Уикс, сидевший на палубе, поднял лицо, казавшееся лицом семидесятилетнего, старика, и взглянул с безмолвным вопросом. Кэртью покачал головой. Уикс, с видом человека, которого ведут на виселицу, пошел к переднему люку и спустился вниз. Броун, вообразивший, что это вернулся Кэртью, высунулся из своего убежища с новыми бессвязными мольбами. Уикс разрядил свой револьвер на голос, который перешел в какой-то мышиный писк и стоны. Затем наступило молчание, и убийца как безумный выбежал на палубу.
Остальные трое собрались у переднего люка, и Уикс сел рядом с ними. Никто не задал ему вопроса. Они жались друг к другу, как дети в темноте, и заражали друг друга своим ужасом. Сумерки сгущались; тишина нарушалась только гулом прибоя да случайными всхлипываниями Томми Гаддена.
– Боже! А что если явится другой корабль! – внезапно воскликнул Кэртью.
Уикс встрепенулся, взглянул по привычке всех моряков вверх и вздрогнул, увидев тело, висевшее на рее.
– Если я полезу вверх, то упаду, – сказал он просто. – Я сейчас никуда не гожусь.
Амалу предложил свои услуги, взобрался на самый верх, осмотрел тускнеющий горизонт и объявил, что никаких судов не видно.
– Все в порядке, – сказал Уикс. – Мы можем спать.
– Спать! – отозвался Кэртью, и казалось, будто весь шекспировский Макбет промчался через его душу.
– Ну, или мы можем сидеть здесь и болтать, пока не очистим судна, – сказал Уикс, – но я не могу приняться за это без джина, а джин в каюте; кто сходит за ним?
– Я схожу, – сказал Кэртью, – если кто-нибудь даст мне спичек.
Амалу протянул ему коробку, и он пошел на корму и спустился в каюту, спотыкаясь о тела. Затем он чиркнул спичкой, и его взгляд встретил два живых глаза.
– Ну? – спросил Мак, единственный оставшийся в живых в этой каюте, превратившейся в бойню.
– Кончено, все мертвы, – отвечал Кэртью.
– Иисусе! – произнес ирландец и лишился чувств.
Джин оказался в каюте покойного капитана; он был принесен на палубу, все подкрепились и принялись за работу. Наступила ночь, луна должна была взойти только через несколько часов. На гроте люка поставили лампу для Амалу, который принялся мыть палубу; фонарь из кухни должен был светить остальным, занявшимся делом погребения.
Гольдорсен, Гемстид, Трент и Годдедааль, который еще дышал, были выброшены за борт первыми; за ними последовал Уоллен; затем Уикс, подкрепившийся джином, взобрался наверх с багром и успел сбросить Гэрди. Последним был китаец; по-видимому, он был в бреду и громко говорил на незнакомом языке, пока его несли; эта болтовня прекратилась только, когда его тело погрузилось в воду. Броун, с общего согласия, был пока оставлен на месте. Плоть и кровь не могли выдержать больше.
Все время они пили неразбавленный джин, как воду; три откупоренные бутылки стояли в разных местах, и всякий, кто проходил мимо, прикладывался к ним. Томми свалился у грот-мачты; Уикс упал ничком на юте и больше не шевелился; Амалу куда-то исчез. Кэртью еще держался на ногах: он стоял, пошатываясь, на уступе дека, и фонарь, который он держал в руке, раскачивался, следуя за движениями его тела. В голове у него шумело; роились обрывки мыслей; воспоминание об ужасах этого дня то вспыхивало, то угасало, как огонь догорающей лампы. Вдруг на него нашло какое-то пьяное вдохновение.
«Этого не должно больше быть», – подумал он, и потащился, спотыкаясь, в каюту.
Отсутствие тела Гольдорсена заставило его остановиться. Он стоял и смотрел на пустой пол, потом вспомнил и улыбнулся. Он достал из капитанской каюты ящик с пятнадцатью бутылками джина, поставил в него фонарь и осторожно понес его вон. Мак был снова в сознании; глаза его были мутны, лицо искажено страданием и покраснело от жара; и Кэртью вспомнил, что никто его не осмотрел, что он все время лежал здесь беспомощный и должен был пролежать так всю ночь, раненый, быть может, умирающий. Но теперь было уже поздно; разум отлетел от безмолвного корабля. Все, на что еще мог надеяться Кэртью, это выбраться на палубу; и, бросив сострадательный взгляд на несчастного, трагический пьяница взобрался по лестнице, выбросил ящик за борт и без сил свалился тут же.
