Зеркало души

III

Номер был представлен двумя зонами – гостиной и спальной. Разделяли их красные портьеры, соблазнительно открывавшие большую кровать. Сразу побросав у двери свои несессеры, а папку кинув на диван, я плюхнулся на кровать, и, ощутив блаженную мягкость матраса, не нарочно уснул. Открыл глаза, когда уже сгустились сумерки, в восемь часов. Никаких звуков от соседних номеров сюда не проникало, особенно с 444. Таращась в непривычно черное стекло окна на очертания небоскребов, окруженный пожираемыми темнотой стенами, я мысленно вернулся в свою квартиру в Новом Орлеане.

После работы и вечером в выходные я выходил на балкон, заросший зеленью, и располагался в креслице с книгой О. Генри либо Драйзера; кроме них никого не переваривал. Кожу обдувал теплый ветер, с улицы доносились звуки джаза, звонкие голоса детей и их матерей. На закате небо окрашивалось невыразимыми оттенками розового, фиолетового, голубого; я мог любоваться красками до кромешной темноты. Иногда где-то за углом двое мужиков начинали выяснять отношения на повышенных тонах, совершенно не стесняясь в выражениях. Потом слышались звуки непродолжительной драки, заканчивающейся примирительными объятиями, смехом и совместным походом в ближайший бар. С одной стороны, я находился вместе со всем миром, но с другой – в полном одиночестве.

Как же я хотел собраться и уехать назад. Уехать домой. Я бросил взгляд на материалы. Желание зачитаться ими сейчас же не возникло. Решил сначала принять душ. Ванная комната была крохотной, что хорошо. Мыслям не будет места разгуляться.

Без понятия с чего вдруг я рванул в Чикаго. Сердце остановилось, как только в трубке телефона раздался голос Дэвида. Внутри все закопошилось, закрутилось, когда Дэвид только обмолвился о деле и попросил помочь, даже не раскрывая всех деталей. Запротестовало. Раньше такого я за собой не замечал, а стало быть – ехать обязан.

Общительность, порой излишняя, и наглость Дэвида выводила из себя в академии, сворачивала кровь, но даже сейчас я не представлял себе, как работать в компании уже двух Дэвидов, чтобы не навредить никому. Правда, в Чикаго существовал еще один помешанный. И встретиться нам предстоит завтра.

В гостиной я заметил под дверью белый конверт. Джереми не стал меня беспокоить по такой чепухе, за что ему спасибо. Впрочем, деньгами Дэвида я пренебрегать в этот раз не собирался, появилась замечательная мысль куда же их потратить. Кинул конверт в портфель и пошел разбирать вещи.

Из чемодана в комод легли три белоснежные рубашки, три пары черных штанов, два галстука, предметы личной гигиены, которые я расставил по полагающимся местам. Захватил и маскировку. Официальный наряд отправился в шкаф дожидаться подходящего дня, потрепанные жизнью штаны и выцветшая рубашка легли на комод в гостиной. Что сейчас, что во время сборов, я не отдавал себе отчет зачем взял все эти тряпки, руки работали сами по себе.

Из портфеля на прикроватную тумбу отправилась только «Американская трагедия» Драйзера с закладкой ровно на половине книги; на дне его остался лежать конверт и полицейский жетон. Достал из кармана пальто револьвер «Смит и Весен» тридцать восьмого калибра, с которым не расставался с самого первого дня, как его получил. Покрутил в руке, открыл барабан – шесть патронов. Стреляться ни с кем не собирался, носил только в целях самозащиты или запугивания, если придется. Патронов больше не было. Оружие отправилось обратно в карман.

Я переделал все, что можно. Заново сложил и разложил по полочкам вещи, понаблюдал в окно за людьми и обстановкой, походил взад-вперед по просторной гостиной, осматриваясь. Из красного тут было только покрывало на кровати, портьеры и ковер. Белоснежный диван в гостиной дополняло такое же белоснежное кресло. На письменном столе из темных пород дерева стоял стационарный телефон.

На настенных часах было девять часов вечера и пятьдесят восемь минут. Две минуты просидев на диване, дождавшись ровно десяти, я раскрыл папку на коленях и приступил к «изучению» материалов. Все, что мне требовалось – фотографии жертв с места преступления и небольшое досье.

