Горящий Лабиринт

5

Врач-суккулент

Излечи мои раны

(только не пачкай!)

Вслед за Гроувером мы подошли к первой из уцелевших теплиц. Пахло оттуда как изо рта Персефоны.

Это не комплимент, если что. Мне доводилось сидеть рядом с мисс Весной на семейных ужинах, и она ничуть не стеснялась своего галитоза^[9]. Представьте себе, как пахнет из бака, наполненного влажной мульчей^[10] и экскрементами дождевых червей. Просто обожаю весну, ага.

Внутри теплицы раскинулось царство растений. Выглядело это жутковато, учитывая, что росли здесь по большей части кактусы. Место у входа оккупировал склерокактус размером с бочку с крекерами, растопыривший во все стороны желтые иглы-шампуры. В дальнем углу росло прекрасное дерево Джошуа^[11], лохматые ветви которого подпирали крышу. У стены напротив цвела огромная колючая груша^[12]: на дюжине уплощенных жестких стеблей красовались фиолетовые плоды, на вид очень вкусные – только вот на каждом было больше шипов, чем на любимой булаве Ареса. Металлические столы скрипели под весом других суккулентов: солероса, эскобарии, чолла и многих других, названий которых я не знаю. Стояла такая жара, и вокруг было столько шипов и цветов, будто я вернулся в 2003 год и попал на фестиваль «Коачелла», где выступал Игги Поп.

– Я вернулся! – объявил Гроувер. – И привел друзей.

Тишина.

Даже на закате здесь было так жарко и душно, что мне показалось: еще пять минут – и я умру от теплового удара. А я, между прочим, был когда-то богом солнца.

Наконец показалась первая дриада. На колючей груше появился пузырек хлорофилла. Он лопнул, высвободив зеленую дымку. Капельки собрались вместе и превратились в маленькую девочку с изумрудной кожей и торчащими в разные стороны словно иголки желтыми волосами. Она была в платье, сделанном из бахромы, только бахромой служили шипы кактуса. Взгляд у девочки был почти таким же колючим, как ее платье. К счастью, смотрела она не на меня, а на Гроувера.

– Где ты был?! – возмущенно спросила она.

– А… – Гроувер прокашлялся. – Меня призвали. С помощью магии. Я тебе потом все объясню. Смотри, я привел Аполлона! И Мэг – дочь Деметры!

Он произнес имя Мэг с таким пафосом, будто она была умопомрачительным призом в телешоу «Цена удачи»^[13].

– Хм, – сказала дриада. – Думаю, дочерям Деметры к нам можно. Я Колючая Груша. Можно просто Груша.

– Привет, – еле слышно отозвалась Мэг.

Дриада, прищурившись, взглянула на меня. Памятуя о ее колючем платье, я надеялся, что обнимашек удастся избежать.

– Ты Аполлон – в смысле тот самый бог Аполлон? – спросила она. – Даже не верится.

– Порой и мне тоже, – признался я.

Гроувер обвел взглядом теплицу:

– А где остальные?

Как по команде на другом суккуленте лопнул пузырек хлорофилла, и появилась вторая дриада – крупная молодая женщина в муу-муу^[14], будто сделанном из чешуек артишока. Вместо волос у нее на голове рос целый лес темно-зеленых треугольников. Лицо и руки дриады блестели, словно смазанные маслом. (Я внушал себе, что это масло, а не пот.)

– Ах! – вскрикнула она, заметив наш побитый вид. – Вы ранены?!

Груша закатила глаза:

– Ал, прекрати!

– Но они же наверняка ранены! – Ал, шаркая, вышла вперед и взяла меня за руку. Ее рука оказалась холодной и маслянистой. – Давайте я хотя бы залечу эти раны. Гроувер, почему ты не исцелил этих бедняжек?

– Я пытался! – стал оправдываться сатир. – Но у них слишком много травм!

Пожалуй, это могло бы стать моим девизом по жизни: «У него слишком много травм».

Ал провела кончиками пальцев по моим ранам, оставляя дорожки слизи. Ощущение не из приятных, но боль и правда утихла.

– Ты Алоэ Вера, – догадался я. – Я готовил из тебя целебные мази.

Она просияла:

– Он меня помнит! Аполлон меня помнит!

В дальнем углу комнаты из ствола дерева Джошуа появилась еще одна дриада – дриада-мужчина, а они встречаются довольно редко. У него была коричневая, как кора его дерева, кожа, длинные непослушные волосы оливкового цвета и наряд оттенка выцветшего хаки. Он походил на путешественника-первооткрывателя, только что вернувшегося из какой-то глуши.

