А незадолго до твоей кончины я вышла из дома и увидела на обочине, в сугробе вкладыш от компакт диска. На нём большими буквами написано: «Фирма ГРАНД». К тому времени мы долго не виделись. И я подумала , что может надо позвонить тебе. Но прогнала мысль. Вкладыш три дня лежал под сильным снегопадом, но каким – то чудом не был завален им. А ещё дворники хорошо убирали участок и подбирали все бумажки, а эта осталась. И я каждый день видела слово «ГРАНД ». Вселенная посылала знак, но я не увидела.
Взаимные обиды и ссоры возникали всё чаще, и я , подобно волне, всякий раз разбивалась о тебя, как о скалу. Падала и вставала, и снова падала, и снова поднималась. Я всё время качалась на эмоциональных качелях, переходя от полной эйфории к беспросветному отчаянию.
Однажды решив ничего не предпринимать, ты уже сделал свой выбор – оставить всё как есть и ничего не менять. Живя со мной, тебе нужно было бы подтягиваться и физически, и материально. Это очень трудно, перекраивать себя и свою жизнь ради кого-то. А с ней тебе было удобно.
У тебя началась сплошная полоса болезней и травм. Сначала упал и сломал ключицу, готовился к операции по исправлению неправильно сросшейся кости, появился кожный зуд от контакта с водой, болело сердце, потом разрезал большой палец руки болгаркой. Началось загнивание. Никакое лечение не помогало, и я посоветовала пойти в подворье Комаровского женского монастыря. Там находились частицы мощей святого архиепископа Луки. Ты долго молился и палец потом быстро зажил. Судьба буквально ломала тебя, резала на куски....
В последний год ты просил родить ребёнка. А я чувствовала , что у нас мало времени. И говорила об этом. Помню, мы сидели рядышком и, вдруг, я почувствовала, что скоро потеряю тебя. Я сказала : «Женя, не хочу тебя хоронить. Обещай мне не умереть раньше меня». Ты засмеялся и сказал, что когдто-то цыганка нагадала семьдесят лет жизни. Ты и задуман был природой надолго. Крепостью и силой мог бы помериться с любым. Недаром твоё дерево-оберег кедр. Эти деревья доживают до пятисот лет. До сих пор твой уход я считаю чудовищной ошибкой.
Ты обещал, что всё изменится и у нас впереди ещё много дней. Твоя женщина периодически психовала и уезжала. Ты тосковал по ней. Звал меня. И я всякий раз прибегала. Разгребала бардак, утешала и… натыкалась на жалостливые послания, где ты просил её вернуться. И снова с разбитым сердцем и рухнувшей верой во всё человечество приползала домой зализывать раны.
Твоё сердце было слишком большим. Оно могло вместить многих.
Мои розовые очки упадали и упадали, пока не закончились. Я устала от одиночества и разочарований. У меня появились мужчины. Ты ревновал, укорял, страдал. Мы часто ссорились, я была грубой. Ты оскорблялся и молчал по многу дней. А потом всё начиналось заново. Мы повисли над пропастью в каком-то мучительном последнем прыжке. Это продолжалось бы до сих пор, но ты умер.
За два дня до кончины прислал смс. Просил приехать. Писал о том, что боишься умереть, не увидев меня. Я даже не ответила. О чём тяжело сожалею.
В последние годы ты глубоко полюбил меня. Смог лёгкую влюблённость перековать в любовь. Сам об этом говорил. И удивлялся невероятной силе своего чувства. Однажды ты написал об этом в письме:
Евгений Гранд (08.04.2014 21:30)
Милая, с тех пор, как я по-настоящему полюбил тебя, меня не покидает изумление от того, что больше уже ни к какой другой ничего не испытываю… Это со мной в первые… Прямо кризис получается)))))Что ж так сердце то стучит?… Чуть не до обморока… Когда тебя вижу Хороша!!!........... Ох любовь – штука смертельная)))))))) Придётся наверное мне в монастырь уходить)))) Не могу… Резедушка.... К тебе меня сразу тянет… Непреодолимо просто ((((( Я ж с тех пор больше не целую и не обнимаю никого.)))Тоскую по тебе, родная… и люблю.... Как никогда никого не любил. Наверное это и есть… последняя любовь… И сладкая, как плоды осени… и терпкая, как её аромат… и горькая, как листья полыни, что растёт у входа к дому моему… и которую я почему-то тоже люблю, и не скашиваю, как остальную траву.... Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МОЙ МИЛЫЙ АНГЕЛ, РЕЗЕДУШКА!!!
