Напряженность работы не уменьшилась ко времени приближения четвертного срока. Норрису было теперь доверено чрезвычайно важное дело: по его заявлению поезда останавливались или проходили по опасной террасе близ Норт-Клифтона; и эта ответственность ужасала и радовала его. Мысль о семидесяти пяти фунтах, которые ждут его у стряпчего, и обязательство находиться в первый день каждой четверти в Сиднее одно время смущали его. Затем он решился, отправился, улучив свободную минуту, в гостиницу в Клифтоне, спросил бумаги и чернил и написал письмо, в котором объяснял, что ему удалось найти хорошее место, что он потеряет его, если отправится в Сидней, и потому просить стряпчего считать это письмо доказательством его пребывания в колонии и сохранить деньги до следующей четверти. Ответ был не только благоприятный, но и дружественный. «Хотя ваша просьба противоречит моим инструкциям, – писал стряпчий, – но я охотно принимаю на себя ответственность за ее исполнение. Должен сказать, что я приятно разочарован вашим поведением. Мой опыт не дал мне оснований ожидать многого от джентльменов в вашем положении».
Дождь перестал, и временные работники были отпущены; только не Норрис, за которого инженер ухватился как за клад; не Норрис, который разгуливал теперь по линии в постоянной артели рабочих. Стоянка устраивалась среди диких скал и лесов, вдали от всякого жилища; когда он сидел вечером с товарищами перед костром, поезда, проходившие мимо, были их ближайшими и единственными соседями, кроме лесных животных. Прекрасная погода, легкая и однообразная работа, долгие часы вялого разговора у костра, долгие бессонные ночи, когда он припоминал свою нелепую и бесплодную карьеру, вставая и бродя при лунном свете в лесу, случайно попавшая в руки газета, которую он прочитывал от начала до конца, объявления с таким же интересом, как текст, – таково было существование, которое вскоре начало утомлять и раздражать его. Ему недоставало утомления, бешеной спешки, остановок, огней, ночного кофе, грубой и обрызганной грязью поэзии первых трудных недель. В тишине его новой обстановки какой-то голос гнал его из этой жизни вне мира, и в половине октября он отказался от места и простился с палатками и с утесами Лысых Гор.
В простом рабочем платье, с узлом за плечами и накопленным жалованьем в кармане, он вторично вступил в Сидней и с удовольствием, несколько оглушенный, шел по холодным улицам, как человек, вернувшийся из путешествия. Зрелище людской массы увлекало его. Он забыл о делах, забыл о еде. Он блуждал в движущейся толпе, точно щепка по реке. Наконец попал он к Парку, зашел туда, вспомнил о своем позоре и своих страданиях и с острым любопытством взглянул на своих преемников. Он узнал и приветствовал как старого семейного друга Гемстида, немного более оборванного и такого же неунывающего, как раньше.
– Вы оказали мне большую услугу, – сказал ему Норрис. – Эта железная дорога оказалась как раз по мне. Надеюсь, и вам повезло.
– Честное слово, нет! – ответил маленький человечек. – Вот сижу да читаю «Мертвую Петлю». Депрессия в торговле, изволите видеть. Нет места, подходящего для такого человека, как я.
Он показал Норрису свои аттестаты и рекомендации, от бакалейщика в Уулумулу, от торговца железными изделиями и от салона с бильярдом.
– Да, – сказал он, – я пробовал служить маркером. Не стоящая вещь: поздние часы работы вредят здоровью. Я не хочу быть ничьим рабом, – прибавил он твердо.
Зная, что тот, кто слишком горд, чтобы быть рабом, обыкновенно не бывает настолько скромен, чтобы отказаться быть пенсионером, Кэртью дал ему полсоверена и, внезапно почувствовав голод, направился в «Парижский Отель». Когда он попал в эту часть города, барристеры трусили по улицам в париках и мантиях, и он остановился, с узлом за плечами, посмотреть на них, полный нахлынувших на него курьезных воспоминаний прошлого.
– Клянусь Георгом! – раздался чей-то голос. – Это мистер Кэртью!