Фотография первого трупа была плохого качества. Прямо в центре снимка, на груди жертвы красовалось белое пятно, словно в кадр попало облако дыма. Можно было разглядеть только лицо. Закрытые веки, глаза вдавлены. От лба до подбородка ножом или другим острым предметом была проведена глубокая прямая линия, и такая же от левой скулы до правой. На порезах каплями загустела кровь, на бледной коже застыли темные багровые подтеки и полосы. Их нанесли еще при жизни. Тело на фотографии было практически не видно, но я заметил, что на девушке была одежда, вроде черное платье. Пальцы правой кисти ампутированы, левая ступня тоже.

Я отложил фотографию и принялся выбирать из материалов по первой жертве полезную мне информацию. Кэйтлин Костинелли, двадцать лет, виолончелистка, играла в симфоническом оркестре в театре «Филисити». Смерть наступила в результате удушья, нет следов сексуального насилия. Вырезаны оба глаза, пальцы ампутированы, как и ступня, предположительно, топором.

Элис Стюард, двадцать пять лет, пианистка. Найдена на обочине Сьюард-Парка. Фотография была с таким же белым пятном, расположенным около головы. Здесь я мог разглядеть намного больше. На ее теле кое-где прикрытого кусками одежды живого следа не было. На изуродованном лице присутствовала вертикальная и горизонтальная линии, и добавилась одна диагональная. Начинаясь от правого виска, проходя через глазницу, она заканчивалась углом нижней челюсти. Порезы стали глубже. Правый глаз вытек, левый вырезан. Ампутированы пальцы левой руки. Живот вспорот. Сердце вырезано, селезенка разорвана от удара тупым предметом, на остальных органах тоже отмечались повреждения от ударов. Оставшиеся на ее теле клочья одежды явно говорили о совершенном надругательстве, что и подтверждалось в отчете. Но смерть по-прежнему наступила от удушения.

Третья и пока что последняя, Джейн Доу. О ней ничего не известно, не оказалось и фотографий. Погляжу на нее в морге. Не сложно было догадаться о роде ее деятельности, это определенно что-то творческое. И лет, должно быть, двадцать.

Не успел отложить последнее фото, как за спиной раздался женский крик. И не один.

Я развернулся назад. Две девушки испугано кричали друг на друга, а заметив мое ничего не выражающее лицо, вдруг замолчали. Я помахал им рукой, приветствуя важных гостей, как в тот же миг они обе взорвались, залив меня своей фантомной кровью. Вместо девушек теперь предстали два трупа и разбросанные по всему номеру оторванные конечности. Кровь была по всюду, стекала с потолка густыми ручьями. Отель полностью оправдал свое название в этот момент. Воздух наполнился сладким карамельным запахом. Так для меня пахнет кровь.

Я подошел к трупу, лежащему на моей кровати, и узнал в них жертв с фотографий. Сейчас я видел Кэйтлин Костинелли, некогда красивую итальянку. Приготовился внимательно осматривать тело. Раздвинул веки, обнаружив пустые глазницы. Хирургическая работа, аккуратная и, можно сказать, чистая. Как и порезы. Над ней действительно работали скальпелем. Присмотревшись к широкой сине-багровой линии на шее, я обнаружил след от круглой металлической пряжки на гортани. Бархатка. Под ногтями осталась грязь, как мне изначально показалось. Выцарапав содержимое из-под ногтей, я убедился, что это черный бархат. Спустился к голени, которую покрывал некроз. Ступня отрублена острым топором, края раны ровные и четкие. Срез костей ровный; но можно было увидеть надруб и трещину. Работа, как и предполагалось, топора. Мясницкого.

Вторая лежала на полу. Я только потянулся к трупу чтобы сравнить повреждения, как голова взорвалась. Моя. Как будто мне прописали сильный подзатыльник белоснежным креслом.

Солнечные лучи коснулись век. Я очнулся лежащим на диване лицом на закрытой папке. Фотографии оставались разложенные на полу, только уже засвеченные до невозможности. В комнате не валялись трупы, что меня ни тогда, ни сейчас не удивило. Настораживало, что меня нахальным образом попросили не разглядывать такие важные улики и погрузили в коматоз до утра.

