго сидел не шевелясь. Потом спросил:

– А если бы я сказал тебе такое и это было бы правдой, ты бы отпустил меня одного? А сам бы спокойно сидел и ждал, пока я спасу Би?

Солгать было нетрудно.

– Да, отпустил бы, – с чувством сказал я.

Шут промолчал. Понял ли он, что я солгал? Возможно. Но нужно смотреть правде в глаза. Это дело ему не по плечу. То, как его трясло от ужаса, посеяло во мне глубокие сомнения. Если он поддастся этому страху в Клерресе… Я никак не мог взять его с собой. Я знал, что он говорит серьезно. Шут доберется туда со мной или без меня. Но если у меня получится попасть в Клеррес первым и сделать то, что необходимо, ему просто не останется работы.

Однако сможет ли он простить меня?

Пока я молчал, Шут убрал сверток с эльфийской корой в свою сумку. Отпил из чашки:

– Чай остыл.

Он встал, держа чашку на блюдце. Пригладил волосы, поправил юбки… и Шут исчез. Янтарь провела пальцами по стене, нащупала дверь и вышла, оставив меня сидеть в одиночестве на узкой койке.

* * *

Лишь однажды мы с Шутом всерьез повздорили за время этого плавания. Как-то вечером в оговоренное время я пришел к нему в каюту. Спарк как раз выходила. Ее лицо было бледным и напряженным, и, прежде чем уйти, она печально взглянула на меня. Неужели Янтарь за что-то отчитала ее? Я испугался, что застал Шута в мрачном настроении, когда он глух к доводам рассудка, и медленно прикрыл дверь за собой.

В стаканах горели желтые свечи, Шут примостился на нижней койке. На нем была шерстяная ночная сорочка, серая и поношенная. Возможно, он позаимствовал ее из запасов Чейда. Под глазами его залегли тени, уголки губ уныло обвисли, и от этого Шут выглядел старше. Я сел на койку напротив него и стал ждать. Потом заметил, что рядом с ним лежит мой заплечный мешок, который я наскоро сшил из обрывков парусины.

– А как это тут оказалось? – спросил я, решив, что моя вещь очутилась в его каюте по какой-то случайности.

Шут по-хозяйски положил руку на мешок и хрипло сказал:

– Я обещал взять всю вину за это на себя. И все равно, боюсь, разрушил дружеские чувства Спарк ко мне. Это она его принесла.

Холод поселился у меня в животе и растекся по жилам. Мне пришлось нелегко, но я сдержался. Злиться нельзя. Поднимающийся внутри гнев разбился о преграду моей воли.

Я знал ответ, но все равно спросил:

– И зачем ты попросил ее принести это?

– Потому что Персивиранс обмолвился, что ты взял с собой тетради Би. Он несколько раз видел, как ты читал ее записи. Две книжицы, одна в яркой тисненой обложке, другая в простой. Он узнал ее почерк, когда мельком увидел их у тебя в руках, забираясь на свою койку.

Он умолк. Я содрогнулся, обнаружив, как сильно, оказывается, могу злиться. Вспомнив уроки Чейда, заставил себя дышать медленнее. Выровнял дыхание, как убийца делает перед тем, как нанести удар. Я подавил свои чувства. Святотатство, оскорбившее меня, было слишком велико.

Шут тихо заговорил:

– Я предполагал, что она записывала свои сны. Если она моя дочь, если в ее жилах текла кровь Белых, Би должна была видеть сны. Позывы записать или рассказать эти сны преодолеть невозможно. Значит, она их записывала. Фитц, ты злишься. Я ощущаю твой гнев. Он словно волны, которые бьются о мои берега. Но я должен знать. Тебе придется прочесть мне ее записи. С начала до конца.

– Нет.

Одно слово. Только его я еще мог произнести ровным и спокойным голосом.

Шут вздохнул, его плечи поднялись и опали. Может, он тоже из последних сил держит себя в руках? Его голос был жестким, как веревка палача у виселицы.

– Я мог бы сделать все втайне. Я мог бы попросить Спарк прочесть мне это так, чтобы ты ничего не узнал. Но я не стал этого делать.

Я заставил себя разжать кулаки и мышцы горла:

– То, что ты не поступил так, не смягчает оскорбления, которое ты мне нанес.