Повернувшись, он очутился нос к носу с красивым загорелым юношей, несколько полным, в щегольском костюме и с цветами на добрый соверен в петлице. Норрис встретился с ним в начале своего пребывания в Сиднее, на прощальном ужине, провожал его на шхуну, полную тараканов и черных матросов, на которой тот отправлялся в шестимесячное плавание среди островов, и сохранил о нем воспоминание.
Том Гадден (известный Сиднейской публике под именем «Томми»), был наследник значительного состояния, которое предусмотрительный отец вверил в руки суровых опекунов. Доход давал возможность мистеру Гаддену фигурировать в полном блеске в течение трех месяцев из двенадцати; а остальное время он проводил вдали от общества, на островах. Неделю тому назад он вернулся из плавания, разъезжал теперь по Сиднею в изящных кэбах, проветривая блистающие первым цветом юности шесть новеньких пар; тем не менее это простодушное создание приветствовало Кэртью, в его рабочей куртке и с узлом за плечами, точно герцога.
– Идем, выпьем! – сказал он весело.
– Я иду завтракать в «Парижский Отель», – ответил Кэртью. – Давненько уже не случалось мне поесть прилично.
– Великолепно! – сказал Гадден. – Я завтракал полчаса тому назад; но мы займем отдельную комнату, и я чего-нибудь перехвачу. Это подкрепит меня. Я чертовски измучился вчера вечером, а сегодня утром без конца встречаюсь с приятелями.
Встретиться с приятелем и выпить с ним было для Томми равнозначащими выражениями.
Вскоре они сидели за столом в угловой комнате наверху и отнеслись с полным вниманием к наилучшему меню, какое можно было составить в Сиднее. Странное сходство положений сблизило их, и они вскоре разоткровенничались. Кэртью сообщил о своих лишениях в Парке и о своей работе в качестве землекопа; Гадден рассказал о своих похождениях в качестве любителя-торговца копрой в Тихом океане и набросал юмористическую картину жизни на Коралловом острове. Кэртью заключил, что его отлучка оказалась более доходной, но торговые расходы Гаддена состояли главным образом в портере и хересе для собственного употребления.
– У меня было и шампанское, – сказал он, – но я берег его на случай болезни, пока мне не показалось, что я и впрямь заболел; тогда я стал пить по бутылке каждое воскресенье. Спал обыкновенно все утро, потом завтракал с шампанским, лежал в гамаке и читал «Средние века» Галлама. Читали вы эту книгу? Я всегда беру с собой что-нибудь серьезное на острова. Без сомнения, я взялся за дело удачно; но если бы оно обошлось чуточку дешевле или если бы нас было двое в доле, мы взяли бы сто на сто. Я приобрел влияние, вот как! Я теперь вождь, заседаю в доме собраний на особом месте. Попробовали бы они наложить табу на меня! Не посмеют; у меня сильная партия, могу вас уверить. Как же, у меня более тридцати коуторпов сидят на веранде и уплетают консервы из лососины.
– Коуторпов? – спросил Кэртью, – что это такое?
– Так Галлам называет феодальную челядь, – объяснил Гадден не без хвастливости. – Это моя свита. Они принадлежат моему дому. Конечно, оно выходит не дешево; не напасешься ведь консервов из лососины на всех этих вассалов; но при случае я кормлю их сквидами. Сквиды хороши для туземцев, но я их не ем, – как и акулу. Это как рабочий класс на родине. При убыточной цене на копру, им бы следовало добровольно терпеть свою долю убытков, и я им объяснял это сто раз. Я считаю своей обязанностью просвещать их умы, и пытаюсь делать это; но политическая экономия им совсем не доступна, не вмещается в их голове.
Одно из его замечаний заинтересовало Кэртью, и он ответил с улыбкой:
– Кстати, по поводу политической экономии. Вы сказали, что если бы двое были в доле, то доходы возросли бы. В чем же тут расчет?
