Сын Нила

– Если бы силы такого бога принадлежали бы ничего не помнящему человеку, то Египет погряз бы в катастрофах. Если бы вся память вечной жизни обрушилась бы на такого человека, то он сошёл бы с ума и до самой смерти не мог бы понять, кто он, человек, бог или стихия. Если бы тело человека, в которого вселился бы такой бог, не имело изначально хотя бы крупицу божественной крови, сколь быстро оно бы сгорело?

На поверхности реки мелькали смутные образы катастроф и смертей. Не одна из картин не смогла зацепиться в памяти девушки, но Нефертити с безумной чёткостью поняла – то что говорит Аменхотеп, это правда. Всё в ней говорило, что принц не врёт. Вопрос оставался лишь в том, а принц ли это?

Мужчина наклонился к девушке, пристально глядя на неё ярко жёлтыми глазами с вертикальным зрачком, а голос, всё такой же равнодушный и шуршащий, продолжил, хотя, казалось, принц совершенно не шевелит губами:

– Человеческая жизнь сложна и непривычна для бога. Тем более для сильного бога. Но она нужна, чтобы что-то изменить, не нарушая обещания не возвращаться. Я человеческий принц, сын Фараона и простой человеческой девушки, и это правда. Но так же правда в том, что я не человек. Даже тело потомка фараонов не способно вместить всю память и все силы, что я принёс с собой. А потому оно меняется, как меняется и личность.

– Но разве принц и… ты, – девушка сглотнула, хотя горло от волнения было совершенно сухим, – не одно и тоже?

– Я память. Я сила. Я бог. Тот, кого ты знаешь как Аменхотепа, был до того, как я проснулся. Не способен человек осознать меня, и пока он не сольётся со мной, мы не будем едины. А когда это произойдёт не ведомо даже мне. Но тебя, супруга моя, это волновать не должно. Я давно слежу за тобой, ты есть воплощение человечества, что может понять его и вести его за собой. Вот и веди, а я укажу дорогу там, где требуется. В остальном же Египет твой. Будет его путь светел или тёмен, лишь твоя забота.

Нефертити пристально смотрела в совершенно не человеческие глаза мужчины, а в мыслях наступала кристально чистая и понятная простота, что объясняла всё. Вообще всё, что только могла вспомнить девушка. И даже тяжесть всего Египта, что принц так легко возложил на её плечи, воспринималась крыльями, что могут поднять её на вершины. Кому ещё в этом мире довелось стать супругой и ближайшим сподвижником бога?

– Я сделаю всё, что в моих силах, – жарко заявила она. – Могу ли я узнать, как зовут тебя?

– Аменхотеп, – улыбнулся принц, оголив острые выступающие клыки. – Пока я человек и не сказал иного, зови меня именно так, юная Нефертити.

Порыв ветра бросил прядь выбившихся из под парика волос на лицо девушки, а когда она проморгалась, то увидела перед собой совершенно обычного Аменхотепа, с наглыми чёрными глазами и презрительно поджатой губой. На берег Нила накатывали мерные волны, а сквозь шелест травы пробивались звуки близкого города.

– Возвращаемся, – буркнул принц и оставив позади Нефертити, быстрым шагом устремился к храму. А девушка отвлеклась на громкий всплеск. Обернувшись, Нефертити встретилась глазами с гигантским крокодилом, что посмотрел на неё холодными ярко-жёлтыми глазами, а после медленно погрузился в воду, из которой только что и всплыл.

– Себек, – прошептала девушка. – Его зовут Себек. Мой принц бог Нила!

Нефертити улыбнулась, совершенно ребячески помахала уплывающему крокодилу и поспешила вслед за Аменхотепом. И пусть временами в нём всё ещё просыпается тот самый глупый самовлюблённый ребёнок, но принцесса знала, её супруг великое благо для Египта. И для неё самой.

***

Разговор с тем, кто проснулся в Аменхотепе, подарил принцессе то, что ей не хватало всю жизнь, не смотря на защиту Эйе, на любовь Сменхкара и даже на заботу Теи. Этот разговор дал Нефертити абсолютную уверенность в выбранном когда-то давно пути. Все сомнения, колебания, трудности стали ничтожны перед великой миссией.

