Лесной маг

Глава 2
Дорога домой

Мой отъезд из Академии оказался не таким быстрым и легким, как я надеялся. Когда я отправился в кабинет командующего доложить, что я получил билет и готов к отъезду, он приказал мне предупредить всех преподавателей и взять у них задания, которые я должен выполнить до возвращения в Академию. Я этого не ожидал, надеясь, что на некоторое время освобожусь от учебников. Большая часть дня ушла на то, чтобы выполнить приказ, поскольку я не решался прерывать занятия. Потом выяснилось, что собрать вещи гораздо труднее, чем я думал, потому что мне пришлось взять с собой книги, но все равно путешествовать налегке, чтобы вещи уместились в седельные сумки Гордеца.

Прошли месяцы с тех пор, как моему мерину приходилось нести на себе что-нибудь, кроме меня, и он, казалось, надулся, когда я закреплял на нем седельные сумки. По правде говоря, я был этому рад не больше его. Я гордился своей заметной формой и отличным конем; и мне было стыдно ехать на нем через Старый Тарес, нагрузив его, точно он мул, а я грубый крестьянин, везущий картошку на рынок. Я попытался унять раздражение, поскольку понимал, что виной ему тщеславие. Я затянул ремни, сотворил знак древнего заклинания «Держись крепко» над пряжками и вскочил в седло.

В билете говорилось, что отплытие назначено на завтрашний вечер. Спешить было некуда, но я хотел как следует устроиться в своей каюте, прежде чем отдадут швартовы. Я заехал к дяде, чтобы попрощаться, а также узнать, не хочет ли он передать что-нибудь моему отцу. Он тут же спустился, чтобы встретить меня, и пригласил в свой кабинет. Дядя изо всех сил старался быть радушным, но между нами все равно оставалась некоторая напряженность. Он казался старше, чем когда я увидел его впервые, и я подозревал, что его жена Даралин так его и не простила после дерзкой выходки Эпини. Та убежала из дома в разгар эпидемии, чтобы оставаться рядом со Спинком и ухаживать за ним. Для девушки ее возраста и положения это было немыслимо и отрезало ей возможность выйти замуж за сына какого-нибудь старого аристократа.

Разумеется, сама Эпини все это прекрасно понимала. Она сознательно уничтожила свое блестящее будущее, чтобы ее матери не осталось ничего, кроме как принять предложении семьи Спинка. Брачный союз с семьей нового аристократа, без солидного состояния, владеющей всего лишь жалким имением на границе, огорчал и ужасал Даралин. Тактика Эпини была жестокой, она позволила ей взять собственную судьбу в свои руки, но и разорвала дочерние узы. Я слышал, как бесхитростная сестра Эпини, Пурисса, сказала, что теперь она стала любимой дочерью матери и драгоценностью будущего. Я не сомневался, что она лишь повторяла слова, которые слышала от Даралин.

Поэтому, когда дядя предложил мне сесть и послал слугу за легкими закусками, я остался стоять и сказал, что должен спешить, чтобы не опоздать к отплытию. Горькая улыбка тронула губы моего дяди.

– Невар, ты забыл, что билет для тебя по просьбе твоего отца покупал я? У тебя полно времени. Единственное, что тебе осталось сделать, – это зайти в банк и взять там деньги на дорожные расходы. Пожалуйста, садись.

– Спасибо, сэр, – сказал я и повиновался.

Он коротко переговорил со слугой и, вздохнув, сел сам. Затем посмотрел на меня и покачал головой.

– Ты держишься так, как будто мы с тобой в ссоре. Или как будто я на тебя сержусь.

Я опустил глаза под его взглядом.

– Вы вправе сердиться, сэр. Именно я привел сюда Спинка. Если бы я не познакомил его с Эпини, ничего бы не случилось.