Короткая стрелка подрагивала на цифре восемь. Умывшись, я взглянул на себя в зеркало. Увидел черные синяки под глазами, словно меня измазали тенями и растушевали. Они не стирались водой, не размазывались пальцами. Ну, хоть не мешки.

Положив папку в портфель, я наскоро оделся и выбежал к машине. Надеялся начать день в прекрасной компании себя и меня, но заметил рыжую зевающую голову за рулем. Полагаю, не в этой жизни. Джереми испугано глядел на меня, хотел было спросить о моем самочувствии, поинтересоваться, как я отдохнул, узнать про темные круги, задать кучу разных вопросов по делу и не только. Я пресек эту словесную атаку одним только взглядом и скомандовал куда ехать.

Обилие серо-песочных высоток по обе стороны дороги поражало все больше и больше. Эти каменные берега сплющивали мою голову. Хотелось спрятаться под землю, закрыться в номере отеля и никогда не выходить. Взять билет домой и никогда не появляться здесь. В Чикаго слишком неуютно. В Чикаго слишком много крови и боли.

Машина завернула на парковку судебно-медицинского бюро. Джереми, на свой страх и риск решил разрезать тишину.

– Можно ли пойти с вами?

– Труп в живую видел?

Джереми замялся:

– Я здесь впервый раз.

Джереми был как раз из тех людей, кто верит в розовых единорогов, будет искать лепрекона и его горшок с золотом, спрятанный в конце радуги. Он какой-то слишком мягкий для этого мира и для кошмаров, идущих в комплекте с жестокой реальностью. Пусть я видел Джереми второй раз в жизни, но первое впечатление о нем сложилось именно такое. А оно никогда не обманывает.

И? Ты уверенна, что он мне нужен?

«Возьми его с собой. Повеселишься!»

– Как только почувствуешь себя дурно, сразу выходи, – подчинился я, в полной уверенности, что никаким весельем тут и пахнуть не будет. – Не доставляй никому проблем своими обмороками.

На входе никто не встречал. Пришлось вломиться и самому петлять в лабиринте, ища хоть кого-нибудь живого.

В морге было приятно тихо. До моих ушей доходило глубокое нервное, и вместе с тем предвкушенное дыхание Джереми, осматривающего каждый сантиметр. Любопытного, его будто впервые выпустили из четырех стен. В комнате отдыха мы и нашли Роберта Никсона. Вчера я бы все отдал, чтобы вместо Роберта меня встретил кто-то другой, но стоило увидеть его после стольких лет, это сухое вытянутое лицо с громадными серыми, чистыми, как слеза ребенка, глазами, вдруг осознал, что рад компании этого помешанного с уже седеющими на висках каштановыми волосами. Выпустившись из академии, Роберт решил, что его страсть – медицина. И я не удивился, когда узнал от Дэвида, что Роберт Никсон стал в окончании старшим судебным медиком. Он всегда был странным и словно рожденным именно для этой роли.

Роберт принимал пищу и умиротворенно читал газету. Когда же двери раскрылись, его глаза под круглыми стеклами очков оживились, загорелись, и, найдя меня, широко раскрылись. Именно эти нелепые очки стали объектом насмешек всех в академии. И преподаватели, и ученики издевались над Робертом. Весь негатив, направленный на него, я забирал на себя. Произносил несколько неприятных слов, как тут же переключались на меня. Не нравилось мне, что задирают человека только по особенностям здоровья, и тому, что он не в силах изменить. Разве ужасное зрение Роберта как-то мешало другим людям жить? Было опасным?

– Дэвид меня предупредил, что ко мне нагрянут важные гости, однако я не знал, что это – ты! – Роберт спешно поднялся, вытер ладони об одежду, приблизился ко мне, разведя неестественно длинные тонкие руки для объятий. Я сделал два шага назад. Роберт неловко опустил руки, но улыбка продолжала сверкать на его лице.

– Здравствуйте, доктор Никсон! – Тут Джереми показался из-за моей спины, и Роберт еще шире улыбнулся, отчего стал похож на психопата. Роберт никогда не улыбался зубами, но почему-то, когда он лыбился, его глаза выпучивались, а зрачки ползли вверх, словно сейчас закатятся.

