Зеркало души

Он впился ногтями за прилавок. Барри понимающе кивал каждому его слову, не зная куда спрятать глаза. Куда спрятать себя.

– Да ты хоть знаешь на что собиралась идти моя жена ради этих грошей?! Слава Богу, я остановил ее! Хотя, есть ли Бог на самом деле, раз допускает подобное?!

Из белого конверта я достал первые две банкноты достоинством в двадцать долларов каждая, всучил Джереми и указал на живой труп. Не выходить же мне в таком виде. Джереми выпорхнул из машины, вложил в руку мужчине несчастные бумажонки.

Красные бешеные глаза перебежали с денег на Джереми. С Джереми на меня. Его руки задрожали, по щекам полились слезы, он буквально начал рассыпаться, но Джереми успел удержать его.

– Спасибо! Спасибо вам! – закричал он мне.

Барри с признательностью кивнул. Я лишь поправил шляпу. Джереми еще провозился в лавке, помогая мужчине оплатить и вынести пакет с покупками. Не сомневаюсь, деньги у него еще остались. Я надвинул шляпу на глаза. И почему люди не могут действительно пропадать сквозь землю, когда это так необходимо.

– Передают вам огромное спасибо. – Джереми вернулся за руль, довольный жизнью. Доброе дело воодушевило его. – Попросили сказать, что мы спасли им жизни. Цитирую: «Я прогорел на мнимой роскоши, когда играл акциями, а теперь стараюсь сохранить свое настоящее богатство. Сам Бог послал вас в эту минуту»

– Нельзя спасти всех, Джереми. Как бы сильно ты этого не хотел.

Он вопросительно посмотрел на меня, ожидая пояснения, но я сам не понял к чему это сказал. И поспешил ответить на его недавно заданный вопрос:

– Никогда не суди по внешнему виду. Как по мне, то с большей вероятностью такое совершил бы этот мужчина, обезумевший от голода и нищеты.

– Ему бы сил не хватило даже задушить.

– Ошибаешься. Ты совсем не знаешь людскую породу.

– Надеюсь, в вас я точно не ошибаюсь, – выпалил Джереми и стыдливо отвернулся.

– Ты меня совсем не знаешь, чтобы в твоей голове сложилось правильное отношение ко мне. Уж тем более отдавать за меня жизнь.

– Я всегда полагаюсь на первое впечатление. Пусть говорят, что оно обманчиво, но в большинстве случаев оно меня не подводило.

Я поднял руку, как бы проводя невидимую стену между нами.

– Тишина. Ты и так достаточно за эти два дня нарушил наше негласное правило.

Хотелось ответить: «я тоже». Но разве такой как я, может иметь хоть что-то общее с обычными людьми?

II

В отель я зашел один. Приказал Джереми идти на все четыре стороны. Пусть проведет время со своей Моникой, развеется и поймет, что от «мистера Собера» нужно держаться подальше.

В номере на моей кровати сидело две уже знакомые девушки. Жертвы с фотографий. В том самом виде, в каком умерли. Без глаз. С порезами. Без некоторых конечностей. В грязных, порванных одеждах.

Я кинул пальто на спинку дивана, шляпу – диван, и прошел в ванную. Рассматривая себя в зеркале над раковиной в тусклом освещении, я признался самому себе, что выгляжу жалко. Синяк расползся на добрую треть щеки, чернота под глазами стала еще чернее, черт знает, как это возможно, и чувство неизбежной беспомощности вдруг на мгновенье вспыхнуло во мне.

Меня не пугает старость, и не сказал бы, что хоть чего-то боюсь. Но мысль о том, что когда-то придет мой конец и я встречу его одиноким, навевает подобие тоски. Я не знаю, что я такое, почему вижу трупов и общаюсь с ними. Начало моей жизни начисто стерто из памяти, я помню себя только двадцатиоднолетним. Кем или чем я был до этого? Что со мной произошло? – единственные вопросы, на которые не могу ответить. Единственное дело, которое я до сих пор не могу решить. И, если честно, не особо и хочу.

