Вопросительная история России

Почему всем посёлкам по 500 лет?

В 2000 г. множество посёлков Ленинградской области отмечали свой юбилей. Им исполнялось 500 лет. Праздник справляли Мга, Извара, Парголово, Лисий Нос, Сиверский и десятки других. Как же они умудрились «родиться» в один год – 1500-ый?

Попробуем заглянуть на пять веков назад. Земля нынешней Ленинградской области принадлежала Великому Новгороду. Свои владения новгородцы делили на пять частей – пятин. Там, где теперь раскинулся Петербург и его окрестности, простиралась Водская пятина. Своё имя она получила от населявшего её финского племени водь. В 1499—1500 гг. новгородцы решили определить, сколько в пятине пахотной земли, селений, людей и какие налоги надлежит им платить в казну. Так появилась «Переписная окладная книга Водской пятины», текст которой дошёл до наших дней. В книге впервые упомянуты многие посёлки, сохранившиеся и поныне. До того, как попасть в новгородскую налоговую ведомость, эти селения могли существовать многие десятилетия и даже столетия. Но более древних записей о них не сохранилось.

На Руси издревле было принято считать возраст городов и селений от первого упоминания. Так и вышло, что десятки посёлков в окрестностях Петербурга оказались ровесниками и отпраздновали свой солидный юбилей в одном и том же году – 2000 г.

К чему привёл несостоявшийся конец света?

Конец света люди назначали неоднократно. И чаще всего забывали о нём за будничной суетой. Но в средние века его не просто ждали, к нему готовились.

Мы называем средние века средними. Между чем и чем? Древностью и новым временем – так нам привычно думать. Но французские богословы XIII века, сочинившие этот термин, вкладывали в него иной смысл. Главные события человеческой истории, с их точки зрения, – первое и второе пришествие Христа. Второе пришествие – Страшный суд, конец света представлялось им грядущим событием. А то, что поместилось между двумя пришествиями, это и есть средние века. Так что само название эпохи – памятник её главному ожиданию.

Вспомним историю Руси. О её начале мы узнаём из «Повести временных лет». Что значит «временных»? И как правильно ставить ударение? Ответ на второй вопрос зависит от ответа на первый.

Одни учёные полагают, что «временн′ые» значит «прошедшие». Было такое значение у слова в древнерусском языке. Летопись рассказывает о годах, которые минули, ушли в прошлое.

С этой версией, однако, согласны не все. У летописи есть одна странность. Она наполнена множеством цитат: из Библии, из античных и византийских авторов. Автор «Повести…» Нестор использует тексты, которых не могли знать, в большинстве своём, его современники. И князья не могли. Военные походы и политические интриги не оставляли им времени достичь той высочайшей учёности, коей владел монах Нестор. Но кому же тогда предназначал он «Повесть»? Ведь всякий писатель рассчитывает на читателя. Историк И. Н. Данилевский предположил, что Нестор создавал летопись для будущего читателя, и читателя всеведущего. Иначе говоря, для Бога, пришествия которого ждали. Если дело обстоит таким образом, ударение надо ставить на первый слог: «Повесть вр′еменных лет» – переходных, непостоянных. Лет накануне Вечности.

А теперь обратимся к концу средневековья. Наступил год 1492, по христианскому летоисчислению – 7000-ый от Сотворения мира. Круглые даты всегда действуют на воображение, а тут ещё и магическая семёрка… Большинство европейцев считали, что именно в этот год должен наступить конец света. Так думали, однако, не все. Колумб, к примеру, ожидал Страшный суд примерно через полтора века. Он полагал, что новые земли с их несметными богатствами ещё успеют пригодиться добрым христианам. Его каравеллы, видимо, не случайно покинули берега Испании в 1492 г. Как бы опровергая увереннсть своих современников, Колумб отправился открывать Новый свет в тот год, когда Старый ожидал конца времён.

Ещё большим скептиком относительно конца света оказался великий князь московский Иван III Великий. Он твёрдо верил, что людям не дано знать, когда их призовут на Страшный суд. И потому Иван занимался делами вполне земными. Календари в Европе не составлялись далее 1492 г. – зачем, если земная жизнь завершиться? Иван же, наоборот, в 1492 г. реформировал календарь: перенёс празднование Нового года с 1 марта на 1 сентября. Этот акт подчёркивал: новый год будет, причём ещё не однажды.

