Судя по всему, на подобный вопрос ему приходилось отвечать уже десятки раз.
– Разве по нам не видно, что мы здоровы? – вызывающим тоном спросила Марта.
– Дайте, пожалуйста, руку, – настаивал человек в комбинезоне.
Обращение его прозвучало подчеркнуто вежливо, однако интонация говорила о едва сдерживаемой агрессии.
– Марта, наплюй. Дай ему руку, – вмешался я. – Так мы быстрей закончим и поедем дальше.
– Откуда вы едете? – поинтересовался у меня крепкий темнокожий парень в военной форме.
Телосложения он хоть и был крепкого, но ростом определенно не вышел. Стоя передо мной в задиристой позе коротышки, он придавал своей физиономии суровое выражение, но оттого, что ему приходилось высоко задирать голову, чтобы заглянуть мне в лицо, выглядело это до смешного нелепо. Сержанта Рида нигде не было видно.
– Мы ездили навестить родственников, – ляпнул я первое, что пришло на ум, а вспомнив вчерашнюю ложь про отдаленную сельскую ферму, прибавил: – На ферму Уинстон.
– Это ваша машина?
– Нет, нам дал ее родственник. На нашей пробило колесо, пришлось оставить ее у них.
– Как его имя? – заносчиво осведомился коротышка.
– Почему вы меня допрашиваете?
Его напористое любопытство приводило меня во все большее раздражение.
– Отвечайте на вопрос! – гаркнул он.
– Я не стану ничего отвечать! Если мы за что-то задержаны, мне придется звонить своему адвокату!
– Его зовут Барри Уинстон, – вклинившись в наш бурный диалог, безучастно произнесла Марта.
Вперив в меня тяжелый взгляд, коротышка принялся раздувать свои широкие негритянские ноздри и явно размышлял, стоит ли меня задержать, но тут подошел медик. Он уже взял кровь у Марты, после чего сразу провел анализ, смешав ее в стеклянной пробирке с какой-то бледно-желтой жидкостью.
– Она чиста, – сказал он. Посветив фонарем в глаза, медик обратился ко мне: – Вы контактировали с кем-либо из зараженных?
– А как я должен понять, что кто-то заражен? – Я заводился все сильнее, поэтому говорил с ним грубым, неприязненным тоном. – Мы смотрели вчера новости, но ни слова не услышали о том, как их определить. Может, вы скажете, какие у них симптомы?
Как я и предполагал, он не ответил. Уколов мне палец, оранжевый комбинезон взял у меня порцию крови и резво провел точно такой же анализ. Покончив со всеми манипуляциями, он повернулся к прожигающему меня враждебным взглядом военному.
– Здесь чисто. Давай к следующим, Тернер.
Когда от нас наконец отстали, мы вновь сели в машину и со скоростью еле ползущей улитки поехали дальше. Пробки на дорогах достигали просто чудовищных масштабов, всюду происходили аварии и стычки. В дополнение ко всему, нашу машину останавливали на каждом блокпосту, задавая одни и те же тупые вопросы, но не отвечая, если о чем-то спрашивали мы. А самое скверное заключалось в том, что наши телефоны полностью разрядились, поэтому мы не могли ни звонить, ни пользоваться интернетом.
Выезжая из леса, я успел сделать короткий звонок Робу, но с тех пор прошел уже не один час. Радио в развалюхе отсутствовало, так что и новостей мы не знали. От нетерпения, от переживаний за Терри, от поведения военных и медиков я был на пределе и буквально чувствовал, что вот-вот лопну от злости. Марта чувствовала себя примерно так же.
Я силился не орать матом всякий раз, как мы застревали где-нибудь посреди трассы или на очередном блокпосту, но сдерживать эмоциональное напряжение удавалось не всегда. Она молчала и, казалось, не обращала на мои яростные вопли никакого внимания, однако по тому, каким вымученным становился ее взгляд, я догадывался – в восторг они ее не приводят. После каждой подобной вспышки я перед ней извинялся, но в ответ она лишь безмолвно кивала. Мы почти не разговаривали.
