Я ведь все это время старалась быть сильной, играла роль хладнокровного человека. Каждый день носила маску, которая улыбалась от уха до уха. И словно я поверила в роль, которую играла, вжилась в нее. До сегодняшнего дня я даже и не помнила, когда я в последний раз подходила к зеркалу. И вот, я стою сегодня у зеркала и понимаю, что там другой человек, не тот, кем я была эти месяцы. Чужой, потерянный, без ориентиров в жизни, бледный, худой, с пустым взглядом, да и глаз-то у него словно вовсе не было: на осунувшемся лице – только впадины с черной бездной. На фоне вот этой яркой кружки это бесполое существо словно и не проглядывалось: имелись лишь неточные контуры, силуэт был размытым, словно облако на старых фотографиях, которые показывал твой Эрик».
Катя вернулась домой рано, так как две последние пары в институте отменили. Преподаватель уехал в очередную командировку. И сразу же ее посетили мысли заботливой хозяйки и любящей подруги – «Успею приготовить ужин к приходу мамы и затем съезжу за Эриком в лабораторию». Дождь продолжал набирать обороты, приближаясь к статусу водопада. Входная дверь в квартиру не была закрыта на ключ, а была плотно прикрыта. Прокручивая в голове свой выход из квартиры, Катя пыталась поймать момент, в котором вставляет ключ в замочную скважину и делает им два оборота. Во всей квартире был включен свет, хотя сквозь окна еще пробивались лучи осеннего солнца. На робко произнесенный вопрос «кто дома?» ответа не последовало. Были слышны только перестуки капель дождя по окну и раскаты грома после вспышек молний где-то в центральной части города. Проходя мимо кухни, Катя заметила расставленные на столе приборы, для нее, Эрика, мамы и папы. Аромат запеченной в духовке курочки летал по всей кухне, имея все шансы проникнуть во все оставшиеся комнаты. На середине стола стояла огромная овощная нарезка, пестрящая красными, желтыми и зелеными цветами. Искушение начинать трапезу, не дожидаясь, пока вся семья соберется за столом, всегда преследовало Катю. Так и сейчас, сглотнув слюну и погладив внезапно зажурчавший животик, она прошла в большую комнату. Занавески повторяли движения ветра, который прорывался в комнату сквозь приоткрытое окно. Они, словно темно-синие волны океана, то вздымались, то опускались вдоль всего подоконника.
В кресле возле окна, в самом углу, сидела Анастасия Валерьевна, накрытая пледом. Держа обеими руками любимую кружку Маши, она, склонив голову, смотрела в окно, не замечая, что в комнате появилась ее старшая – а теперь уже единственная – дочь. После очередной попытки окликнуть маму Катя придвинула другое кресло ближе к ней и тихонечко села, стараясь не издавать лишнего шума.
– Знаешь, – промолвила Анастасия Валерьевна, не отводя взгляда от окна, – сегодня ко мне приходила во сне Машенька. Она была в том самом синем платье с пышной юбочкой в гармошку и подпоясана белым кожаным ремешком. Это было ее любимое платье. Ты же помнишь его? – Она не оборачивалась и не ждала ответа. – Она была чем-то встревожена, обнимала меня и плакала. Она целый день была со мной, держала меня за руку. Вот только недавно пропала куда-то – наверное, устала ходить со мной: то на работу, то в церковь. Перед уходом она попросила меня приготовить ваше любимой блюдо: запеченную курочку. Она сказала, что она и ты истосковались по этому вкусу, по семейным посиделкам. Скоро она вернется. А вместе дождемся папу и сядем за стол.
Брызги от капель дождя долетали до занавески, со скоростью ветра проходили сквозь ее мелкую сетку и распылялись по комнате, словно превращаясь в паровое облако. Но, в отличие от пара, холодное облако оседало на пол.