В отличие от деда Иван IV Грозный, не сомневался в скором приходе Страшного суда и, как показали недавние исторические изыскания, готовился к нему. На протяжении XIX—XX веков едва ли ни самым загадочным явлением русской истории представлялась учреждённая Иваном Грозным опричнина. Деление собственной страны на две части, «лучшую» – опричнину и «худшую» – земщину, массовые казни, опричное войско, проводившее ночи в монашеском смирении, а дни в безудержном кровавом разгуле – всё это порождало неизменный вопрос: зачем? Внимательное прочтение источников привело современного исследователя А.Л. Юрганова к выводу: опричнина представляла собою попытку царя подготовиться к концу света. Иван видел своё особое предназначение в наказании зла накануне Страшного суда. Царь полагал, что, прибегая к наказанию «нечестивых», облегчает загробную участь их душ, спасает для вечной жизни. Тех же, кто оставался жить, Иван Грозный, по его собственному признанию, «спасал страхом»: зримое напоминание о посмертных муках должно было наставить поданных на праведный путь. Видимо, царь был не одинок в своих воззрениях. Среди его жертв встречались и те, кто благодарил царя за мучения и казни. Но большинство современников, как и потомков, «милости» царя не оценило: в истории он остался «Грозным».

Ожидание конца света ещё лет сто будоражило умы европейцев, и порой не без пользы. Чаще всего датой второго пришествия называли 1666 г. – всё та же магия цифр! В Англии сторонникам скорого светопреставления придавала уверенности разыгравшаяся эпидемия чумы: вот оно, начало конца. Так что работа Кембриджского университета приостановилась: к чему учиться, если близок всеобщий финал? Оставшись не у дел, молодой преподаватель Исаак Ньютон отправился на ферму своих родителей Вульсторп. У него теперь было много времени для размышлений. Именно там, в деревенской глуши, Ньютон разработал научную программу, которую будет осуществлять всю жизнь. Основы дифференциального исчисления, взгляд на природу света, мысль о всемирном тяготении – всё это зарождалось в тиши фруктового сада. Как знать, случилась бы «Вульсторпская осень», если бы не мысли о Страшном суде?

Люди не увидели конца света, но история хранит следы его напряжённого ожидания.

Почему Иван Грозный слушался Ивана Пересветова?

С 1549 г. на имя молодого царя Ивана Васильевича, будущего Грозного, стали поступать жалобы, или как их тогда называли, челобитные, необычного содержания. Их авторы ничего для себя не просили. Они жаловались не на личные обиды, не на плохих воевод и неправых наместников, а на порядок дел в государстве. Особенно красноречив был дворянин по имени Иван Пересветов. Он осмелился жаловаться дважды и не только критиковал порядки в стране, но и давал царю советы, как поступать впредь. И, если в первой, «Малой челобитной», Иван Пересветов лишь излагал свои взгляды, то во второй, «Большой челобитной», настаивал на изменениях. Как же отреагировал грозный царь? Казнил Ивана Пересветова за подобную дерзость или не обратил на его разглагольствования никакого внимания? Ни то, и ни другое. Царь… последовал советам своего дворянина.

Чем был недоволен Пересветов и что советовал делать? Мысли свои царский «воинник» выражал иносказательно. Он описал порядки в Византии перед её падением, и заключил, что могущественная византийская держава перестала существовать, поскольку в ней не было «правды»: всем заправляли «ленивые богатины» (намек на бояр), а «воинники» (дворяне) оказались оттеснены от престола. Читатели должны были понять, что московскую Русь может ждать подобная судьба, если царь не водворит в ней «правды». На смену государству, где всем заправляла аристократия, должно было прийти государство, где все нити власти сходились бы к одному царю. С врагами Пересветов советовал расправляться безжалостно, опираясь на верных дворян. «Государство без грозы, что конь без узды», – писал он.

Последующая деятельность Ивана IV оказалась воплощением программы, которую начертал автор челобитных. Собрав круг советников («избранную раду»), царь начал преобразования. Реформы должны были укрепить его власть. Не всё получалось. Вполне рациональный период реформ сменился кошмаром опричнины. Но цель стояла всё та же: ни с кем власти не делить, «грозу» наводить руками преданных «воинников».

Отчего же мысли дворянина Пересветова оказались столь близки Грозному? Почему слова «Челобитных» и дела царя поразительным образом совпали? Многие историки уверены: Иван Пересветов и Иван IV – одно и то же лицо. Можно сказать иначе: «Пересветов» псевдоним Грозного. В «Малой» и «Большой челобитных» царь жаловался самому себе и себя же поучал. Было бы странно не последовать совету столь важного лица.

Вот аргументы учёных. Во-первых, «Челобитные» написаны превосходным стилем, выдающим человека весьма начитанного. Предположить такую образованность у рядового дворянина XVI в., каковым представляется Иван Пересветов, трудно. Большинство его «коллег» были попросту неграмотны. В отличие от царя, который по отзыву летописца был «зело книжен», а по оценке выдающегося историка В. О. Ключевского, являлся самым талантливым писателем своего времени.

Во-вторых, Ивану Грозному всегда было свойственно актёрство, притворство, игра напоказ. Свою политическую «карьеру» он начал с похода во владения крымского хана. Вполне традиционное для князя действие. В начале правления он должен был продемонстрировать своё полководческое дарование. Выступив в поход, Иван не достиг поставленной цели, однако повёл себя весьма экстравагантно. По словам летописца, он «гречиху сеял, на ходулях ходил и в саван наряжался» – разыгрывал крестьянина, скомороха и мертвеца. Притворно унижая себя, Иван демонстрировал своё абсолютное превосходство. Боярин не может уронить себя в глазах окружающих, не может притвориться крестьянином или юродивым, а царь может – он всё равно останется царём, наследственным владыкой, которому венец дарует сам Бог. Неудача похода еще не лишает его ни сана, ни послушания подданных. Разыгрывать спектакль Ивану Грозному предстояло ещё ни раз.