Он фыркнул:

– Нет. Без сомнения, случилось бы что-нибудь еще, столь же неприятное. Невар, ты забываешь, что Эпини моя дочь, я знаю ее с рождения, и, даже если я не до конца понимал, на что она способна, я тем не менее видел, что у нее пытливый ум, неукротимый дух и сила воли, позволяющая осуществить любой задуманный план. Ее мать может считать тебя виновным, но она любит возлагать на людей ответственность за вещи, которыми те не могут управлять. Я стараюсь не совершать таких ошибок.

Его голос звучал печально и устало, и, несмотря на чувство вины или, возможно, из-за него, мне стало его жаль. Он прекрасно ко мне относился, почти как если бы я был его собственным сыном. Несмотря на то что мой отец получил титул, они остались близки. Я знал, что в большинстве благородных семей, где наследники старой аристократии считали своих младших братьев, боевых лордов, соперниками, дело обстоит иначе. Родственники Спинка не общались с ним и отказались помогать его овдовевшей матери. Разумеется, неприязнь моей тети ко мне во многом объяснялась тем, что она относилась к моему отцу как к выскочке, которому следовало бы оставаться простым военным. Многие представители старой знати считали, что король Тровен возвысил боевых лордов из политических соображений, чтобы разбавить Совет лордов новыми аристократами, преданными и с пониманием относящимися к его намерению расширить территории Гернии за счет завоеваний на востоке. Возможно, они были правы. Я откинулся на спинку стула и вымученно улыбнулся дяде.

– Мне все равно кажется, что я ответствен за случившееся, – тихо проговорил я.

– Да, ты так устроен. Забудь, Невар. Если я правильно помню, не ты пригласил Спинка в наш дом. Эпини увидела его рядом с тобой, когда мы приехали в Академию, чтобы забрать тебя к нам. Кто знает? Возможно, именно в то мгновение она решила, что выйдет за него замуж. Очень в ее духе. Кстати, раз уж мы обсуждаем ее и Спинрека, расскажи мне, есть ли какие-нибудь новости от твоего друга. Мне не терпится узнать, как поживает моя заблудшая дочь.

– Она вам не пишет? – спросил я, не в силах скрыть изумление.

– Ни слова, – печально ответил он. – Мне казалось, что мы расстались… ну, если не в самых лучших отношениях, то по крайней мере с пониманием, что я ее по-прежнему люблю, даже если не всегда одобряю ее решения. Но с тех самых пор, как она покинула мой дом, я не получил ни строчки ни от нее, ни от Спинрека.

Его голос звучал ровно и спокойно, но боль, которую он испытывал, все равно прорывалась наружу. Я тут же рассердился на Эпини. Почему она так жестоко обращается с отцом?

– Я получал письма не только от Спинка, но и от Эпини и буду рад показать их вам, сэр. Они у меня с собой, вместе с книгами и другими бумагами в седельных сумках.

В его глазах вспыхнула надежда, но он возразил:

– Невар, я не могу просить тебя предать доверие Эпини. Если ты просто скажешь, что у нее все в порядке…

– Чушь! – возмутился я, но тут же вспомнил, с кем разговариваю. – Дядя Сеферт, с тех пор как Эпини уехала, она написала мне множество длинных писем, настоящий дневник. В них нет ничего, о чем я не мог бы вам рассказать, так почему бы вам самому не прочитать их? Позвольте мне принести их. Это быстро.

Он колебался, но не справился с искушением, кивнул, и я бросился вниз по лестнице. Схватив пачку писем Эпини, я быстро вернулся назад. В кабинете уже ждали крайне соблазнительные закуски. Я съел почти все в наступившей в кабинете тишине – дядя не смог сдержаться и сразу принялся за письма Эпини. Это было похоже на то, как под струями дождя оживает засохшее растение. Сначала он улыбнулся, потом рассмеялся, когда дошел до описания ее приключений. Аккуратно сложив последнюю страницу последнего письма, он взглянул на меня:

– Кажется, жизнь на границе оказалась не совсем такой, как она ожидала.