– Мамуль, ты сегодня ходила в церковь? Во сколько ты там была? – Катино переживание за маму превысило разумное терпение, с которым она внимательно вслушивалась в каждое сказанное ею слово. Она никогда не видела ее такой, никогда не слышала от нее таких речей, и никогда голос ее не имел такого холодного тона. В голове Кати промелькнули картинки из просмотренных фильмов ужасов: вот один из персонажей под покровом темной ночи, стоя под проливным дождем лишь в одной белой сорочке, бросается с крыши здания…
– Ваша бабушка говорила мне, что душа умершего человека через три дня после смерти покидает мир живых навсегда и больше никогда не возвращается на землю. Она больше не приходит даже к тем, кто ее любил, и к тем, кого любила она. Душа человека, говорила она, только временно посетила этот мир в человеческом обличии. Жизнь на земле для нее – словно выпускной экзамен перед Небесным судом. И необходимо сдать этот экзамен, прежде чем ей откроется дорога в Вечную жизнь. Мама словно оставила мне инструкцию, как мне нужно вести себя после ее смерти. Самое главное, настаивала она, необходимо всегда поддерживать душу молитвами, любовью, теплыми воспоминаниями. Чем сильнее ее любят здесь, тем счастливее ей живется там.
Яркая вспышка молнии смогла пробиться сквозь свет в комнате, на миг нанеся на стену сине-фиолетовый орнамент. Следом за вспышкой подошли раскаты грома, завершая световое представление. Но в этой комнате никто не обратил внимание на это шоу. Катя не отводила взгляд от мамы, пытаясь поймать ее взгляд. Но – безуспешно.
– Мама, ты слышишь меня? – Катя придвинула свое кресло вплотную к ней, склонилась и приложилась к ее закрытым пледом ногам. – Мамочка, что с тобой?
– Машенька-то вернулась к нам. Ей не понравилось там. Представляешь? – Анастасия Валерьевна заплутала пальцами в волосах Кати. – А я думаю, что она и не уходила от нас, мы просто не замечали ее. Вот моя мама точно покинула эту землю, теперь она на небесах, ко мне она не приходила. Я сделала всё так, как она просила меня. А то, что батюшка Кирилл взял у нас деньги и не провел панихиду по Машеньке за упокой ее души, это очень хорошо. Машенька теперь будет всегда с нами. Надеюсь, ты не закрыла входную дверь на замок? – Анастасия Валерьевна перевела свой совершенно холодный взгляд на старшую дочь. Но взгляд ее проходил сквозь Катю, не чувствуя преграды. – Машенька выбежала без ключей.
– Не переживай, мама, я оставила дверь открытой. Поскорей бы вернулась она.
– А знаешь, ведь это замечательно! – За все это время Анастасия Валерьевна впервые изменила свое положение. Она бросила взгляд на потолок, а на лице растеклась мечтательная улыбка. – Моей любви на нее хватит до самой моей смерти. А когда я уйду, ты будешь поддерживать ее своей любовью, как старшая сестра. А когда уйдешь ты, уйдет и она. Частички ее души живут внутри меня и тебя. Живы мы – жива и она. И нам больше никто не нужен, больше никаких посредников. Всё так, как должно быть! – Она прижала Машенькину кружку к груди, а по комнате пронесся звук продолжительного вздоха.
– Мамочка, я пойду посмотрю сестру в подъезде, – Катя, услышав шум замочной скважины входной двери, освободила голову из объятий мамы и буквально выбежала из комнаты.
Она подбежала к входной двери, открыла ее ключом и толкнула. По этажу пронесся слабоуловимый шипящий звук «тщ», который издала Катя, прижимая указательный палец к губам.
– Папа, только ничего не спрашивай. Просто сделай так, как я попрошу тебя сейчас. – Катя вышла в подъезд навстречу отцу, бесшумно прикрыв за собой дверь квартиры. – Пройди в комнату, сядь напротив мамы, соглашайся со всем, что она говорит. Мне нужно забрать Эрика. Мы съездим с ним в церковь, где была сегодня мама, выясним, что она делала. До нашего приезда не отходи от нее.
– Дочь, что с мамой?
– У мамы кончились силы… – Едва сдерживая слезы, Катя еще раз приложилась указательным пальцем к губам, издала шипящий звук «тщ» и, неслышно открыв дверь, впустила отца. Тот, не раздеваясь, прошел в комнату. Катя, молнией накинув на себя плащ, выбежала из квартиры, позабыв о зонте.