Единственным плюсом во всем происходящем было то, что еще на первом блокпосту нам выдали медицинскую справку о прохождении унизительной процедуры с забором крови. С ней мы беспрепятственно проезжали все следующие кордоны, не проходя повторного анализа. На дорогу вместо трех часов мы потратили все семь. Уставшие, злые и дико голодные к дому Роба мы добрались лишь к четырем часам вечера.
Глава 24
В пять часов мы с Робом стояли на террасе перед его домом. Я рассказывал ему об обитавшем в лесу свихнувшемся старике и обо всем, что успел увидеть на дорогах, пока продирался сюда. Слушая, он в задумчивости молчал, лишь изредка почесывал затылок и с рассеянным видом сморкался в платок.
За время моего отсутствия город наполовину опустел – в нем остались исключительно те, кто не желал покидать свои дома. Ночью здесь произошли ожесточенные уличные столкновения, полиция не справлялась, подкрепления ждать было неоткуда, а потому Роб попал домой только к пяти утра. По словам Айлин, рубашка на нем была разодрана, из разбитой губы сочилась кровь. Аналогичная ситуация происходила повсюду в нашем округе и не только в нем.
– Что думаешь, Роб? – спросил я, затушив уже вторую выкуренную за десять минут сигарету.
За прошедший час мы решили, что если и будем уезжать, то все вместе. В сущности, это решение подразумевалось как бы само собой, так что подробно мы его даже не обсуждали. И он, и я понимали, что держаться сообща будет проще и безопаснее, но сейчас я хотел в точности знать, что он планирует делать – куда-то уезжать или оставаться тут, охраняя дом каждую ночь.
И если уезжать, то куда? С момента первого случая прошло больше месяца и сложно определить, как далеко эти твари разбрелись. Можно двинуть подальше на юг или на север страны в надежде, что военные их всех перестреляют и это быстро закончится, но с другой стороны, представить, как брошу здесь все и уеду, у меня по-прежнему не вполне получалось.
– Да хер его знает, – глядя вдаль прищуренным взглядом, выругался Роб. – Ясно, что нужно уезжать. В городе почти никого не осталось и глупо рассчитывать, что мы сможем переждать в подвале, пока все не закончится.
– Военные отправляют всех на север. По пути я слышал, что там строят лагерь для беженцев. Может, стоит поехать туда?
– У нас и выбора-то нет, – сплюнув на землю, зло прошипел он. – Пока они не трогают тех, кто не желает уезжать, потому что разбираются с хаосом на дорогах, но как только всех согласных перевезут, начнут силой увозить остальных.
– Вчера я подумал о Джесс. Она живет за карантинной зоной и можно было бы пересидеть у нее.
– Вот она обрадуется, когда мы заявимся к ней всей компанией, – усмехнулся он.
– Да, об этом я тоже думал, – с кислым видом откликнулся я.
Помимо вздорного характера, сестра Анны была той еще паникершей и можно только вообразить, в какое потрясение ее приведет наш внезапный приезд. Наверняка она уже забаррикадировалась в своей квартире и не высовывает носа на улицу, а уж мысль о том, чтобы она захотела принять у себя такую ораву и вовсе выглядела фантастической.
– А что планируешь ты? – поинтересовался Роб. – Я про твою журналистку.
Он развернулся ко мне всем корпусом и уставился в лицо неподвижным внимательным взглядом.
– Я хочу, чтобы она поехала с нами, – без раздумий ответил я.
– Ты уже обсуждал это с ней?
– Нет. Пока нет.
Роб кивнул, но как-то загадочно увел взгляд в сторону. Он сделала это так, будто хотел сообщить мне о чем-то значительном, но вместо того лишь проговорил:
– Думаю, сегодняшнюю ночь придется провести здесь. Уже поздно выдвигаться, да и вы только вернулись, а завтра с рассветом двинем на юг. Я не поеду в лагерь для беженцев.
– И что на юге?
– У меня там родственник, поживем пока у него. Все-таки это не лагерь и там будет потише, а мы сможем подыскать работу, чтобы продержаться на плаву, пока все не утрясется. Я звонил ему сегодня, он не против принять всех нас на какое-то время. В любом случае, я рассчитываю, что долго это не продлится.