– Не могу представить бо́льших перемен в жизни, чем переезд из вашего особняка в Старом Таресе в бедное поместье в Горьком Источнике.

– Но все же она не жалуется, – ответил он с мрачным удовлетворением в голосе. – Не грозится сбежать назад, ко мне, и не скулит, что заслуживает лучшей участи. Она принимает то будущее, которое сама предпочла. Я горжусь своей дочерью. Конечно, я бы выбрал для нее совсем другую судьбу. И никогда не поверил бы, что моей легкомысленной, ребячливой дочери хватит сил встретиться лицом к лицу с подобными трудностями. И тем не менее она справляется и даже преуспевает.

Лично я считал, что слово «преуспевает» несколько чрезмерно и не совсем точно описывает то, что делает Эпини, но придержал язык. Дядя Сеферт любит свою неуправляемую дочь. И если он гордится ее способностью жить в таких трудных условиях, мне не стоит его разочаровывать.

Я хотел оставить ему письма Эпини, но он настоял на том, чтобы я их забрал. Про себя я решил сделать ей выговор за то, что она заставила отца страдать; чем он заслужил подобное отношение? Он давал ей куда больше свободы, чем доставалось большинству девушек ее возраста, и она воспользовалась этим, чтобы выйти замуж за человека, которого выбрала сама. Даже после того, как она обесчестила себя, сбежав из дома и отправившись к больному Спинку, дядя не отказался от нее и устроил скромную свадьбу и проводы. Чего еще могла она от него ждать?

Когда я попрощался с дядей, он дал мне письмо для моего отца и небольшие подарки для матери и сестер, и мне удалось найти для них место в седельных сумках. Я заглянул в банк, чтобы обменять чек на деньги, а затем отправился в доки. Мой корабль уже грузился, и я обрадовался, что приехал заранее, потому что Гордецу досталось последнее приличное стойло на борту судна. Моя каюта, хотя и маленькая, оказалась очень удобной, и я с радостью принялся в ней устраиваться.

Мое возвращение вверх по реке оказалось не таким волнующим, как наше путешествие в Старый Тарес. Мы шли против течения, и, хотя настоящий весенний разлив еще не начался, выглядела река все равно внушительно. Судно двигалось не только с помощью гребцов, но и так называемым веревочным способом. Сквозь блок был пропущен канат, закрепленный на мачте, с другим его концом вверх по течению поднималась маленькая лодка. Как только человек на лодке привязывал его к какому-нибудь неподвижному предмету, например большому дереву, кабестан на судне начинал вращаться, наматывая его и подтаскивая корабль вперед. Тем временем закреплялся второй канат, и таким образом мы продвигались по реке, делая от шести до пятнадцати миль в день. Путешествие вверх по реке на одном из крупных пассажирских судов в большей степени величаво, чем быстро, и напоминает отдых на курорте, а не плавание.

Возможно, отец рассчитывал, что эта часть пути станет для меня подарком и даст возможность завести новые знакомства. Но я нервничал и постоянно спрашивал себя, не оказался бы я дома быстрее, если бы ехал верхом на Гордеце. Хотя на судне имелись разнообразнейшие развлечения, от азартных игр до поэтических чтений, я не получал такого же удовольствия от путешествия, как когда мы плыли вместе с отцом. Пассажиры оказались менее доброжелательными, чем встретились нам тогда. Молодые дамы поражали меня своим высокомерием, их надменность граничила с грубостью. Однажды, просто из вежливости, я нагнулся поднять ручку, упавшую со столика у кресла молодой дамы. Когда я наклонился, от моей куртки оторвалась плохо пришитая пуговица и покатилась по палубе. Дама и ее подруга разразились громким хохотом, одна невоспитанно показала на пуговицу пальцем, а другая только что не засунула в рот платок, чтобы скрыть свое веселье. Она даже не поблагодарила меня за протянутую ей ручку, а продолжала хихикать и даже фыркать, пока я преследовал беглую пуговицу. Схватив ее, я снова повернулся к дамам, подумав, что они могут вспомнить о хороших манерах, но они поспешно вскочили, собрали вещи и умчались, шурша юбками и веерами.

