– У других побольше было, – буркнула Маргарита.
Рагнер хмыкнул и пронес ее мимо дозорных. Ольвор, приветствуя девушку, широко растянул рот улыбкой людоеда.
В своей спальне Рагнер перестал держать Маргариту, поставил ее на пол, затем подошел к красной кровати и забрал с нее одну подушку.
– Уборная там, – махнул он рукой. – Ложе тут. Лезь за балдахин, и чтобы до утра я тебя не видел.
– Спасибо, – тепло сказала она, забралась на постель и стала задвигать завесы. – И за брата Амадея тоже… Я только сегодня узнала, как вам было непросто решиться спасти его… Я… даже и не знаю, какие ныне слова найти вам в благодарность.
Маргарита не раскрыла одну штору балдахина – сидела, поджав ноги, на красном покрывале и с признательностью глядела на герцога.
– Слова какие найти… – невесело ухмылялся Рагнер, исподлобья поглядывая на красавицу. – Дурак хорошо подходит… И еще полный дурак… Всё, спи давай.
– Спасибо, – повторила она и расправила последнюю красную завесу.
Когда свет свечи погас, Маргарита чуть приоткрыла штору и подглядела в щелку. Она увидела, что Рагнер лег в одежде на голый пол и укрылся своим черным плащом. Айада растянулась рядом с хозяином, положив лапы и голову ему на грудь, а он обнял собаку одной рукой.
«Со мной почти так же спал!» – с досадой подумала Маргарита и забралась под одеяло.
Глава XXII
Обуза
Последним человеческим Пороком было Уныние, противоположностью ему – первая Добродетель Веры. Конечной Добродетелью, последней ступенью на пути к Богу, была таинственная Любовь, начинающаяся на грани этого света и продолжающаяся за ним.
Знание отделяло Добродетель Любви, стихию Огня, от силы любви, стихии Воды. Сила любви, в свою очередь, делилась на земную (смесь стихий Воды и Земли), когда любовь принимала понятие вещи, и на духовную (смесь Воды и Воздуха), когда любовь была идеей. Земная любовь объединяла людей лишь внешне, переполняла их пагубными страстями и неизбежно иссыхала; духовная любовь сплетала души, стремилась к жертвенности и тоже могла принести в заблуждении много зла. «Плотскую любовь», как менестрели окрестили скоротечную связь, основанную на телесном влечении, знание вообще не считало любовью, ведь она состояла из похоти, огненной силы вражды, и люди топили «пожар», рожденный ею, Пороками. Добродетель Любви иногда называли небесной любовью или божественной – она означала противоположность Гордыне, отступление от страстей, немощь греховных помыслов, чистую и благую любовь ко всем предметам, живым и неживым. «Совершенство сей высшей Добродетели есть в совершенном уразумении того, что конец – бесконечность», – так записал первый Божий Сын в Святой Книге. Человек мог понять истинный смысл Любви только в момент своей смерти, если он умирал, не чувствуя вражды, иначе часть его души оставалась на этом свете в виде лярв – мелких, злобных духов, безмозглых как черви, но очень голодных. Лярвы, словно пиявки, присасывались к другим душам, разъедая и разум человека, и его плоть, вызывая хвори, желание грешить и умножать тем самым лярв. Приобщение дарами стихий и особенно исповедь очищали душу от такой скверны, но порой не до конца, ведь люди зачастую не осознавали всех своих грехов и не раскаивались в них. Если же человек умирал в Любви, то его лярвы становились ларами, добрыми духами, частью силы любви, а не вражды. Лары дарили людям озарение, рождали чудесные открытия. Человека, имевшего благосклонность ларов, называли гением.
Раз именно Любовь вела к Богу и могла переменить силу вражды в силу любви, то Экклесия ее изучала, надеясь однажды разгадать эту тайну, постигнуть великую мудрость при жизни, а не в последний миг, – дабы описать Любовь, передать знания потомкам и сделать человечество куда как более достойным его Создателя.
________________
Колокола оповестили Элладанн о наступлении последней триады шестого часа. В обеденной зале подходил к концу первый завтрак, а Рагнер всё спал на полу. Айада давно пробудилась, но не беспокоила хозяина. Маргарита пару раз со звоном колоколов приоткрывала завесу балдахина, убеждалась, что вставать еще рано, и продолжала дремать.