– Да, пожалуй, это лучше, чем толпиться в палаточном лагере, – согласился я. – Хорошо. Я поговорю с Терри. И с Мартой тоже.
– Ты действительно считаешь, что она захочет ехать с нами? – вдруг спросил он, но не дожидаясь моей реакции, продолжил: – Позволь сказать тебе кое-что, парень. Ты можешь послать меня к черту, но я все же скажу. Твоя Марта отличная девушка. Она красивая, более того, неглупая и я отлично понимаю, отчего у тебя взыграла кровь. Что говорить, будь я на твоем месте, тоже потерял бы голову. И я рад, что ты вернулся к жизни, правда рад, но она тебе не по зубам, Джон.
– Роб…
– Подожди, я не закончил. Я скажу, а ты сам думай, что и как. – Он выразительно взглянул на меня из-под хмуро насупленных бровей и возвратился к своей поучительной речи: – Я говорю это не к тому, что она слишком хороша для тебя, ты понял? Я совсем о другом. Она будет сейчас носиться по всей стране с камерой наперевес и не угомонится, пока не раскопает подробности для своих репортажей. Ты и сам это знаешь, ведь так?
Я промолчал. Роб отчитывал меня, точно пятилетнего мальчишку, но внутри себя я знал, что он говорит правду. Все время на пути к дому мне и самому приходили в голову эти мысли.
– Она не поедет с нами, Джон, вот увидишь. Я лишь хочу, чтобы ты понимал это заранее и не вздумал все бросить, чтобы снова рвануть за ней. В одну авантюру из-за нее ты уже ввязался и кое-как вернулся назад, а тебе в первую очередь нужно подумать о Терри. Ты должен позаботиться о ней, – произнес он с напором. Помолчав, уже мягче, но с той же настойчивостью он прибавил: – Нам всем нужно уехать как можно дальше и переждать, пока все не кончится, а твоя Марта просто не сможет этого сделать. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше будет для вас троих.
Я по-прежнему молчал. Мне абсолютно нечего было ему возразить, да и к чему возражения, если все упомянутое им было и в моей голове. Только я боялся это признать, а Роб сказал как есть.
Я закурил третью сигарету и с отчаянием подумал о том, почему же все так чертовски сложно. Не дождавшись моих протестов, Роб похлопал меня по плечу.
– Я пойду в дом. Поговори с ней, вдруг я ошибаюсь.
Мне действительно хотелось, чтобы Марта каким-то чудесным образом согласилась уехать вместе со мной, но с того момента, как в восемь утра мы повздорили, между нами установилось странное напряжение. В дороге мы почти не говорили, а оно тем временем все росло, так что когда мы наконец добрались к дому Роба, казалось, пропасть в нашем общении стала непреодолимой. Помимо того, как только мы переступили порог, к отчуждению добавилась еще и непонятная мне самому неловкость.
Для Роба и Айлин не осталось незамеченным, что прошедшая ночь нас связала, но сами мы не решались открыто это продемонстрировать. Мы и между собой не могли до конца уяснить, кто мы друг для друга теперь. Возможно, Марта и ждала от меня каких-то слов, но мне пока так и не хватило духу заговорить с ней о главном.
В пути я непрерывно вел с ней мысленный диалог, в реальности же отважился лишь на один осторожный вопрос. Я спросил ее, что она планирует делать, но Марта так и не дала мне внятного ответа. Сейчас она вместе с Айлин и Терри была в гостиной, а я курил и пытался выстроить в голове цепочку предстоящего разговора.
Я боялся его начинать, боялся выглядеть в ее глазах дураком, но больше всего боялся услышать не те ответы, которые хотел бы получить. То, что она нужна мне, как и то, что хочу быть с ней рядом, я знал безоговорочно, но подсознательно понимал, насколько наши миры далеки друг от друга. После беседы с Робом это понимание только усилилось.
Затушив недокуренную сигарету, я вошел в дом вслед за ним и обнаружил всех сидящими перед телевизором. Они смотрели новости.