– Я сейчас покажу вам! Сейчас все вычислю! – воскликнул Гадден и принялся выводить сказочные цифры карандашом на оборотной стороне меню. Это был человек, или, скажем лучше, мальчик, с необычайной способностью проектировать. Стоило дать ему малейший намек на спекуляцию, и цифры текли из него потоком. Живое воображение и готовая к услугам, хотя не всегда точная, память, доставляли данные; он распространялся с неподражаемым жаром, который придавал ему вид забияки; сыпал противоречиями; находил ответы, пустые или содержательные, на всякое критическое замечание; и зритель улыбался то на его простоту, то на его увлечение, или изумлялся его неожиданной резкости. Он походил на пародию Пинкертона. Если для Джима дело было романом, то для него арабской сказкой.
– Имеете вы понятие о том, что это стоит? – спросил он по поводу одного предмета торговли.
– Ни малейшего, – сказал Кэртью.
– Десять фунтов за глаза довольно, – заявил прожектер.
– О, не может быть! – воскликнул Кэртью. – По крайней мере пятьдесят.
– Вы только что сказали, что не имеете понятия о цене, – воскликнул Томми, – как же я составлю рассчет, если вы назначаете наудачу? Вы, кажется, не способны быть серьезным!
Но он согласился повысить цену до двадцати, а немного погодя, когда расчет привел к дефициту, снова понизил ее до пятнадцати фунтов, заметив при этом: «Я говорил вам, что это вздор. В этого рода вещах необходима точность, иначе ничего путного не выйдет».
Некоторые из этих проектов показались Кэртью нелепыми, и по временам его совершенно сбивала с толку капризная игра ума прожектера. Эти прыжки, казалось, делаются просто ради упражнения и мимоходом, как курбеты норовистой лошади. Постепенно дело приняло форму; блестящее, если и лишенное фундамента, здание воздвиглось; и хотя медведь еще бродил по лесу, но шкура его была уже поделена. Кэртью через несколько дней мог получить полтораста фунтов; Гадден располагал пятьюстами; почему бы им не подобрать еще одного или двух молодцов, не нанять старое судно и не предпринять плавания на свой счет, страх и риск? Кэртью был опытен в управлении яхтой; Гадден, по его словам, мог «приблизительно справляться с делом». Денег, несомненно можно было зашибить, иначе зачем бы такое множество судов крейсировало среди островов; имея собственное судно, можно было рассчитывать на еще большие барыши.
– И каков бы ни был результат, – воскликнул Гадден, – мы во всяком случае окупим свое содержание! Идем, купите себе приличный костюм, это, конечно, первое, что вам нужно сделать; а затем возьмем кабриолет и отправимся в «Почтенную Поселянку».
– Я останусь в том костюме, который на мне, – сказал Норрис.
– Останетесь? – воскликнул Гадден. – Должен сказать, что я удивляюсь вам. Вы настоящий мудрец. Это называется пифагореизм, не так ли, если я не забыл философии?
– Ну, я называю это экономией, – возразил Кэртью. – Если мы попытаем счастья в этом предприятии, то я буду беречь каждый сикспенс.
– Увидите, попытаем ли мы его! – воскликнул сияющий Томми, вставая из-за стола. – Только заметьте, Кэртью, все должно быть на ваше имя. У меня капитал, изволите видеть, а у вас все права. Вы можете разыграть роль vacuus Viator, если дело пойдет плохо.
– Мне кажется, мы только что доказали, что дело это верное, – сказал Кэртью.
– Верных дел не бывает, дружище, – возразил мудрец, – ненадежно даже букмекерство.
Трактир и чайный сад, известные под названием «Почтенной Поселянки», были собственностью капитана Востока, чья долгая, деятельная карьера была посвящена плаванию среди островов. Всюду, от Тонга до Адмиралтейства, он был как дома и мог лгать на роддом языке. Он видел конец сандалового дерева, конец масла и начало копры; и сам был коммерческим пионером, первым, заведшим сношения с островами Джильберта. Он подвергся пытке на Фиджи во времена сэра Артура Гордона; и если когда-нибудь молился, то, конечно, имя сэра Артура не было забыто. Он получил семь копийных ран в Новой Ирландии – его помощник был тогда же убит – при знаменитом нападении на бриг «Веселый Роджер»; но предатели-дикари ничего не выиграли от своего коварства, и Восток, несмотря на все их сопротивление, заставил семьдесят пять человек работать на судне, причем не более дюжины умерли от ран. Он участвовал, кроме того, в милой шутке, которая стоила жизни Паттисону; и когда мнимый епископ высадился, отслужил службу и благословил туземцев, Восток, в женской рубахе, которую он достал из запаса своих товаров, стоял по правую руку от него и провозглашал «аминь». Это было темой его любимого рассказа, когда он был уверен, что находится в компании добрых друзей. «Двести рабочих за пригоршню аминей», так он озаглавил рассказ; а последствие, смерть настоящего епископа, казалось ему необыкновенно забавной штукой.