Чуть позже в тот же день я услышал у себя за спиной смешок.

– В жизни не видела такого толстого кадета! – произнес женский голос.

– Тише! – ответил мужской. – Разве не видишь, что у него будет ребенок! Не смейся над будущей матерью.

Я обернулся и увидел тех же двух дам и пару молодых людей, которые стояли на верхней палубе и смотрели на меня. Они тут же отвернулись, но один из юношей не смог сдержать прорывающийся хохот. Кровь прилила к моему лицу, я был одновременно и смущен, и разъярен тем, что мой вес вызвал столько веселья.

Я тут же отправился в каюту и попытался осмотреть себя в крошечное зеркало, впрочем без особого результата, потому что я видел в нем примерно восьмую часть своего тела. Я решил, что их развеселило то, как плотно сидит на мне форма. Она действительно стала мне тесновата, и с тех пор, натягивая ее, я начинал опасаться, что выгляжу в ней смешно. Это отравило мне остаток путешествия, и всякий раз, когда я посещал музыкальные концерты или лекции, мне казалось, что где-то рядом сидят те самые дамы и разглядывают меня. Время от времени я видел их, часто вместе с теми же юнцами. Они беззастенчиво рассматривали меня, но избегали моего общества. Раздражение мое нарастало, а вместе с ним и смущение.

Нарыв прорвался, когда однажды вечером я спускался по лестнице с одной палубы на другую. Лестница была спиральной и довольно узкой. Мой рост и образовавшаяся полнота делали задачу довольно сложной. Я уже выяснил, что могу с ней справиться, если буду прижимать к себе локти и позволю ногам самим нащупывать ступени, не пытаясь смотреть вниз. Даже худощавые пассажиры не могли разойтись на лестнице вдвоем. Поэтому, пока я спускался, внизу собралась маленькая группа людей, ждавших, когда я освобожу проход.

Они даже не озаботились тем, чтобы понизить голос.

– Осторожнее там, внизу! – громко объявил один из молодых людей, когда я был примерно на середине.

Я узнал голос – именно он обозвал меня беременным. Моя кровь вскипела от ярости.

Затем я услышал визгливый и нервный женский смешок, потом другой мужской голос добавил:

– Боже мой, что это? Оно загораживает солнце! Оно протиснется? Нет, сэр, не сможет. Освободите дорогу, освободите дорогу.

Я сообразил, что он подражает зычному голосу матроса, который измерял глубину реки и сообщал ее капитану.

– Барри, прекрати! – прошипела одна из девушек, но с трудом сдерживаемое веселье в ее голосе лишь воодушевило его.

– Какая интрига! Он справится или скатится вниз? – воскликнул юноша.

Я как раз заканчивал спускаться, щеки у меня пылали, но отнюдь не от приложенных усилий. Внизу я встретил знакомую мне четверку в вечерних туалетах. Одна из девушек, продолжающая хихикать, промчалась мимо меня вверх по лестнице, быстро перебирая ножками в изящных туфельках и задевая желтым платьем перила. Ее высокий спутник собрался последовать за ней, но я загородил ему дорогу.

– Вы высмеивали меня? – спросил я его ровным, любезным тоном.

Ума не приложу, откуда взялась моя сдержанность, в то время как внутри у меня все кипело, а кровь бурлила от ярости.

– Позвольте пройти! – сказал он сердито, не потрудившись ответить на вопрос.

Я промолчал и не двинулся с места. Он попытался протиснуться мимо меня, но я набычился и уперся, а мой немалый вес помогал стоять на своем.

– Мы всего лишь шутили, приятель. Не будь таким серьезным. Освободи проход, будь любезен, – проговорил его спутник, худощавый молодой человек со щегольски завитыми волосами.

Девушка, которая была с ним, спряталась за его спину и положила маленькую ручку в перчатке ему на плечо, словно я был непредсказуемым зверем, могущим на них наброситься.