Из ящика вещали о том, что в нашем и соседних округах происходит настоящее стихийное бедствие, но паника охватила уже всю страну. Границы многих округов были перекрыты, на блокпостах стояла военная техника и военнослужащие с автоматами. Медики осматривали каждого человека, включая детей. Всех, кому некуда было уехать, отправляли на север.
Также выяснилось, что прошедшая ночь обернулась страшной катастрофой. После выступления президента жители городов вышли на улицы и у инфицированных тварей отпала необходимость выискивать жертв. Они сами шли к ним в руки. Количество зараженных по разным оценкам выросло до трех сотен, но все мы осознавали, что эти цифры занижены минимум вдвое.
Люди не понимали, с чем столкнулись, а правительство до сих пор не говорило всей правды. Никто так и не объяснил, как нужно действовать и чего опасаться, поэтому многие пытались отстреливаться, прежде чем твари успевали добраться до них. Тем, кто додумывался стрелять в лоб везло, остальные либо убегали, либо через время пополняли их ряды.
Сеть тем временем наводнили видео с самой противоречивой информацией. Находились придурки, уверявшие, будто зараженных можно обезоружить светом фонаря в глаза, перцовым баллончиком, ножом в сердце и другими, самыми нелепыми способами. На фоне этого информационного потока из домыслов правда терялась. Лишь единицы заявляли о выстрелах в лоб, но их почти не слышали.
– Пап, куда мы поедем? – спросила Терри, заметив, что я стою у нее за спиной.
Когда мы с Мартой появились на пороге, она повисла у меня на шее и разрыдалась. Я не ожидал от нее такой бурной реакции, ведь после смерти Анны моя дочь отлично научилась владеть собой, но в тот миг осознал, что она, несмотря на всю кажущуюся взрослость и самостоятельность, по-прежнему лишь маленький испуганный ребенок. Сейчас она смотрела на меня с беспомощностью раненого зверька и как будто ждала, что я одним махом устраню все возникшие на нашем пути проблемы.
– Мы с Робом как раз это обсуждали, – сказал я, обратив внимание, что Марта тоже ждет моего ответа. – Решили, что сегодня стоит остаться здесь, а завтра придется уезжать. Не уедем сами, нас вывезут силой, так что выбора нет. А вот насчет куда, думаю, стоит еще обсудить.
Тотчас же я поймал взгляд Роба, который ясно говорил, что он для себя все решил. Он вместе с Айлин поедет на юг, а я должен сделать выбор. Поглядев на Марту, я слабо ей улыбнулся и, набравшись наконец решимости, предложил выйти на улицу.
– О чем вы договорились с Робом? – спросила она, как только мы оказались в саду.
– Он предлагает ехать на юг. У него там живет какой-то дальний родственник, который приютит нас на первое время, а потом будет видно. В лагерь для беженцев он не поедет и я тоже считаю это плохой затеей. Ты же понимаешь, что там будет твориться?
В ожидании ответа я пристально вглядывался ей в глаза. Хотелось так много сказать, но изо всех сил я старался сохранять хладнокровие. Марта же, застыв в молчании, долго тянула время, словно обдумывала что-то важное, но потом отвернулась и задала вопрос:
– Так ты поедешь на юг?
Именно такая ее реакция и страшила меня больше всего. Она не позволяла высказать ей все, что я чувствовал. Произнеся это «ты» она давала понять, что в ее мыслях нет нас – есть только я и есть она – и прозвучавший вопрос как нельзя лучше это отображал. Им она будто проводила разделяющую нас черту.
– Марта… – Качнув головой, я криво усмехнулся, но затем подошел к ней вплотную, снова вгляделся в глаза и напрямую спросил: – А ты? Ты поедешь со мной?
Казалось, в этот момент для меня все остановилось. Весь мир вокруг и я сам замер в ожидании ее ответа. Я не хотел отпускать ее от себя, не хотел ее терять. Ночью мне грезилось, будто в ней я нашел нечто важное, нечто необходимое в моей гребаной безрадостной жизни и вот теперь это нечто стояло на кону, полностью завися от ее решения.
