Space: сто одна история Сюррреализма

На четвёртом островке, месте потерянным во времени, жили шляпы. Они пылали льдом, и тушили себя стихотворениями. Если переставали читать стихотворения, таяли и умирали. Потому на острове стоял настоящий гул. Голоса. Часто шляпы болели. Конечно, их люди не слышали, ни птицы, ни рыбы. Но стоило надеть их на голову, стихотворение отдавались эхом в разум. Человек сходил с ума, и голова замерзала. Как-то раз, одна шляпа выбросилась с утёса в океан и полетела в Антарктиду, здесь ей не нужно было слушать криков коллег и друзей, и не таять. Он перестал читать стихи, но из-за отсутствия других навыков, временами снова начинал сочинять их. Снежное общество белых медведей увидев шляпу, решили нанять его, соорудили голову, которая вещала мысли шляпы через динамики, и он стал самым высокооплачиваемым комиком и поэтом Антарктиды, работающий за похвалу.

Если улететь на параплане от сего места, и укрыться в библиотеке Максимианополиса в Египте, можно увидеть чудеса, которых нет в других странах. Особенно в библиотеке магии и колдовства. Здесь каждый год умирают люди лишь потому, что выбирают для чтения не те книги, и не тех авторов. Открывая книгу про крушение Рима, из книги выбегают римляне с копьями, мечами и стрелами, из книги Ктулху Говарда Лавкрафта вырываются щупальца размером с самолёт, а открыв литературу по призракам, кровавая Мэри вырывает глаза, через отражение. Здесь можно сгореть, утонуть, быть убитым и закопанным заживо. Моэм, когда, попав сюда лишился руки, потому что изучал аллигаторов доисторического мира. Эрнест Хемингуеэй сжёг себе глаза, когда увидел ангела, а Достоевский, оказавшись здесь, вместил в себя тысячу душ, которые помогали ему писать книги. У всех разные ситуации. Но без сомнения, чудеса были кошмарны и опасны. Через книги вырывались волшебники, Волан-Де-Морт пытался договорится со смотрителем библиотеки, чтобы он дал ему флешку, чтобы загрузить душу, но библиотекарь хлопал ладонью, и волшебник улетал в книгу. Его будто всосал пылесос. Снежная королева обещала убить библиотекаря, если он не поможет ему, но смотритель доставал волшебную палочку из-за пазухи, которую получил из книги, и взмахом ставил её на место, превратив в пакетик желатина или куклу Барби. Здесь, временами появлялись звери, которые бегали по полкам, авторы падали, раскрывались и начинался потоп, выплывал мегалодон, вылетал дракон, бушевали мёртвые самураи. С одной вампир, с другой кладовщик воспоминаний. У смотрителя в такие моменты были свои возможности, кроме волшебства. Кнопка перемотки. Он перематывал время назад, хватал зверей и выпирал за дверь до того, как они смогут разбросать книги и устроить беспредел. Хлопок ладонью не убрал бы хаос, потому, чудеснее перемотки времени не было в волшебной библиотеке ничего. Умерших можно было воскресить, а потерявшие части тела, отрастить им конечности. Разумеется, мог смотритель библиотеки вызвать самого лучшего врача из книги, открыть дверь в будущее, чтобы отрастить ноги или почки, вывести из комнаты в книге приборы, что позволяли бы не получать травм. Но не стоило рисковать, ведь персонажи могли убить их, захватить библиотеку, город, страну, ставить эксперименты над живыми людьми. Риск всегда есть, ещё бы, кто же захотел всю жизнь жить в мире, где всё хуже, чем где-либо. Ад.