И в этот раз, разбуженная назойливыми пятью ударами Толстой Тори да двумя перезвонами, она снова закрыла глаза в сладком забытье. Однако не прошло и четырех с половиной минут, как в дверь постучали. Затем до Маргариты донеслись голоса: сонное, недовольное ворчание Рагнера и гладкая, спокойная речь Соолмы.
Когда Черная Царица ушла, Рагнер начал вздыхать, зевать и шуршать тряпками, после что-то переставлять на столе и разговаривать с собакой. Потом Маргарита слышала, как он наливает воду и с наслаждением пьет. Сама она тихо лежала за закрытым балдахином, не зная, что делать и что сказать.
– Маргарита? – раздался сипловатый голос Рагнера. – Ты здесь?
– …Да, – ответила она.
– Ну хоть что-то. А то я не был уверен, что вчера и впрямь приволок тебя. Уснуть на полу, когда такой пьяный, я мог и просто так.
Он опять зевнул и помолчал.
– Сейчас Соолма твои одежды занесет, – услышала Маргарита. – Сиди пока там, – донесся до нее звук открывшейся двери в уборную.
«Лишь бы мне не пришлось впускать Соолму», – думала девушка, глядя на деревянную рожицу морского царя.
Рагнер не закрыл входную дверь, и Соолма появилась в комнате без стука. Снова слышались звуки чего-то, что ставили на стол, и шорох платья. Черная Царица не прожигала зрачками балдахин, не заговаривала и вскоре удалилась. Вот только Маргарита почувствовала себя гостьей, которой не рады. Она уж думала выбраться наружу, когда услышала, что Рагнер вернулся в спальню.
– Так… Что тебе нужно из одежд? – спросил он более бодрым голосом.
– Давайте всё, – ответила Маргарита, не желая, чтобы он лазил в ее белье.
В разрезе балдахина появилась рука и аккуратно собранное в квадрат платье, а сверху него платок.
– Спасибо.
Маргарита забрала одежду и стала одеваться. Ее нательную сорочку заботливо сложили внутрь платья, единственные запасные трусы выпали из сорочки. Девушка опять почувствовала неловкость и подумала: как она будет жить с мужчиной и где будет сушить свои вещи. Вылезти с бельем в руках она постыдилась и спрятала ночной балахон под подушку, а исподники в головной платок.
Рагнер, напротив, нисколько не стеснялся «гостьи»: открыв балдахин кровати, Маргарита увидела его голый торс. Он стоял у окна, вполоборота к ней, в одних узких, черных штанах и с мокрыми волосами; он отхлебывал из пивной глиняной кружки и смотрел на площадь. Его лицо заострилось, и проступили мелкие морщины под глазами; сами глаза выглядели больными. Еще в утреннем свете Маргарита разглядела тонкую седую прядь, огибающую необычное ухо Рагнера Раннора.
– Доброе утро, – сказала Маргарита, по-прежнему не зная, что ей делать.
– Доброе… – хмуро перевел взгляд Рагнер с золотистой косы на сверток в руке девушки. – А чего опять без платка? Я к нему привык…
– Хочу сначала расчесать волосы… – нашлась она. – У вас есть гребень?
– Где-то есть, – в который раз за это утро вздохнул мужчина. – У тебя будет день: поищи тут.
– Жалеете, что вчера меня сюда принесли? – кусая губы, спросила она. – Я лучше вернусь на третий этаж.
– Ну это я вчера, конечно, дал маху, но… Будь уж лучше здесь – мне так спокойнее. Всё равно ненадолго. Может, уже сегодня твой супруг…
Раздался стук, хотя дверь не была заперта.
– О, Гёре! – обрадовался Рагнер. – Входи! – крикнул он.
Маргарита резко сорвалась с места и убежала в уборную, чтобы спрятаться от повара: она не хотела, чтобы ее тут наблюдал, да еще без платка на голове, человек с такой затейливой фантазией, как у Гёре.