– Зачем же мы едем к этому старому негодяю? – спросил Кэртью.
– Подождите, пока услышите его, – ответил Томми; – этот человек знает все.
Выходя из кабриолета у «Почтенной Поселянки», Гадден заинтересовался наружностью извозчика, крупного, смахивавшего на моряка, человека, краснолицего, голубоглазого, с короткими руками и прерывистым дыханием, лет сорока.
– А ведь я вас знаю, – сказал он, – возили вы меня раньше?
– Сколько раз, мистер Гадден! – ответил возница. – Последний раз, когда вы вернулись, я возил вас на скачки, сэр.
– Отлично; в таком случае слезайте и заходите выпить, – сказал Томми и направился в сад.
Капитан Восток встретил друзей: это был медлительный угрюмый старик с рыбьими глазами; он поздоровался с Томми и (как вспомнили впоследствии) перемигнулся с извозчиком.
– Бутылку пива извозчику на тот столик, – сказал Том, – все, что вам угодно, от шэндигаффа[37] до шампанского, на этот; и присаживайтесь сами к нам. Позвольте мне познакомить вас с моим другом, мистером Кэртью. Я пришел по делу, Билли; мне требуется от вас дружеский совет; я затеваю торговлю с островами за свой риск.
Без сомнения, капитан был целым рудником советов, но ему не представилось случая дать их. Он не мог высказать мнения, не успевал кончить фразы, как Гадден сбивал его целым залпом возражений и поправок. Этот прожектер, с разгоревшимся от возбуждения лицом, ставил ему вопрос, и прежде чем тот успевал ответить, впивался в него, отвергал его факты, осмеивал его соображения и по временам громил его с высоты морального негодования.
– Прошу прощения, – сказал он наконец – я джентльмен, мистер Кэртью джентльмен, и мы не намерены браться за такое дело. Неужели вы не можете понять, с кем говорите? Неужели вы не можете говорить со смыслом? Неужели вы не можете указать нам подходящий товар?
– Нет, думается мне, не могу, – возразил старый Восток, – особенно, когда не могу слышать свой голос две секунды кряду. Я получал барыши на джине и ружьях.
– Подите вы с джином и ружьями! – воскликнул Гадден. – Они давали барыши в ваше время, это верно, но теперь вы стары, и ваша игра кончена. Я вам скажу, что требуется теперь, Билли Восток, – прибавил он и остановился.
Кэртью не мог удержаться от улыбки. Весь план начинал ему казаться менее серьезным, так как Гадден представлялся слишком невменяемым вождем; но он забавлял его чрезвычайно. Совсем иное впечатление произвел он на капитана Востока.
– Вы знаете, где раки зимуют, да? – с горечью заметил этот джентльмен, когда Томми замолчал.
– Знаю лучше вас, если вы это подразумеваете, – возразил Том. – Стою на том. Вы человек без всякого образования, вы провели всю жизнь в море и на островах; неужели вы думаете, что можете давать указания такому человеку, как я?
– Ваше здоровье, Томми, – отвечал Восток, – вас не зажарят и на Новых Гебридах.
– Разумеется! – воскликнул Том, быть может, не поняв смысла этого сомнительного комплимента, – теперь слушайте меня внимательно. У нас есть деньги, и предприимчивость, и опыт; нам нужен дешевый хорошенький кораблик, – умелый капитан и рекомендация к какому-нибудь торговому дому, который отпустил бы нам товары в кредит.