– С дороги! – сквозь сжатые зубы прошипел первый, уже в ярости.

Усилием воли я заставил себя говорить спокойно:

– Сэр, мне неприятны ваши насмешки. В следующий раз, когда я замечу, что вы на меня глазеете или позволяете себе потешаться надо мной, я потребую от вас извинений.

– Угроза! От вас! – пренебрежительно фыркнул он и смерил меня оскорбительным взглядом.

В ушах у меня стучала кровь, однако, как ни странно, я внезапно почувствовал, что полностью владею ситуацией. Не могу выразить, каким приятным оказалось это чувство; все равно что держать на руках превосходные карты, когда все остальные за столом считают, будто ты блефуешь.

– Вам стоило бы быть благодарным за предупреждение, – улыбнувшись, заметил я. – Такой возможности вам больше не представится.

Еще никогда в жизни я не чувствовал себя настолько опасным.

Казалось, он ощутил, насколько мне безразличен его гнев, поскольку его лицо стало отвратительно красным.

– Освободи дорогу! – потребовал он сквозь сжатые зубы.

– Разумеется, – согласился я и не только отступил назад, но и предложил ему руку, словно собираясь помочь. – Будьте осторожны, – предупредил я его. – Ступеньки круче, чем они кажутся. Смотрите под ноги. Будет очень неприятно, если вы споткнетесь.

– Не смей со мной так разговаривать! – крикнул он и попытался оттолкнуть мою руку.

Но я поймал его за локоть, твердо сжал и помог подняться на первую ступеньку. Моя хватка показалась мне железной; думаю, ему тоже.

– Пусти! – зарычал он.

– Рад был вам помочь, – слащавым голосом ответил я и выпустил его.

Сделав два шага назад, я махнул рукой его спутниками, чтобы они следовали за ним. Девушка поспешила вверх по лестнице, молодой человек отставал лишь на шаг. Проходя мимо, он наградил меня опасливым взглядом, словно я мог неожиданно на него наброситься.

Я уже уходил, когда услышал наверху крик, а потом болезненный стон. Один из молодых людей, видимо, так испугался, что поскользнулся на лестнице. Затем послышались сочувственные женские причитания в адрес упавшего. Его слов я разобрать не мог, – видимо, от боли они получались невнятными. Я фыркнул и пошел прочь. Этим вечером мне предстоял обед за капитанским столом, и я вдруг понял, что предвкушаю его с необычайным аппетитом.

На следующее утро, наслаждаясь превосходным завтраком, я услышал за столом сплетню о том, как молодой человек поскользнулся и упал с лестницы.

– Ужасный перелом, – сообщила пожилая женщина с ярким веером своей соседке. – Кость прямо-таки торчала из него! Представляете? А бедолага всего лишь оступился на лестнице.

Меня охватило беспричинное чувство вины, когда я услышал, как сильно пострадал молодой человек, но почти сразу же я решил, что он сам виноват. Вне всякого сомнения, он поставил ногу мимо ступеньки; если бы он надо мной не насмешничал, ему бы не пришлось так поспешно от меня бежать.

Когда в следующий раз, к вечеру, я увидел их небольшую компанию, я заметил, что среди них нет того самого молодого человека, которому я «помог». Когда одна из девушек меня заметила, она испуганно вскрикнула, отвернулась и пошла в противоположную сторону. Ее подруга и молодой человек столь же поспешно последовали за ней. Весь остаток пути они старательно меня избегали, и я больше не слышал хихиканья и обидных замечаний. Однако, вопреки ожиданиям, я не чувствовал облегчения. Вместо этого я продолжал терзаться виной, словно это мои дурные пожелания заставили молодого человека упасть. Женский страх неприятен мне не меньше их насмешек. И то и другое словно делает меня не тем, кто я есть на самом деле.