Уборной оказалась великолепно обставленная, просторная, светлая комната с окном. Первым делом Маргарита подошла к полукруглому балдахину у стены и, отогнув красный занавес, обнаружила высокую купель, где-то на тунну воды, с приступкой внизу и столиком у края кадушки. Огромный угловой шкаф оказался местом для отправления нужды, а другой, меньший шкаф, предназначался для хранения, и был занят бельем, одеждой, а кроме того: пузырьками, книжицами и малюсенькими коробочками, но гребня там не наблюдалось. Имелся в комнате и ларь, и камин, и широкий умывальный стол, и даже бронзовый водолей на тридцать шесть ведер со свиноподобной, зубастой головой кита-убийцы. Оглядываясь, Маргарита поняла, что покои с развратной, красной кроватью, скорее всего, предназначались для женщины, особенной дамы для хозяина ратуши, – и сразу же возникло лицо Дианы Монаро.
«И для кого Ортлиб мог еще так стараться? – спрашивала она себя – Спальня с такой роскошной уборной, где камин для зимы и целых два стока для нечистот. Наверно, она здесь его ждала, пока он работал. А потом он приходил к ней в круглую купель или же в кровать с русалками – они должны были ему нравиться. Меня же он ни разу не позвал сюда, не захотел, чтобы я его здесь ждала… Это странно… И те шахматные мудрецы – очень странные. Неужели они Ортлиба? Я и правда совсем не знаю своего мужа… И о его отношениях с этой Дианой Монаро тоже ничего не знаю… Почему он на ней не женился, если любил? А если не любил, то почему продолжал с ней жить? Почему она сама не ушла, ведь она красива и образованна: могла бы найти себе достойного супруга в другом городе или стране. Между ними есть какая-то тайна… страшная… ужасная… Она не дает им ни любить друг друга, как раньше, ни расстаться. Может, даже не одна тайна… Или же я всё придумываю, – вздохнула Маргарита. – Ортлиб заботится о матери своего сына – и всё… Или нет. Странно и то, что мы переехали на улицу Каштанов, как дерево и плод месяца Дианы. Простое совпадение? Я ныне ни в чем не уверена…»
Когда Маргарита убрала себя и вернулась в спальню, то ее ожидал завтрак – всё то же самое, чем питались в обеденной зале по утрам: лепешка, яйцо и сыр. Рагнер, сидя за столом, уже допивал кружку пива и доедал свою лепешку. Айада чавкала в углу, у миски: с собакой и с пола Лодэтский Дьявол не трапезничал. Обрадованная тем, что этот слух оказался выдумкой, Маргарита села напротив мужчины за стол.
– Извини, невежливо, но я не стал тебя ждать: очень голоден был, – сказал Рагнер. Из-за пива его лицо немного смягчилось, сам он повеселел, а в глазах заиграло озорство. – Теперь буду смотреть, как ты кушаешь! Хочешь, сделаю твой завтрак вкуснее? – спросил он и когда получил согласие, то залез ножом в глиняный горшочек и намазал горчицу на лепешку.
Затем он очистил яйцо, порезал его сверху кружочками и добавил пластинки сыра. Согнув лепешку, Рагнер передал ее девушке. Та, поблагодарив, принялась за еду – герцог, как обещал, откинувшись на спинку стула, пил пиво и наблюдал за ней.
– Ну как? – улыбался Рагнер. – Вкусно?
Она закивала, пытаясь ничего не выронить из лепешки. То, что на нее смотрел Рагнер, ее не коробило: кушать под чужими взглядами она уже привыкла.
– Так и во всем… – задумчиво проговорил мужчина. – Порой есть всё, да не хватает мелочи, как горчицы в лепешке, чтобы стало вкусно и вкушать, и жить…
Толстая Тори пробила шесть раз, когда Маргарита, покончив с лепешкой, допивала сладкий медовый напиток.
– Мне пора идти убирать обеденную, – сказала она.
– Нет, не пора, – помотал головой Рагнер. – Довольно. Будешь сидеть здесь взаперти, пока тебя не заберут, а то от тебя одни беды.
– И к брату Амадею нельзя?
– Там сейчас еще Лорко живет. Твой монах сам меня попросил о такой няньке: его там надо обмывать и прочее… Так что надолго туда не ходи. На всякий случай я еще собаку к тебе приставлю. Айада, – позвал Рагнер и сказал что-то на своем языке.