– Я Джошуа, – представился он. – Добро пожаловать в Аэйталес.

В этот самый момент Мэг Маккаффри надумала грохнуться в обморок.

Спроси она меня, я бы сказал, что падать без чувств перед симпатичным парнем – никудышный прием. Сколько я ни пробовал, за тысячи лет жизни мне это ни разу не помогло. Но я хороший друг и подхватил ее прежде, чем она ударилась лицом о гравий.

– Бедняжка! – Алоэ Вера вновь осуждающе посмотрела на Гроувера. – Она совсем без сил, да еще и перегрелась. Ты что, гнал ее сюда без передышки?

– Она весь день проспала!

– Так, она обезвожена, – Алоэ положила руку на лоб Мэг. – Ей нужна вода.

Груша фыркнула:

– Как и всем нам.

– Отнесите ее в Цистерну, – распорядилась Ал. – Мелли уже должна была проснуться. Я приду туда через минуту.

Гроувер оживился:

– Мелли здесь? Они добрались?

– Прибыли сегодня утром, – сказал Джошуа.

– А поисковые отряды? – спросил Гроувер. – О них что-нибудь слышно?

Дриады встревоженно переглянулись.

– Новости невеселые, – ответил Джошуа. – Пока вернулась только одна группа, и…

– Прошу прощения, – взмолился я. – Уж не знаю, о чем вы говорите, но Мэг вообще-то тяжелая. Куда мне ее отнести?

Гроувер вздрогнул:

– Точно. Прости, я вас провожу. – Он закинул левую руку Мэг себе на плечи, разделив со мной ее вес, а затем посмотрел на дриад: – Ребята, давайте все соберемся на ужин в Цистерне? Нужно многое обсудить.

– Я передам в другие теплицы, – кивнул Джошуа. – Гроувер, а ты обещал нам энчилады. Три дня назад.

– Помню, – вздохнул Гроувер. – Я достану.

Вдвоем мы вытащили Мэг из теплицы. Пока мы несли ее по склону холма, я решился задать Гроуверу вопрос, который не давал мне покоя:

– Дриады едят энчилады?

– Конечно, – обиженно ответил он. – А ты думал, они питаются исключительно удобрениями?

– Ну… да.

– Предрассудки, – проворчал он.

Я понял намек и сменил тему.

– Мне кажется – или Мэг упала в обморок, потому что услышала название этого места? – спросил я. – Аэйталес. Если мне не изменяет память, на древнегреческом это значит «вечнозеленый».

Странно называть так место посреди пустыни. Хотя это не более странно, чем то, что дриады едят энчилады.

– Это слово было вырезано на старом пороге, – объяснил сатир. – Мы мало что знаем о руинах, но, как я уже сказал, это место пронизывает природная энергия. Те, кто жил здесь и построил теплицы… они знали, что делают.

Вот бы и мне знать.

– Разве дриады не родились в этих теплицах? Они не помнят, кто их посадил?

– Большинство были слишком малы, когда дом сгорел, – сказал Гроувер. – Кто-то из старых растений может знать больше, но они все впали в спячку. А кого-то… – он кивнул в сторону разрушенных теплиц, – уже нет с нами.

Мы почтили молчанием память погибших суккулентов.

Гроувер повел нас к самому большому из кирпичных цилиндров. Судя по его размеру и по тому, что он располагался в самом центре руин, я решил, что это остатки центральной опоры разрушенного здания. На уровне земли по окружности колонны были сделаны прямоугольные отверстия, похожие на окна средневекового замка. Через одно из таких отверстий мы втащили Мэг внутрь и оказались в помещении, сильно напоминающем колодец, в котором мы сражались со стриксами.

Крыши не было: над головой виднелось небо. Спиральный выступ вел вниз всего на двадцать футов, где, к счастью, упирался в дно. Посреди грязного пола словно дырка гигантского пончика блестел темно-синий водоем, охлаждающий воздух, так что находиться здесь было весьма приятно. Вокруг пруда лежали спальные мешки. Ниши в стене были заполнены цветущими кактусами.

Роскошью Цистерна не блистала – ничего общего с обеденным павильоном в Лагере полукровок или со Станцией в Индиане, – но, войдя внутрь, я тут же почувствовал себя лучше. Я был в безопасности. Я понял, что пытался мне втолковать Гроувер. Это место было наполнено умиротворяющей энергией.

Мы дотащили Мэг до самого низа, причем ни разу не уронили ее и сами не упали, что, по-моему, уже большой успех. Когда мы устроили ее на одном из спальных мешков, Гроувер оглядел комнату.

– Мелли? – позвал он. – Глисон? Вы тут, ребята?