За дверью происходили какие-то шевеления и велись разговоры. Я обратил внимание на свою еще недавно белоснежную рубашку. Она вся покрылась серой пылью, кое-где собиравшейся в целые пятна, как плесень. Сразу возникло непреодолимое желание содрать ее и вымыться.

Вместе со мной из ванны вышли клубы пара. На моей кровати продолжали сидеть две гостьи, в ту же секунду опустившие головы, когда я предстал перед ними в одном полотенце.

– Дамы, кыш с кровати.

Они покорно отошли к окну. Я расслабился на своем ложе и взглянул на часы. Половина четвертого. Потратил целый день, чтобы не найти ничего, относящегося к делу, помимо жертв в моей комнате. По крайней мере, оставался еще вечер. Я потянулся за книгой.

– Почему мы здесь, с вами?! – спросила брюнетка Кэйтлин. В ее голосе слышались истеричные нотки. Несмотря на то, что левой ступни у нее не было, она ровно стояла на одной ноге, как если бы стояла на двух.

– Это я должен спросить, почему вы ко мне прицепились.

– Почему мы боимся вас больше, чем вы? – удивилась Элис. С ее вспоротого живота ничего не падало.

– Если вы пришли меня пугать, – я взял книгу и открыл ее на закладке, – то вам нужно в соседний номер. А теперь, попрошу вас всех замолчать, дождитесь своей очереди.

Мне хотелось молчать и слушать тишину. Я погрузился в чтение, изредка поглядывая на часы, дожидаясь шести часов, когда люди начнут собираться в барах. В один из таких я планировал выйти сегодня, и Джереми о моих планах знать не стоило. Грех не воспользоваться случаем, когда у меня такая маскировка.

Они терпеливо ждали целый час. Меня это насторожило, в особенности то, что вели они себя спокойно. Кейтлин и Элис в задумчивой тоске рассматривали кипящую жизнь за окном, перешептываясь между собой. Им удавалось что-то видеть и через пустые глазницы. Хоть они мне не особо-то и мешали, но их мысли громко отбивались от стен. Тяжело осознавать свою смерть. Еще сложнее, когда жизнь у тебя просто-напросто забрали. Невозможно принять ее, особенно когда она такая жуткая. Каждая не пришла к своему концу от старости, окруженная семьей и воспоминаниями о насыщенной только ее выборами жизни. Да, о некоторых сожалеешь, без этого никуда. Иначе зачем тогда жить?

Я поймал себя на мысли что читаю одну и ту же строчку десятый раз и не могу понять написанного. Теперь уже я ненароком разглядывал девушек, казалось, потерявших ко мне всякий интерес. Неожиданно, мне самому стало некомфортно находится в этой гнетущей тишине. Закрыл книгу так громко, что хлопок разнесся по всей комнате.

– Вы понимаете, что с вами?

Обе в испуге обернулись. Никто из них не хочет произнести это вслух. Веки каждой широко растянулись, словно невидимыми стальными векорасширителями. Бережно положил книгу обратно, слегка ногтем подвинув корешок, чтобы книга лежала ровно и в точности так, как до этого.

– Вас убили. Вы мертвы. – Открыв дверцу комода, я достал идеально сложенный наряд для сегодняшней вылазки и положил его на кровать. – Но мне нужна информация, и я надеюсь на наше сотрудничество. Кто вас убил?

Элис разревелась в три ручья. Об этой эмоции свидетельствовала лишь ее гримаса. Слез в той жизни не было.

– Извините, мы ничего не помним, – предельно спокойно, как отрезала, сказала Кейтлин. – Ни нашу смерть, ни то, кем были и чем занимались.

Я очень кратко рассказал о них. Ожидал какой-то реакции, которой не последовало. Кэйтлин, как кукла, тупо уставилась на меня глазницами, чуть скосив голову набок. Элис совсем не хотела слушать меня, она погрузилась в свои печали. С ними больше нечего было делать. Никакой конструктивной беседы пока ожидать не стоило. Все же я знал, как вести дела и с такими. Сначала нужно дать им немного времени.