Айада принялась обнюхивать Маргариту, следуя от ног к рукам, и напоследок, положив морду на ее колени, ткнулась носом в низ живота девушки, а затем попыталась залезть глубже.
– Эй! – возмутилась Маргарита.
Но она боялась «милейшую душку» Айаду и лишь испуганно посмотрела на Рагнера. Тот скалился, показывая серебряные зубы.
– Ты ей нравишься на запах, – ответил он. – Сейчас она уйдет.
Собака, действительно, скоро оставила Маргариту в покое. Махая из стороны в сторону мощным, толстым и острым хвостом, похожим на меч преторианца, она подошла к Рагнеру, и тот стал ее наглаживать. Свирепая Айада блаженствовала, прикрыв коричневые глаза и высунув набок розовый язык.
– Что же мне делать весь день? – спросила Маргарита.
– Отдыхай, – пожал плечами Рагнер.
Маргарита задумалась и, не осмеливаясь высказать просьбу, пытливо посмотрела на него исподлобья.
– Что? – спросил он.
– Ну… – застеснялась она, – можно мне разочек… отдохнуть среди роз и лилий?
– Чего? – изумился Рагнер.
– Полить цветы в саду… – сильнее порозовела в щеках Маргарита, а у мужчины шире открылись глаза. – В той купели омыться, – сказала она прямо. – Разочек. Ну, пожааалуйста, Ваша Светлость… – с воодушевлением в зеленых глазищах, умоляющим и кротким голоском попросила красавица.
– Ах, вот ты какая! Лиса, подлиза и льстица! – приторно возмутился Рагнер, но кивнул, а девушка обрадовалась и заулыбалась. – После роз, лилий и сада, – хрен с ней, с уймой нагретой воды. До полудня принесут тебе воду. Что-то еще?
– Ну… – опять замялась девушка.
– Что?
– Ну вдруг Ортлиб только завтра придет. Или даже послезавтра…
Рагнер ничего не отвечал, но глазами показывал, что ждет ее просьбы.
– Можно ли из моего дома кое-что забрать? Учебники… И другие вещи… Если дом не разграбили, конечно.
– Какие вещи? За домом наблюдают, так что там всё на месте. Но… сама понимаешь, роскошь и ценности вряд ли остались. Трофеи есть трофеи.
Маргарита грустно усмехнулась.
– Самое ценное, что было в том доме, это то, что грабители туда притащили. Ортлиб даже туда не взял свой и первой жены портреты: где-то храниться их оставил. Мне нужны гребень и зеркальце. Оно не очень ценное, маленькое и не посеребренное, но дорого мне, потому что его дядя подарил. Они в той спальне, – она погрустнела и вздохнула, – какая вся в крови. Лежат в сумке за ларем в гардеробной. Я ее успела там спрятать… Надеюсь, она еще там. Учебники в моем столике. Но в сумке… – смутилась она, – там белье, и я бы не хотела, чтобы его кто-то видел или трогал из мужчин…
– Если я принесу, пойдет? – став серьезным, Рагнер внимательно смотрел на нее. – Я всё равно думал туда съездить. Хочу понять: что за человек твой супруг.
Маргарита нахмурилась, невольно вспоминая тот страшный день, и уткнула взгляд в стол.
– Те грабители… – тихо произнес Рагнер. – Мне сказали, что у одного из штанов всё хозяйство на виду торчало… Не просто грабители, да?
– Не просто, – ответила Маргарита, перевела дыхание и захлопала глазами, чтобы не заплакать. – Сын палача мою прислужницу схватил, утащил в другую спальню, а тот меня… но он не успел… Только платье всё изорвал. А… Идер, – она с трудом выговорила это имя и свела брови, как от боли, – он вернулся и увидел… Если бы не видел, наверно, он бы меня просто убил, как Тини… Прислужницу, – пояснила она. – Но я так кричала, что ему понравилось… Его звала…
Маргарита резко встала из-за стола и, вытирая слезы, подошла к наполовину прикрытому ставней окну. Рагнер, сжимая челюсти, молчал и думал о чем-то.