Имя «Глисон» смутно отозвалось в памяти, но, как обычно, ничего определенного вспомнить я не сумел.

На растениях не появились пузырьки с хлорофиллом. Мэг перевернулась на бок и пробормотала во сне… Что-то про Персика. И тут на краю пруда начала сгущаться белая дымка. В конце концов она приняла форму изящной женщины в серебристом платье. Темные волосы парили вокруг нее, словно она плыла под водой, и открывали ее заостренные ушки.

На одном плече у нее была лямка слинга, в котором спал семимесячный малыш с копытцами на ножках и крохотными козлиными рожками на голове. Пухлой щечкой он прижимался к ключице матери. Изо рта крохи как из рога изобилия текли нескончаемые слюни.

Облачная нимфа (а это, конечно, была она) улыбнулась Гроуверу. Её карие глаза покраснели от недосыпа. Женщина прижала палец к губам, призывая нас не будить ребенка. И правильно. Маленькие сатиры в таком возрасте громкие и неугомонные и могут сгрызть за день несколько консервных банок.

– Мелли, у вас получилось! – прошептал Гроувер.

– Гроувер, дорогой! – Она взглянула на спящую Мэг, а затем кивнула в мою сторону: – Ты… Ты он?

– Если ты спрашиваешь, Аполлон ли я, то боюсь, что да.

Мелли поджала губы:

– До меня доходили слухи, но я не верила. Бедненький. Как ты?

В былые времена я бы поднял на смех любую нимфу, дерзнувшую назвать меня «бедненьким». Конечно, тогда нимфы редко проявляли ко мне такую чуткость. Обычно они от меня убегали. Забота Мелли так тронула меня, что к горлу подкатил ком. Мне захотелось положить ей голову на свободное плечо и выплакаться.

– Я… я в порядке, – выдавил я. – Спасибо.

– А твоя спящая подруга? – спросила она.

– Думаю, она просто свалилась от усталости. – Хотя я сомневался, что в случае с Мэг дело только в этом. – Алоэ Вера сказала, что скоро придет и позаботится о ней.

– Ладно. – Вид у Мелли был встревоженный. – Я прослежу, чтобы Алоэ не переусердствовала.

– Не переусердствовала?

Гроувер кашлянул:

– А где Глисон?

Мелли окинула взглядом комнату, словно только сейчас заметила, что этого самого Глисона рядом не было.

– Не знаю. Мы приехали вместе, а днем я заснула. Он собирался пойти в город, купить все необходимое для лагеря. Который час?

– Солнце уже село, – ответил Гроувер.

– Он уже должен был вернуться, – Мелли замерцала от волнения и стала такой прозрачной, что я испугался, как бы ребенок не упал сквозь ее туманное тело прямо на землю.

– Глисон твой муж? – догадался я. – Сатир?

– Да, Глисон Хедж, – кивнула Мелли.

И я начал смутно припоминать его – сатира, который вместе с героями-полубогами был на «Арго II».

– Ты помнишь, куда он пошел?

– По пути сюда, под холмами, нам встретился магазин военных товаров. А он любит такие магазины, – Мелли посмотрела на Гроувера. – Он, наверное, просто увлекся, но… Может, вы поищете его?

И тут я понял, что Гроувер Ундервуд, скорее всего, страшно измотан. Глаза у него были еще краснее, чем у Мелли. Плечи поникли. Свирель бессильно болталась на шее. В отличие от Мэг и меня, он не спал с прошлой ночи, которую мы провели в Лабиринте. Он призвал панику, чтобы спасти нас, а потом весь день охранял нас, дожидаясь, когда проснутся дриады. Теперь же его просили снова отправиться в путь, чтобы найти Глисона Хеджа.

И все же он собрался с силами и улыбнулся:

– Без проблем, Мелли.

Она чмокнула его в щеку:

– Ты лучший повелитель природы из всех!

Гроувер покраснел:

– Присмотри за Мэг Маккаффри, пока нас не будет, ладно? Пошли, Аполлон. Пройдемся по магазинам.

6

То и дело огонь

Суслики треплют нервы

Обожаю пустыню

Даже если тебе четыре тысячи лет, жизнь может преподать урок. Например: никогда не ходи по магазинам с сатиром.

Магазин мы искали целую вечность, потому что Гроувер все время отвлекался. Остановился поболтать с юккой^[15]. Объяснил дорогу семейству сусликов. А неожиданно почуяв запах дыма, таскал меня за собой по пустыне, пока мы не нашли на дороге незатушенную сигарету.

– Так и начинаются пожары, – сказал он и с важным видом уничтожил окурок – то есть попросту его проглотил.