Я велел им убираться из моего номера; мне нужно было переодеться. Кэйтлин взяла за руку Элис и обе просочились через стену в другие номера.

Облачившись в темно-зеленую рубашку, потертые выцветшие широкие брюки, я заметил на подоконнике серый сантиметровый ноготь. Вот времени как раз-таки не было.

III

Вечер стоял по-настоящему летний. Сунув руки в карманы, а сигарету за ухо, я размашистой походкой направлялся в бар под названием «Соната». Чтобы подобать уставшему после подработок человеку, заработавшего себе на стакан кустарной выпивки, я немного наклонил голову и опустил плечи. А может и правда напиться сегодня? Все произошедшие события располагали к этому занятию.

«Соната» встретила меня спертым, прокуренным воздухом. Под потолком сгустился слой сизого дыма. Из маленьких квадратных окон с желтым налетом на стеклах еле пробивался свет. Я прошел к барной стойке под пристальные взгляды первых посетителей, сидящих за потертыми квадратными столиками. Сел лицом к залу. Люди только-только собирались. Обратил внимание на пустующую сцену, где стояло одно лишь черное пианино. Для антуража, наверное.

За ближайшими столиками велись разговоры о насущном. За одним из таких, мужчина наклонился к двум своим друзьям и что-то нашептывал. Я прислушался.

– …Боуман согласен отвалить нам три мешка за десятку каждый. – Склонил голову к столу, и глянул на них исподлобья, чтобы подчеркнуть важность следующего: – Выгодно.

– Дурень, – тем же шепотом ответили ему, – дыру в аппарате залатай сначала.

– Я же сказал – зашипел Грег, – что поговорю с Джимом. Ему не выгодно отказывать, за ним должок; считайте все уже улажено. Да вы хоть понимаете, как мы взлетим, когда нагоним из боуманского сорта…

За другим парень крутил опухшим пальцем у лица своего собутыльника, жалуясь, что сломал его, когда работал на погрузке в доках.

– Попал в пятерку счастливчиков, а теперь, все, никаких шансов минимум неделю! Им поломанные не нужны, видите ли. Чем платить по счетам…

Я рассматривал каждого входящего и садящегося у барной стойки. Не пристально, а так, вскользь. Никто не вызывал подозрений. Все выглядели изнуренными, с потухшими глазами. Нужно было оставаться здесь как минимум четыре часа, прежде чем начнется что-то интересное. Но был путь и проще – поболтать с барменом. Уж кто и знает, что здесь творится, так это…

– Что будете? – Улыбчивый бармен положил руку мне на плечо. Его голос внезапно раздался над ухом, и я слишком резко развернулся к нему.

– Самое лучшее, что можете предложить.

Он подмигнул и в считаные секунды стеклянный стакан наполнился светло-коричневым напитком. «Яблочный виски», – с гордостью представили мне. Я обхватил его рукой, но не спешил поднимать, разглядывая плескающуюся жидкость.

– Вижу вас впервые. Меня зовут Ник. – Бармен протянул мне руку для рукопожатия. Я не ответил ему. – Не волнуйтесь, я ручаюсь за качество наших напитков, да и гости, не сомневаюсь, тоже.

Последнее что меня волновало это то, из чего сделан этот виски. В подсобке, прямо за спиной Ника, раздался грохот и звяканье. Кто-то неаккуратно опустил ящик с алкоголем. А затем последовали и громкие голоса.

– Боже! Что ты вытворяешь! – Раздраженный молодой женский.

– Виноват. Но! Все целое! – И звонкий мальчишеский голос. Его обладателю, скорее всего, было около шестнадцати.

– Это уже не первый раз, Рэй! Если хоть один товар будет разбит, тебе головы не сносить. Уж я об этом позабочусь, ты знаешь!

– Клоди, я не нанимался сюда грузчиком. Я развлекаю людей! Моя спина уже отваливается от ваших бесконечных ящиков, разве нельзя закупать поменьше?