В дверь постучали, и снова вошла Соолма. Она принесла для Рагнера чистую рубашку, какую тот надел, а потом стала плести его волосы в хвост. Маргарита не поворачивалась к ним и, стараясь справиться со слезами, гнала от себя возникавшие перед глазами лица Эцыля, Фолькера и Идера. Когда Соолма удалилась, то она услышала голос Рагнера и повернулась к нему.
– Я не знаю, что сказать, – надевая камзол поверх кольчуги, подошел он к девушке. – Мне тебя жалко. Не думаю, что ты заслужила, – невесело улыбнулся Рагнер, смахивая пальцем слезу с пятна под ее глазом. – Уже почти ничего не осталось от твоего синяка. Так же, как он прошел, так и это забудется. Сначала не будет так сильно болеть, а потом и забудется. Старайся не помнить… Ладно… – вздохнул он. – Отдыхай, плещись в купели, сходи к своему монаху, ну и Айаду не забудь два-три раза вывести во двор – у нее там кусты любимые есть. На площадь тебе нельзя. Увидишь: собака за тобой по пятам будет ходить и глаз с тебя не спустит. Соолма придет ее кормить к полудню, и тебе надо будет быть в этой спальне. Второй завтрак и обед тебе сюда принесут. Это всё…
Он улыбнулся, прищурив глаза и требуя, чтобы она тоже улыбалась. Маргарита в ответ грустно дернула губами.
– До вечера, – попрощался Рагнер и вышел из спальни.
В день меркурия на площади снова случились бои: двое дрались врукопашную, а другие головорезы, рассевшись кругами вокруг них, смотрели на поединки и шумно поддерживали друзей. Эорик был за главного: как и Рагнер, он наблюдал, прислонившись к столбу виселицы. Ярко-рыжий мальчишка-оборванец в этот раз разлегся на крыше голубого дома златокузнеца Леуно.
________________
Третий день Нестяжания выдался солнечным и по-летнему знойным: запоздалая весна, будто тоже со штурмом ворвавшись в Элладанн, стремительно наводила свои порядки. Рагнер, направляясь к дому из желтого кирпича, расстегнул черный камзол и убрал плащ с плеч за спину. У самого дома он снял с головы капюшон жаркой из-за подкладки кольчуги и выправил хвост, скрепленный тонкой косичкой из двух прядей его же волос.
Охранители остались ждать на улице. Рагнер, прежде чем вступить на крыльцо, огляделся. Сам дом выглядел невзрачно: ни резных ставен, ни балкона, ни красочной черепицы. Оттенок старого глиняного кирпича напоминал цвет костей из склепа, да еще могила Тини у каштана усиливала гнетущее впечатление – отмеченная доской с выжженным крестом, она зловеще приветствовала входивших во двор гостей. Другие дома на улице зияли дырами выбитых дверей и окон. Безлюдными они, впрочем, только казались: где-то в них притаились люди Рагнера, но за одиннадцать дней их слежка не увенчалась успехом – ни разу никто не подошел к порогу дома из желтого кирпича.
«Дураки, надо было и в этом доме вынести пару оконных решеток, намусорить вокруг и прикрыть хламом могилу, – покачал головой Рагнер, ругая своих людей. – Дом выглядит слишком нетронутым. Я бы сам сюда не зашел… Да что теперь: поздно… – еще раз огляделся он. – Жилище неприметное и улочка слишком уж удачно теряется среди черт-те как понастроенных инсул, деревьев и подножием холма, – размышлял Рагнер, открывая взломанную дверь. – Если бы Аргус нарочно не прорывался от Восточной крепости к этому дому, то ладикэйцы добрались бы сюда нескоро – может, и вовсе проглядели бы это место. Просто так повезти не может, значит, дом купили заранее, еще когда градоначальник не потерял должность. Тогда и об убежище позаботился… Давно рассчитал, что город может быть взят и готовился. Нет, героически умирать в народном ополчении он никогда собирался…»
Первым делом Рагнер направился в кабинет Ортлиба Совиннака. Здесь его люди устроили беспорядок, но герцог Раннор легко мог представить, как комната выглядела в обычное время: простота и строгость. Нет безделиц, обстановка – грубовата, зато сделана из ценных пород дерева, таких как мореный дуб или сольтельский палисандр. Это говорило о том, что хозяин кабинета на нужные ему вещи денег не пожалеет, однако свой доход напоказ не выставляет. В тоже время мрачноватая старомодность этого кабинета совсем не вязалась с красной кроватью из ратуши, словно у градоначальника было сразу две личности. Вторая личина, тщеславная и затаенная от мира, обожала броскую роскошь.