Глава XXV
Плохой торг
Лишь только забрезжило на востоке, Кэртью проснулся и сел. Он глядел на полосу рассвета, на мачты и повисшие паруса брига, подобно человеку, проснувшемуся в чужой постели, с детски простодушным недоумением. Всего больше он недоумевал, что такое мучает его, что он потерял, какая беда случились с ним, которую он чувствует и о которой забыл? И вдруг, словно река, прорвавшая плотину, истина развернула перед ним свой объемистый свиток; в его памяти ожили картины и слова, которые ему суждено было никогда не забывать. Он вскочил, остановился на минуту, прижав руку ко лбу, и принялся быстро расхаживать взад и вперед. На ходу он ломал себе руки. «Боже, Боже, Боже», – повторял он, без мысли о молитве, только давая исход своей муке.
Он не знал, много или мало времени прошло, несколько минут или несколько секунд, когда, очнувшись, убедился, что за ним наблюдают, и увидел капитана, который следил за ним с юта не то незрячими, не то лихорадочными глазами, странно сморщив лоб. Каин увидел себя в зеркале. На мгновение они встретились взорами, потом взглянули в сторону, как два преступника, и Кэртью бежал от глаз соучастника и остановился спиной к нему, облокотившись на гакаборт.
Прошел час, пока совсем рассвело и солнце взошло и рассеяло туман: час безмолвия на корабле, час невыразимой муки для страдальцев. Бессвязные мольбы Броуна, крики матросов на мачтах, звуки песен покойного Гемстида повторялись в душе с неотвязной настойчивостью. Он не осуждал и не оправдывал себя: он не думал, он страдал. В светлой воде, на которую он смотрел, картины менялись и повторялись: берсеркерское бешенство Годдедааля; кровавое зарево заката, когда они выбежали на палубу; лицо болтающего китайца, когда они выбрасывали его за борт; лицо капитана минуту тому назад, когда он пробудился от опьянения с угрызениями совести. И время шло, и солнце поднималось выше, и мука его не утолялась.
Тогда исполнилось старое пророчество, и слабейший из этих грешников принес облегчение и исцеление остальным. Амалу, чернорабочий, проснулся (как и другие) больной телом и с тоской в сердце; но привычка к повиновению укоренилась в этой простой душе, и, испугавшись, что уже поздно, он поспешил на кухню, развел огонь и принялся готовить завтрак. Звяканье посуды, треск огня, запах пищи, распространившийся в воздухе, разрушил чары. Осужденные снова почувствовали твердую почву привычки под ногами; они снова ухватились за знакомый якорь рассудка; они вернулись к чувству повторения и возвращения всех земных вещей. Капитан достал ведро воды и начал умываться. Томми смотрел на него некоторое время, а затем последовал его примеру; а Кэртью, вспомнив свои последние мысли накануне, поспешил в каюту.
Мак проснулся; быть может, он вовсе не засыпал. Над его головой канарейка Годдедааля заливалась в клетке.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Кэртью.
– У меня сломана рука, – отвечал Мак, – но терпеть можно. Только я не могу оставаться здесь. Мне бы выбраться как-нибудь на палубу.
– Оставайтесь здесь, – сказал Кэртью. – Наверху смертельная жара и нет ветра. Я смою эту… – он остановился, ища и не находя выражения для ужасной грязи, покрывавшей пол каюты.
– Я буду очень, очень благодарен вам за это, – отвечал ирландец. Он говорил кротко и тихо, точно больной ребенок с матерью. Ничего буйного не оставалось в этом человеке; и когда Кэртью принес ведро, швабру и губку и принялся очищать поле битвы, он поочередно то следил за ним, то закрывал глаза и вздыхал, как человек, готовый лишиться чувств.