– Артист! – фыркнула девушка. – Вот, значит, как ты отплачиваешь нам за еду и кров? Тебя никто не держит, можешь хоть сейчас валить в Гувервилль и есть помои! Может, даже получится развлечь тамошний народ. Как думаешь, там еще сохранилась твоя коробка? Только знай, никому в этом городе не нужно то, чем ты занимаешься. Точно не в это время.

– Придет день, Клоди, и ты будешь гордиться, что знала меня. – Парень не был расстроен ее словами. – И если хоть один человек повернется ко мне, качнет головой или улыбнется, то значит я не зря стараюсь. Значит я привнес в их трудный унылый день хоть капельку радости. О большем я и не мечтаю.

– Прекращай молоть языком и помоги с остальными ящиками.

– Извини, но теперь настало мое время.

– Рэ-э-й. – В голосе Клоди слышалась угроза. – Ты поплатишься за это.

– Я позову…

Послышались быстрые удаляющиеся шаги и тяжелый вздох Клоди.

Ник тоже прислушивался к их разговору. Никто кроме нас двоих не обратил внимание на возню за стеной. Тем временем людей все прибавлялось, особенно за стойкой. Входили в «Сонату» уже не по одному, а целыми компаниями. Я наблюдал встречи со старыми друзьями, слушал подпитые разговоры, ощущал на себе косые взгляды. Здесь собрались одни мужчины, все обычные работяги, перебивающиеся чем Бог подаст. На часах позади бара доходило до семи и, на удивление, здесь царила спокойная, дружелюбная атмосфера. Одним словом, скукотища.

Ник обслужил гостей все с такой же учтивой улыбкой, и опять возник передо мной.

– У вас всегда так было? – спросил я.

Он облокотился на стойку и подпер подбородок рукой.

– До принятия закона, здесь свободного угла не было. Нас посещали все, кому не лень. Я помню, как наливал двадцатилетней выдержки бурбон состоятельным знаменитым гражданам, и пиво портовым ребятам. В этакой компании не чувствовалось негатива и предвзятости, к нам приходили насладится джазом и только! Обстановка была соответствующая и располагающая: столы из красного дерева, шелковые белые шторы на еще тогда чистых окнах, бра, торшеры, золотые стены с одной черной, – Ник указал на стену, к которой примыкала сцена, – на полу дерево еще не было затерто подошвой грубых ботинок. Глядя сейчас на всю эту разруху, я не могу поверить, что своими глазами видел здесь блестящую Бесси Смит и как на этой, теперь, доске выплескивали свою энергию «Креольский джаз бэнд». Но они потом еще раз почтили нас своим приездом, только под названием «Горячая пятерка». Ох, как же это было давно!

– Да, Луи Армстронг очень хорош, – согласился я, вспоминая как наслаждался его выступлениями в Новом Орлеане. – Вижу, вы, Ник, работаете здесь очень давно.

– С самого открытия в одна тысяча девятьсот восемнадцатом, – не без гордости заявил Ник.

– Тогда должно быть помните всякие неприятные случаи, произошедшие здесь? Возможно, порочащие имя заведения.

– Почему вас это интересует?

– Люблю места с пятнами в истории. Особенно черными.

Ник улыбнулся, чуть кивнул головой и наклонился ко мне.

– В двадцать пятом году здесь скончалась женщина. У нас тогда выступал джаз-бэнд из Нью-Йорка. Все было как всегда – забитый зал, довольные гости, приятная атмосфера. Только когда все подошло к концу, все стали расходиться, ее и обнаружили. Синюю и бездыханную. Она сидела ровно, положив ручки на столе одна на другую, с широко раскрытыми глазами и улыбалась. – Ник изобразил ее позу, и вышло не дурно. – Никто и не заметил, что для нее время остановилось.