Но что это мы о библиотеке и библиотеке, не так ли? Давайте же перенесёмся в мир науки, где ложка пороха превращала человека в того, в кого, никак иначе и быть не может, сам человек хотел превратится. В порошке были гены животных, и попробовав лишь ложку, люди превращались в животных или обретали их силу. Удивительно. Чарльз Чаплин получил здесь грацию кошки, а Гёте зоркость ума. Булгаков находил в себе силу упрямства и видел другие миры на дне чашки, Диккенс награждался шармом обезьяны и умом ворона. Гойл становился бегемотом, Мари орлом, Анастасия превращалась в лису. А между тем, ну вы представляете, я себе руку на отсечение дам, животные, что пробовали сей чудотворный порошок, становились людьми. Они были ими, разумеется, только вот, быть людьми так и не научились. Тигры, что превратились в хомосапинс, ходили на четвереньках. Собаки лаяли. Кошки горбились и ссали в тапочки, и в углы комнат. Орлы прыгали с крыш. Жирафы тянулись за листьями деревьев. Животное всегда животное. Человека можно научить, он мыслит, а животное тупое существо, она имитирует жизнь джунглей, точнее, живёт по законам леса, и даёт предпочтение только инстинктам. А вот, что фантастика, так, только не давите на меня пальцем, жуки совсем ничем не становились, а получали лишь ум человека, и каждый раз, когда взгляд падал на пол, можно было заметить, как у стула бегали тараканы, жуки-олени, мухи и блохи. Они то и дело танцевали, то играли в бильярд, то кидали хлебные крошки в корзины из паутины, то отжимались и подтягивались на турниках, а муравьи, что прибегали последними, сражались с пауками в армрестлинге. Блохам было труднее всего. Более сильные и большие – разумные-насекомые, пользовались ими вместо футбольного мяча, забивая голы в импровизированные ворота. Потом они замечали больших людей, и начинали ругаться, поднимать кулаки и нервно дрожать: лишь бы не раздавили. Кусать их за большие пальцы на ноге, выдирать волосы с корня. Желали ли места, кто знает. Но драчуны ещё те. Крик. Истерика. Писклявый звук доносился куда угодно, только не до ушей гигантов. Приматы хватали их и давили, а если везло, то те убегали, и вечно тряслись в страхе под плинтусом, между ковролином, ковром и линолеумом. Бывало, увидит человек, что был в прошлой жизни муравьедом, и съест всех букашек. А изредка, но так есть, люди слышали писки тараканов, и пристально слушали их, усаживая на ладони, как те рассказывали историю о том, что вчера ловили бабочек, а позавчера построили дом под умывальником. Человек злился, и травил под ним всё их семейство.

А на ферме близь Эдинбурга, жили коровы повара, они прибегали на стол, резали себя, ложились на сковородку, заправляли себя сверху овощами; картошкой, морковью, луком, чесноком и горошком. Люди тем временем ели, причмокивая и говоря, какие хорошие кулинары. Бывало, зайдёт Монро, чтобы поесть тушёного гуся, бараны доставали ножи, резали тех, мариновали в соусе, тушили в утятнице, и подавали на стол. Если же, мясо плохо шло в желудок, гусиное мясо вытаскивало руки и отталкивалась со стенок трахеи, чтобы упасть в бездонный кратер кислоты. Когда люди, после двух, ей богу не вру, дней, испражнялись, гуси вылетали из фекальной канавы, регенерировав обратно в птицы, и направлялись в те фермы, где были убиты, чтобы вновь оказаться на столе. Представляете себе, какое самопожертвование во имя спасения голодающих. Такие бы чудеса, да в Австралии и Африку, в Аризону, да Техас!

Если надеть бейсболку, бейсболка сползёт по телу, и ты исчезнешь под ней, попав в сказку. А если размахнуться, и кинуть себя в воду, бейсболка становится кораблём. Если сказать, невзначай, что у тебя толстый зад, ты станешь Килиманджаро. Да-да, странно всё, но что такое странно, когда всё в мире так просто. Если прыгнуть с самолёта, то можно заметить, как становишься блином, а если лечь на дороге на автомагистрали, можно увидеть, как делают фарш. Если ударить носорога по носу, можно заметить, что кроме трёх дырок, есть и четвёртый, и пятый, а если поставить подножку слону, то тут уж нигер тебе не поможет. Даже нигер не поможет нигеру, если нигер дерётся с нигером в неравной схватке, за кинутый хозяином кость умершей крысы, обжаренной на сливочном масле. Нигер знает, что другие нигеры опасны. Потому нигерам не остаётся ничего, кроме наблюдения за друзьями животными.