– Мне нужно просить у вас всех прощения, – сказал он вдруг, – и тем больше стыда для меня, что я ввел вас в беду и не мог ничего сделать, когда она наступила. Вы спасли мне жизнь, сэр; вы меткий стрелок.
– Ради Бога, не говорите об этом! – воскликнул Кэртью. – Не стоит говорить об этом; вы не знаете, как все это было. Никто не явился в каюту; они разбежались. На палубе… О, Боже мой! – И Кэртью, прижав окровавленную губку к лицу, с минуту боролся с истерикой.
– Успокойтесь, мистер Кэртью. Теперь все кончено, – сказал Мак, – и вы можете благодарить Бога за то, что торг кончился в вашу пользу.
Больше ни тот, ни другой ничего не говорили, и каюта была вычищена довольно хорошо, когда звон корабельного колокола вызвал Кэртью к завтраку. Томми тем временем хлопотал: он поставил вельбот борт к борту и уже скатил в него бочонок с мясом, найденный им в кухне; видно было, что у него только одна мысль – бежать.
– Тут довольно съестных припасов, – сказал он. – Чего же мы ждем? Плывем на Гавайи. Я уже кое-что приготовил.
– У Мака сломана рука, – сказал Кзртью, – ему не выдержать такого путешествия.
– Сломана рука? – повторил капитан. – Только-то? Я вправлю ее после завтрака. Я думал, что он мертв, как остальные. Этот сумасшедший бился как… – но тут, при воспоминании о битве, голос его оборвался и разговор прекратился.
После завтрака трое белых спустились в каюту.
– Я хочу вправить вам руку, – сказал капитан.
– Прошу прощения, капитан, – возразил Мак, – но первое, что нужно сделать, это вывести корабль в море. А потом мы поговорим и о руке.
– О, время терпит, – отвечал Уикс.
– Если сюда зайдет другой корабль, вы не то скажете, – возразил Мак.
– Ну, этого нельзя ожидать, – заметил Кэртью.
– Не обманывайте себя, – сказал Мак. – Когда вам нужен корабль, ждите его через шесть лет; а когда не нужен, тут-то и явится целая эскадра.
– То же и я говорю! – воскликнул Томми. – Вот это разумная речь. Нагрузим вельбот и отправимся.
– А что думает капитан Уикс о вельботе? – спросил ирландец.
– Ничего я о нем не думаю, – сказал Уикс. – У нас под ногами отличный бриг, какого еще вельбота нужно!
– Извините! – воскликнул Томми. – Это ребячество. Правда, у вас бриг, но какая в том польза? Ведь на нем никуда плыть нельзя. В какой порт вы на нем поплывете?
– В порт водяного, сынок, – ответил капитан. – Этот бриг потонет в море. И я вам скажу где, – милях в сорока от Кауаи. Мы останемся на нем, пока он держится на воде; а раз он будет на дне, он уже не «Летучее Облачко», мы и не слыхивали о таком бриге; есть только команда шхуны «Почтенная Поселянка», которая спаслась в шлюпке и при первом удобном случае отправится в Сидней.
– Капитан, голубчик, вот первое христианское слово, которое я слышу! – воскликнул Мак. – А теперь оставьте в покое мою руку, драгоценный мой, и выводите бриг в море.
– Мне также не терпится, как и вам, Мак, – отвечал капитан, – но ветер еще слишком слаб. Стало быть, посмотрим вашу руку, и не толкуйте больше.
Рука была вправлена и увязана в лубки; тело Броуна вытащили из трюма, где оно еще лежало, окоченевшее и холодное, и бросили в лагуну; закончили мытье каюты. Все это было кончено к середине дня; а около трех часов пополудни лагуна подернулась рябью и ветер налетел резким шквалом, который внезапно превратился в ровный бриз.