– Вот что я вам скажу, – возразил капитан Восток, – я видел, как людей, подобных вам, жарили и ели, а потом жаловались. Иные оказывались жесткими, другие безвкусными, – прибавил он сердито.
– Что вы хотите сказать? – воскликнул Томми.
– Что я пальцем не пошевелю, – сказал Восток. – Это не в моих интересах. Я не страховал вашей жизни. Только убей меня Бог, если я не пожалею каннибала, который попробует съесть вашу голову. И я рекомендую вам дешевый, хорошенький гроб и умелого гробовщика. Постарайтесь найти торговый дом, который окажет вам кредит на покупку гроба. Взгляните на вашего друга, у него есть смысл в голове; он смеется над вами.
Точную степень раздражения мистера Востока было трудно определить; возможно, что он не особенно сердился, возможно, что он считал свои замечания любезной болтовней. Но не подлежит сомнению, что Гадден принял их близко к сердцу. Он встал, и совещание готово было кончиться, когда новый голос вмешался в разговор.
Извозчик сидел, повернувшись спиной к собеседникам, и курил пенковую трубку. От него не ускользнуло ни одно слово из разглагольствований Томми, и, внезапно повернувшись к нему лицом, он ошеломил его следующими словами:
– Извините меня, джентльмены, если вы купите для меня корабль, то я достану вам товары в кредит.
Последовала пауза.
– Как? Что вы хотите сказать? – пробормотал Томми.
– Лучше объясните им, кто я такой, Билли, – сказал извозчик.
– Безопасно ли это, Джо? – спросил мистер Восток.
– Я готов на риск, – ответил извозчик.
– Джентльмены, – сказал Восток, внезапно вставая, – позвольте вас познакомить с капитаном «Милочки Грэс», Уиксом.
– Да, джентльмены, вот кто я такой, – сказал извозчик, – вы знаете, что я попал в передрягу, и я не отрицаю, что нанес удар; а как мне было доказать, что я был вызван? Вот я и скрылся, и разъезжаю три года извозчиком.
– Прошу прощения, – сказал Кэртью, чуть ли не в первый раз открывая рот, – я ничего не знаю о вашем деле. В чем вас обвиняли?
– В убийстве, – сказал капитан Уикс, – и я не отрицаю, что нанес удар. И не было бы смысла отрицать, что я побоялся идти на суд, иначе зачем бы я был здесь? Но дело в том, что это был форменный бунт. Спросите Билли. Он знает, как это было.
Кэртью глубоко вздохнул; он испытывал странное, почти приятное чувство от сознания, что погружается глубже в поток жизни.
– Ну, – сказал он, – что же вы хотели сказать?
– Вот что я хотел сказать, – продолжал капитан решительным тоном, – я слышал все, что говорил мистер Гадден, и думаю, что он говорил со смыслом. Мне очень полюбились некоторые его идеи. Он здраво рассуждает насчет товаров, и я думаю, что мы могли бы с ним столковаться. Затем вы оба джентльмены, и это мне нравится, – заметил капитан Уикс. – И, наконец, скажу вам, что мне надоело крейсировать в кэбе, и хотелось бы взяться за мое старое дело. Так вот мое предложение. У меня есть небольшие деньги, которыми я могу рискнуть, – фунтов сто наберется. Затем моя старая фирма доверит мне товар, и рада будет случаю; им никогда не случалось терпеть за меня убытки; они знают, чего я стою как суперкарг. И напоследок, вам требуется умелый капитан для вашего судна. Ну, вот он – я! Я плавал на шхунах десять лет. Спросите Билли, умею ли я управлять шхуной.
– Высший класс, – сказал Билли.
– А насчет моего характера, как товарища по кораблю, – заключил капитан Уикс, – справьтесь у моей старой фирмы.
– Но послушайте, – воскликнул Гадден, – как же вы устроите это дело? Вы можете разъезжать в кэбе, не возбуждая подозрений, но попробуйте явиться на шканцы, милейший, и вас живо сцапают.
– Я буду скрываться до последней минуты, – возразил Уикс, – и приму другое имя.