По-моему, в радиусе мили от нас не было ничего, что могло бы загореться. Я был абсолютно уверен, что камни и земля не горят, но спорить с тем, кто ест сигареты? Увольте. И мы снова отправились на поиски магазина военных товаров.

Наступила ночь. Горизонт на западе светился: это было не привычное оранжевое сияние светового загрязнения, а зловещий красный огонь бушевавшего вдалеке адского пламени. Из-за дыма не было видно звезд. Прохлады ночь тоже почти не принесла. В воздухе по-прежнему стоял резкий и странный запах.

Я вспомнил огненную волну, которая едва не испепелила нас в Лабиринте. Тот жар был живым – обиженным и злобным. Было легко представить, как такие волны бушуют под пустыней, проносятся сквозь Лабиринт, превращая земли смертных в безлюдные пустоши.

Мне вспомнился сон о женщине в оплавленных цепях, у ног которой плескалась лава. И хотя память меня подводила, я был уверен, что видел Эритрейскую Сивиллу – следующего оракула, которого мы должны освободить от власти императоров. Что-то мне подсказывало, что ее держат в самом центре… того, что создает эти подземные пожары. Так что встреча с ней не сулила ничего хорошего.

– Гроувер, – сказал я, – в теплице ты что-то говорил про поисковые отряды?

Он бросил на меня быстрый взгляд и с трудом сглотнул, будто тот злосчастный окурок застрял у него в горле.

– Самые крепкие сатиры и дриады месяцами прочесывали пустыню… – Он задумчиво посмотрел на дорогу. – У нас ведь не так много следопытов. Из-за огня и жары по-настоящему воплотиться способны только духи кактусов. Пока живыми вернулись немногие. Что с остальными… неизвестно.

– А что они ищут? – спросил я. – Источник огня? Императора? Оракула?

Копыта Гроувера были спрятаны в ботинки, поэтому он все время скользил и спотыкался на посыпанной гравием обочине.

– Это звенья одной цепи. Иначе не может быть. Пока ты не рассказал мне об оракуле, я ничего о нем не знал, но если император где его и спрятал, то точно в Горящем Лабиринте. А Горящий Лабиринт и есть источник всех наших проблем.

– Ты имеешь в виду тот самый Лабиринт?

– Вроде того. – Нижняя губа Гроувера задрожала. – Под Южной Калифорнией простирается сеть туннелей, мы думаем, что это часть большого Лабиринта, но с ней что-то не так. Словно она… заражена. Словно ее лихорадит. Пожары объединяются, набирают силу. Иногда они сливаются друг с другом и выплескиваются на поверхность – вон, смотри! – Он указал на юг.

На склоне ближайшего холма, в четверти мили от нас, из земли вырвался столб желтого огня и устремился к небу словно пламя на кончике сварочной горелки. А затем он вдруг исчез, и напоминала о нем лишь горстка оплавленных камней. Я представил, что бы случилось, если бы я стоял там, когда фонтан пламени вырвался из земли.

– Так быть не должно, – сказал я. Ноги у меня подкашивались, как будто это я, а не сатир, шел в маскировочных ботинках.

Гроувер кивнул:

– У нас в Калифорнии и так было полно проблем: засуха, глобальное потепление, загрязнение окружающей среды – короче, как обычно. Но это пламя… – Он помрачнел. – Это магия, которую мы не понимаем. Я провел здесь почти год, пытаясь отыскать источник жара и уничтожить его. Уже стольких друзей потерял… – В его голосе звучала горечь.

Я знал, что такое терять друзей. За прошедшие века я потерял много смертных, которые были мне дороги, но в тот момент я подумал не о человеке, а о грифонице Элоизе. Она погибла, защищая свое гнездо и всех нас, когда на Станцию напал император Коммод. Я вспомнил ее хрупкое тело, ее перья, рассыпавшиеся прахом на грядке в саду, устроенном Эмми на крыше…

Гроувер встал на колени и сомкнул ладони вокруг кустика каких-то сорняков. Листья начали крошиться.

– Слишком поздно… – пробормотал он. – Когда я был искателем и пытался найти Пана, у меня по крайней мере была надежда. Я думал, что разыщу Пана, и он спасет нас. А теперь… бог природы мертв.

Я взглянул на сверкающие огни Палм-Спрингс и попытался представить Пана в подобном месте. Природе с лихвой досталось от людей. Неудивительно, что Пан ослаб и ушел из жизни. То, что осталось от его духа, он завещал своим последователям – сатирам и дриадам, – возложив на них обязанность защищать природу.