Я почувствовал едва ли не облегчение, когда наш корабль добрался до Сортона и я сошел на берег. Гордец нервничал после стольких дней, проведенных на нижней палубе, и снова выразил мне свое неудовольствие по поводу седельных сумок. Когда я вел его по сходням на берег, я радовался тому, что снова нахожусь на земле и не должен зависеть ни от кого, кроме самого себя. Я быстро оставил за спиной судно и смешался с толпой на улицах города.

Вместе с билетом и деньгами на дорогу отец прислал мне подробное письмо о том, как должно пройти мое путешествие. Он составил маршрут по своим военным картам и рассчитал, где мне следует останавливаться на ночь и какое расстояние преодолевать за день, чтобы успеть на свадьбу Росса. Его детальная схема указывала мне провести ночь в Сортоне, но я решил двинуться в путь сразу и, возможно, выиграть таким образом время. Опрометчиво – когда спустилась ночь, я все еще был в дороге, в нескольких часах пути от маленького городка, который мой отец отметил на карте как место следующей остановки. В густонаселенной местности вроде этой, где полно ферм и маленьких хуторов, я не мог просто встать лагерем у обочины, как сделал бы в Средних землях. Когда стало слишком темно, чтобы двигаться дальше, я попросился на ночлег в один из крестьянских домов. Хозяин оказался добрым человеком, даже слышать не хотел о том, чтобы позволить мне лечь в конюшне около Гордеца, и предложил место на полу у очага в кухне.

Я сказал, что готов заплатить за ужин, и хозяин разбудил служанку. Я ожидал, что мне подадут холодные остатки их ужина, но девушка, весело болтая, принялась разогревать в бульоне добрый кусок баранины. Она подогрела еще несколько картофелин и поставила передо мной с куском хлеба, маслом и большой кружкой пахты. Когда я ее поблагодарил, она ответила:

– Одно удовольствие готовить для мужчины, который явно любит поесть. Значит, и к остальным радостям жизни он неравнодушен.

Ее слова не показались мне обидными, поскольку сама она была полной широкобедрой девушкой.

– Хороший ужин и приятная компания возбудят любой аппетит, – сказал я.

Она улыбнулась мне, показав милые ямочки на щеках и, по-видимому, решив, что я с ней заигрываю. Она, не смущаясь, села за стол, пока я ел, и сказала, что я поступил очень мудро, остановившись у них на ночь, поскольку в последнее время ходят слухи о разбойниках. Было ясно, что она сделала для меня куда больше, чем приказал ей хозяин, и потому, когда она принялась убирать тарелки, я дал ей серебряную монетку и поблагодарил за доброту. Она с улыбкой принесла мне два одеяла и подмела место перед очагом, прежде чем устроить там мою постель.

Примерно через час я внезапно проснулся оттого, что кто-то приподнял край моего одеяла и тихонько лег рядом. Стыдно вспомнить, но сначала я подумал о своем кошельке с деньгами и нашарил его под рубашкой. Но она не обратила на это внимания и прижалась ко мне, точно котенок, который хочет согреться. Я тут же понял, что на ней только тонкая ночная сорочка.

– Что такое? – довольно глупо спросил я.

Она тихонько хихикнула:

– Ну, сэр, я даже не знаю. Дайте-ка я пощупаю и, может, тогда смогу ответить.

С этими словами она просунула между нами руку и, обнаружив, что ей уже удалось меня возбудить, уверенно продолжила.

Я был ничуть не сдержаннее любого юноши моих лет, и если и был до этого целомудрен, то от недостатка возможностей, а не из-за попыток остаться добродетельным. Должен признаться, на мгновение я задумался, не заражусь ли я дурной болезнью, поскольку в Академии нам множество раз повторяли, чем чревато общение с дешевыми уличными шлюхами. Но я довольно легко и быстро убедил себя, что эта девушка, живущая так далеко от города, вряд ли знала многих мужчин и не могла ничем заболеть.