Милый мой, любимый Женя, благодарю тебя всем сердцем и всем своим существом за твою любовь! За то, что тогда, много лет назад, не оттолкнул влюблённую меня. С благодарностью отозвался на моё чувство и принял его, как драгоценный подарок Судьбы. Не знаю, из какого бездонного колодца мудрости мы черпали силы на такие сильные чувства ? Как ты выносил все мои капризы, скандалы и оскорбления? И как я могла, с моей гордостью, принимать такое положение вещей?
Вместо того, чтобы радоваться каждой минуте общения с тобой, ликовать от того, что Судьба всё таки соединила нас и позволила состояться нашей любви, благосклонно позволила быть вместе, я всеми силами старалась присвоить тебя себе. Переделать. Сделать удобным. И в этой борьбе не замечала, что время твоё уходит. Только сейчас я осознала всю быстротечность человеческой жизни. Её хрупкость.
Ты стал моим Учителем. Не только возлюбленным, другом, соратником по творчеству, но и мощным рычагом, сумевшим перевернуть мою жизнь и направить её в нужное русло. Спасибо тебе за все минуты радости, счастья и близости. За твою неоценимую помощь. Ты всегда приходил, если я звала, лечил, если я болела, утешал в невзгодах. И любил. Той настоящей Божьей, бескорыстной, всепрощающей любовью, которой нам всем ещё только предстоит научиться....
19. 10.18
Письмо папе
Здравствуй папа… Нелепая фраза…. Здороваться с тобой бессмысленно, ты же давно умер. Да и папой, мне кажется, я никогда тебя не называла. По крайней мере, не помню, чтобы я к тебе обращалась словом «папа». Может быть в глубоком детстве?.. От которого в памяти мало что осталось. Мне вообще от тебя мало что осталось. Фотографий нет, документов или твоих родственников, которые могли бы мне хоть что-то о тебе поведать, тоже нет. Не осталось дома в котором ты жил. Даже могилы я твоей не нашла. Хотя так долго и упорно разыскивала! Обошла оба мусульманских кладбища в пригороде, где предположительно могли тебя похоронить. Я не знаю, как хоронят самоубийц по исламским законам. Наверное, тоже не жалуют. Скажи, папа, почему у татар не принято ухаживать за могилами? Я испытала величайшее потрясение, продираясь сквозь непроходимую чащу. Но когда я, заблудившись, буквально прорвалась к одной безымянной могиле, то клён, росший возле неё, так резко и надрывно заскрипел, что я вздрогнула. Это был жуткий человеческий стон! В тот же момент ветка сорвала с моей головы платок, а за юбку ухватилась какая – то коряга. Меня охватил первобытный ужас. Я закричала. Может это был ты, пап? Заброшенность ужасная! Наверное, потому что они всегда были кочевниками. Похоронили и дальше отправились. И генетически не заложено в них чтить место захоронения. Я не нашла твою могилу. Я даже попросила своего друга зайти в мечеть и спросить, не велись ли в девяностые учётные книги по умершим? Нет, конечно! Архива тоже нет. Ничегошеньки от тебя не осталось! Даже могилы. Осталась я и моя память.
Я толком о тебе ведь ничего не знаю, папа! Как же так?! Как случилось такое? Как случилось, что я – твоя дочь, не знаю отчего дома, не изведала твоей отцовской любви, не чувствую большого папиного плеча? Не могу с тобой поговорить и спросить совета. Всё, что касается понятия «отец» у меня отсутствует. Вместо этого зияет огромная дыра. Она просто космических масштабов… эта дыра. Она ледяная, чёрная, всепоглощающая, чудовищно-несправедливая. И мучительная.
И всё же, я решила написать тебе. Потому что необходимо. Наболело. Надо освободиться от этой боли.
Мне всю жизнь тебя не хватало. Так сильно, что я помню свою всегдашнюю тоску по тебе. И в детстве, когда мне было плохо или кто-то обижал, я всегда мысленно звала тебя. Помню, как рыдала от обиды и жаловалась тебе невидимому. Я всю жизнь завидую детям, у которых есть отец. Они настоящие счастливцы! А уж если ещё папа не пьёт и заботливый, тогда жизнь удалась!
В памяти всплывает одна картинка: мне 8 или 9 лет, я стою в большущей луже. Лужа ледяная, потому что это конец марта, кажется. Я в резиновых сапогах стою в воде, ноги замёрзли. Но я не ухожу. Всё стою и жду тебя. Мне сказала мама, что возможно ты приедешь. И я жду. Надо мной синее, бездонное небо. Подо мной тёмная вода. А я жду. .. Ты не приехал.