Все поджидали этого с лихорадочным нетерпением, а один из компании с тайной и крайней тревогой. Капитан Уикс был отличный моряк; он мог бы провести шхуну сквозь шотландский джиг, знал ее повадки и угадывал ее норов, как наездник у лошади; а она со своей стороны признавала в нем своего хозяина и повиновалась его желаниям, как собака. Но, как это случается не особенно редко, искусство этого человека было специальным и ограниченным. На шхуне он был Рембрандт или (по меньшей мере) мистер Уистлер; на бриге – Пьер Грассу. Несколько раз в течение утра он менял свой план и повторял свои приказания, всякий раз с одинаковой неохотой и отвращением. Это была работа наудачу, на случай; корабль мог оказаться послушным ему, мог и не оказаться; в последнем случае он был бы беспомощным, лишенным всяких ресурсов опыта. Если бы все не были так утомлены, и если бы он не боялся сообщить о своих сомнениях, он вывел бы его на буксире. Но этих резонов было достаточно, и самое большее, что он мог сделать, было принять всевозможные меры предосторожности. Соответственно тому, он позвал Кэртью на корму, с беспокойным терпением объяснил, что нужно сделать, и осмотрел вместе с ним различные снасти.
– Надеюсь, что запомню, – сказал Кэртью. – Ужасная путаница.
– Самая гнилая снасть, – согласился капитан, – все какие-то носовые платки! И ни одного моряка на палубе! Ах, будь бы это хоть бригантина! Хорошо еще, что проход простой; не придется маневрировать. Мы тронемся в путь перед ветром и пойдем прямо, пока не подойдем к концу острова; а там возьмем круто к ветру и будем держать на юго-восток, пока не выйдем на ту линию; там повернем на другой галс и пойдем влево. Схватили идею?
– Да, схватил, – отвечал Кэртью не совсем охотно, и оба некомпетентных моряка долго молча изучали сложную сеть снастей над их головами.
Наступило, однако, время выполнить на практике этот план. Паруса были убраны, и матросы подняли якорь. Вельбот бросили на произвол судьбы, перерезав веревку. Верхние топселя и контр-бизань были поставлены, реи обрасоплены, контр-бизань приведена к правому борту.
– Поднимите ваш якорь, мистер Кэртью.
– Якорь поднят, сэр.
– Поставьте кливера.
Это было сделано, но бриг продолжал стоять как заколдованный. Уикс, думая о гроте шхуны, обратился к контр-бизани. Он привел парус в одну сторону, потом в другую, без всякого результата.
– Возьмите эту чертову штуку на гитовы! – рявкнул он наконец, побагровев. – В ней нет ни капли смысла.
Немало изумился бедный капитан, когда, лишь только контр-бизань была взята на гитовы, корабль двинулся. Законы природы, показалось ему, прекратили свое действие; он чувствовал себя в мире фокусов; причина каждого действия и вероятное действие каждой причины были одинаково скрыты от него. Но тем более он старался не расстроить нервы своих помощников. Он стоял с пылавшим как факел лицом, но отдавал приказания с апломбом и надеялся, что теперь, когда корабль тронулся в путь, его затруднения кончились.
Были поставлены нижние топселя и паруса, и бриг начал рассекать волны как живое существо. Мало-помалу проход начал расширяться, и голубое море показалось между бурунами рифа; постепенно низменный островок начал приближаться к правому борту. Реи были обрасоплены, контр-бизань снова приведена к корме; бриг был приведен круто к ветру, принялся за дело, как будто всерьез, и вскоре приблизился к тому пункту, где мог повернуть оверштаг и выйти из лагуны одним галсом.
Уикс сам взялся за штурвал, в восторге от успеха. Он держал бриг ближе к ветру, и, овладевая его ходом, начал выкрикивать приказания: «По местам. Держи круче. Галсы и шкоты. Подтяни грот». И, наконец, роковые слова: «Отдай грот; перенеси передние реи».
Повернуть оверштаг корабль с четырехугольными парусами – дело знания и быстрого глазомера, и человек, привыкший ходить на шхуне, всегда будет склонен чересчур торопиться с бригом. Так случилось и теперь. Приказание было отдано слишком рано; топселя заполоскали; корабль задрейфовал. Даже теперь, если бы повернуть руль, они могли бы спастись. Но подумать о заднем ходе, а тем более воспользоваться им, не могло прийти в голову моряку, привыкшему к шхуне. Уикс поторопился вести корабль через фордевинд, – маневр, для которого не хватало места, – и бриг сел на песчаную и коралловую мель в пять часов без двадцати минут.