На этом всё. Завтра у меня день выходного, так что, ждать в последующие дни чего-либо, или в месяцы, не стоит. Буду занят самосовершенствованием, пусть я и так совершенный, как универсальный солдат. Надеюсь, вы отдохнули пока читали этот блог. Уверяю вас, этот блог может пополнится, после возвращения, следите за новостями.

Глава 2

Из-под проводов гирлянд – живший там в стране лилипутов; вылетел ёршик и начал чирикать, что он не согласен с рукой падишаха, держащий его за зад. Ведь он, знаете, натурал и против фистинга! Топиться в унитазе, не нравится ему, видите-ли. А кому, скажите на милость, нравится, разве что псу по кличке «Му-му». Он ещё с Герасимом играл в такие БДСМ игры, ходили на рыбалку и топились, им очень приносило это удовольствие. Говорят, Му-му сам себя лапой топил за волосы, чтобы получать больше адреналина. Другой рукой бил себя по второй, но вторая была жестокая, смеялась и кусалась, отбрасывая первую руку в урну у берега с пираньями. В озере жил карлик-нос, на его горбу они танцевали брейк-данс и танго. Каждый раз возвращаясь к жизни, пёс лает на людей, провоцирует на злость, и просит их утопить его в тазике в ванной. Его шелковистые волосы прыгали бы тогда ему на спину, обдуваемые ветром из алмазов. Ему это нравится, только умереть не может, голова ударяется об пол, и нюхает пыль, оставленный флэшем на прошлой неделе, когда тот бежал за человеком-муравьём в поиске макровселенной на спине блохи.

Ёршик бил руку падишаха до тех пор, пока падишах не засунул его головой в унитаз и не оскребал мармелад со стен города зомби. Зомби там были страшные, они зубастые, кошмарно кричащие, тянущие свои лапы и пытающиеся съесть мармелад раньше ёршика. Ёршик тяпал их за наглые лапоньки, да и никак иначе не избавишься от этих зараз. Мистер проппер плачет, когда видит их. Их грязные мордашки даже он не может отмыть.

– Да подавитесь же вы! – выплёвывая ручки и ножки зомби на спину крокодила под водой. Тот сидел на дне унитаза и читал газету «Комсомольская правда» расправив лапы на шезлонге, покуривая гавайскую сигару из червей. Довольно улыбался, смеясь переворачивал страницу на другую. Так оно и было, я вам клянусь жизнью тараканов во всём мире! Да чтобы они все сдохли, если вру! Да чтоб мне торт в рот! То-то же, сразу поверили, сомневались ещё.

Знала бы тётя Мотя, самая коварная из всех черепах на свете, что его сын так проводит свои деньги, вернулась бы и отпорола того ремнём из бензопил и острых пил. А потом продала бы кожу на чёрном рынке для туфель. Блондинок из Москвы очень заводит кожа крокодила. Они даже умирают, когда гладят кожу крокодила. Вот настолько они друг друга любят.

А вот, в Нарнии жил красивый олень, убежал он оттуда на той неделе, вышел в Казани, вытер сопли с морды лица и заплакал. Все люди были без волос на теле. Это кошмарно… ужасно и пугающе. Семь лет с тех пор прошло, со вчера, ведь он считал, как, один день семь лет. Его так учили бабочки, что жили один день в его мире.