Ник молча задержался глазами на сцене. Потом продолжил:

– И это единственный экстраординарный случай в нашем заведении. Не припоминаю чтобы у нас случались потасовки между гостями, и даже сейчас, при таком контингенте, их нет. Мы же не старейший отель, который пропускает через себя тонну народа и хранит такие тайны, от которых кровь стынет в жилах. Мы всего лишь маленькое солнце, готовое согреть души людей, уставших после тяжелого рабочего дня, чтобы у них не поселились мысли о том, как бы закончить это существование.

– Ник! Повтори, – отозвалось где-то с конца стойки.

– Желаю вам хорошо провести время.

Ник удалился. Я обернулся через плечо, разведывая обстановку. Все также спокойно. После разговора с Ником, перед моими глазами, вырисовывался изначальный интерьер «Сонаты», как феникс, восстающий из пепла. Все собравшиеся сидели в дорогих черных костюмах, потягивая бурбон двадцатилетней выдержки, обсуждая капиталы. На сцене музыканты готовились к выступлению. Я находился в этой роскоши пока не встретился глазами с ней.

Сидя на стуле в пол оборота, держа между длинных белых пальцев черный длиннющий мундштук, она подмигнула мне большим голубым глазом. Черная кружевная повязка на голове была отделана пышным белым пером и идеально подходило к такому же черному платью. Она качнула ножкой, и все эти золотые стены посыпались на пол, белоснежные шторы сорвались с окон, покрывая стекла желтым налетом; ножки добротных деревянных столов подламывались, лампочки в торшерах лопались одна за другой, взрываясь тысячами мелких бриллиантов; костюмы срывались, музыканты уходили со своими инструментами за кулисы. Все вернулось к убогому виду, кроме пианино. Оно по-прежнему оставалось в отличном состоянии, лакированная поверхность отражала тусклые лучи света.

Я поднес бокал к губам. Яркий кислый запах яблока забился в ноздри. Если и выпить, то только для того, чтобы обстановка Чикаго не давила так сильно…

На сцену вышел высокий, худой парнишка. Каштановые прямые волосы зачесаны назад, нос гордо задран к потолку. Он чуть ли не бегом дошел до пианино, запрыгнул на сиденье и с легкостью выпрямил спину, не подав вида, что ему больно. И не скажешь, что минутами ранее Рэй надрывался, таская ящики с алкоголем. Нежно провел руками по крышке. Пальцами вскинул ее, обнажая черно-белые клавиши. Лицо озарилось самой искренней улыбкой из всех. Рэй элегантно встряхнул кистями и с устрашающей силой ударил по клавишам.

Первые ноты заставили меня отвести стакан от себя, так и не сделав глотка. Стоило же Рэю запеть, неизвестную, скорее всего им сочиненную песню, все мое внимание переключилось на него. Его пальцы с неимоверной скоростью бегали по клавишам, ступни мягко жали педали, голос, удивительного томного тембра, ставший вдруг наполненным и уверенным, совсем не принадлежал такому молодому лицу и такой узкой груди. Завороженный и позабывший обо всем, я двинулся прямо к нему. Бокал плыл вместе со мной, огибая ряды пустых столов. За один из них, чуть ли не впритык стоящий к сцене, я и опустился.

Рэй играл самый настоящий джаз, пел в стиле чувственного госпела. Моего любимого. Джаз был моей главной слабостью. Из-за него одного я и поселился в Новом Орлеане. Услышать его в разваливающемся баре в Чикаго, пусть и в исполнении белого паренька, показалось мне самым настоящим оазисом посреди Сахары. Никто из присутствующих даже ухом не повел.

Теперь, сидя прямо перед Рэем, я ловил каждую ноту, каждое слово, сопровождающееся сильной экспрессией. Едва уловимые плавные переходы с нижней ноты на верхнюю и наоборот, заполняли бар вместе с длинными и захватывающими пассажами. Рэй выступал с закрытыми глазами. Ему проще было знать, что он играет для себя, чем действительно видеть это.