Аменхотеп по прежнему вёл себя двойственно, в нём то просыпался истинный бог, и тогда Нефертити могла лишь восхищаться собственным супругом, то верх брал глупый и надменный человек, и тогда принцессе приходилось прилагать усилия, чтобы продолжать делать вид, что она по-прежнему благоговеет перед ним. Благо сам принц понимал ущёрбность своего человеческого я перед величием божественного, а потому старался лишний раз себя не проявлять. А с лёгкими корректировками от Нефертити всё проходило ещё более гладко.

Всего месяц активной работы понадобился девушке, чтобы заменить второго принца везде, где требовалось его политическое участие. Она стала присутствовать на совещаниях министров, на экономическом собрании и на встречах с царственной четой. Царица Тия благосклонно встречала усердие дочери, иногда собственной властью подавляя недовольных. Если ранее благосклонность матери Нефертити замечала лишь в малозначительных мелочах, то теперь Царица своими руками усадила девушку поближе к себе и Фараону – отодвинув принцессу Ситамон. Это даже неприятно царапнуло Нефертити, как будто бы девушку уже похоронили. Нет, разумеется, выбора у неё не много, но ведь принцесса может хотя бы сбежать! Неужели Ситамон всё ещё надеется на благосклонность второго принца? Или быть может она придумала что-то иное?

Считаю Ситамон своей ответственностью, Нефертити продолжала присматривать за супругой Тутмоса, подкупив одного из старых рабов во дворце Наследника. Но ничего не происходило. Она не пыталась сговориться и убить Аменхотепа, отодвигая возможную смерть до взросления третьего принца Косея. Не предпринимала попыток всё таки взть под контроль Тутмоса, которому как и ранее было совершенно не до интриг – у него был новый проект по постройке сфинкса из песка. Нет, она просто жила, продолжая держать голову высоко поднятой, и всё. Не удивительно что Тия отвернулась от неё, Царица, всю жизнь добивающаяся власти своими руками, не могла принять Ситамон вот такой, сдавшейся и прекратившей борьбу. Нефертити была уверена, что мать чувствует по отношению к принцессе то же, что и она – презрение.

А вот сама Нефертити продолжала блистать. Она совершила визиты в дома всех своих сторонников, от Эйе и Омфиса, до самых незначительных знакомых, чей плюс был лишь в том, что им хватило ума никогда не выступать против некогда безродной девочки. Посетила с дарами все храмы столицы, помирилась с Беренмут, чьё упрямое сопротивление было просто сметено вдохновлённым энтузиазмом сестры. Единственный кто не разделял триумфа девушки, оказался Сменхкар. Не женатый мужчина не мог оставаться телохранителем супруги принца, покровителей, чтобы представить его во Дворе, у мужчины не было, а сама Нефертити не считала нужным искать пути общения.

Это не было просто, благодарность и привязанность тянули девушку назад, в сады, в которых так приятно было гулять с влюблённым в неё воином. Сердце разрывалось между восторгом служения богу и детской, как считала сама Нефертити, любовью к простому человеку. «Нет, не любовью. Влюблённостью» поправляла она временами сама себя. Влюблённостью, которую надо стереть из памяти. Ведь вернуться к Сменхкару, это сдаться. Проиграть. Стать такой же, как презренная Ситамон.

Хотя стоило признать, что сам Аменхотеп не был сильно заинтересован в Нефертити как в супруге. Как в той, кто сможет стать царицей – несомненно. Но как девушка, она его мало интересовала. Как и любые другие представители рода человеческого. Обладая телом здорового молодого мужчины, принц не жаловался ни на какие телесные болезни и регулярно, как по расписанию, посещал ложе супруги, пока сама Нефертити не заметила, что дитя до того, как он станет Фараоном, не критично. После этого Аменхотеп и вовсе покинул совместные территории, пропадая где-то вне города, сообщив ей, что он не будет против того, «что совершила некогда Царица Тия ведь это не уменьшило её власти».