Гиппопотам любил сладкую вату, и каждый вечер выходил на работу к облачным людям и вырывал кусочки с облаков, и создавал из них сладкую вату, посыпая сахаром сверху. Конечно, люди не знали этого, что из облаков вату делали, потому, когда гиппопотам давал вату, они затыкали им нос во время кровотечений, и зад, во время уколов. Гиппопотам разводи руки в стороны и убегал. Плакал три дня, потом глаза у него высохли, и он залез в озеро, которую сам и выплакал. Пил половину, смешал с грязью оставшееся и стал статуей, до лучших времён. Проснётся он завтра, когда люди будут «сегодня» говорить не сегодня.

В колонке одного великана жил гусь, он имел способность знать все песни на свете, и все языки мира. Он лаял весь день на монгольском, на таджикском и китайском. Он знал физику и химию, зоологию и астрологию, и каждый вечер загадывал на звёзды о пшённой каше. Однажды возвращаясь с дискотеки нигеров, великан забыл колонки у черных. А нигеры они долго не церемонятся, украли колонку и привезли на точку, где продавали палёные вещи. Вот втюхивают они колонку, как вдруг, гусь забитбоксит, заговорит голосом Путина, все тут же разбежались, а часть из них убила себя во имя господа. Оно ведь и не удивительно, раз сатана сам вышел на связь через колонки.

– Я вас всех зарежу, господа и джентльмены, я ваши потроха продам на чёрном рынке на бесплатно. Из нигеров сделаем активированный уголь.

Ну как тут не испугаться. Чтобы руки белого дотрагивались до них, да никогда такого не быть!

Однажды, Майк Тайсон взял кредит и не платил её, и ждал коллекторов. В дверь постучались, на пороге лежали несколько шлюх, сто миллионов долларов в чемоданах и привязанный, с кляпом во рту Илон Маск. В глазах его был Марс. С той планеты махали ручками люди, выпускали салюты и смеялись. Они сегодня купили билет на это представление. Шлюхи крутились у ног Тайсона, без трусов и требовали, чтобы он был нежен с ними, ведь они с планеты вуаль, и их кожа хрупка, как хрусталь.

Мумия, вернувшись с того света, обнаружила, что все туалетные бумаги раскуплены всполошившимися людьми во время коронавируса. Стыдно стало мумии голым ходить, так и лежит в гробу и ждёт, когда появится туалетная бумага с трёхслойным мягким лицом детей, вместо бумаги.

В Зенландии, под кирпичами на пляже Мальдив, в большой норе, живут грибы маньяки, они бегают с кухонными и охотничьими ножами и убивают людей. Они набрасываются на голову людей, вырезают их уши, съедают, ломают ноги и вставляют себе под себя, вместо ног, надевают головы вместо шляпы и бегают по поляне, смеются, счастливые. Подснежники, лисички, мухоморы и самые разные грибы, ловят людей, ставят им подножку, потом набрасываются, связывают ноги и затаскивают в нору и освежевовывают там.

В Башкирии, живут травоядные дикие люди, первобытные. Увидев людей из соседних республик, они прячутся под камень, и сидят, выжидают людей и нападают на них с копьями. Вырывают их волосы и клеят под подмышки, руки, ноги и грудь. Они верят в то, что волос должно быть по всему телу. А поклоняются они обезьянам, потому что у них больше всех волос.