– А как же с формальностями? Какое другое имя? – спросил Томми, несколько смущенный.
– Я еще сам не знаю, – ответил капитан с усмешкой. – Посмотрю, какое имя в моем новом удостоверении, то и будет хорошо для меня. Если удастся купить, хотя и никогда не слыхал о такой сделке, то всего лучше у старого Киркона; он сделался чем-то вроде фермера по дороге на Бонди; он продаст мне свое.
– Вы говорите так, как будто имеете в виду судно, – сказал Кэртью.
– Действительно, имею, – отвечал капитан Уикс, – и судно хоть куда. Шхуна «Мечта» – такого ходока вы еще не видывали. Она обогнала меня однажды у острова Вознесения, делая два узла, пока я делал один, а ведь «Милочка Грэс» был такой корабль, которым я гордился. Я рвал на себе волосы. С тех пор «Мечта» сделалась моей мечтой. Это было в старые дни, когда она носила еще синий флаг. Грант Сандерсон был ее владелец; был он богат и взбалмошен, и схватил наконец лихорадку где-то на Флай-Райвер и умер. Капитан привез тело обратно в Сидней. И что же? Оказалось, что Грант Сандерсон оставил кучу завещаний и кучу вдов, а которая настоящая – никто не мог решить. Каждая вдова начала дело против всех остальных, а на каждом завещании имелась подпись стряпчего, длиной в вашу руку. Мне говорили, что это было одно из самых запутанных дел, какие только случались когда-нибудь; сам Лорд Камергер не мог ничего разобрать, и Лорд Канцлер тоже, и все это время «Мечта» гнила да гнила себе в Глеб-Пойнте. Ну, теперь дело кончено; выбрали одну вдову и одно завещание – должно быть, кинули орла и решку – и «Мечта» продается. Ее уступят дешево; очень уж долго гнила.
– А ее вместимость?
– Хватит с нас. Больше не понадобится. Сто девяносто тонн, без малого двести, – ответил капитан. – Она достаточно велика для нас троих; всего бы лучше нам взять еще помощника, хоть оно и жалко, когда можно нанять туземцев за полцены. Затем, нам нужен кок. Я могу взять неопытных матросов, но не следует идти в море с новичком-коком. У меня есть на примете подходящий человек: лихой малый, мой старый корабельный товарищ, зовут Амалу. Стряпает отлично, да и всегда лучше брать туземца, он не удерет, вы можете вертеть им как угодно, и он не умеет вступиться за свои права.
С того момента, когда капитан Уикс вмешался в разговор, к Кэртью вернулись интерес и доверие; этот человек (что бы он ни сделал) был, очевидно, добродушный и дельный малый: если он одобрял предприятие, предлагал участвовать деньгами, вносил опыт и мог с одного слова решить проблему товара, то Кэртью готов был стать во главе. Что касается Гаддена, то его кубок был полон, он помирился с Востоком за шампанским, тост следовал за тостом, было предложено и принято единогласно переименовать шхуну (когда она будет куплена) в «Почтенную Поселянку», и до наступления сумерек фактически была учреждена «Островная Торговая Компания „Почтенной Поселянки“».
Спустя три дня Кэртью стоял перед стряпчим, все еще в своей бумазейной паре, получил полтораста долларов и пытался довольно робко просить нового снисхождения.
– Я имею шансы на некоторый успех, – сказал он. – Завтра вечером я надеюсь быть совладельцем корабля.
– Опасная собственность, мистер Кэртью, – сказал стряпчий.
– Не в том случае, когда собственники работают на ней сами и сами отправляются в плавание, – был ответ.
– Я допускаю, что предприятие может оказаться выгодным, – заметил стряпчий. – Но разве вы моряк? Я думал, что вы были на дипломатической службе.
– Я опытен в управлении яхтой, – сказал Норрис, – и мне приходится делать, что могу. В Новом Южном Уэльсе не проживешь дипломатией. Но я хотел поговорить с вами вот о чем. Мне невозможно будет явиться к вам в следующую четверть; мы намерены предпринять шестимесячное плавание среди островов.