Об этой ночи я редко сожалел и никогда ее не забуду. Сначала я был неловок, но вскоре проснулось мое другое «я», оказавшееся не только опытным, но и весьма искусным в постельных играх. Я знал, когда нужно подразнить легким прикосновением, а когда мои губы должны стать жесткими и требовательными. Она дрожала подо мной, а ее тихие стоны звучали для меня сладкой музыкой. Впрочем, я испытал некоторое неудобство, ведь, несмотря на то что округлые очертания ее тела казались мне знакомыми, я не привык управляться с собственным увеличившимся животом. С неохотой я признал, что мой лишний вес становится не просто пустым поводом для шуток, но я не позволил ему нам помешать. Перед рассветом мы поцеловались на прощание, и я заснул обессиленным. Мне показалось, что утро наступило слишком быстро.

Если бы я смог придумать себе оправдание, я бы остался еще на одну ночь. Утром та же девушка подала мне роскошный завтрак и нежно со мной попрощалась. Я не хотел обижать ее, отнесшись к ней как к обычной шлюхе, но оставил немного денег под тарелкой, где она должна была их найти, убирая со стола. Затем я попрощался с фермером и его женой и искренне поблагодарил их за гостеприимство. Фермер повторил предупреждение служанки о разбойниках, я обещал, что буду осторожен, вскочил в седло Гордеца и тронулся в путь, относясь к себе совершенно иначе, чем днем раньше. Когда я творил заклинание «Держись крепко» над подпругой, я вдруг почувствовал себя путешественником, который впервые узнает жизнь на собственном опыте. Это было восхитительно и приятно радовало после неуверенности в себе, которую я испытал на корабле.

День прошел быстро. Я не обращал внимания на дорогу и окружающий пейзаж, вспоминая каждое мгновение минувшей ночи. Надо сказать, мне было почти так же приятно воображать мой рассказ для Рори и остальных приятелей о ночи, проведенной с крестьянской девушкой, как вспоминать о ней. Днем я добрался до городка, отмеченного на карте. Несмотря на то что до темноты было еще далеко, я решил переночевать здесь не только потому, что получил два предупреждения о разбойниках, но и из-за предыдущей бессонной ночи. Я нашел приличный постоялый двор, поужинал и отправился в маленькую комнатку, где проспал до вечера. Еще некоторое время я делал записи в дневнике, но, закончив, никак не мог успокоиться. Мне хотелось повторить вчерашнее приключение.

Я спустился вниз в надежде послушать музыку, познакомиться с новыми людьми и о чем-нибудь поболтать, но обнаружил там нескольких парней, хлещущих дешевое пиво, и сварливого хозяина, который явно желал, чтобы его посетители либо тратили деньги, либо выметались. Я смутно рассчитывал, что какая-нибудь сговорчивая служанка будет вытирать столы, как это всегда случалось в сомнительных книжках бедняги Калеба, но вокруг не оказалось ни одной женщины. Выйдя прогуляться по маленькому городку, я обнаружил лишь пустые улицы. Я сказал себе, что это к лучшему, и вернулся на постоялый двор. Выпив три кружки пива, я отправился к себе в комнату, лег и уснул.

Следующие несколько дней путешествия прошли без происшествий. Мой отец очень точно оценил расстояние, которое Гордец мог преодолеть за день. Однажды вечером я остановился в гостинице, где в баре сразу заметил нескольких шлюх. Я собрался с духом и подошел к самой молодой из них, стройной женщине с копной светлых кудрей, обрамлявших лицо. Она была в розовом платье, украшенном перьями вокруг глубокого выреза. Пытаясь проявить остроумие, я начал разговор с вопроса, не щекочется ли ее оперение.

Она окинула меня взглядом и прямо сообщила:

– Две серебряные монеты, комната с тебя.

Я был потрясен. В историях, услышанных мной от Триста и вычитанных в журнальчиках Калеба, шлюхи заигрывали с клиентами и льстили им, и я рассчитывал хотя бы на краткую беседу.

– Прямо сейчас? – туповато спросил я, и она тут же встала.