Он убрал руку в перчатке с мешка. Положил кисти ладонями вверх на колени. Мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его шепот.

– Если ты искренне веришь, будто это всего лишь случайные записки маленькой девочки, то твое возмущение понятно. Но не думаешь же ты так на самом деле? Это записи Белой Пророчицы. – Он понизил голос еще больше: – Это записи твоей дочери, Фитц. И моей.

Ударь он меня посохом в живот, и то не мог бы причинить боли сильнее.

– Би была моя доченька! – Слова вырвались из моей глотки рычанием. – Я не хочу делить ее ни с кем!

Правда, как варево в котле, иногда хлещет через край в самый неподходящий момент. Понимал ли я, что так злит меня, пока не произнес это вслух?

– Знаю, что не хочешь. Но тебе придется. – Он легко коснулся мешка рукой. – Это все, что нам осталось от нее. Не считая того благословенного мгновения, когда я схватил ее в объятия и ее Дар взорвался вокруг меня, словно фонтан света в непроглядной ночи, – это все, что мне дано знать о ней. Пожалуйста, Фитц. Дай мне хотя бы это.

Я молчал. Я не мог уступить ему. В этих тетрадях было сказано слишком многое. В будничном дневнике было всего два кратких упоминания обо мне, сделанных в те времена, когда она меня сторонилась. Там было слишком много от маленькой девочки, в одиночку сражавшейся в неприглядных драках с другими детьми Ивового Леса. Слишком много такого, что заставляло меня трусливо и стыдливо сжиматься при мысли о том, каким же плохим отцом я был. Она писала о перепалке с Лантом и о том, как я пообещал ей, что всегда буду на ее стороне, всегда буду защищать ее. А я не сдержал обещания. Как я мог читать все это вслух Шуту? Как я мог выставить на его обозрение то, чего так стыдился?

Он понимал, что я не стану читать ему дневники, еще прежде, чем попросил об этом. Он знал меня слишком хорошо, чтобы не понимать этого. Он знал, что есть такое, на что я никогда не пойду. Так почему же он осмелился просить? Шут двумя руками поднял мешок и прижал его к груди, как дитя. Слезы его стекали по шрамам на щеках. Потом он протянул мешок мне. Я чувствовал себя капризным ребенком, выцыганившим-таки у родителей желаемое. Я взял мешок и сразу же заглянул в него. Там почти ничего не было, кроме свечей Молли и тетрадей. Почти всю свою одежду, огневой кирпич Элдерлингов и другие вещи я разложил по шкафчикам в каюте. На дне, завернутые в рубашку, лежали две склянки с драконьим Серебром. Я решил оставить их там, рассудив, что уж в мешке-то никто рыться не станет. Сверток остался непотревоженным. Шут сказал правду. Он не заглядывал внутрь. Тонкий аромат коснулся моих ноздрей. Я вдохнул запах свечей Молли. Он даровал мне спокойствие. Ясность мысли. Я вынул тетради, чтобы аккуратнее уложить свечи.

Шут неуверенно заговорил:

– Прости, что сделал тебе больно. Пожалуйста, не вини Спарк. Или Пера. Мальчик случайно проговорился, а девочка только делала, что я велел.

Уверенность Молли. Ее упрямое стремление к справедливости. Почему мне так трудно решиться? Что такого в этих тетрадях, чего Шут и так не знает? Что я теряю? Разве я уже не потерял все, что с ней связано?

Разве это и не его утрата тоже?

Один уголок дневника намок в снегу. Я давно высушил его, но кожаная обложка в этом месте немного покоробилась. Я попытался разгладить ее пальцем, но это не помогло. Я медленно открыл тетрадь. Прокашлялся.

– На первой странице… – начал я, но голос сорвался.

Шут слепо глядел на меня, и слезы текли по его щекам. Я снова прочистил горло:

– На первой странице нарисована пчела. Она точно такая по размеру, какие пчелы и есть на самом деле, и раскрашена очень похоже. Над пчелой по дуге очень аккуратно выписаны слова: «Это дневник, куда я записываю сны, важные сны».