– Мальчик мой, рад тебя видеть. Да еще и вместе с таким уважаемым человеком, – сказал Роберт, обмениваясь с Джереми рукопожатием. – Как так получилось, что вижу вас обоих?

– Дэвид приставил, – ответил я. – Вы знакомы?

– Конечно! В отличие от некоторых, я не забыл, что такое проводить время с друзьями и интересоваться их жизнью. – Он всмотрелся в мое лицо, заглядывая в него снизу, пригнувшись. – Теперь ты занимаешься этим делом?

Я многозначительно моргнул, не понимая его странности.

– Это очень хорошо. Кстати, Джереми, с чего ты вдруг решил зайти? Помню, сколько я тебя не упрашивал, не приглашал на вскрытия, ты всегда отказывался. Говорил, тебе страшно.

– Рядом с детективом не страшно, – выпалил Джереми, краснея.

– Да-а, – сощурился Роберт, осматривая меня с головы до ног. – Он такой, этот Собер. У него энергетика такая спокойная.

– Роберт, давай хоть ты не будешь тянуть время.

– Что ж, вас ожидает Джейн Доу, – торжественно объявил Роберт, открывая нам неприметную, будто секретную дверь, ведущую в секционную. Пригласил меня войти первым.

– Почему неопознанная? – Я первый вошел в узкий проход, в котором уже отчетливо прослеживался запах тухлой крови для одних, и сладкой – для меня.

– Сейчас сам все увидишь. – Роберт, потирая руки, последовал за мной.

IV

В коридоре висели белые тканевые халаты, резиновые фартуки, перчатки и прочие рабочие вещи. Роберт вырядил нас как санитаров, пригрозил нам смертной казнью, если мы занесем сюда хоть одну пылинку с улицы. Спасибо, что разрешил не разуваться.

Стоило нам зайти в секционную, сначала Джереми сразил запах, а стоило ему бросить взгляд на выкатывающееся безголовое тело Джейн, тут же припал к белой кафельной стене и слился с ней цветом. Даже волосы его побледнели.

– Потому, что головы нет! – Роберт рассмеялся на весь холодный зал.

Я откинул простыню, покрывавшую все ниже шеи, и обнаружил, что кроме головы не было рук и ног. На столе лежало только туловище. Весь живот был покрыт синюшно-фиолетовыми растекшимися пятнами. Даже можно было заметить очертания подошвы в середине гематом.

– А. – Роберт почесал затылок. – И конечностей тоже.

– Так понимаю, ничего не найдено?

– Все претензии к Департаменту полиции Чикаго, – буркнул Роберт и подошел к Джереми. – Нашатырного? – Джереми, из последних сил борющийся с тошнотой и обмороком, покачал головой, не поднимая глаз с пола.

– Иди вон.

– Я должен…

– Выйди сейчас же, если кишка тонка взглянуть людской жестокости в глаза. Твоя работа как раз и заключается в том, чтобы бороться с ней и не допускать такого, я правильно понимаю? Если недоумок папаша устроил тебя, не значит, что ты достоин этой профессии.

«А ты, Кит?»

– Бояться надо не мертвых, а живых, – подхватил Роберт, активно кивая.

Джереми медленно поднял глаза. Посмотрел минуту на обезображенное женское туловище, сделал три шага к телу.

Резко развернулся и побежал из секционной со словами:

– Я подожду вас в машине, детектив, иначе сейчас упаду в обморок.

Только дверь за ним захлопнулась, я опустил голову к трупу.

– Детский сад.

– Это довольно сильный поступок. – Роберт подошел к столу, встал напротив меня. – Знать, что сейчас грохнешься без чувств, но собрать в себе остатки сил и выйти на своих, пусть и трясущихся, ногах. А тебя я попрошу больше здесь не орать. Распороть? – Он указал на шов от шеи до паха, буквой «Y».

– Не хочу наблюдать фарш из органов. Лучше расскажи, что ты выяснил. Только без терминов.