Дождевая вода, хлынувшая за шиворот, словно холодный душ, вернула Катю из кошмарного августа в настоящую позднюю осень, где она смогла обрести покой и смирение с фактом смерти сестры. Сила дождя достигла своего апогея, заставляя небеса злиться раскатами грома еще больше.
– У Анастасии Валерьевны все нормально? – выкрикнула соседка с первого этажа через открытое на кухне окно.
– Здравствуйте, Нина Александровна! – Катя в три больших шага оказалась под козырьком подъезда. – Не одолжите зонтик? Забыла дома.
– Ну так что же с мамой твоей? – в этот раз требовательно спросила соседка, после того как ненадолго скрылась в темной кухне. Подавая зонт Кате, она наполовину высунула свое громоздкое тело. – Сегодня она как-то странно вела себя. Очень напугала меня. Я хотела уж вызвать скорую.
– С мамой всё в порядке. Она дома, очень устала сегодня на работе. Она уже спит. И что же не так должно быть с ней? – Словно не понимая, о чем идет речь, Катя решила выяснить, как складывался у мамы день.
– Я копошилась на кухне, стряпала пироги, – пенсионерка начала свое повествование в стиле бабушки. – От жара духовки стало очень душно. Я открыла окно нараспашку. Подняла занавеску, чтобы подложить тряпочку. Иначе дождевая вода, прокатившись по подоконнику, зальет мне весь пол. И вижу: стоит твоя мама напротив окна, без зонта, с открытой головой – под дождем. Она уперлась взглядом куда-то под ноги и с кем-то разговаривала. Вначале я подумала, что там – собака. Ведь из-за этой калитки ничего не видно, – рукой показала она на ограждение возле дороги. – Я ей кричу: «Настя, с кем ты там разговариваешь? Быстрее забегай в подъезд, иначе промокнешь!» Она – ноль внимания. И продолжает с кем-то говорить. Потом она и вовсе присела. Мне было видно только голову. Она что-то бубнила, но я не разобрала. Как раз стало громыхать. Я решила посмотреть через окно в зале, – она кивнула головой в сторону соседнего окна, – там мне всё видно через сломанную оградку… кому она только помешала?.. – соседка ругнулась в адрес незримых вандалов.
– А когда это было? – спросила Катя, не отводя взгляда от жестикуляции пенсионерки.
– Около трех часов… Так вот, я выглянула в окно – и чуть не вывалилась! – Нина Александровна еще больше высунулась из своего окна. – Руки у твоей мамы были вытянуты вперед, вот так, – пенсионерка выставила обе руки перед собой, словно вешала белье на невидимую веревку для сушки. – Она мотала головой вверх-вниз и говорила что-то.
– Может, там собака была, а вы не заметили?
– Какая собака, ты что! Я ее видела так же хорошо, как сейчас вижу тебя. Это было больше похоже на то… соседка замолчала, пытаясь представить, на что это может походить и продолжила, – что она держала за плечики ребенка. С ней точно никого рядом не было.
Дом резко озарился сине-фиолетовым светом, вслед за этим подкатили громкие раскаты грома. Двор залился звонкой сигнализацией машин, которая была активирована громом. Тело соседки, словно ударной волной, закинуло обратно в квартиру. Из окна, словно из солдатского окопа, осторожно выглядывала ее голова.
Воспользовавшись ступором соседки, Катя расправила красный зонтик и быстрыми шагами направилась в сторону парковки. Осенние листья, облюбовав ее «Аудюху», дружно приземлились на нее. А те, что не смогли противостоять ударам капель дождя, расстелились ковром на асфальте.
* * *
– Я уже тут. Заканчивай быстрее и выходи на парковку. Эрик, послушай, если бы это не было так важно, я бы не отрывала тебя от работы. И в ресторан заедем завтра за фотографиями. – Катя нервно отбросила телефон на пассажирское сиденье так, что тот отскочил и завалился между дверью и сиденьем. Дворники уже долгое время перекидывали между собой желтый кленовый листок, который упорно хотел оставаться на лобовом стекле и наблюдать в качестве стороннего зрителя.