Как по мне, идея была ужасной. Как-то раз я уехал в отпуск и оставил сферу музыки на попечение своего ученика Нельсона Риддла^[16]. Когда через пару десятков лет я вернулся, то обнаружил, что в поп-музыке откуда-то взялись слащавые скрипки и бэк-вокал, а по телевидению в прайм-тайм показывают, как Лоренс Велк^[17] играет на аккордеоне. Да чтоб я еще раз… Никогда!

– Пан бы гордился тобой, – сказал я Гроуверу. Но и сам понял, как жалко это прозвучало.

Гроувер встал:

– Мои отец и дядя погибли, разыскивая Пана. Было бы здорово, если бы нам хоть кто-нибудь помог продолжать его дело. Людям все равно. Даже… – Он замолчал, но я догадывался, что он хотел сказать: «Даже богам все равно».

И надо признать, он был прав.

Боги не стали бы горевать по грифону, по горстке дриад или по очередной погибшей экосистеме. «Чего-чего? – подумали бы мы. – Да побоку!»

Но чем дольше я был смертным, тем сильнее страдал даже от малейшей утраты.

Как же бесит быть смертным!

Мы обошли огороженный забором поселок и направились к магазинам, неоновые вывески которых сверкали вдалеке. Я внимательно смотрел под ноги, гадая, не вырвется ли из-под земли столб пламени и не превратит ли он меня в Лестера фламбе^[18].

– Ты сказал, что все связано, – вспомнил я. – Думаешь, это третий император создал Горящий Лабиринт?

Гроувер оглянулся по сторонам, словно из-за пальмы мог выскочить император в страшной маске и с топором наперевес. Но если я правильно угадал, кто он, может, этого и стоило опасаться.

– Да, – кивнул он, – но мы не знаем как или почему. Мы даже не знаем, где его база. Пока ясно только, что он не сидит на одном месте.

– А… – Я осекся, боясь задать вопрос. – Вы знаете, кто он?

– Мы знаем лишь, что он пользуется монограммой «N.H.», – сказал Гроувер. – «Neos Helios».

В мой позвоночник будто впились острые зубы суслика.

– Это по-гречески. Значит «новое солнце».

– Да, – согласился Гроувер. – Не похоже на имя римского императора.

Не похоже, подумал я. Но это один из его любимых титулов.

Я решил ничего не говорить, тем более когда вокруг темно и рядом со мной лишь издерганный сатир. Расскажи я сейчас все, что знаю, мы с Гроувером могли запросто не выдержать и зарыдать друг у друга на плече – вышло бы очень неловко, да и делу бы не помогло.

Мы вошли в ворота, на которых красовалось название района – «Дезерт-Палмс»^[19] (неужто они заплатили тому, кто придумал им это имя?), – и направились к ближайшей торговой улице, освещенной огнями забегаловок и автозаправок.

– Я надеялся, что Мелли и Глисон узнали что-то новое, – сказал Гроувер. – Они были в Лос-Анджелесе с несколькими полубогами. Я думал, может, им удалось выследить императора или отыскать сердце Горящего Лабиринта.

– За этим они и прибыли в Палм-Спрингс? – спросил я. – Чтобы поделиться информацией?

– И за этим тоже.

Судя по тону Гроувера, у Мелли и Глисона был и другой – куда более мрачный – повод приехать. Но допытываться я не стал.

Мы остановились на большом перекрестке. На другой стороне проспекта находился склад-магазин под светящейся красной вывеской «ВОЕННОЕ БЕЗУМИЕ МАРКО». На стоянке виднелся только один автомобиль – старенький желтый «Форд Пинто», припаркованный у входа.

Я снова посмотрел на вывеску. И тут же понял, что там было написано вовсе не «МАРКО», а «МАКРО». Наверное, я слишком долго тусовался с полубогами и заразился от них дислексией.

Посещать место, которое обещало «военное безумие», мне совсем не хотелось. И что это за «макро»: макропредставление, или макрос, как в программировании, или… что-то другое? Почему из-за этого слова в мои нервы опять вгрызаются невидимые суслики?

– Похоже, закрыто, – безразлично заметил я. – Наверное, это не тот магазин.

– Нет, – Гроувер указал на «Пинто». – Это машина Глисона.

Ну конечно, это его машина, подумал я. Разве можно было ожидать иного, с моей-то удачей?

Мне хотелось сбежать. А еще мне совсем не нравились кровавые отблески вывески на асфальте. Но Гроувер Ундервуд провел нас через Лабиринт, и после разговора о потерянных друзьях я не мог допустить, чтобы ему пришлось столкнуться с новой утратой.

– Ну что ж, – проговорил я, – пошли искать Глисона Хеджа.