Глава 3

Я увидел его позапрошлым летом, когда звёзды погибли от осколочной гранаты. Граната разлетелась на кусочки, и из них вылетели маленькие гномики с ножами и вилками, и закололи звезду в бочок предварительно завязав рот, чтобы не кричал. Вот среди них и был он – мой маленький домовой, ручной. Его звать Серёга. Он безногий инвалид. Ему ногу откусили акулы, когда я выкинул его за борт лодки. Он пытался залезть обратно, но мой ботинок был не из простых, одним резким ударом я откупорил ему венозную вену, и он, словно фонтаном отлетел назад, и его схватила акула и утащила вниз. Когда Серёга закричал, что даст пожить у него неделю, я сразу же вытащил его тело без ног с воды. Потом он начал угрожать мне. Мне, представляете? Что я плохой друг. Сукин сын! Пришлось выкинуть его обратно, там его растерзали пираньи, ведь зад, это тоже нога. Осталась грудь, да руки. Больше он не кричал. Оно и понятно, я закрыл ему пасть носком, которую снял с ноги. Я оберегал их, и никогда не снимал на протяжении десяти лет. Вытащить он не мог их, ибо и руки я завязал ему в прямой кишке, и вытащил через нос, и бантиком, и бантиком. Когда спустя неделю, три года назад, вышел срок уходить из дома, мне пришлось закатать его в ковёр и выкинуть в мусорный ящик. А всем сказал, что он уехал на командировку за границу. Но кто меня спрашивал, домового моего на самом-то деле никто и не видел. Разделяли мы дома обязанности на равне. Он убирал, готовил, стирал, приносил деньги, ремонтировал и покупал всё, а я смотрел погоду по телевизору, и говорил, когда выходить, чтобы он не попал под дождь. Каждый раз, когда он уходил, хлопнув дверью на скейтборде, я смеялся, ведь он забыл надеть ботинки, глупый Серёга. По лестнице он спускался кувырком. Он любил это – как сам говорил, обожает паркур и брейк-данс, одним словом, валяться на земле. Я ему ещё на полу из грязи и старых, поношенных трусов место постелил с мёртвыми крысами. Утром клетку открывал, выгуливал его на балконе, пока он там наделает делов, и сам уберёт в пакетик. Бывало, я не успевал гулять с ним, мне нужно было полениться, он хватал себя за поводок, и сам себя выгуливал. Когда будильник звонил, тянул себя из балкона. Когда не слушался, бил себя по арматуре на балконе, и прищемлял дверкой висок. Только странно он делал свои дела из-за отсутствия у него зада, и всё время срал изо рта. Я говорил ему, что можно просто распороть ему живот и вытащить всё, не дело это через рот испражняться. А он, видите-ли не хочет, чтобы его резали. Зато как потом удобно будет. Пришил замок и открываешь, когда нужно – удобно, разве нет.

Так вот. Увезли его в мусорном ящике, больше его не видел до того дня. Ну как не видел, я наблюдал его в бинокль на фотографии на стене его матери, не больше, вспоминал хорошими словами. Как он убирался, сам себя выгуливал и мыл туалет. Сейчас пришлось покупать щётки и губки. А ведь он хорошо всё вылизывал, до блеска. Когда кот бил его по спине табуреткой, он улыбался. Кот не любил плакс и начинал снимать скальп с Серёги. На лице нет ни единого живого бесшовного места. Бьёт кот его, потом зашивает, сидя у камина. Впрочем, забыл упомянуть, как мать на фотографию выливала помои, наверное, это было его излюбленное блюдо. Он, когда жив был ещё, всегда ел еду из ведра под раковиной. А оказывается, он вполне себе живой.

Знаете, он был каким-то жестоким. Улица изменила его. Он начал носить вилку в кармане. Когда он путался у гномов под ногами, как высохшая саранчовая нога, они пинали его, вздёргивали на верёвку и душили. Потом выходил огромный гном и боксировал. Иногда, они даже палас вешали на него и били мотыгой, чтобы сбить пыль. Чтобы пыль быстрее унеслась из ковра, он пылесосил пыль в рот, и облизывал его до блеска. Он хорошо понимал, что чистота важнее. Чистота – залог выживания.

