– Что-то не так, Глафира Сергеевна? – спрашивает он. – Я этот стул перед вашим приходом специально осматривал, гвозди из него не торчат.
– Премного благодарна за заботу, не стоило так из-за меня утруждаться, – от ярости я начинаю выражаться высокопарно. – Если позволите, я, пожалуй, пойду.
– Как? – ошеломленно спрашивает он и тоже переходит на изысканный слог позапрошлого века. – Как это, сударыня, вы пойдете, когда мы еще не поговорили о работе, о вашем вознаграждении. Не извольте беспокоиться – условия я предложу самые лучшие, вы останетесь довольны.
– Ах, нет, – отбрыкиваюсь я. – При всей моей признательности за ваше предложение, служить у вас я не буду, извините.
– Но мне невозможно принять ваш отказ, – настаивает хмырь, и я замечаю, что он в растерянности, можно подумать, жизнь его зависит от моего согласия.
Но я непреклонна. Рассыпаясь в благодарностях и извинениях, я пячусь к двери и чувствую огромное облегчение, когда упираюсь в нее спиной.
– До свидания, – выпаливаю я и дергаю дверь за ручку. Дверь не открывается. Дергаю еще раз – результат тот же. Тогда – чего уж, терять мне нечего – я упираюсь в косяк кроссовкой и тяну дверь на себя со всею отпущенной мне природой силою. Дверь остается на месте, а вот ручка… ручка почему-то оказывается в моих руках, и с ее обратной стороны торчат два блестящих шурупа.
Заливаясь краской, я поворачиваюсь к столу и вижу, что нечесаный мужик, сложив руки на груди, смотрит на меня с нескрываемым интересом. Налюбовавшись моим смущением, он подходит к двери и легонько толкает ее вперед. Дверь распахивается, я начинаю выдвигаться на свободу, но тут хмырь открывает рот. «Ручку, – с трудом выдавливает он из себя, и его лицо искажает гримаса, как от жестокой желудочной колики, – ручку… того… верните… Здесь, видите ли, всё моя собственность, и мне не хочется терять ее за здорово живешь». – «Шурупы тоже?» – спрашиваю я как можно ядовитее. «Что – тоже?» – не понимает он. «Тоже ваша собственность?» – разъясняю я идиоту. «В принципе, шурупы тоже мои, – сдавленным голосом отвечает он и на этих словах трясет головой и глухо то ли кашляет, то ли чихает. – Но вы можете оставить их себе на память». – «Боюсь, вы не переживете такой потери», – безжалостно замечаю я, сую ему его драгоценную фурнитуру и шагаю за порог. «Постойте, – вдруг хватает он меня за рукав, – вообще-то так дело не пойдет. Вы нанесли моему имуществу ущерб и обязаны его возместить». Держит он меня крепко, и я понимаю, что, если хочу уйти отсюда невредимой, лучше заплатить. «Сколько? – роюсь я в сумочке. – Денег, предупреждаю, у меня немного». – «Тысяча, – сообщает он и, увидев, что я киваю, уточняет: – Долларов, Глафира Сергеевна, дол-ла-ров. В двери теперь дырки, а она итальянская. Ручка вообще по спецзаказу сделана. Или платите, или…»
Я не дура и уже знаю, что услышу дальше.
– …или являйтесь завтра на работу, а я буду вычитать ущерб из вашего жалования. И не пытайтесь исчезнуть, – зловеще ухмыляется он, – у меня осталось ваше резюме, найду и в Африке.
«Хам! – говорю я. – Хам, хам, хам! Хмырь! Нечесаный тупица!» – «Это вы мне?» – вежливо спрашивает какой-то старичок. Очнувшись, я понимаю, что изливаю злость на улице, и, видимо, в этом преуспела, так как прохожие старательно обходят меня стороной.
Вечером сгорающие от любопытства Сидоркины находят меня за поисками старой беретки. Пока я роюсь в шкафах, чета закидывает меня вопросами. Мой рассказ о гнусном типе, к которому я попала в рабство из-за какой-то паршивой дверной ручки и пары шурупов, вызывает у них бурный прилив радости. «Ты явно ему понравилась, и он не захотел тебя отпускать», – резюмируют они. Я понимаю, что друзья готовы расцеловать любого, кто способен выдернуть меня из-под журнального столика, но все же их ликование, по-моему, зашкаливает. Впрочем, заниматься психоанализом мне некогда, так как я, наконец, нахожу беретку и теперь прилаживаю ее к своей голове. «Зачем тебе эта гадость?» – удивляется Туся. «Выглядишь угрожающе, – подтверждает Тася. – Если тебя увидит в ней взвод коммандос, он сдастся тебе без боя». «Значит, его точно отпугну, – удовлетворенно киваю я, любуясь на себя в зеркале, и замечаю, что Сироткины тревожно переглядываются. – Хотя шокер иметь не помешало бы».
На следующее утро с горшком герани в руке и береткой на голове я открываю дверь в приемную и замираю на пороге. За ночь комната волшебным образом преобразилась. В ней появились стильный письменный стол с новеньким компьютером, офисное кресло и уютный кожаный диванчик, над которым висят большие черно-белые фотографии городских улиц. На окне ярко цветут узамбарские фиалки. Пока я оглядываюсь с вытаращенными глазами, из кабинета тихо выползает хмырь. Он долго молча смотрит на меня, и, хотя за темными очками его глаза не видны, я чувствую, он не отрывает их от моего головного убора. «Хорошо выглядите, Глафира Сергеевна», – наконец выдавливает он из себя вместо приветствия. «Стараюсь», – отвечаю я и делаю книксен. Хмырь странно мычит и резко поворачивается ко мне спиной. «Вы тут пока осваивайтесь, – сипит он, подрагивая плечами, – а после обеда я дам вам работу».
После обеда я обнаруживаю на столе стопку журналов с закладками. Возвращение к любимой профессии вытесняет из моей головы все мысли. Я с упоением перевожу с английского, немецкого, итальянского статьи о привидениях в замках Шотландии, конструкции венецианских гондол, кражах пивных кружек Октоберфеста. Над странным набором статей не задумываюсь – кто-то, видимо, составляет экзотический справочник. Куда больше интригует меня поведение начальства. Посетители к нему ходят редко, да оно, видимо, в них и не нуждается. Целыми днями хмырь сидит у себя, уставившись в ноутбук, который захлопывает каждый раз, как я заношу ему готовую работу. Из-за одуряющего запаха я задерживаюсь в кабинете не больше, чем на пару минут, и все это бесконечное время он не сводит с меня глаз, что мне не нравится. Я постоянно начеку, и когда он выходит в приемную, кладу руку на какой-нибудь метательный предмет типа степлера. Это срабатывает или беретка, не знаю, но хмырь держится от меня на расстоянии.