У Шута перехватило дыхание. Он сидел совершенно неподвижно. Я встал. Чтобы пересечь крохотную каюту, достаточно было сделать всего три шага. И не гордость, не себялюбие тому виной, а нечто, чему я не мог подобрать имени, но эти три шага стали самым трудным путем, что мне доводилось одолевать. Я сел рядом с Шутом, положил тетрадь на колени. Он затаил дыхание. Я потянул его за шерстяной рукав сорочки – взял за ту руку, где не было Серебра. Положил его пальцы на страницу, легонько провел ими по изогнутой надписи.

– Вот здесь написаны слова, – сказал я. Потом положил его палец на рисунок. – А вот тут пчела.

Он улыбнулся и рукавом смахнул слезы с лица:

– Я чувствую ее чернила на странице.

И мы вместе стали читать дневник нашей дочери. Мне по-прежнему было трудно звать ее так, но я заставлял себя. Читали мы медленно. Так решил Шут, не я. И к моему удивлению, он не просил читать ее дневник, где она писала о нашей жизни. Шута интересовали только сны. Это стало у нас ежедневным ритуалом, прежде чем разойтись. По нескольку снов каждый вечер. Часто мне приходилось перечитывать один сон по десятку раз. Шут шевелил губами, запоминая каждое слово. Он улыбнулся, когда прочел свой любимый сон, о бегущих волках. А когда мы дошли до сна про свечи, Шут вдруг резко вскинулся, выпрямил спину и надолго погрузился в задумчивое молчание. Сон, в котором Би была орехом, озадачил его так же сильно, как меня. В тот день, когда я прочел ему сон о человеке-бабочке, Шут разрыдался.

– О Фитц, у нее и правда был Дар! Был. А они все уничтожили.

– А мы уничтожим их, – обещал я.

– Фитц… – Его голос догнал меня уже на пороге каюты. – А мы точно знаем, что ее больше нет? Когда ты ушел сквозь камни с Аслевджала, то пропал надолго, но в конце концов появился у Оленьего замка.

– Оставь эту надежду. Меня учили обращаться с Силой. Я выбрался. Би никто не учил, никто не объяснял, как быть и что делать, ее втянули в камень в цепочке таких же невежд. Мы знаем это благодаря Шун. А когда круг Неттл пошел за ними, то не нашел никаких следов. Ее больше нет, Шут. Ее разметало, и ничего не осталось. – Жаль, что он заставил меня произнести это вслух. – А нам осталась лишь месть.

* * *

Я плохо спал на борту Смоляного. Это было почти то же самое, что пытаться заснуть на спине огромного зверя, о присутствии которого мне не давал забыть Дар. Когда-то я часто укладывался в обнимку с Ночным Волком; он прижимался спиной к моему животу, но с ним мне было только спокойнее, потому что тонкое чутье Ночного Волка передавалось мне, позволяя улавливать, что происходит вокруг. С ним я всегда спал крепко. Смоляной – другое дело. Он был отдельным от меня существом. Попробуйте-ка заснуть под чьим-то немигающим взглядом! Нет, от него не исходило угрозы, однако я постоянно чувствовал его присутствие и от этого не мог расслабиться.

Вот почему я часто просыпался и не мог заснуть посреди ночи или в серых предрассветных сумерках. Рассветы на реке Дождевых чащоб были странные. Стены деревьев по обоим берегам не давали увидеть ни восхода, ни заката. Днем только сверху лился солнечный луч, и мы плыли в этой полосе посреди лесного сумрака. Но мое тело чувствовало приближение рассвета, и тогда я часто просыпался и выходил на тихую, влажную от росы палубу и стоял, слушая обманчивую тишину пробуждающегося леса вокруг. Я находил умиротворение в этих предрассветных часах, даровавших мне относительное уединение, насколько оно вообще возможно на борту корабля. У швартовых всегда дежурил кто-то из матросов, но они большей частью уважали мое желание побыть одному.

Однажды я стоял так у левого борта, глядя назад, туда, откуда мы плыли. Кружку горячего чая держал двумя руками, чтобы согреться. Я легонько подул на нее и полюбовался, как клубится пар. И уже собирался отпить, как услышал за спиной легкие шаги.

– Доброе утро, – сказал я Спарк, когда она подошла.

Я не повернул головы, чтобы взглянуть на нее, но если она и удивилась тому, что я заметил ее приближение, то виду не подала. Спарк встала рядом со мной и положила руки на планшир.