– Вам нужен Владимир Михайлович, он – настоятель нашей церкви. Ой, извините: батюшка Кирилл. К нему нужно обращаться только так, – ответила женщина в книжной лавке.
Возле прилавка стоял высокий мужчина с седой бородой, одетый в черную рясу. На груди, поверх рясы, свисал массивный золотой крест. Мужчина показывал сгорбленной старушке иконы, которые плотными рядами лежали на прилавке. Старушка дрожащей рукой останавливалась на той или другой иконе, шевеля губами, которые едва замечались за глубокими старческими морщинами, полностью покрывающими собой ее нос и глаза. Ее слов, состоящих, казалось, только из шипящих звуков, было совсем не разобрать. Как только ее рука останавливалась на какой-либо иконе, по помещению незамедлительно пролетали четкие, заученные фразы бородатого мужчины: «восемь тысяч», «пятнадцать тысяч».
Заметив Эрика и Катю, мужчина в рясе указательным пальцем дал им понять, что они не должны приближаться, им нужно подождать его у входа. Он, словно менеджер в магазине картин, с легкостью жонглировал иконами перед старушкой, то приближая, то отдаляя их от ее закрытых морщинами глаз. У Эрика с Катей, стоявших в отдалении, зарябило в глазах от скорости пересменки икон. Всё это время они заворожено наблюдали за руками мужчины в рясе, словно это были руки фокусника, а они присутствовали на цирковом представлении.
Мелькание калейдоскопа закончилось. В руках мужчина в рясе держал большую икону, которая вобрала в себя все краски предыдущих картинок. Руки старушки перестали дрожать. Она, словно завороженная, погрузилась в икону целиком, витая среди гирлянд цветков написанных вокруг прекрасной Божьей Матери, держащей в руках младенца. Голова прихожанки задвигалась, только когда мужчина в рясе перенес икону с правой руки в левую. Она вернулась в реальность, и дрожь схватила ее руки с еще большей силой. Словно под большим грузом, старушка направила свою костлявую руку на икону, и четкие, заученные фразы не заставили себя ждать, раскатами проносясь по комнате: «шестьдесят… пять… тысяч».
Старушка еще больше сгорбилась, уронив свою голову над своим худым тканевым пакетом синего цвета, которому передавалась дрожь от ее рук. Мужчина с иконой в руках внимательно наблюдал за тем, как старушка погрузила свою руку в пакет и что-то долго искала внутри. Она периодически разгибалась, ненадолго опиралась на свою палочку и, отдохнув, снова погружала руку в пакет, продолжая поиски. Старушка, словно в замедленной киносъемке, бережно вытащила бумажный сверток, перевязанный красной лентой, и протянула его мужчине в рясе. Тот взял свободной рукой сверток, небрежно развернул его. По залу пронеслась фраза: «Здесь всего пять тысяч». Было не разобрать, что ответила старушка. Но после пролетевшей по залу очередной фразы: «Найдите еще шестьдесят тысяч на пожертвование церкви, и мы вам вручим эту икону» – стало понятно, что она говорила ему, что у нее больше ничего нет.
Потеряв всякий интерес к старушке, мужчина в рясе подозвал женщину в белом платке на голове. Он что-то прошептал ей на ухо, жестикулируя рукой, в которой держал сверток. Затем передал ей икону, вложил в руки старушки ее сверток и направился к Эрику и Кате.
– Владимир Михайлович, к вам сегодня приходила моя мама? – Катя сделала шаг навстречу мужчине в рясе, забыв поприветствовать его, поскольку всё свое внимание переключила на причину приезда.
– Прошу обращаться ко мне батюшка Кирилл, – мужчина демонстративно закатил глаза, ощупывая правой рукой крест на груди.
– Извините. Батюшка Кирилл, расскажите, пожалуйста, о посещении моей мамой вашей церкви сегодня?