Марта опять отвела взгляд в сторону, а я почувствовал, как во мне что-то с грохотом рухнуло. Не знаю, что это было. Возможно, моя вера в то, что я могу быть снова счастлив или может быть, окончательное принятие, что я себе все придумал. Нас связывала единственная ночь и это для меня она была чем-то значимым, для нее же, как видно, обозначала не больше, чем приятное, но мимолетное приключение.
– Я очень этого хочу, Джон. Правда хочу, – в конце концов произнесла она.
В ее глазах читалась затаенная тоска и, наверное, даже отчаяние, но глядя на меня в упор, она молчала и как будто чего-то ждала. Впоследствии я часто вспоминал этот ее взгляд и неисчислимое количество раз корил себя за все, что наговорил ей потом. Истинный смысл всего, что в тот вечер мы могли бы сказать друг другу, но так и не набрались отваги произнести вслух, дошел до меня, лишь когда менять что-либо стало слишком поздно.
– Но? Ты же скажешь сейчас, что есть какое-то «но», верно? – догадался я.
– Да. – В ее голосе появилось сожаление и что-то еще, чему я не сумел найти определения. – Я должна опубликовать все, что нам удалось выяснить. Ты же сам видишь, что происходит. Никто не знает, с чем имеет дело, а в сети между тем распространяются самые нелепые слухи. Если бы ты мог немного задержаться…
– Зачем? – прервал я ее. – Ты ведь не успокоишься. После того, как опубликуешь этот материал, найдется другой, который потребует твоего внимания.
Я вновь усмехнулся и уставился в землю.
– Я журналист, Джон, и это моя работа, – жестко отчеканила она.
Подняв голову, я увидел, что и выражение ее лица стало жестким.
– Значит, ты остаешься здесь?
– Я должна съездить в студию. Мой материал ждут. Мы планируем выпустить его в эфир сегодня вечером, в крайнем случае завтра утром. Если эфир закроют из-за цензуры, я солью все, что мне известно в сеть. И я без понятия, что дальше.
Она устало вздохнула, а я смотрел на ее красивое лицо, от которого в данную минуту веяло арктическим холодом и понимал, что она злится. Я тоже злился на нее.
– Я не могу остаться, Марта. Я должен увезти Терри.
– Да, я понимаю. Видишь, у нас обоих есть обязательства, – теперь она тоже усмехнулась.
– Черт тебя подери! – взорвался я от этого никому не нужного упрямства. – Ты же собственными глазами видела ту тварь! Неужели тебе этого недостаточно? Ответь! И разве никто, кроме тебя, не опубликует этот чертов материал? Скинь его своим коллегам и давай уедем!
Увидев, что мои слова не производят желаемого эффекта, я сделал над собой усилие и предпринял последнюю попытку. С осторожностью, так, словно она была хрупкой и очень дорогой вазой, я взял в свои ладони ее лицо, заглянул ей в глаза и тихо попросил:
– Пожалуйста, Марта, поехали со мной. Я понимаю, каким глупым и странным тебе это кажется. Понимаю… Все слишком быстро… Черт, мы знакомы меньше недели и провели вместе всего одну ночь, но я действительно хочу быть с тобой… Я не могу остаться и ты не можешь…
– Джон… – простонала она.
Марта произнесла мое имя так, словно хотела донести до меня что-то, чего я никак не желаю понять. И я уже знал, что это было. Пожалуй, я знал это с самого начала.
Кто-то из нас двоих должен был уступить, но в эту минуту я ясно понял – она ни за что не откажется от своих намерений. Все бесполезно. Что бы я не делал, и что бы не говорил – она не поедет со мной. И дело даже не в том, что она не может оставить свою работу. Дело в другом – я для нее не настолько важен, чтобы все бросить ради меня.
– Дай мне время до завтра, хорошо? – вдруг мягко попросила она. Холод в ее глазах сменился той необъяснимой безнадежной тоской, взгляд потеплел. – Я должна съездить в студию. Утром я вернусь и мы еще раз все обсудим.
Убрав ладони от ее лица, я опустил взгляд себе под ноги и покачал головой. Какая-то темная волна бессильной злобы заполнила меня до краев, мозгом овладело слепое упрямство. Не желая больше ничего слушать, я взглянул на нее и с циничной усмешкой произнес:
– Тут нечего обсуждать. Если ты не можешь принять решение сейчас, не стоит и в дальнейшем говорить об этом. Забудь все, что я наплел. Сам не понимаю, что на меня нашло.