Мне ничего не оставалось, кроме как отвести ее в свою комнату. Она потребовала деньги вперед и спрятала их за вырезом платья. Я расстегивал брюки, когда она твердо взяла меня за руку и толкнула к кровати, где и опрокинула на спину. Впрочем, меня не рассердило, даже когда она сказала:

– Не думай, что я собираюсь оказаться под тобой. Такая колода может переломать девушке все ребра.

С этими словами она задрала юбки, под которыми не оказалось ничего, уселась на меня, словно я был лошадью, и довольно быстро покончила с делом. Затем поднялась и, стоя около кровати, начала приводить в порядок платье. Я сел; мои брюки собрались у щиколоток. Она направилась к двери.

– Ты куда? – удивленно спросил я.

Она озадаченно взглянула на меня:

– Работать. Если только ты не собираешься истратить еще две монеты.

Я замешкался, что она расценила как «нет».

– Так я и думала. Толстяки обычно скупы, – слегка насмешливо заявила она.

Не говоря больше ни слова, она вышла. Я в изумлении смотрел ей вслед, оскорбленный и ошеломленный ее словами. Откинувшись на подушку, я неожиданно подумал, что узнал разницу между легкомысленной служанкой и настоящей шлюхой. Меня охватили раскаяние и беспокойство, и я решил, что мне стоит как следует помыться. Прежде чем уснуть той ночью, я дал себе слово держаться подальше от проституток и сурово напомнил себе, что почти помолвлен и должен сохранить свое тело здоровым ради безопасности Карсины. Тем не менее я был рад, что накопил определенный опыт в этой области.

Чем дальше на восток я продвигался, тем менее обжитыми становились места вокруг. Наконец я оказался в Средних землях и выбрался на Королевский тракт, идущий более или менее вдоль реки. Качество новой дороги не везде было одинаковым. Предполагалось, что на равных расстояниях должны находиться станции, где королевские курьеры могут напиться, поесть и отдохнуть. Некоторые из них были маленькими деревушками, но большая часть представляла собой жалкие домишки, где путник мало на что мог рассчитывать. Наихудшая станция оказалась перекошенной хибарой с прохудившейся крышей, грозившей вот-вот обрушиться. Я приучился запасаться водой и едой на ужин, покидая утром место ночлега.

Как-то раз я проехал мимо длинной колонны арестантов и стражников, направлявшихся на восток. Вместо порки или утраты руки за свои преступления эти люди выбрали принудительные работы на Королевском тракте, который должен протянуться до самых Рубежных гор. Отработав свой срок, они получат участок земли и возможность начать новую жизнь. Таким образом король предлагал преступникам еще один шанс, прокладывал дорогу и заселял земли на востоке. Тем не менее мне показалось, что люди в кандалах вовсе не ожидают с нетерпением начала новой жизни, а их жены и дети, которые ехали следом за колонной в фургонах, запряженных мулами, производили еще более тягостное впечатление. Их лица и одежда были покрыты пылью, и, пока мы с Гордецом мчались мимо, мы услышали плач нескольких младенцев. Мне никогда не забыть одного маленького мальчика, сидевшего у борта фургона; его голова жалко подергивалась от тряски. Заглянув в его тусклые глаза, я понял, что этот малыш скоро умрет, и вздрогнул, спрашивая себя, откуда я мог это узнать.

К сожалению, моя кадетская форма сильно пострадала от постоянного ношения. Пуговицы едва держались, швы на плечах и бедрах грозили расползтись. Наконец я сложил ее как можно аккуратнее и убрал в седельную сумку, а взамен надел обычную одежду, куда более свободную и удобную для путешествия. Мне пришлось признаться самому себе, что я поправился, причем гораздо сильнее, чем предполагал. Я постоянно испытывал голод, потому что дорога отнимает силы, но радовался, что запасы еды у меня ограниченны. Я не сомневался, что к приезду домой снова стану стройным, как прежде.