– Церковь вам не больница для душевнобольных, – нарочито подчеркнул Кирилл. – Здесь мы спасаем ваши грешные души, помогаем им устроиться на небесах, в Царстве Божием. А ваша мама пришла и заявила, что она привела к нам дочку еще раз. Якобы в первый раз мы указали ей неверный путь. Несла бред о том, что она заблудилась на земле и вернулась к ней.
– То есть, как это она привела мою сестру? Она погибла в августе. Вы же сами проводили ритуал по ней, – Катя отступила назад, словно воспоминание о потере сестры резко обрело физическую форму и упало сейчас на ее плечи. Эрик успел схватить ее за талию и прижал к себе.
– Она стояла, как вы сейчас стоите передо мной, и правой рукой прижимала кого-то к себе. Но рядом с ней никого не было, была пустота между нею и ее рукой, – Кирилл отвел в сторону правую руку. – Она все время поглядывала в эту самую пустоту, словно с кем-то обменивалась взглядами.
– Она что-то говорила мне про панихиду. – Катя провела ладошками по лицу: события прошлого накатывались как снежный ком, готовый разорвать ее изнутри. – Она сказала, что вы не провели заказанную панихиду, это так?
– Катерина, у нас такое случается: записки теряются. Смотри, сколько прихожан! – батюшка обвел рукой помещение за ее спиной, задев Катино плечо черным свисающим рукавом. За его движением проследил только Эрик, который периодически останавливал взгляд то на Кате, то на батюшке, то на входивших в церковь людей. – После смерти душа покидает этот грешный мир и предстает перед Господом нашим, независимо от того, была панихида или нет. Закажите ее еще раз. Я лично сам проконтролирую исполнение панихиды по душе вашей сестры.
– Но бабушка и мама учили меня, что панихида – это прошение к Господу о прощении грехов усопшего. Без нее душа просто не найдет покоя. Она будет скитаться, непрощенная. Я в это верю, как и моя мама. – Катя буквально повисла на Эрике, словно уже не могла удержать собственного веса.
– Всё правильно, в это надо верить. Бог милосерден! – С этими словами Кирилл поднял глаза ввысь и в очередной раз ощупал свой крест.
– Поскольку выяснилось, что панихиды не было, вы ее проведете? – Катя, вытерев слезы с щек, уверенно встала перед Кириллом, поймав его взгляд.
– Я предлагал Анастасии Валерьевне провести панихиду, но она отказалась заказывать ее и строго-настрого запретила мне проводить ее. Она крикнула «Она останется с нами!» и потом ушла, держа кого-то за руку, – батюшка махнул рукой в сторону двери, а на его лице проступила саркастическая улыбка.
– Я, как старшая сестра, даю вам разрешение провести ее!
– Заплатите и оставьте вот в том окне записку с именем, – Кирилл показал на лавку, где принимали заказы на церковные службы.
– Мы же заплатили за нее, зачем еще платить?! – возмутился Эрик, заметив, что Катя недовольна, но слова не могут вырваться из ее уст.
– Это был другой заказ, вам нужно будет заплатить. – Кирилл теперь вовсе не убирал правую руку с креста, ощупывал его, словно проверяя, на месте он или нет. Сначала он холодно и невозмутимо посмотрел на Катю, потом – на Эрика. – Всё, мне пора на службу, – не попрощавшись, Кирилл обошел молодых и размашистой походкой двинулся к расписанной стене в большом зале.
За это время старушка, пытавшаяся приобрести понравившуюся ей икону Божьей Матери, смогла все-таки добраться до выхода. Теперь она ждала у двери, пока кто-то войдет или выйдет, поскольку не могла сдвинуть с места эту высокую тяжелую дверь в металлическом обрамлении.
Старушка дождалась своего часа. Через приоткрывшуюся дверь, как из прожектора, проник яркий свет с улицы, и в церковь вошла парочка. Она юркнула в дверной проем, словно мышка, никого не задевая своим миниатюрным, серым, исхудалым и сгорбленным телом. Яркий уличный свет обнял ее, стерев точность ее контуров, которые всё более растворялись на фоне света при каждом ее следующем шаге. Вот старушка полностью растворилась в уличном свете, и дверь закрылась, а глаза еще долго привыкали к тусклому освещению церковного помещения.