Резко отвернувшись, я отошел от нее и застыл в напускном безразличии. Чувствуя на себе ее молчаливый взгляд, где-то в глубине души я еще надеялся, что она сдастся. Подойдет ко мне, согласится, переступит через свое упрямство, но издав тяжелый вздох, Марта лишь спросила:
– Я возьму пикап, ты не против?
– Не против, – равнодушным тоном бросил я.
– Джон? – позвала она спустя минуту, которая по моим ощущениям растянулась в долгую бесконечность, но я не повернулся. Выждав еще немного, Марта тихо проговорила: – Попрощайся за меня с остальными.
Даже после этих слов я не взглянул на нее. Только когда она пошла к выходу из сада, я повернул голову. Наблюдая за тем, как она садится в угнанный утром старый пикап, на секунду у меня мелькнула мысль пойти следом за ней, остановить, попытаться еще раз договориться и что-то решить, но я быстро ее отогнал.
Если бы в тот вечер я мог предвидеть, как все сложится в будущем, то ни за что не позволил бы ей так уйти.
Глава 25
Чертов идиот! На что я рассчитывал? Что она бросит все и поедет со мной после одной проведенной вместе ночи? Что я позову ее в неизвестном направлении и, как овца на веревочке, она поплетется следом? Я и сам не знал, куда и зачем еду, чего уж говорить о том, чтобы звать с собой ее.
Примерно в таком духе я размышлял, готовя очередную порцию гадкого на вкус растворимого кофе. Подспудно я чувствовал, что в разговоре с ней допустил ошибку – не следовало ей грубить, так же как не следовало унижаться и упрашивать, чтобы она поехала со мной. Я должен был вести себя более сдержанно.
После ее отъезда на меня навалилась неодолимая усталость – во мне словно щелкнули тумблером и отключили подачу энергии, а вместе с ней и всякую способность двигаться, говорить и даже просто думать. Пребывая в прострации, я долго стоял на террасе перед домом Роба. Я стоял там до тех пор, пока он не вышел, чтобы позвать меня внутрь.
Уловив его сочувственный взгляд, я запретил себе думать о ней, но какое-то надоедливое, гнетущее чувство не давало покоя. Оно не отпускало меня. Спустя два часа я написал: «Я буду ждать тебя до утра». Марта ничего не ответила.
Сейчас было почти десять вечера, на улице давно уже стемнело. Как только солнце уползло за горизонт, мы вчетвером спустились в подвал и заперли за собой дверь. Очутившись в тесном, замкнутом помещении, освещенном лишь слабым светом свисающей с потолка маломощной лампочки, я почувствовал себя загнанным в ловушку зверем. Внутри него невозможно было ускользнуть от обращенных на меня трех пар проницательных, сочувствующих глаз и эта вынужденная совместная изоляция в прямом смысле слова сводила с ума. Мне хотелось укрыться от этих взглядов. Хотелось остаться наедине с собой.
Подвал этот Роб оборудовал давно. Он был хорошо укреплен, здесь имелось электричество, вентиляция, отопление и даже санузел, а также диван, пара раскладушек и большой запас провизии. Роб стащил ее сюда, когда началась вся эта заваруха. При торнадо, которые периодически случаются в наших краях, он использовал его как убежище, все остальное время как свою мастерскую.
Он любил тут уединяться и работать на столярном станке, вырезая из дерева мебель и разные декоративные штуковины. Что-то он потом продавал, но по большей части мастерил для своего удовольствия. Этот процесс он называл терапией. Роб часто повторял, что когда работаешь руками, то и мысли приходят в порядок.
«Моим мыслям порядок бы сейчас не помешал», – злобно подумал я, отпив глоток мерзкого, с маслянисто-кислым привкусом кофе. Все они были о Марте, о том, где она сейчас и как бы я не старался их заглушить, буквально пронизывали меня насквозь. С настойчивостью ревущей аварийной сирены они проникали прямиком в мозг, то увеличивая мощность децибелов до максимума, то сбавляя их к минимуму.