Но это было позже. А лет в семь (видимо, сразу после вашего развода и нашего от тебя отбытия) я очень сильно испугалась, когда мне кто- то из соседей сказал, что ко мне отец приехал. И показали на тебя. Ты шёл с портфелем в руках мне навстречу. Меня охватил такой страх при виде тебя, что я убежала. Помню, как разыскала мать и сказала ей, что ты здесь. И, видимо, у меня был очень испуганный вид, т.к она строго прикрикнула на меня, чтоб я не тряслась. Мол, приехал и ладно! Чего ты перепугалась? И правда, чего это я – маленькая девочка так занервничала? Не потому ли, что мне мама часто рассказывала о чудовищных побоях и унижениях от этого папы? Как он в пьяном приступе гнева выгонял нас из дома. Как мы: я, старшая сестра и мать, прятались по соседям. Тряслись от страха и умоляли соседей не открывать дверь, за которой папа бушевал.
Мне она долго внушала, что ты – пьяный монстр. Я в подробностях, которых не надо было выкладывать маленькому ребёнку, знала о всех твоих издевательствах над ней. Она бесконечно нам с сестрой рассказывала о том, как ты бил её по голове кастрюлей, как насиловал её по ночам, как ломал и крушил мебель.
Детская психика гибкая и изобретательная, и милосердная. Я ничего этого не помню. Всё знаю со слов матери. И эта одна сторона медали. Только одна сторона. Ребёнок доверчив и внушаем. И, конечно, был, этот мой испуг, естественной реакцией. Ведь тогда я знала только то, что ты страшный садист и монстр. Но вот ты приехал. Привёз подарки. Я даже помню что ты привёз. Из нелепого портфеля (почему портфель?) ты достал банку вишнёвого варенья и кулёк вкуснейшей, белоснежной, тягучей пастилы. Вкус и того и другого помню до сих пор!
Больше я тебя не боялась. Страх исчез постепенно. Наверное оттого, что ты навещал меня и даже увозил в город на такси, погостить. Ты всегда забирал меня и привозил обратно к маме на такси. Наверное в этом был шик. А может просто удобно. Но ты приезжал в мой день рождения. Значит помнил! И мы ехали по нарядному мосту украшенному флагами к майским праздникам. С тех пор такси и майские праздники стойко ассоциируются с тобой. И я привыкла к тебе. И ты оказался не страшным и не злым, и не пьяным, и не жестоким. А любящим и нежным. Вот же парадокс!
Это сейчас я во всём разобралась и поняла всё-всё про тебя и маму. Мне сорок лет. Я взрослая женщина. Я знаю мужчин и знаю жизнь. Все ужасы, которые она рассказывала, были. С ней, не со мной! Её ты не любил, возможно. Меня любил. Я это точно знаю. Её ты бил и унижал. Не меня! Мы с сестрой оказались заложниками и свидетелями ваших с мамой разборок. Тебе было плохо с этой женщиной. Ты мучился. И нашёл единственный для себя выход – пить. Пить и вымещать свою боль и злость на ней. Таким древним и страшным способом. К сожалению, наш российский мужчина не слишком задумывается над вопросами травмы детской психики. Ему плохо с женой – он пьёт и бьёт. Я не оправдываю тебя, папа. Нет. Я пытаюсь тебя понять. Понять человека и его поступки можно только любя его. А я тебя люблю. Несмотря ни на что.
Ведь маму я знаю гораздо лучше тебя. Я с ней прожила бок о бок почти 20 лет. И зная её характер, могу предположить, что она напрашивалась. Да- да! Пусть это и звучит жестоко, но она действительно напрашивалась. Такую тёмную и пагубную женскую энергию ни один мужчина долго не вынес бы. Умер бы или вот как ты спился. У неё ведь долго был мужчина. Дядя Серёжа. Шофёр. Я любила его, как родного. В начале их отношений он был добрый и весёлый. И не пьющий. Ни капли! Но за 10 лет рядом с моей мамой он спился. Прямо на моих глазах постепенно превратился из хорошего парня в алкоголика. Все мамины мужчины рано или поздно портятся. Я знаю, что женщины делятся на две категории: созидающие и разрушающие. Вот мать относится к категории разрушительниц. Такие женщины, при всех своих замечательных качествах, своих мужчин медленно убивают. Они могут быть отличными матерями, хорошими специалистами. А вот просто добрыми, любящими, благо дающими женщинами быть не могут. Не дано этого. Или не захотели развить в себе эти способности. А ведь могли бы!
Так что, папа, у тебя не было шансов.
Вспоминаю тебя всегда отрывочно, хаотично. В хронологии событий путаюсь совсем. Но вот что странно – ничего страшного или плохого не помню.