Катя и Эрик, словно желая досмотреть приключения старушки в церкви, которая сразу обратила на себя их внимание, заворожено стояли. Захлопнувшаяся дверь для них была щелчком психиатра, который выводит пациента из состояния гипноза. Переглянувшись, Эрик и Катя тот час оказались в дверном проеме, где их также поглотил уличный свет.
Территория церкви была оазисом на фоне погружающегося в темноту города. В вечернее время яркий искусственный свет, отражающийся от золотых куполов, ослеплял посетителей, стоявших лицом к храму.
– Кстати, у нашего бизнес-центра инновационных технологий конюшня намного скромнее, чем эта, – Эрик показал рукой в сторону автопарковки, возле которой сияла надпись крупными буквами: «Только для церковнослужителей / For clergy only». Катя осталась равнодушной к комментарию Эрика. Ее взгляд был устремлен вдаль, а шаг ускорился. Уставшим голосом она лишь выдавила из себя: «Сядь за руль, я не могу».
Эрик хотел выяснить у Кати, что случилось, почему сложился такой странный диалог с Владимиром Михайловичем в церкви, но каждый раз, поворачивая к ней голову и оценивая ее состояние, Эрик запрещал себе задавать какие-либо вопросы и он снова возвращал свой взгляд на полосу дороги, освещенную фарами «Аудюхи». Катя уставилась в окно, обтирая лбом запотевшее стекло. Кабину наполняли звук ревущего мотора, шум шин и бесконечные удары дождевых капель о лобовое стекло. Любопытство кленового листа исчерпало себя: лист решил ослабить свою хватку и отдаться судьбе. Отпрыгнув от дворника, он растворился где-то в темноте города…
Подходя к подъезду, Катя внимательно всматривалась в темные окна соседки, гадая, не спряталась ли она за своими желтыми занавесками. Наконец, услышав слова Эрика «милая, ты промокнешь», она быстрыми шагами прошла в открытую им железную дверь. Только в лифте она практически пересказала ему то же, о чем предупреждала отца перед своим уходом: «Эрик, не задавай вопросов, просто слушай и наблюдай. Потом всё объясню. Это важно».
Только Катя вставила ключ дверь, она тут же приоткрылась и в образовавшемся проеме появилась голова папы, который все это время стоял возле окна и не отводил взгляда с подъезда.
– Потише, пожалуйста, – шепотом произнес Сергей Павлович. – Она недавно уснула. Всё ждала Машу и тебя. Никогда не видел ее такой. – Отец Кати был настолько встревожен, что до сих пор вышагивал по квартире в осеннем пальто и шарфе, повязанном вокруг шеи. – Может, скорую вызвать?
– Пап, куда, по-твоему, она увезет ее? – Катя попыталась изобразить на лице саркастическую улыбку, но взяло свое ее уставшее состояние. И все-таки, словно наказывая своего отца за предложение вызвать врачей, она добавила: – Тебе не жарко в пальто по дому ходить? – Потом снова обратила свое внимание на маму: – Она не вставала, что ли? – шепотом спросила Катя, поскольку Анастасия Валерьевна все так же сидела в углу комнаты, накрытая пледом и обращенная лицом к окну, а кружка была по-прежнему прижата обеими руками к груди. В комнату доносился лишь ослабевающий перестук капель дождя. – Она дышит?! – вдруг воскликнула Катя, перекинув испуганный взгляд с матери на отца.
– Что такое говоришь, Катя?! Дышит, конечно! – Отец подошел к ней сзади, уже без пальто и шарфа. – Она все время шептала что-то, будто молитву. По-моему, она меня даже не заметила, когда обернулась в мою сторону и шепотом спросила: «Машенька, это ты?» Молодец, Эрик, что приехал, она ждала тебя, даже приборы на столе поставила для нас всех.
– Она не ждала Эрика. Если бы она ждала нас всех то было бы пять приборов, – Катя с укором посмотрела на отца. – Пойдемте на кухню, не будем мешать ей, – Катя развернулась и стала торопить отца на выход из комнаты; Эрик, стоявший, прислонившийся к косяку межкомнатной двери, последовал за ними на кухню. – Папа, ты так ничего и не понял?