– Гм. Ну, там, в принципе фарш и есть, все внутренние органы повреждены, за исключением сердца и поджелудочной железы – они вырезаны и украдены. Убийца сильно прыгал на животе всем своим весом. Видишь, тут и следы, ух! Насчет этого, – Роберт поочередно перевел пальцы с шеи, на те места где должны быть руки и ноги, – отрубили топором.

– По прошлым жертвам. Задушены были бархаткой? – сказал я, не подумав. – С круглой планшеткой посередине?

– С планшеткой? – Роберт очень удивился. – Круглой? Я не видел такого на других телах.

– Первая жертва, двадцати лет, была задушена именно таким нашейным украшением.

Он странно посмотрел на меня. Но я добавил, пытаясь выпутаться:

– Я не утверждаю, что задушены обе были бархаткой. Но первая, да.

– Ты не видел ее тела! А в отчете, да, я указал, что прослеживалась четкая странгуляционная полоса в горизонтальном направлении, как и на последующей, умершей от удушения. След от пряжки я бы точно заметил.

– Если же жертва имела сердечно-сосудистые заболевания, то выраженность механической асфиксии может быть минимальной или совсем отсутствовать, – монотонно заметил я, не зная, что еще выдумать, – так как сердце остановилось до остановки дыхания.

Роберт ушел в себя, продолжая смотреть на меня как на дебильного.

– Они были полностью здоровы. Никаких проблем с сердцем. Тогда бы и полосы не было, Кит. Откуда ты это взял? Тела уже переданы на захоронение, хочешь повторное вскрытие, чтобы на нас родственники всех собак спустили? Все, что сейчас имеем, это вот этот обрубок, на котором ничего не видно. – Он провел пальцем в перчатке по срезу.

– Я видел след. На снимке.

– Хочешь сказать, я настолько слепой, что вживую заметить не смог, а ты умудрился на фотографии это разглядеть? – Роберт демонстративно подтянул очки.

«Проболтался? Ха-ха-ха-ха-ха!»

Пожалуйста, заткнись.

– Знаешь, опустим это. Меня больше интересуют порезы и срезы. Чем их нанесли?

– Этим – порезы, – Роберт с гордостью положил на грудь трупа скальпель. – А отрубали мясницким топором. Но его у меня нет.

– И глаза вырезали скальпелем?

Он с широкой улыбкой кивнул.

– Как думаешь, убийца может быть связан с медициной? – я поддался к нему. – Например, быть судмедэкспертом или патологоанатомом?

– Или мясником. – Роберт придвинулся ко мне, перегнувшись через труп. – Думаешь на меня?

– А ты мог бы это сделать?

– Ты же знаешь, что нет. – Он осмотрел тело. – Если тебе интересно мое мнение, то я думаю, что тело стоит укатить в холодильник немедленно. Оно уже источает запах. Так что, осматривай поскорее все, что тебе нужно.

Осматривать, по сути, было нечего. Самое интересное просматривалось на лицах жертв. Все же, я обошел труп со всех сторон. Руки были ампутированы до локтя, а ноги выше колена. Срезы были идентичны с первой жертвой, которую мне довелось осмотреть.

Придется трогать.

Как только пальцы через перчатку соприкоснулись с окоченелой плотью, я увидел то, что и полагалось.

На затертом кафельном полу, почти подле ног Роберта, отошедшего к стене, лежало нечто в женском платье. Остатки ног, рук и шеи были прекрасно видны; из них фонтаном била кровь, заливая все вокруг, даже Роберта, который и не подозревал, какой сюжет мне открылся. Когда «нечто» вдруг зашевелилось, поползло ко мне, скользя культями по гладкой поверхности, распластывалось на своей же крови, но потом опять силилось приподняться на остатках конечностей, и продолжало двигаться, окропляя все вокруг кровью, мне стало крайне мерзко наблюдать это. Впервые за службу. Однако, его движения и одновременно завораживали. По мере приближения туловища, приближались ко мне шипящие и булькающие звуки, утопающие в пузырях крови.

Оно силилось мне что-то сказать.

– Кит?

Я стал наклоняться к телу, которое доползло до моих ног, чтобы расслышать хоть что-то. Но, вовремя заметив, что ко мне подходит обеспокоенный Роберт, убрал пальцы с трупа, и ожившее туловище пропало.