Уикс был не мастер управлять бригом и показал это. Но он был моряк и прирожденный капитан для всех простых вещей, для которых не требуется ума, а достаточно иметь глаза во лбу и сердце под курткой. Прежде чем остальные успели понять, что случилось, он отдал новые приказания, взял паруса на гитовы и велел сделать промеры вокруг корабля.
– Он лежит хорошо, – заметил он и приказал спустить шлюпку с правым якорем.
– Это зачем! – воскликнул Томми. – Неужели вы хотите заставить нас стянуть его с мели?
– Именно, – отвечал Уикс.
– Я пальцем не пошевелю ради такой глупости! – возразил Томми. – Я смертельно устал. – Он сердито уселся на главном люке.
– Вы посадили на мель, вы и снимайте, – прибавил он.
Кэртью и Уикс взглянули друг на друга.
– Вы, может быть, не представляете себе, как мы устали? – сказал Кэртью.
– Прилив надвигается! – воскликнул капитан. – Неужели вы заставите меня упустить прилив?
– О, пустяки! Прилив будет и завтра! – возразил Томми.
– А я вам вот что скажу, – прибавил Кэртью, – ветер почти упал, а солнце скоро сядет. Мы можем попасть в новую беду в темноте и почти без ветра.
– Я не отрицаю этого, – ответил Уикс и задумался. – Но вот чего я не могу понять, – начал он снова с волнением, – не понимаю, что вы за люди! У меня сил нет оставаться в этом месте. Вот опять заходит кровавое солнце – и у меня нет сил оставаться здесь!
Остальные взглянули на него с испуганным удивлением. Это падение их главного столпа – эта безумная выходка практичного человека, внезапно выбитого из своей настоящей сферы – сферы действия – поразила и смутила их. Но это доставило другому и невидимому слушателю случай, которого он дожидался. Мак, почувствовав толчок брига, выбрался на палубу и вмешался в разговор.
– Капитан Уикс, – сказал он, – это я накликал на вас беду. Я жалею об этом, прошу у вас всех прощения, и если кто-нибудь может сказать: «Я прощаю вас», у меня станет легче на душе.
Уикс с изумлением взглянул на него; но самообладание тотчас вернулось к нему.
– Все мы грешны, – сказал он, – и не станем бросаться каменьями. Я прощаю вас и желаю вам всего хорошего!
Другие высказались в том же смысле.
– Благодарю вас, вы поступили как джентльмены, – сказал Мак. – Но у меня есть еще другое на уме. Ведь вы все протестанты?
Так оно и было, по-видимому; и вряд ли тут было что-нибудь лестное для протестантской религии.
– Ну да, так я и думал, – продолжал Мак. – Почему бы нам не прочесть молитву Господню? От этого не будет вреда.
Он говорил таким же кротким, умоляющим, детским тоном, как утром; остальные приняли его предложение и опустились на колени.
– Становитесь на колени, если хотите! – сказал он. – Я буду стоять.
Он прикрыл глаза рукой.
Молитва была произнесена под аккомпанемент бурунов и морских птиц, и все встали освеженные и облегченные. До тех пор они думали о своем преступлении каждый про себя, и если случайно упоминали о нем в пылу разговора, то тотчас умолкали. Теперь они сообща покаялись в нем, и, казалось, худшее миновало. Но это не все. Прошение «остави нам долги наши», после того как они сами простили непосредственному виновнику своих бедствий, звучало как разрешение.
На закате солнца напились чаю на палубе, а вскоре затем пятеро потерпевших крушение – вторично потерпевших крушение – улеглись спать.
День занялся безветренный и жаркий. Их сон был слишком глубоким, чтобы освежить, и, проснувшись, они уселись и уставились друг на друга тусклыми глазами. Только Уикс, предвидя тяжелую дневную работу, был бодрее. Он подошел к велю, сделал промер, потом другой, и остановился с сердитым лицом, так что все заметили, что он недоволен. Потом он встряхнулся, разделся донага, взобрался на борт, выпрямился и поднял руки, собираясь кинуться в воду. Однако не кинулся. Он так и застыл в своей позе, всматриваясь в горизонт.
– Дайте мне бинокль, – сказал он.
В одно мгновение все очутились на борту; капитан всматривался в бинокль.