«И один Бог знает, что еще такой человек таит, – думал Рагнер, оглядывая кабинет. – Если так, то тому, у кого сразу два дна, доверять точно не стоит. Он хитер, как барсук, у которого, помимо входа, несколько выходов из норы…»
Затем, минуя гостиную, Рагнер прошел в кухню и улыбнулся: здесь всё так не походило на кабинет. Стряпуха явно относилась к работе в воодушевлением, да вряд ли была опытна: обычно рачительные хозяйки вывешивали на видное место свою гордость – набор сверкающих медных сковород, но тут эту дорогостоящую утварь задвинули в угловую нишу. Не виднелось и вязанок лука или веников из трав, зато по стенам нарядно развесились гирлянды круглых сухарей, разбрелись полки с тарелками и расписные крючки с чашками. На крыше ничем не примечательного шкафа-буфета, вместо кастрюль, кучились, как казалось, без всякой пользы горшочки (зачем их ставить так высоко?). И всё же здесь было мило. Здесь чувствовалась Маргарита. Рагнер не мог понять почему, но знал, что в этой кухне она готовила для своей семьи и ей нравилось это делать. Из любопытства он достал несколько горшочков и заглянул под крышки – и бац! – нашел в горохе керамическую фигурку белой свинки с голубым бантиком! Даже не копилку, просто малюсенькую безделушку, притом явно не новую: глазурное покрытие уже обзавелось сеткой трещин. Однако свинка чем-то приглянулась Рагнеру: повертев ее в руке, он сунул свинку в кошелек.
Открыв буфет, Рагнер обнаружил маринады дядюшки Жоля. С недоумением он взял стеклянную бутыль с широким горлом, запечатанным пробкой и сургучом, – там внутри, в зелено-желтой жиже, плавали яйца. В другом, уже початом горшке, под крышкой, в не менее загадочной субстанции лоснились оливки. Пахло уксусом, анисом и душистыми травами. Немножко помедлив, Рагнер достал кинжал, подцепил одну оливку и несмело ее надкусил.
– Это надо будет взять с собой, – прожевав, проговорил он.
Повторно изучив бутыль с яйцами, он в итоге захватил и ее вместе с горшком, оставив маринады в гостиной.
Далее Рагнер заглянул в две маленькие спальни на первом этаже. В одной из них он задержался. Комната поразила его своей безликостью. Здесь не находилось занятностей, книг или хоть одной вещи, которая рассказала бы, как ее обитатель проводил досуг. В голову Рагнера настойчиво лезла картина, как хозяин этой комнаты лежит на кровати, смотрит в потолок и развлекает себя тем, что часами обдумывает свою месть – часами думает о Маргарите. На умывальном столике гребень и бритвенный нож пугающе ровно вытянулись параллельно друг другу. Оставшаяся в сундуке неброская одежда хорошо подходила для того, чтобы растворится в толпе. С хмурым лицом Рагнер вышел из этой спальни и пошел на второй этаж.
Еще с середины лестницы он увидел кочергу на балкончике, залитую кровью стену и след на полу, уходивший за закрытую дверь. Рагнер понял, что там и есть спальня, где всё произошло, но не спешил туда. Он заглянул в две другие комнаты второго этажа и удивился тому, что не нашел примятых постелей. В спальне Енриити, на прикроватном стуле, лежал белый, дешевый чепчик и лишь по нему Рагнер смог узнать, где сын палача держал прислужницу. Вздохнув, мужчина направился по кровавому следу в хозяйскую спальню.
Мертвецов уже убрали, но пятна ему поведали, что фонтан крови бил и здесь, только второй человек умер на месте. Еще Рагнер знал, что здесь же лежало тело прислужницы со сломанной шеей. С гадостным привкусом во рту он посмотрел на кровать и на ее голый тюфяк: покрывало, простыни и перина, словно мертвый тюлень, высились горбатой кучей у полуоткрытых дверей гардеробной.