Получив практически прямое разрешение на тайные измены, Нефертити даже опешила. Но поразмышляв о причитах таких слов Себека, она поняла что для бога Нила всё было максимально естественно. Он, судя по его словам о Горе, не считал представителей человеческого рода хоть немного подходящими для обретения потомства. И то, что он стал человеком, мало поменяло этот факт. А память человека подсказала ему, что люди зачастую нуждаются в чувствах. Эти слова, что можно было бы принять за оскорбление, были всего лишь заботой о супруге. Разве после этих слов девушка могла сделать хоть что-то, что могло опорочить имя Аменхотепа?

Лишний раз получив доказательства благосклонности божества, девушка была готова собственноручно просеять всю пустыню, прикажи ей Себек. Но вместо этого именно он поддерживал и поощрял её действия. А в день разлива Нила супруг сделал ей внезапный и редкий подарок – ручного крокодила. Девушка молниеносно узнала могучего тёмного самца с ярко-жёлтыми глазами, что и показал ей кто именно находится в теле принца. Смирный, обманчиво медлительный, крокодил ходил за принцессой как привязанный, давая девушке показательно кататься на своей спине или кормить его кусками мяса прямо с рук. Но любого недруга Сухос, как назвала питомца девушка, как будто чуял и так и наровил ухватить огромной зубастой пастью. Даже Тефия и Тирия опасались подходить к могучей рептилии, пусть тот и проявлял к ним благосклонность.

По Двору вновь стали ходить слухи, самые разные. О том, что принцесса спит с крокодилом – «Знали бы они!», усмехалась Нефертити, когда впервые услышала слухи от Омфиса, а после послала Сухоса разодрать в клочья все вещи сплетников, – о том, что проклятие, лишающее разума, перешло от Тутмоса к Аменхотепу, а от него и к Нефертии, о том, что подобный зверь во Дворе означает послание от принца и его супруги, осталось только понять какое. И лишь последние было правда. Это действительно было послание людям, послание о том, что наступает новое время. Время крокодила. Эра Себека.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Часть 2. Тяжёлая память. 11. Тьма

Фивы – большой, многолюдный, активный город. Столица великого Египта. Низкие дома, узкие улицы, ведущие на круглые шумные площади. То и дело мелькающие яркие одежды иностранных гостей. Аменхотеп IV любил столицу, но очень не любил Двор, который в этой столице находился.

Но именно в этой «яме с скорпионами», как называл её сам второй принц, он был вынужден обитать всю свою жизнь. У него просто не было иного выбора, ведь есть Наследник иог позволить себе сидеть в собственном дворце и носа не показывая в центральном, где и кучковалась вся эта толпа придворных. То он, сын иностранки, такого себе не позволял.

Да и как останешься в стороне, если со всех сторон только и слышишь о собственной порченной крови и причитания о том, что негоже передавать корону Египта выродку наложницы. Даже если он, как это было принято всегда, выйдет замуж за сестру, что сделает его законным фараоном, всё равно, как можно!

Об этом мало кто задумывался вне Двора, но главным в царственной чете всегда был не фараон, а царица. Именно по женской линии передавалась власть, кровь и божественной благословение Гора. Именно женщины династии хранило фараоново солнце – Амон. И именно поэтому, не смотря на множество наложниц, кровь царицы всегда передавалась далее. Но как же это бесило Аменхотепа!

Неужели лишь из-за того, что Царица Тия не исторгла его из себя, он становится правителем хуже, чем полоумный Тутмос?! Да сама Тия неизвестно откуда взялась во дворце! Надо же, сокрытая царская кровь, жрецы Амона подтверждают… Как будто они могли бы не подтвердить, если Фараон им приказал! А то, что и Корона подтвердила эту связь, лишь больше бесило принца.

Надо же, нагулянная девка достойна править, а он, виновный лишь в том, что Фараону захотелось разнообразия в партнёршах, нет! И как же удобно устроилась царская чета, ему они говорят, что он имеет такое же право надеть Корону, как остальные дети Фараона, но при этом и не думают наказывать сплетников, что годами перемывают ему кости! «Ты принц, а значит способен справиться с этим сам,» мысленно передразнивал Аменхотеп отца. Ну конечно, вот только за любое упоминание того, что Тутмос настоящий дебил, вельможу запарывали насмерть, как провинившегося раба. А вот сам Аменхотеп такой защиты не удосуживался ни разу.