– Очень жаль, мистер Кэртью, но я и слышать об этом не могу, – возразил стряпчий.
– Я рассчитываю на те же условия, что прошлый раз, – сказал Кэртью.
– Условия совсем не те, – отвечал стряпчий. – Прошлый раз мне было известно, что вы в колонии, и все-таки я отступил от инструкций. На этот раз, по вашему собственному признанию, вы собираетесь нарушить условие, и я предупреждаю вас, что если вы исполните свое намерение, и я получу доказательство этого (настоящий разговор я согласен считать конфиденциальным), то мне придется исполнить мой долг. Будьте здесь в следующую четверть, иначе вы перестанете получать пособие.
– Это очень жестоко и, как мне кажется, довольно глупо, – возразил Кэртью.
– Это не мое дело. Я только исполняю инструкции, – сказал стряпчий.
– И вы так понимаете ваши инструкции, что они запрещают мне честно зарабатывать хлеб? – спросил Кэртью.
– Откровенно говоря, – сказал стряпчий, – я не нахожу в этих инструкциях ничего насчет честного заработка. Я не имею основания предполагать, что мои клиенты думали о нем. Я имею основание предполагать только одно – что они желают, чтобы вы оставались в колонии, – и догадываться о другом, мистер Кэртью… догадываться о другом.
– Что вы хотите сказать? – спросил Норрис.
– Я хочу сказать, что очень сильные основания заставляют меня догадываться, что ваше семейство не желает больше вас видеть, – пояснил стряпчий. – О, они могут быть не верны, но таково впечатление, остающееся у меня; за осуществление этого намерения, я полагаю, мне и платят, и для меня не остается выбора.
– Я не хочу обманывать вас, – сказал Норрис, сильно покраснев, – ваша догадка правильна. Мое семейство не желает видеть меня, но я еду не в Англию, я еду на острова. Какое же отношение имеет это к островам?
– Да, но я ведь не знаю, что вы едете на острова, – сказал стряпчий, опуская глаза и протыкая пером пропускную бумагу.
– Извините, я имел удовольствие сообщить вам это, – возразил Норрис.
– Боюсь, мистер Кэртью, что я не могу считать это сообщение официальным, – последовал медленный ответ.
– Я не привык, чтобы в моих словах сомневались! – воскликнул Норрис.
– Тише! Я никому не позволяю повышать голос в моей конторе, – сказал стряпчий. – Что касается этого дела, то вы, кажется, толковый молодой джентльмен, – сообразите же сами, что мне известно о вас. Вы отвергнутый сын, ваше семейство платит деньги, чтобы отделаться от вас. Что вы сделали? Я не знаю. Но разве вы не видите, как глупо было бы с моей стороны рисковать своей деловой репутацией, полагаясь на слово джентльмена, о котором я знаю ровно столько и ничего более? Это очень неприятное объяснение. Зачем длить его? Напишите домой, пусть мне дадут другие инструкции, и я сделаю по-вашему. Но не иначе.
– Мне очень желательно иметь триста фунтов в год, – сказал Кэртью, – но я не могу выполнить ваше требование. Больше я не буду иметь удовольствия вас видеть.
– Делайте как хотите, – сказал стряпчий. – Если вы не явитесь сюда в следующую четверть, выдача прекратится. Но я предупреждаю вас, и делаю это предупреждение с дружеским намерением. Спустя три месяца вы явитесь сюда с просьбой, и мне останется только указать вам на дверь.
– Доброго вечера, – сказал Норрис.
– Вам тоже, мистер Кэртью, – сказал стряпчий и позвонил клерку.
Так случилось, что в течение остальных хлопотливых дней, проведенных в Сиднее, Норрис не видался со своим легальным советником, а когда он уже был в море и земля исчезла из виду, Гадден принес ему сиднейскую газету, над которой дремал в тени кухни, и показал объявление:
«Мистера Норриса Кэртью настоятельно просят зайти безотлагательно в контору мистера – где его ожидает важное известие».
– Ему придется подождать еще полгода, – сказал Норрис довольно беспечным тоном, хотя чувствовал приступ сильного любопытства.