На северной стороне горизонта виднелась полоска дыма, стоявшая вертикально, как восклицательный знак.
– Пока ничего толком не разберешь, – ответил он. – Но, кажется, дым направляется прямехонько сюда.
– Что это может быть?
– Может быть китайский пакетбот, – отвечал Уикс, – а может быть и военный корабль, посланный отыскивать потерпевших крушения. Однако теперь не время стоять и смотреть. На палубу, ребята!
Он первый очутился на палубе и первый взобрался на мачту, спустил флаг, прикрепил его снова к сигнальному фалу и поднял его приспущенным.
– Теперь слушайте меня, – сказал он, натягивая штаны, – и зарубите себе на носу все, что я скажу. Если это военный корабль, он отчаянно спешит; все эти корабли страшно заняты ничегонеделанием и всегда торопятся. Это наше счастье, потому что мы отправимся с ними, а им некогда будет осматривать и расспрашивать. Я капитан Трент; вы, Кэртью, Годдедааль, вы, Томми, – Гэрди, Мак – Браун; Амалу – черт побери! мы не можем превратить его в китайца! Ну, вот что: Чинг сбежал; Амалу спрятался на судне, чтобы переехать даром; я сделал его поваром и не счел нужным заносить в списки. Схватили идею? Скажите ваши имена?
Бледные товарищи серьезно повторили урок.
– Как звали остальных двух? – спросил он. – Того, которого Кэртью застрелил на лестнице, и того, которого я ранил на марсе?
– Гольдорсен и Уоллен, – сказал кто-то.
– Ну, они утонули, – продолжал Уикс, – свалились за борт, когда пытались спустить шлюпку. На нас налетел шквал прошлой ночью и бросил нас на берег. – Он подбежал к компасу и взглянул на него. – Шквал с норд-норд-вест-веста; очень сильный; налетел внезапно, Гольдорсен и Уоллен снесены с корабля. Ну? Запомнили?
Теперь он был в куртке и говорил с лихорадочным нетерпением и резкостью, точно сердился.
– Но безопасно ли это? – спросил Томми.
– Безопасно ли? – зарычал капитан. – Да ведь у нас петля на шее, теленок! Если этот корабль идет в Китай (кажется, нет, не похоже на то), то мы пропали, как только будем на месте; если он идет в другое место, то идет из Китая, не так ли? Окажись на нем человек, видавший Трента или кого-нибудь из команды этого брига, мы через два часа будем в кандалах. Безопасно! Нет, это небезопасно; это единственный жалкий шанс улизнуть от виселицы, – вот что это такое.
Эта убедительная картина заставила всех вздрогнуть.
– Не лучше ли во сто раз остаться на бриге? – воскликнул Кэртью. – Они помогут нам снять его с мели.
– Вы заставите меня потратить целый день на болтовню! – крикнул Уикс. – Когда я промерял сегодня утром, в трюме оказалось два фута воды вместо вчерашних восьми дюймов. В чем тут дело? Почем я знаю; может быть, пустяки, а может быть, опаснейшая пробоина. А если пробоина, то улыбается ли вам проплыть тысячу миль в шлюпке?
– Но, может быть, ничего серьезного нет; а если есть, то их плотники обязаны помочь нам починить изъян, – настаивал Кэртью.
– Еще что выдумаете! – воскликнул капитан. – Если плотники явятся сюда, куда они направятся первым делом? В носовую часть трюма, я полагаю! Что же они скажут, увидев всю эту кровь между снастями? Вы, кажется, считаете себя группой членов парламента, обсуждающих дело Плимсоля; а вы попросту шайка убийц с петлей на шее. Еще какой-нибудь осел желает тратить время на разговоры? Нет? Слава Богу. Ну, слушайте же! Я пойду вниз и оставлю вас на палубе. Спустите шлюпки и отведите подальше вельбот, чтобы его не было видно. Затем возвращайтесь и откройте сундук с казной. Нас пятеро; разделите ее на пять частей и удожите в пять сундуков на самое дно, и стерегите их как тигры. Переложите одеялами, парусиной, одеждой, чтобы деньги не гремели. Сундуки будут тяжеленьки, но тут уж ничего не поделаешь. Вы, Кэртью… тьфу!.. мистер Годдедааль, ступайте за мной. Нам нужно заняться делом.