Я пытался избавиться от них, пытался забыться, ходил из угла в угол, пил кофе, чтобы отвлечься даже схватил в руки столярный рубанок, но и это не помогло. Все, что я делал – тупо водил им по небольшому бруску дерева, чем неимоверно бесил всех вокруг. Остановился я только после того, как Роб прикрикнул на меня, велев угомониться и лечь спать.
В ответ я лишь зло усмехнулся. Впереди была долгая ночь и я знал, что как бы не старался – уснуть не смогу. Она так и не откликнулась на мое сообщение.
Прикончив кофе, я уселся на одну из раскладушек и принялся просматривать многочисленные страницы со сводками неутешительных новостей. Я дожидался вечернего включения телеканала Ти-Эн-Си. В каком-то приступе злобного мазохистского отчаяния я надеялся увидеть ее и когда наконец пробило ровно десять, включил трансляцию.
Интернет в подвале работал с перебоями, поэтому изображение часто зависало и мне приходилось подолгу ждать, когда загрузится страница, но все же я увидел знакомые эпизоды съемки. На них был сумасшедший старик со своим рассказом и мой голос за кадром. На другом видео была тварь, которой я выстрелил в лицо. Марта в кадре тоже появилась.
Рассказывая о заброшенных городах, поведении зараженных и о том, как их можно уничтожить, она стремилась донести до слушателей, что ситуация очень серьезна. Также она приводила текст письма, переданного ей сотрудником лаборатории и призывала правительство придать огласке подробности, о которых те до сих пор умалчивают. Я почти не слушал. Вместо того с жадностью всматривался в ее лицо и невольно подмечал детали, которых почему-то не замечал раньше.
Так, только теперь я обратил внимание, что пряди ее темных волос у лба и висков закручиваются в тонкие завитки, а когда она хмурит свои темные, растущие в стремительном разлете брови, у ее губ появляется еле заметная горькая складка. Ее глаза были полны тревоги. Интересно, думала ли она хоть немного обо мне в этот момент?
Слушая ее мелодичный, слегка хрипловатый голос, я боролся с сумасшедшим желанием набрать ее номер и сказать обо всем, на что не решился за весь сегодняшний день. Я хотел бы сказать, что не представляю больше своей жизни без нее, что она нужна мне и я на многое готов, чтобы она оказалась рядом, но в то же время понимал, что сделав это, буду выглядеть последним глупцом. Вряд ли подобными речами я смогу вызвать в ней хоть что-то, кроме унизительной жалости.
Пока я рассматривал ее лицо, репортаж закончился. На экране уже появился другой корреспондент, а я по инерции все пялился в светящийся в моих руках прямоугольник. Сняв в конце концов наушники, я сунул его в карман и вытянулся на раскладушке во весь рост. От охватившей меня безысходности хотелось лезть на стену.
– Пап, все нормально? – спросила Терри.
Она подошла и выжидательно встала рядом. Смысл ее вопроса дошел до меня не сразу. Кое-как выдавив улыбку, я в очередной раз повторил себе – дочь самое важное, что у меня есть. Я должен позаботиться о ней, все остальное второстепенно.
– Да, детка. Думаю о том, что нам предстоит завтра. – Я протянул к ней руку и, не особо рассчитывая на согласие, позвал: – Иди сюда, посиди со мной.
К моему удивлению, она тут же забралась ко мне на раскладушку и удобно устроилась рядом.
– Как твое плечо? Тебе очень больно?
– Ерунда, – отмахнулся я. – Айлин отлично меня подлатала, так что скоро я о нем и не вспомню.
После короткого молчания она задумчиво протянула:
– Значит теперь мы будем жить на юге… Интересно, как долго? Если честно, я совсем не хочу уезжать. Мы ведь вернемся сюда к зиме, да?
В ее голосе сквозила безысходная тоска. Терри уже сейчас думала о друзьях, с которыми придется расстаться, о школе, о нашем доме, однако я догадался, что она думает также и об Анне. Ее могила находится за городом и мы часто ее навещаем, но если уедем, делать этого станет некому.