Ещё одним не маловажным раздражающим фактором была невеста юного принца – Нефертити. Ещё одна, по словам Царицы, сокрытая кровь. Такая же как Тия высокомерная пустышка, такая же неизвестно откуда взявшаяся в семье, близкой Фараону. И абсолютно принятая отцом. Аменхотеп III вообще, казалось, готов принять всё что ему говорит Тия. И во всё поверить. Как хотелось иногда принцу потрясти Фараона за голову, крича во всё горло, что его дурят, как ребёнка у ларька с побрякушками! Но что бы мальчик не говорил, отец лишь посмеивался, да отправлял того учиться. Дурак, абсолютный круглый дурак!

Принца преследовало постоянное чувство бессилия. Он учился хорошо, но недостаточно. Сражался прилично, но мог бы лучше. Держался при дворе достойно, но хватка слабовата. Никогда он не был достаточно хорош. Зато «невеста» всегда была прекрасна. Так и слышалось со всех сторон, «какая юная, но умелая», «как изящна уже сейчас, а ведь вскоре расцветёт», «как почтительна, но смела». Даже ошибки все считали милыми. Лицемеры! Полный Двор лгунов, оболочки с приклеенными улыбками, за которыми прячется шакалий оскал!

Постоянная ненависть заставляла совершать ошибки. Мелкие грубости перетекали в большие ссоры, отталкивающие от свиты второго принца всех, кто был достаточно умел, чтобы выбирать себе сторону. Будучи обиженным судьбой он и привлекал таких же – вторых, третьих сыновей вельмож, которым не светило наследство, некогда проигравших свои схватки за влияние неудачников, девиц, у которых не было ничего, кроме их тел и смелости эти тела ему предлагать. Такая свита не могла остановить принца, лишь раззадоривая его. И вот, неудачная шутка над «невестой», и принца лишат и тех крох почестей, что он смог собрать. Сначала отправляют в пустое и не нужное плаванье Наследника, потом запирают в Мемфисе, под присмотром жрецов и учителей, а после и вовсе забывают, навещая раз в год. И всё это под таким удобным предлогом болезни.

Ах да, болезнь. Болезнь была, в этом не было сомнений. Жуткая, похожая на настоящее проклятье, в которые принц на самом деле не особо то и верил. Болезнь заставляющая того не спать неделями, а если он и рисковал закрыть глаза более, чем на десяток капель, она тут же погружала принца в тёмный, удушающий сон, в котором вокруг шевелилось множество гибких, опасных тел. Они не могли коснуться его – твёрдый барьер спасал жизнь принцу. Но он знал, точно знал, что рано или поздно барьер не выдержит, и вся эта копошащаяся масса навалится на него, уничтожив.

Разбудить его в таком состоянии могло не так много человек. Обычно это был Сетти, низкий полноватый старик, дальний родственник Фараона, а заодно жрец Атона, ещё одной формы всемогущего Ра. С плаванья принц помнил о Нефертити, что тоже вырывала его из кошмаров. И чьё умение это делать окончательно утвердило её не просто как возможную, а как единственную кандидатку в жёны. Всё таки болезнь могла и не пройти и иметь возможность прийти в себя стоило. Пусть даже это ненавистная «сокрытая кровь». Ещё справлялась Хатшепсут, Верховная жрица Египта, из храма Исиды. Та не просто могла вытащить второго принца из кошмара, но и отогнать его как минимум на неделю. Но женщина редко появлялась в удалённом дворце, каждый раз горестно качая головой.

– Аменхотеп, страх плохой учитель, а болезнь твоя исходит из собственной души. Ба стремиться отделиться от тела, так отпусти её. Я не чувствую на тебе проклятия, лишь благословение. Ты сам превращаешь его в страдание, – говорила она в свои редкие визиты. Принц лишь мысленно желал ей самой такого «благословения». Тогда она поймёт, что значит каждый сон видеть, как твоя защита исчезает. Каждое пробуждение радоваться, что ничего не сломалось. И каждую ночь бояться уснуть, зная, что он вновь найдёт новые трещины в своей тонкой, но такой важной скорлупе.