«Выродок хотел, чтобы девушка и дальше страдала от унижений, – догадался Рагнер. – Отыгрался на неповинной. И не за мать вовсе мстил, а за себя, чертов незаконный сын. И придумал он это заранее – в своей безликой комнате».
Рагнер подошел к гардеробной, поднял постельное убранство с пола и бросил его на кровать. Под этой кучей оказались маленькие женские трусики, вернее, кусок полотна, похожий по форме на песочные часы, и одна вырванная завязка-лента. Неожиданную находку Рагнер тоже положил на кровать. Затем он открыл дверцы гардеробной и достал сумку из-за ларя. Кроме гребня и зеркальца Маргарита брала в убежище любимое тонкое белье, белый шелковый шарф-платок, чулки, пару носовых платков, зубную кисть и пузырек с ароматной водой. Качая головой, Рагнер взял наугад три женских платья и, решив, что лишним не будет, добавил еще стопку белья из сундука. Три учебника из ящика стола отправились в ту же сумку. В довершение всего он прихватил нарядные, остроносые сапожки-чулки из двух видов кожи и с бархатным голенищем.
Рагнер думал уходить, но что-то его держало, словно он что-то забыл или не сделал. Он огляделся и наткнулся взглядом на «песочные часы». Тащить в ратушу вещь со столь ядовитой историей он не хотел, забыть здесь, где «часы» мог трогать кто угодно и черт-те что с ними делать, он тоже не желал. Рагнер подошел к камину и потратил еще минут девять, чтобы с помощью кремня, кресала и трута развести огонь. Едва занялись горелые дрова, он бросил туда белье и обрывки платка, что держали руки Маргариты привязанными к изголовью кровати. Шелк неохотно тлел, обугливаясь и свертываясь так причудливо, что казалось: в камине самозарождался ворон. Даже пахло перьями. Рагнер не выдержал: принес кочергу и раздавил «ворона» в крошку, после затушил огонь. Чувство чего-то невыполненного ушло.
________________
Коричневые глаза Айады неустанно следили за Маргаритой, и стоило девушке направиться к выходу, собака сразу же подскакивала со своей подушки и подбегала к пленнице. Гладить себя Айада не позволяла, но больше не скалила зубы, когда рычала.
Воду в седьмом часу дня стали носить сразу четыре поваренка, сперва теплую, потом кипяток, – и это затянулось до начала восьмого часа. Поварята сторонились Маргариты, будто побаивались ее; подавая ей простыню, чтобы устлать купель изнутри, смущенно отводили глаза, чего раньше никогда не случалось. Девушка догадалась, что из-за хлопот с купелью ее посчитали кем-то бо́льшим, чем мимолетным увлечением Рагнера: скорее его любимицей, то есть «интимусом», как сказали бы в свете. Расстраиваться ли из-за новых сплетен или радоваться сомнительной выгоде от такой славы, она не решила, а спустя триаду часа горестные мысли растворились в нежащих ласках теплой водицы и позабылись сами собой. Когда Маргарита выбралась из купели, то в час Любви преисполнилась этим светлым чувством ко всем на свете. Ей даже захотелось петь. Вот только уже через минуту столь благостный настрой начал рушиться: с неприязнью Маргарита надела свое платье и несвежую сорочку, думая, что их нужно было бы постирать. Гребня она не нашла, так что заплела мокрые волосы в косу, замотала их платком и пошла выгуливать Айаду.
В коридоре Маргарита оглянулась на дверь комнатки брата Амадея. Дабы не грешить враждой в это время из-за Лорко, она направилась к лестнице. Айада цокала за ней когтями, держась чуть позади. Дозорные поприветствовали Маргариту кивками и улыбками – девушка в ответ вежливо склонила голову. Все мужчины, которых она встречала на лестнице, в парадной зале или во дворе, либо проходили мимо, либо почтительно с ней здоровались. Никто ныне не таращился, не подмигивал, не пытался ее коснуться. Бог наконец услышал Маргариту и сжалился над ней, – как она и просила, всё, будто по волшебству, переменилось к лучшему.