– Катюш, мы с тобой уже говорили об этом, мы ожидали этого. Мы знали, что когда-нибудь наша мама перестанет быть сильной. И этот момент настал. Теперь моя очередь быть сильным – для нее, для тебя. Поэтому не буду потакать ее видениям. Нам необходимо оставаться в реальности, быть для нее маяком. Знаешь, что самое важное для летчиков, для космонавтов? – Сергей Павлович сел на место за столом, насиженное годами. Попросил присесть Эрика, который до сих пор исполнял указание Кати молчать и не вмешиваться.
– Знаю, знаю: не терять ориентира, – без эмоций ответила Катя и села напротив отца.
– Отчасти. Земля, Солнце, Луна видны каждому из нас. Казалось бы, лети прямо на них – и ты обязательно долетишь. Когда летишь на высокой скорости в бесконечном пространстве, тебе кажется, что ничего не происходит. Твои глаза начинают цепляться за всё вокруг, лишь бы доказать тебе, что ты всё еще существуешь, что ты движешься к своей цели. Там, далеко в космосе, глаза ошибаются, там – сплошная иллюзия. То, что кажется близким, на самом деле бесконечно далеко; то, что кажется материальным, на самом деле нельзя потрогать, ощутить. И в этом мире иллюзий нам остается перестать доверять своим глазам. Чтобы оставаться в реальности, ты полностью полагаешься на точные приборы, на твою опытную команду, на всех тех, кто окружает тебя. В данный момент для мамы мы должны быть этими самыми приборами, этой самой командой; не поддаваясь ее иллюзиям, мы должны быть ориентиром для нее.
Никто из сидящих за столом не решался начать ужин. Печеная курочка так и томилась в собственном соку в духовке, растрачивая свой жар. Дождь прекратил тарабанить по окнам и ушел темным пятном в небе куда-то далеко, уводя с собой грозу. И только звуки редких капель, падающих на отлив кухонного окна, производили шум в квартире Бушуевых. Сергей Павлович не убирал взгляда со своей старшей дочери. Катя, опустив голову, мяла салфетку, пытаясь придать ей хоть какую-то форму. Только Эрик, как филин, крутил головой.
– Откуда у вас это здесь? – Эрик прервал молчание, указав рукой на стол возле окна, на котором лежали несколько цветных картонных коробок. Не дождавшись ответа, он подошел к столу и начал распаковывать одну из них. – Они новые, что ли? – Эрик поднял товарный чек, лежавший рядом с коробками.
– Эти пленки я купила сегодня для тебя, – раздался голос Анастасии Валерьевны, которая плавно, словно корабль, направлялась к ним. – Продавец мне посоветовал именно эти пленки. Они подойдут для твоего фотоаппарата? – обратилась она к Эрику, схватившись обеими руками за спинку стула, на котором сидела Катя.
– Это покупаю такую же пленку. Это вы мне купили?
– Эрик, я хочу, чтобы на эту пленку ты фотографировал нашу семью. Всех нас: меня, нашего папу, Катеньку и Машеньку. Ты сможешь это сделать?
– Конечно, сможет! – воскликнула Катя, не давая Эрику опомниться. – Прямо сейчас и начнет он фотографировать, когда вот вместе будем ужинать. Хорошо, Эрик? – Катя бросила на него командирский взгляд.
– Эрик, я уверена, твой фотоаппарат сможет поймать изображение мой младшей дочки. – Мама Кати, всхлипнув, спрятала ладонями лицо. – Я помню твои фотографии с призраками. Умоляю тебя, сделай мне фотографию с Машенькой.
– Я постараюсь, Анастасия Валерьевна. Давайте я заряжу эту плену в фотоаппарат и сей же час начну фотографировать.
– Нет, не сейчас. Только когда Машенька будет с нами. Ее сейчас здесь нет. Я тебе скажу, когда она появится. – Анастасия Валерьевна бросила свой взгляд сначала на мужа, потом – на дочку. Только тут заметили Катя с отцом, как она постарела. Катя вспомнила дряхлую седую прихожанку, которая так и ушла без желанной иконы.