***

Это очень странное ощущение – видеть в абсолютной темноте. Когда вокруг тебя непробиваемая оболочка яйца, что погребено под тысячами извивающихся тел. И ты видишь их все, каждый злобный взгляд, каждый острый клык, чувствуешь их голод.

Скорлупа трещит под весом копошащейся массы. Но она сильна, она сможет выдержать и не такое. Гораздо опаснее, что ты тоже растёшь. Ты становишься длиннее, шевелиться становиться опасно, а маленький зубик прямо на морде так и норовит проткнуть безопасную оболочку.

Ты растёшь и боишься. Постоянно боишься пошевелиться. А те, кто снаружи, тоже растут. Твоё яйцо, единственное в этом постоянно шевелящемся «нигде», из защиты становится тюрьмой. Теперь шипение, что доноситься снаружи, кажется тебе песней свободы. И ты, наконец, проламываешь скорлупу изнутри.

Полнимая голову на длинной могучей шее, ты видишь множество братьев и сестёр, а так же миллионы белых скорлупок. Все они выбрались сюда раньше тебя. Никто из них не рад появлению в этой тесноте ещё одного. Тут, снаружи яйца, всё так же нет ни капли света. Но это не мешает тебе увидеть ненависть в глазах собратьев.

Ты здесь самый мелкий и беспомощный, и лишь это, быть может, спасает тебе жизнь. Таись, молчи, копи яд. Ещё не вылупившиеся яйца – законная добыча. Места и так на всех не хватает. Но их мало и они быстро закончились. Найди ещё одного такого же труса, что слишком поздно выбрался. Теперь ты сыт, ты крупнее, твоя яд смертельно опасен.

Укус и первый змей исчезает в твоей пасти. Ты чувствуешь, как растут новые чешуйки где-то у хвоста, делая тебя длиннее и мощнее. Будь осторожен, самые старшие глупы, ведь позволили стольким гадам жить здесь. Но они сильны, быстры и опасны. Ты маленькая змейка, у тебя есть только твоя хитрость. И яд.

Живых змей становится всё меньше и собраться начинают противиться твоей воле. Всё чаще они обнажают на тебя клыки, всё настырнее пытаются удушить в своих объятьях. Но поздно, тебя им не одолеть. Чешуя твоя крепче камня, яд твой прожигает землю, глаза твои и есть сама тьма. Быть может пара змеек и уползла от тебя, но они такие крошки, что их можно и отпустить. Пусть ценят твою доброту.

Ты чувствуешь, что тьма вокруг живая. Ты знаешь, что это сам Хаос, и он сдавливает тебя, напоминая дни, проведённые в скорлупе. Но ты больше не совершишь этой ошибки – чем раньше ты выберешься наружу, тем сильнее станешь. Ты раскрываешь пасть и поглощаешь тьму. Ты крушишь её ударами могучего хвоста. Твоё гигантское змеиное тело расширяет пространство и наконец ты чувствуешь, что Хаоса больше нет. Есть только почва, что удерживает тебя в этом «ничто».

С размаху ты всаживаешь свои гигантские клыки в землю и из под неё словно кровь вырывается Великая река. Ты погружаешься в живительную влагу с головой и свободно плывёшь в ней. Тебе не нужен не верх, ни низ, ни свет, ни тьма. Тебе никто не нужен, разве что крошечные, маленькие рыбки, да пара сбежавших змеек, что когда-то ты пощадил. Они безопасны, и лишь это дарует им существование.

Ты Апоп. И ты только что создал мир.

***

В этот раз сон Аменхотепа был невероятно правдоподобным. Проснувшись на своём привычном ложе юноша ещё несколько капель ощущал ощущение могучих мышц, мерно сокращающихся под твёрдой чешуёй. Кое-как опустив ноги вниз, он чуть не вскрикнул – шаги рабов, не смотря на каменный неподвижный пол, мерной вибрацией ударяли по пяткам. Вот только стоило на этом ощущении сосредоточиться, как оно тут же ускользало.