Даже смотря на его руки, на длинные, рожденные для клавиш, пальцы невозможно было избавится от ощущения, что играет на пианино ливень. Пальцы превратились в крупные капли, обрушивающиеся на клавишу за клавишей, да так быстро…

Веки его слегка задрожали и открыли черную радужку, неестественно широкого размера. Заметив что-то рядом с собой, Рэй повернул голову ко мне, на мгновение широко раскрыв выразительные глаза, которые сразу же заслезились. Я слегка повел рукой.

Голос Рэя не дрогнул, несмотря на катившиеся по щекам капли. Он еще громче и значительнее затянул песню, выдавая максимум своих сил. Пальцы так сильно и ловко заскакали по клавишам, что совсем их не касались. Рэй входил в транс, в подобие экстаза. Его глаза закатились. На белой склере отразился тусклый желтый свет от грязной лампочки. Руки и ноги уже не двигались – тряслись в припадке. Меня всего захватило действо, что он исполняет. Не отдавая себе отчета, я слегка наклонился всем корпусом к нему. Все внутри опутывали невидимые нити, сжимались, старались вытянуть что-то наружу. Умоляю, пусть это будет реально. Пусть Рэй будет настоящим.

Я не впадал в транс – пальцы лишь чуть заметно отбивали ритм на столе, – но был близок к этому. Тело стало легким. Цепи, сковывавшие его, ослабли. Гулкое сердцебиение подступало к горлу. Пульс, синхронно с ритмом мелодии, отбивался в каждой клетке организма. Я таял в джазовых нотах, сгорал в свете от ярчайших ламп под потолком. Существовали только музыка и безмерная эйфорическая легкость.

Взвизгнула последняя нота. Я отклонился на стуле, придя в себя. Рэй тяжело дышал, вымотанный, но довольный. Он обратился ко мне:

– Позвольте узнать ваше имя, сэр.

– Кит. – Я мотнул головой, выветривая остатки тумана. Жаль, что это состояние такое кратковременное. – Собер.

– Какая необычная фамилия. Я точно ее запомню.

– Ты один заменил целый оркестр, Рэй.

Он удивился:

– Рэй Моринг, если быть точнее. Мы знакомы?

– Нет. Спасибо, что привнес в мой вечер эту самую капельку радости.

Кровь прилила к щекам Рэя. Он отвел глаза к клавишам, пальцем погладил одну белую, и чуть ли не шепотом произнес:

– Вы спасли меня. Перед выходом на сцену, я думал, а правда ли люди нуждаются в песнях и музыке такого дилетанта как я? В такие времена, когда царит страх и нищета, разве хочется танцевать? Глядя на то, как люди изо дня в день приходят сюда чтобы напиться и забыться, я действительно начал в это верить. Мне всего шестнадцать, разве я могу уже определиться с тем, чему хочу посвятить всю свою жизнь? Мне безумно нравится, то, что я делаю. Но, не переоценил ли я себя? Всем ли я в этой жизни перезанимался, прежде чем обрести себя? Никто не воспринимает меня всерьез, говорят, что этим на жизнь не заработать. Вот я и пообещал себе: если и сегодня никто не повернется ко мне, то я играю последний раз. Забываю о всех своих мечтах и надеждах, спускаюсь с небес на землю и ищу чем прокормиться. Но я никак не ожидал, что ко мне аж подсядут, чтобы насладиться моей игрой. Что это, как не судьба?

– Мысль сдаться приходит за шаг до успеха. Ты просто выбрал не то место, здесь никто никогда не сможет оценить по достоинству твое творчество. Такие уж люди, не осуждай их. Но, знаешь, не думаю, что они приходят сюда ради стакана. Пусть и не разбираясь в музыке, они все равно прикасаются к ней. Здесь. Воспоминают двадцатые, когда все было лучше некуда. В это время ты возвращаешь им надежду на лучшее. Не отнимай ее.

Я сам поигрывал на гитаре. Брал уроки у одного гитариста, выступавшего в немногочисленном и никому неизвестном за пределами Нового Орлеана джаз-бэнде. Но как он играл… Никто не знал об этом моем увлечении. Признаться, только это занятие вызывало во мне всплеск эмоций, и я в серьез задумывался о том, что пора сменить род деятельности.