– Приступ мигрени. Можешь закатывать в холодильник.

– Да, вид у тебя и правда… больной. – Он уставился на мои синяки под глазами. – Подожди, я провожу тебя.

Выйдя в знойный сентябрьский день, я увидел Джереми, стоящим у машины; он был расстроен, погружен в мысли, и даже не заметил нас. Стоило Роберту заговорить, Джереми рефлекторно повернул голову к нам, и тут же, одернув себя, поднял голову к небу, наблюдая за облаками.

Длинные костлявые пальцы схватили меня за локоть и резко оттянули влево. Роберт не дал мне наступить на коричневого продолговатого жука с усами-антеннами. Все такой же.

– Завидую твоей работе. Всегда так тихо. – Я остановился на ступеньках, наблюдая за ползущим по своим делам жуком.

– В этом я согласен, – Роберт рассмеялся, прикурил. Задумчиво уставился на этого же самого жука. Он быстро перебирал тонкими зазубренными лапками, спасаясь от нас. – Да только иногда как захочется с кем-то поболтать часами, а никого и нет. Только я и трупы. Чем старше становишься, тем быстрее возрастает потребность говорить. Толи хочется поделиться своим опытом, толи быть уверенным, что не сдохнешь в одиночестве. Это, наверное, и есть кризис среднего возраста. Кто-то вдруг разочаровывается в том, чем всю жизнь занимался, находит себя в чем-то новом, кардинально меняется, делает то, на что никогда не решался…

– Убивает, – предложил я.

– Убийцами не рождаются, а становятся, да. Ну, тут уж кому как повезет. – Он повел рукой с зажатой сигаретой. Пепел упал на мысок его туфли. – Разве вся прелесть в том, чтобы оставаться таким же человеком, каким был вчера? Разве интересно жить, когда ты годами не меняешься?

Это явно был камень в мой огород.

– А с Джереми тебе стоит быть помягче. Он все же сирота, пусть и при живом отце. Дэвид только спал и видел, на кого бы его повесить. И хорошо, что на тебя. Ты можешь многому его научить, а он, в свою очередь, научит еще десять человек. Того и глядишь, наша полиция станет лучшей в мире.

– Я спешу, Роберт. Спасибо тебе.

– Да за что же? – рассмеялся он. – Надеюсь, мы здесь больше не увидимся. Но я не прочь встретиться с тобой в неформальной обстановке. Ты, я, Дэвид, а?

Если я сейчас же не уйду, то останусь до вечера слушать тирады Роберта. Поправив шляпу, я развернулся к машине, махнул Джереми; он в мгновение ока оказался за рулем. Только опустившись на сидение, я велел ему уезжать отсюда как можно быстрее, закрывая дверь на ходу. Роберт наблюдал за нами в полном недоумении, застыв на том же месте, где я сбежал от него.

– Вы не могли бы закурить? – спросил Джереми, сбросив скорость, когда мы отъехали на приличное расстояние. – У меня в носу и во рту стоит этот убийственный запах. Ничем не перебивается.

Я исполнил его просьбу. Пришлось приоткрыть окно, иначе дым выел бы нам глаза.

Мне страшно не хотелось ехать на ковер к Дэвиду и трепаться с ним часами. Но приказ есть приказ. Джереми был очень сосредоточен на дороге или же, правильнее сказать, на своих мыслях. На нем не было улыбки, яркий рыжий цвет волос превратился в русый; веснушки, усыпавшие все лицо, больше походили на капли грязи; большие зеленые глаза стали карими и потеряли живость. Уж не знаю, почему терзалась и рвалась его душа, от моих ли слов или от других переживаний. Мое присутствие сыграло на нем? Что поделать, такая у меня аура, или как его там, энергия, пусть.

До самого департамента никто из нас не проронил ни слова. На мой вопрос, не соблаговолит ли он пойти со мной, Джереми ответил, что подождет здесь и отвернулся к окну. Мне-то все равно что у него творится в душе и в голове, но пока Джереми со мной, не хочу, чтобы он терял время, просиживая штаны в обиде. Я протянул ему материалы дела.

– Ознакомься. Соберешься блевать – куда угодно, только не на фото, хоть на них мало что видно.