До занятий оставалось ещё достаточно времени, и принц решил принять ванну. Прохладная вода должна была прогнать остатки странного сна, да и в целом действовала на него достаточно благоприятно. Отослав от себя услужливых рабов, Аменхотеп погрузился с головой в воду, а когда вынырнул, то с трудом сдержал крик – прямо из под воды на него смотрели ярко-жёлтые глаза с вертикальным зрачком. Вода в ванной, как по воле могущественного жреца, разгладилась, и отражение принца со змеиным прищуром улыбнулось. Усмешка обнажила острые зубы, а сухой, шипящий голос, донёсшийся из горла юноши, сказал:

– Наконец-то ты вспомнил… Теперь ты и я станем едины, как то и должно быть!

Аменхотеп силился замолчать, чтобы не слышать этого голоса. Долгая болезнь, сны, Верховная, что не считала происходящее проклятием, всё слилось в единую вязь происходящего. Конечно, возрождение бога не могло восприниматься плохо, вот только Апоп не бог!

– Люди давно были обмануты Гором, но даже я, будучи человеком, так глуп? Кто есть бог, а кто демон? Я разрушу мир, как странно… никто из богов не ведает будущего, зато люди уверены, что знают всё.

«Не слушать, не слушать, не слушать…» пытаясь заглушить хриплые слова, вырывающиеся из собственного горла, мысленно кричал принц. И будто повинуясь этому крику, он действительно перестал слышать змея. Судорожно всмотревшись в собственное отражение и нервно ощупав зубы он не нашёл ничего, что могло бы напомнить о захватившем его тело демоне.

С этого дня болезнь не посещала тело принца. Сон стал мирным и спокойным, Хатшепсут, посетившая его, поздравила принца с «благословением богов» и объявила о полном выздоровлении сына Фараона. Аменхотепу очень хотелось взять эту пожилую уже женщину за плечи и встряхнуть, закричав в лицо, что богами тут и не пахнет, но он здраво опасался, что демона могут уничтожить вместе с его сосудом. Ведь как доказать, что ему удалось прогнать Апопа, большая загадка. Так что рисковать было бы большой глупостью.

Жизнь повернулась, наконец, к принцу лицом. Учителя хвалили его как никогда, хотя сам Аменхотеп такого отношения понять не мог – он до сих пор часто забывал о чём рассказывали наставники, а задания выполнял в каком-то полусонном состоянии. Внезапно о юноше вспомнили прежние приятели, стали присылать послания жрецы каких-то неизвестных храмов, даже бывшая невеста пришла на пару небольших пиров, а после и прислала подарок ко дню смерти его матушки. И вспомнила же!

Фараон и Царица вскоре тоже навестили второго принца, а после подарили ему собственный дворец и десяток рабов. Правда сначала эти самые рабы и пара приставленных свободных слуг показались принцу какими-то несуразными, расхлябанными и ленивыми, но вскоре он понял что ошибался – слуги по дворцу передвигались неслышно, делали всё чётко и в кратчайшие сроки, а к самому принцу относились с величайшим почтением.

«Стоило только чуть не умереть от болезни и всё меня тут же полюбили», думал временами Аменхотеп, посещая обязательные мероприятия во Дворе или общаясь за семейными обедами с роднёй. И так бы и продолжалась счастливая жизнь юноши, пока в день его совершеннолетия он бы не получил в подарок коня.

Казалось бы что такого, конь не такая уж большая редкость. Вот только сам Аменхотеп лишь раз в жизни, ещё до болезни, общался с конями. Тогда это мерзкое животное чуть не откусило ему пальцы! А теперь ему дарят дикого и опасного на вид жеребца, и все вокруг, от подарившего это чудовище вельможи, до родного отца, делают вид, что он должен прямо сейчас подойти, и… и что? Опозориться на весь Двор? Неужели ему решили напомнить, что он всё ещё ничтожество?

Конь под юношей всхрапнул и красиво изогнув шею зашагал вперёд, давая зрителям полюбоваться мощными ногами, лоснящейся шкурой и прекрасной посадкой своего наездника.

– Слава принцу Аменхотепу! – Закричал присутствующий на празднике Тутмос, как всегда по детски радуясь за своего брата. Двор подхватил этот крик разными пожеланиями, а второй принц сидел на коне и понимал, что змей никуда не ушёл. Он просто замолчал, как того и хотел Аменхотеп. Молчал и делал с его телом и судьбой всё, что только хотел.