Он еще раз взглянул на столб дыма и поспешил с Кэртью в каюту.
Журналы оказались в главной каюте, за клеткой канарейки; их было два: Трента и Годдедааля. Уикс заглянул сначала в один, потом в другой и оттопырил губу.
– Умеете вы подделывать чужой почерк? – спросил он.
– Нет, – сказал Кэртью.
– Я тоже не умею! – воскликнул капитан. – А тут вот штука похуже; этот Годдедааль довел журнал до конца; должно быть, записал перед ужином. Смотрите сами: «Замечен дым. Капитан Киркоп и пятеро матросов шхуны „Почтенная Поселянка“». А, ну тут получше, – прибавил он, просматривая другой журнал. – Старик-то ничего не записывал целых две недели. Мы обойдемся без вашего журнала, мистер Годдедааль, и дополним журнал старика, то есть мой; только я не стану писать по особым резонам. Пишите вы. Садитесь и записывайте, что я вам буду диктовать.
– Как же объясним потерю моего журнала? – спросил Кэртью.
– Вы вовсе не вели его, – отвечал капитан. – Важное упущение. Вам влетит за него.
– А перемена почерка? – продолжал Кэртью. – Вы начали; почему вы перестали писать, а продолжал я? И во всяком случае вам придется подписать.
– О, я не могу писать из-за несчастного случая, – возразил Уикс.
– Несчастного случая? – повторил Кэртью. – Это звучит неправдоподобно. Какого случая?
Уикс положил руку на стол и проткнул ладонь ножом.
– Вот вам и случай, – сказал он. – Таким способом можно отделаться от многих затруднений, если иметь голову на плечах.
Он начал перевязывать руку носовым платком, продолжая просматривать журнал Годдедааля.
– Ну, – сказал он, – это нам не подойдет, это невозможный вздор. Тут, во-первых, этот капитан Трент держит какой-то фантастический курс, при котором он должен быть по крайней мере за тысячу миль к югу от большого круга. А здесь он, по-видимому, у самого острова шестого числа, затем продолжает плавание несколько дней, и опять у самого острова одиннадцатого.
– Годдедааль говорил, что им чертовски не везло, – заметил Кэртью.
– Ну, это не похоже на реальность, – вот все, что я могу сказать, – возразил Уикс.
– Однако же это было, – настаивал Кэртью.
– Так-то так; да и можем ли мы сообщить что-нибудь лучшее, если оно не похоже на правду? – воскликнул капитан, погружаясь в непривычные для него глу-бины критики. – Послушайте, попытайтесь стянуть эту повязку; кровь из меня хлещет, как из борова.
Когда Кэртью принялся затягивать повязку, его пациент, по-видимому, погрузился в глубокое размышление, глаза его затуманились, рот слегка открылся. Едва перевязка была кончена, он вскочил со стула.
– Нашел! – крикнул он и бросился на палубу. – Слушайте, ребята, – закричал он команде, – мы пришли сюда не одиннадцатого; мы пришли сюда шестого вечером и тут заштилили. Когда вы управитесь с сундуками, – прибавил он, – выкатите на палубу несколько бочонков с мясом и водой; это будет больше похоже на кораблекрушение – как будто мы готовились к плаванию в шлюпке.
Он немедленно вернулся в каюту и состряпал новый журнал. Годдедаалевский был тщательно уничтожен, затем начались поиски корабельных бумаг. Из всех волнений этого тревожного утра эта была, пожалуй, самая мучительная. Двое людей шарили всюду, ругаясь, сталкиваясь, обливаясь потом, замирая от страха. Им сообщили сверху, что судно действительно оказалось военным кораблем, что оно подошло к острову, что оно спускает шлюпку, а их поиски все еще оставались тщетными. Как они пропустили окованный железом ящик с деньгами и счетами, трудно себе представить; но пропустили. Наконец главные документы нашлись в кармане пальто Трента, где он оставил их, вернувшись в последний раз с берега.
Уикс улыбнулся в первый раз за это утро.
– Наконец-то! – сказал он. – Пора! Возьмите от меня те, другие, а то я, пожалуй, перепутаю их с этими.