Вот в памяти всплывает вечер, когда ты учил меня плавать. Держал над водой в своих сильных, больших руках. А потом с восхищением заметил, что у меня груди уже наметились. А вот ты везёшь меня на велосипеде из пионерского лагеря. Я сижу на раме. Сзади болтается рыжий чемодан. Мы подъехали к железнодорожному переезду, ты не удерживаешь равновесие, и мы падаем. Может ты был чуть пьян? Не помню. Кажется, ещё тогда плащ мой в лагере забыли и мать ругалась.
А ещё помню сильнейший ливень. Мы с сестрой бежим по траве. Вода стеной льётся на нас. И, видимо, мы с ней сбиваемся с курса и бежим совсем не к дому, где ты нас ждёшь. И, вдруг, сквозь шум воды я слышу пронзительный свист. И вижу, что ты стоишь на крыльце и зовёшь нас. Криков мы наверное не слышали. Может ты даже спас нас. Ведь мы бежали в противоположную сторону от дома, а там овраги.
А ещё вспоминаю, как ты просил походить тебе по спине. И я осторожно наступала босой ножкой на твою спину и, замирая от счастья, ходила по тебе. А ты охал от удовольствия.
Я совсем не помню, как ты выглядел. Остались только обрывки. Помню твои руки. Ты нёс меня на них, а рядом шла мама и за что – то тебя сильно ругала. А я её за это боялась. И, когда она заходила справа от тебя, то я перелезала влево. Пыталась от неё отдалиться. А ты терпеливо переносил меня с руки на руку и слушал, как тебя пилит жена. Рубашки твои помню и несколько вещей, тебе принадлежащих. Перочинный ножик, подтяжки, гантели. А ещё помню маленькую дырку в твоём большом пальце руки. Она, почему то была сквозная. И ты рассказывал, что это большой станок на заводе тебе такую дырку сделал. Шутил, конечно. Я верила. И вообще, где же и кем ты работал, папа? Не знаю. Наверное рабочим. Быт твой был всегда неустроенным. Осталось ощущение кочевности, твоей неуютности, аскетизма обстановки комнаты в общежити. В котором ты почти всю свою жизнь прожил.
Общагу эту хорошо помню: стол с клеёнкой, а под ней ты оставлял для меня мелочь на мороженное. В этом общежитии на заводской окраине города я родилась и росла до 6 ти лет. А потом мать нас с сестрой увезла от тебя. Помню то утро отчётливо. Детская память избирательна. Она выдаёт только самое главное. Я проснулась от боли в шее. Меня закутали, посадили в кабину самосвала, дали в руки настенные часы, и сказали, что мы навсегда уезжаем от отца, потому что он нехороший. Я слышала, как ты просил маму оставить меня. А потом машина тронулась и я увидела, как моя подружка машет мне в окно рукой. Прощается. Неизвестная маленькая подружка из смутного детства. Больная шея не позволила мне обернуться и напоследок взглянуть на тебя. Так я и запомнила тебя в дверях машины, умоляющего оставить меня.
От того, что я не знала тебя, у меня плохо с мужчинами, папа. Все настройки сбиты. Примера настоящего отца нет. И выбираю я всё время не тех. Я несчастна, папа. А мой любимый мужчина очень похож на тебя! Он такой же большой, любитель выпить, грозный, непримиримый, буйный. Но это в прошлом. Сейчас он стал мудрым, успокоился, терпеливый и добрый. И наверное, так же как ты, любит меня. Но ведь выбрала-то я мужчину, который никогда не будет рядом со мной. Мужчина приходящий. Как ты! Кстати, из его рассказов о прошлой семейной жизни я многое угадала и твоё! Они с женой так же буйно выясняли отношения, так же он громил мебель, так же уходил в запои и так же, их дети были несчастны. Благодаря истории моего возлюбленного, я много поняла о тебе.
Странно, но ты ни разу мне не снился. Только один единственный раз видела я сон. Ходила и искала дом зелёный. У всех спрашивала, где здесь зелёный дом? Почему именно зелёный? Видимо отсылка к зелёному цвету ислама. И вот я нахожу дом, в котором ты живёшь, вхожу в подъезд, и жду тебя. Знаю, что ты поднимаешься ко мне на лифте. И в то же время понимаю, что ты давно мёртв, но жду. Открываются двери лифта. Ты выходишь из него и идёшь мне навстречу. Хочешь обнять. И вдруг прямо на глазах меняешься. И подходя, превращаешься в мою мать. И уже она обнимает меня. Не ты.