– Я буду хранить эти слова в сердце. И вас, и этот день! – вспыхнул Рэй. – И во всех этих толпах, я надеюсь, вы будете стоять в первых рядах. Я всегда буду искать вас взглядом.

– Не стоит. Я буду стоять на сцене.

Он рассмеялся.

– Зря ты так. Не знаю, как и при каких обстоятельствах, но я обязательно выступлю с тобой на одной сцене. Обещаю.

– Ловлю на слове! С нетерпением буду ждать этого дня, неважно сколько времени это займет.

Я украдкой полез в карман, и нащупал там аккуратно сложенную бумажку. Ухватив ее пальцами, уже хотел выложить ее, как меня вернуло к делам насущным:

– Сколько лет Клоди? Чем занимается?

– Семнадцать. Дочь владельца, помогает с контрафактом, без нее «Соната» бы уже загнулась. К чему спрашиваете? – насторожился Рэй, явно пожалевший, что ляпнул не пойми кому такие вещи.

Значит, она не в зоне риска. И о ней переживать не следовало.

– Интересно, каких «дилетантов» ты поставил в авторитет.

– Ближе нее в Чикаго у меня никого, – признался Рэй, – так или иначе начинаешь прислушиваться. Извините, но не покажусь ли я слишком бестактным если спрошу, что с вами приключилось?

– Не нужно формальностей. С некоторыми людьми возникло некоторое недоразумение. Я бы лучше послушал тебя. Играй, пока пианино не развалится под твоими руками.

Без лишних слов Рэй развернулся к инструменту. Он раскрылся, играл как последний раз. И я должен ему сказать спасибо, ведь Рэй спас меня от возможного алкоголизма. Никогда не знаешь, как на тебя подействует то или иное вещество. Как по мне, воздействие его виртуозного исполнения на мою душу было в разы приятнее. Я вынул аккуратно сложенный доллар, пожалев, что потратился на виски. Разгладил и накрыл стаканом. Рэй следил за моими движениями, и когда я пододвинул всю эту конструкцию к краю, ближе к нему, Рэй снова зарделся и засмущался. Я видел, как легкая, еще неизбалованная успехом гордость проскользнула на его лице, получив признание и первое денежное вознаграждение за свое любимое дело. Пусть и малое.

Наслаждаться музыкой теперь было не так приятно. Я прохлаждаюсь здесь, пока убийца гуляет. А может, сидит здесь же, слушает джаз, попивая виски. Я еще раз осмотрел всех толпившихся у бара. Если бы я что и упустил пока болтал, мне бы на это указали. Работать я пока не могу – не с кем. Да и город этот не мой, за каждый косяк будет отдуваться Дэвид.

Спустя несколько песен, лично сочиненных Рэем, на стуле неожиданно вырос Джереми. От него разило лавандой и сам он выглядел до тошноты счастливым. Я смотрел на него, ожидая толи гнева, толи нытья.

– Так и знал, что найду вас здесь, ведь я назвал «Сонату» первой, – весело затрещал Джереми. – Рад видеть, что вы хорошо проводите время. Я вас в стеклянной двери заметил.

– Будешь моими глазами на затылке. И прошу, прояви уважение. Сиди молча.

Джереми с неподдельным интересом разглядывал Рэя. По глазам видел, его тоже заворожила его игра.

– Он реальный? – спросил я Джереми.

– Самому не верится, – шепотом ответил он.

Джереми уселся вполоборота, положив на спинку стула руку, и на нее – голову. Время от времени оценивая обстановку, проходя глазами по каждому человеку, он все равно витал в облаках с выражением тупого блаженства. Пусть день не задался, но заканчивался отлично.

А вот кого Джереми не заметил – стоящего в углу, в темноте, попыхивающего сигарой знакомого мафиозо, в задумчивой грусти смотрящего на подпрыгивающее пианино под руками Рэя. Я уловил его взгляд спиной, но не стал устраивать сцен. Он не собирался вредить нам.