– Какие другие? – спросил Кэртью.
– Да Киркопа и «Почтенной Поселянки». Дай Бог, чтобы они понадобились нам еще раз.
– Шлюпка вошла в лагуну, сэр! – крикнул вниз Мак, который сторожил у люка, пока другие работали.
– Ну, стало быть, пора нам на палубу, мистер Годдедааль, – сказал Уикс.
Когда они собирались оставить каюту, канарейка резко затрещала.
– Боже мой! – воскликнул Кэртью. – Не оставлять же нам тут эту несчастную птицу на голодную смерть. Она принадлежала бедняге Годдедаалю.
– Возьмите эту крикунью с собой! – сказал капитан.
Они вышли на палубу.
Безобразное чудовище, современный военный корабль, стояло вне рифа то совершенно неподвижно, то делая один-два удара своим винтом. Ближе, в лагуне, большая белая шлюпка приближалась на нескольких парах весел, с флагом на корме.
– Еще слово, – сказал Уикс. – Мак, вы бывали в китайских портах? Отлично; значит, вы можете говорить сами за себя. Остальных я не спускал с судна все время, пока мы стояли в Гонконге, рассчитывая, что вы дезертируете; но вы надули меня и остались на бриге. Этак вам легче будет врать.
Шлюпка подошла теперь вплотную, на ней был только один офицер, юный и, очевидно, неопытный, так как гребцы, не стесняясь, разговаривали.
– Слава Богу, они прислали какого-то мичманенка! – воскликнул Уикс.
Шлюпка ловко причалила к борту, и юный офицер появился на палубе, где Уикс почтительно приветствовал его.
– Вы командир этого судна? – спросил офицер.
– Да, сэр, – сказал Уикс. – Мое имя Трент, а это «Летучее Облачко» из Гулля.
– Вы, кажется, попали в беду? – спросил офицер.
– Если угодно, я расскажу вам всю историю, – сказал Уикс.
– Что это, как вы дрожите? – воскликнул офицер.
– И вы бы, пожалуй, задрожали, попав в такую передрягу, – возразил Уикс и рассказал целую историю о загнившей воде, о продолжительном штиле, о шквале, об утонувших матросах, гладко и с жаром, толкуя с головой в пасти льва, точно беседовал в порту. Я слышал тот же рассказ из уст того же рассказчика в Сан-Франциско; даже тогда его манеры возбудили мое подозрение. Но офицер был ненаблюдателен.
– Ну, капитан страшно торопится, – сказал он, – но мне поручено оказать вам всю помощь, какую я в состоянии оказать, и в случае надобности вызвать сигналом другую шлюпку. Что я могу сделать для вас?
– О, мы не отнимем у вас много времени, – весело ответил Уикс. – Мы совсем готовы – сундуки, хронометр, документы, все.
– Но разве вы хотите оставить судно? – воскликнул офицер. – Кажется, оно сидит некрепко; не можем ли мы стянуть его с мели?
– Без сомнения, можем; но сможем ли мы заставить его плыть, – это другой вопрос. У него пробоина в носовой части, – возразил Уикс.
Офицер покраснел до ушей. Он был неопытен и сознавал это; подумал, что уже выдал себя, и не хотел еще больше оскандалиться. Ему и в голову не приходило, что капитан может обманывать его.
– Очень хорошо, – сказал он. – Велите же вашим людям снести багаж в шлюпку.
– Мистер Годдедааль, прикажите матросам сносить багаж, – распорядился Уикс.
Команда все это время была как на иголках. Это желанное распоряжение явилось для нее солнцем в полночь; Гадден залился слезами, громко всхлипывая. Тем не менее дело было окончено быстро: люди, сундуки и узлы живо очутились за бортом; шлюпка отчалила и вскоре вышла из длинной тени «Летучего Облачка».
Дело, таким образом, наладилось. Постыдное крушение превратилось в образцовое; они разделались с судном, они благополучно уехали; расстояние между ними и уликами росло. С другой стороны, они приближались к военному кораблю, который мог оказаться для них тюрьмой и привезти их на виселицу; о котором они не знали, куда и откуда он идет; и сомнение давило их как жернов.