– Настена, тебе положить курочку? – обратился к жене Сергей Павлович. – Только грудку и картошки побольше, как ты любишь?
– Да, всё так. Ой, я же совсем забыла. Дырявая моя голова. Машенька же сказала, что сегодня останется у бабушки. Так что можно приступить к ужину. Всем приятного аппетита! – Анастасия Валерьевна уверенно воткнула вилку в поднос с овощами и выудила оттуда кусочек нарезанного огурца. Присутствующие последовали ее примеру и приступили к трапезе. – Катя, Маша попросила тебя забрать ее на неделе от бабушки и привезти домой.
– Хорошо, мама. Вместе с Эриком съездим. Так же милый? – посмотрела она на Эрика с таким взглядом, которому невозможно воспротивиться.
– Конечно!
* * *
Дождь окончательно отступил от города, забрав с собой сильный ветер, гром с молнией и серые тучи. Дождевая вода тонкими струйками продолжала стекать по асфальту, по настилу из осенних листьев, словно следуя за своим родителем, дождем, старательно создавая маленькие ручейки по всему городу. Они как паутиной окутали собой весь город и его окрестности, чтобы потом слиться воедино с могучей горной рекой. Ручейки наполняя ее, делились с ней своей силой. Мощь реки Белой росла, осушая дождевые притоки на земле, как ненасытное дитя истощает грудь матери. Сила, скорость, характер и глубина горной реки существенно росли, заставляя поверить ее в то, что заложенные веками традиции можно менять, можно не считаться с ними. Берега перестали быть ориентирами для нее, они не могли удержать реку, ослепленную своими иллюзиями. Она накрыла собой всё, что было возможно, она переродилась в гигантское озеро, затопив все окрестности и осуществив свою мечту. И только древнее русло, словно мудрец, молча направляло нижние потоки реки к единственному правильному ориентиру – к большому озеру, с которым река сливается воедино вот уже не одно столетие. С чувством вожака, не замутненного рассудком, русло уводило за собой все больше и больше воды, напоминая о заложенных природой характере, скорости и направлении. Берега вскоре вынырнули из толщи воды и возвысились над рекой Белой, обретя свою историческую функцию – напоминать реке о ее пределах, о ее назначении. Иллюзорное озеро, созданное водой, отошедшей слишком далеко от русла, иссохло, исчезло, словно его никогда и не было, оставив после себя лишь разрушения.
Окна соседних жилых домов двигались в такт басовым динамикам. Старые, слабо укрепленные окна дребезжали, рискуя вот-вот выйти из своих оков и пасть стеклянным дождем вниз. Посетители сквера Площади трех генералов пускались в пляс, громко подпевая доносящимся песням современных исполнителей. За живыми изгородями сквера, усаженными по всему периметру, было непонятно, откуда доносится звук, кто устраивает это веселье. Чтобы удовлетворить свое любопытство, некоторые посетители максимально близко, насколько позволял высокий забор, подходили к зданию банка «Сфера» и внимательно прислушивались. Большинство же из них, поддавшись эйфории, отплясывало странные танцы, словно это был языческий обряд в честь божества, который был не в силах прекратить затянувшийся дождь. Те, кто отыскал источник праздника, сидели на скамейках возле изгороди и любовались пробивающимися сквозь ветки разноцветными лучами света.
Из трех улиц, опоясывающих Площадь трех генералов, только на одной отсутствовала жуткая километровая автомобильная пробка. Всем автомобилям, водители которых не имели при себе особого пригласительного билета на торжество, приходилось ехать в объезд. Вежливые полицейские в парадном костюме загородили своими спецмашинами проезд по улице с обеих сторон и указывали жезлом направление, которому должны следовать все неприглашенные лица. Не получив ответа на свои вопросы «Зачем перекрыли дорогу?», «Какое вы имеете право не пускать?» или «Что вы празднуете?», граждане отходили в сторону, придумывая в головах свои маршруты объездов. А потом ни с чем скрывались в темных переулках города.