Девушке с собакой беспрепятственно позволили пройти во внутренний дворик. Со дня сатурна Маргарита впервые оказалась на улице, пусть и на огороженной высокими стенами площадке. Айада унеслась к деревьям у конюшни. Оставшись одна, Маргарита смотрела в ярко-голубое небо и радовалась солнцу, какое столько лет ругала за безжалостный к ее бледной коже жар. В проеме полуразрушенного проезда виднелась Главная площадь – у пленницы мелькнула мысль: попробовать с наглым видом миновать караул во дворе и выйти наружу, но, поразмыслив, она не стала пытаться.
«Рагнер Раннор не дурак, – вздохнула она. – Он не стал держать меня под замком, прекрасно понимая, что мне отсюда и так не выйти, а себя избавил от хлопот – я сама в страхе закрывалась в комнате, заботилась о своем питании и работала на него… И сейчас свободы вроде стало больше, но это не так: собака никуда не даст мне уйти. Лишь всё испорчу, и меня вернут на третий этаж, к соседкам, которые меня ненавидят, и к работе в обеденной среди всех этих мужчин… там повар и Гюс Аразак, да и любой может зайти и что угодно сделать, пока я убираюсь или омываюсь… Недолго осталось ждать. Если не сегодня, то уж завтра-то точно Ортлиб меня заберет. Послезавтра в самом крайнем случае…»
Возвращаясь с прогулки, у лестницы в парадной зале, Маргарита встретила Хельху и хотела пройти мимо, когда та ее окликнула. Тряся лентами, бусами и большими грудями, толстушка резво подбежала, но приблизиться ей не позволила Айада – встав перед Маргаритой, собака глухо зарычала, и Хельхе пришлось остановиться. Маргарита сразу почувствовала симпатию к своей свирепой защитнице и решила, что это сглаживает ее дурные мысли о бывшей подруге: всех любить было невозможно даже в час Любви под угрозой Конца Света.
– Как ты-то? – безмятежным голосом спросила Хельха. Маргарита молчала и обиженно смотрела на нее исподлобья. – Да не сёрчай-то ты! – махнула рукой Хельха. – Нечаго с тобою-то не цталось бы, мы-то цнали. Подрозжала бы маненько, и дёлов-то. Геррата-то есшо добрая: Эмильна тобе ноцдрю разрецать-то хотила, но одна-то страшилася. А с герцогум-то ночою та есшо былася, да? – хитро прищурилась Хельха. – И купелю-то тобе, и собаку-то… Всею ночоею-то, поди? Уж дюжо уцтавшой-то он ходил поутрям!
– Держитесь от меня подальше, – сердито сказала Маргарита. – Скоро за мной супруг придет, и мы с тобой более никогда не увидимся.
Она стала подниматься по лестнице, а Хельха ей прокричала:
– Но ведь ты-то сама виноватая! С Гёре-то!
– Да, с Гёре я виновата, – в гневе развернулась Маргарита. – Я брата спасала, а приставать начал он! Но я виновата… А тебе я что сделала? С твоим Ольвором меня герцог вынудил выехать. Почему и ты? Почему не заступилась?
– Я-то как все. Цупротиву всех-то ходить незьзя. И ты тожо не выдёлывайся-то. Авось сызново воротица-то к нам цтанеца.
– Я-то не как все! – резко ответила Маргарита и гордо пошла вверх по лестнице.
В спальне Рагнера прибиралась Соолма, вернее, она уже заканчивала менять постельное белье. Ночная сорочка Маргариты лежала на стуле. С досадой девушка вспомнила, что в уборной, на угловой перекладине, сушатся ее огромные «сильванские исподники», какие Соолма, конечно, снова узрела.
«Да что же мне так не везет-то! – в сердцах думала она. – Как назло, стоит только в этой спальне белье оставить – так Соолма тут как тут! Может быть, она всё же не успела зайти в уборную. Ну пожалуйста, Боже… Хватит с меня и того, что она утром уже трогала мое белье и даже его складывала».
– Можешь пользоваться шкафом в уборной, – произнесла Черная Царица, словно догадавшись о мыслях Маргариты. – Рагнер там ничего не хранит, а свои вещи я забрала.
– Спасибо… – искусно изображая признательность, произнесла Маргарита, но не получила и слова в ответ, хотя рассерженной Соолма не выглядела.