– Я тоже совсем не хочу, Терри, но, думаю, когда мы уедем, военные быстро ликвидируют всех зараженных. Может, месяц-два, а потом мы вернемся.
Я пытался говорить с уверенностью и в конце даже натянуто улыбнулся, хотя прекрасно понимал, насколько неправдоподобно моя улыбка выглядит.
– Тогда мне придется идти в новую школу? – с досадой произнесла она.
– Скорее всего. Нужно будет немного потерпеть без твоих друзей, но ты справишься, я знаю.
Слегка дернув ее за прядь волос, выбившуюся из заплетенного на затылке хвоста, я вновь улыбнулся.
– Ай! Папа! – тотчас недовольно вскрикнула Терри. Убрав прядь за ухо, она надолго задумалась, но затем серьезно спросила: – Мы заедем завтра к маме? Я хочу попрощаться.
– Конечно, детка. Непременно заедем.
Она затихла. Минут через десять я услышал, что дыхание ее замедлилось, стало размеренным, ровным. Терри крепко спала, я же продолжал смотреть в потолок и думать обо всем, что еще предстоит сделать.
Я думал о том, насколько может хватить моих сбережений, о том, удастся ли найти работу, о новой школе, о вещах, что перед отъездом необходимо забрать из нашего дома и о тысяче других мелочей, лишь бы выгнать мысли о Марте из головы. Еще несколько раз я вставал, тихо ходил по подвалу, затем снова ложился рядом с дочерью. Рана ныла от тупой саднящей боли, кроме того, ужасно хотелось курить, но о том, чтобы подняться наверх, не могло быть и речи.
Забыться мне удалось далеко за полночь, но даже во сне мозг не переставал перебирать все проблемы, что так неожиданно свалились на мои плечи. От этих беспорядочных, обрывочных, больше походящих на бред больного шизофренией сновидений я часто просыпался и, стараясь не разбудить Терри, менял положение затекшего тела. Вдвоем спать на узкой раскладушке было не очень удобно, но почему-то в эту ночь мне не хотелось от нее уходить.
Тихое сопение дочери успокаивало и словно бы примиряло меня со всем произошедшим. Оно как будто вселяло в меня слабую веру, что пока она рядом, все будет хорошо.
В шесть утра меня разбудил Роб. В подвале было душно, горел слабый свет ночника. До рассвета оставалось немногим больше часа. Еще не до конца очнувшись ото сна, я взглянул на экран телефона и обнаружил, что от Марты пришло два сообщения. Она писала:
«Джон, я не приеду. Все с TNC срочно уезжают на север, мы будем продолжать работу там. Я должна быть с ними. Прости».
И второе:
«Напиши, как устроитесь на новом месте. Ничего не обещаю, но, может быть, у меня выйдет ненадолго вырваться к вам. И еще кое-что. То, что произошло между нами, для меня тоже имеет значение».
Первым моим побуждением было заорать во всю глотку и разбить мобильник о стену. Несколько долгих минут я сидел на раскладушке, запустив пальцы обеих рук в волосы, и прилагал огромные усилия, чтобы сдержаться. Меня переполняла злость.
«… Имеет значение… может быть, выйдет вырваться… может быть, но ненадолго… ничего не обещаю… я должна быть с ними…».
Эти строчки все крутились и крутились в моей голове, пока я не сказал себе, что все случившееся между нами было абсурдом. У нас в любом случае ничего бы не вышло и, пожалуй, даже к лучшему, что все завершилось именно так. Завершилось, едва успев начаться. В конечном итоге я убедил себя, что Марта осталась в прошлом.
Ближе к полудню пришла хорошая новость. Пока я метался между школой Терри, домом и мастерской, мне позвонил адвокат. Он сообщил, что с меня сняты предъявленные обвинения, а в ближайшие дни на мой счет вернут внесенный ранее залог. Теперь я был свободен, но, откровенно говоря, не испытал тех чувств, какие должен испытывать человек, которому светило двадцать лет тюрьмы. Я воспринял эту весть так спокойно, словно меня всего лишь оповестили об испортившимся прогнозе погоды или другой малозначащей ерунде.