Увидев меня, он сразу же взмолился, чтобы я помог ему. Ну и ураган же был там, песчаная буря неимоверных размеров. А я добрый, не мог пройти мимо, взял мотыгу и начал помогать вытряхивать пыль, сбивать с ковра, со всей силы, чтобы быстрее закончить. Как-то мотыга потом застряла в голове, я упёрся двумя ногами на череп и еле вытащил её. С него капал кисель. И тотчас у Серёги выросли ноги. Он встал, схватил гномов и откусил им головы, выплюнул и побежал на меня с криками, что мне конец. Я вытащил свой магнум и пальнул ему прямо промеж глаз. Двойные сплетения его глаз вылетели из головы и врезались на дерево позади. Прилетели дятлы и начали долбить его глаза, так они тогда и лишились клюва. Оказывается, Серёга был близоруким, а дятлы видели только дальнозорко. Близорукие глаза они ведь плотнее алмаза, а дальнозоркие легки, как воздух. Не зря же вселенная расширяется и все планеты отдаляются друг от друга. Даже глисты об этом знают, когда ползают по кишкам моего друга.

Быстрым рывком мангуста я достал его глаза и разорвал на девять частей, потом скормил мышам, и сказал, чтобы он угадал, где же его глаз. Он смотрел на мышей и говорил, что здесь и здесь. Но не угадал. Он расстроился. Я пожарил ему яичницу из мышей, дал ему, потом, после всего скормил и мышей. Дал я ему, конечно, разумеется, по правому уху, откуда торчала зубочистка. Он так чистил задние зубы, после мяса.

И вот, выросли у него глаза, но таращить их на меня не смел, они выросли у него под стопами. Весь в финале ходил. Потом приспособился ползать, как червяк, чтобы видеть всё, что впереди него. По навозу коров он ползал, по грязи, по траве, по машинному маслу. Плевался.

Потом мне надоел он, я выдернул его из розетки, и он стал тостером. Видите-ли ему и тостером быть не нравилось. Я взял его за хвост и выкинул в аквариум к киту. Кит пожевал-пожевал его, выплюнул.

– Дерьмо какое-то, – сказал он, и лёг спать, припудрив носик. Посейдон у меня там же сидел, на привязи, на цепи и лаял пузырями. Он так влажность воздуха в комнате поддерживал, и циркулировал кислород.

Потом я нанял акулу в прислуги, чтобы он съедал его и выкакивал обратно, чтобы понять, что он ничто по сравнению с другими существами. Рабом быть, разумеется, ему не нравилось, но он смиренно слушался меня, до тех самых пор, пока не нашёл кольцо с джином и не загадал свободу.

– Тридцать раз пробежать по потолку, семь раз показать кролика на пальце и трижды стать росомахой, всего-то, – сказал джинн, и скрылся.

Он смог. Было легко, но он сделал это по тяжёлому. Он стал росомахой, приклеив на кости руки столовые ножи, пришил кролика на палец, и пробежался по потолку в замёрзшем озере, и стал свободным.

Когда он пришёл ко мне потребовать свой дом обратно, я дал ему без споров. Но квартиру уступать не стал. Тогда он схватил меня за шею, откусил трахею, и выплюнул на чан с кислотой. Потом закатал меня в бетон, разложил плиткой в ванной, и опрыскивал ромашковой водой, на которую у меня аллергия, и я становился прибухнувшим, все пупырышки становились округлыми, словно яйцо, и он туда пинал меня, когда принимал ванну. Я вылез из стены, ударил его об кафель на полу, смочил его лицо в осколке лезвий, и замуровал в мыльной бутылке, сплющив до размеров аспирина. Он плавал там, руками вытирал стены, пытался увидеть меня. Я взбалтывал шампунь и размазывал по волосам, но не на голове. У него была аллергия на волосы. Это часто так происходит, если часто чем-то пользоваться. Он упал. Серёга тоже. Упали они вместе. Его достоинство и мужество.

Странный был тостер.

А потом я проснулся. Сосед по комнате посмотрел на меня и сказал, чтобы я помыл посуду. Я пошёл и помыл. Сделал всё по дому, пока он сидел и смеялся от телепередач. Не нравилось мне это. Я схватил холодильник и ударил им по его наглой голове. Он развернулся со словами:

– Ай, блеять, – и дал мне пизды. А во сне всё было так прикольно. Когда же я тоже стану пятикурсником и буду пользоваться своими рабами первокурсниками. Мечта-мечта.