Так и появились на свет «Челобитные», позволявшие царю утверждать неограниченную власть как бы не по своей воле, а «по просьбе» служилого дворянина. «Глас народа – глас Божий», утверждали древние римляне. Иван Грозный был с ними согласен.

Между кем выбирала пушкинская старуха?

«Не хочу быть чёрною крестьянкой, хочу быть столбовою дворянкой». Вложив эти слова в уста старухи, А. С. Пушкин не указал, в каком веке она проживала. Зато очень точно очертил её характер. Она замахнулась ни больше, ни меньше на… Впрочем, чтобы это понять, нужно прежде разобраться, кто такие чёрные крестьяне, и кто – столбовые дворяне.

Чёрными или черносошными называли крестьян XV—XVII веков, проживавших на «чёрных», т. е. свободных от помещика землях. Разумеется, с этих земель приходилось платить налоги в государственную казну, но никакой ближний «хозяин» над крестьянским миром не стоял. Чёрный крестьянин оставался лично свободным человеком. Он мог податься в город и даже записаться в дворяне. Так продолжалось до петровского времени, когда чёрных крестьян стали именовать государственными. Вместе со старым именем они потеряли и былую вольность.

Выражение «столбовые дворяне» появилось примерно через 100 лет после того, как исчезло понятие «чёрные крестьяне». Случилось это в начале XIX в., при жизни автора «Золотой рыбки». К тому времени единое дворянское звание существовало и для тех, кто выдвинулся на царской службе недавно, и для представителей древних родов. Последним бывало обидно. Чтобы отличать себя от новой знати, они придумали выражение «столбовые дворяне». К «столбовым» причисляли тех, чьи предки ещё в XVI – XVII вв. были записаны в родословные книги – «столбцы». На тех же, чей род начинался не раньше петровского времени, «настоящие» дворяне смотрели несколько свысока.

Так что «чёрные крестьяне» и «столбовые дворяне» – из разных эпох. Когда исчезли первые, вторые ещё не появились. Выбирать между ними было невозможно. Поэтому старуха замахивалась… на прыжок во времени. Приписав своей героине подобный выбор, Пушкин показал, насколько нелеп безудержный вихрь желаний.

Где искать ключи от счастья?

В чём состоит счастье подданных, Пётр I знал точно. Владеть приморскими землями и торговать со всем светом – вот секрет процветания. Умами европейских монархов XVII—XVIII вв. владело экономическое учение с красивым названием «меркантилизм». Оно гласило: если страна вывозит товаров больше, чем ввозит, в неё притекает золото, и народ богатеет. Экономисты XXI столетья, может быть, и посмеялись бы над наивностью века Просвещения. Но тогдашние государи в истины меркантилизма верили твёрдо. В Дании даже назвали здание биржи, возведённое неподалёку от порта, «храмом новой экономической политики». А коли так, «ногою твёрдой стать при море» считалось первейшей задачей государства.

Обширные просторы России, правда, ставили ещё одну задачу. Прежде чем вступать в борьбу с соседями за обладание частью побережья, следовало решить, у какого именно моря надлежит «стать ногою». Пётр начал с Азовского. Два похода к стенам турецкой крепости Азов завершились её взятием и основанием неподалёку другой морской крепости – Таганрога. Царь подумывал со временем, укрепившись на берегах тёплых морей, Азовского и Чёрного, сделать Таганрог российской столицей. Если б нашлись союзники для совместных действий против Османской империи, Таганрог вряд ли сохранил бы своё имя. Город святого Петра мог вырасти не на балтийских, а на Азовских берегах. Но ветры истории дули в другую сторону.

Пётр не нашёл желающих воевать с Турцией, зато сложился союз против Швеции. В XVII в. это государство усилилась, а его соседи испытывали разные неурядицы, так что к концу столетия прежние прибалтийские владения России, Польши и Дании оказались в составе шведской короны. Балтийское море стало, как тогда говорили, «внутренним озером Швеции». И вот теперь соседние державы захотели вернуть своё. Мысли о счастье связывались у Петра с той землёй, по которой Нева, выходя из Ладоги, катит свои волны к Финскому заливу. Из Ладоги в Неву, из Невы на Балтику, а оттуда в Европу – вот дорога к успеху. Но Неву прочно охраняли две шведские крепости – Нотебург и Ниеншанц. Нотебург («ореховый город», бывший русский Орешек) стоял там, где Нева покидает Ладогу. 11 октября 1702 г. после 17-часового штурма крепость пала. «Зело крепок сей орешек был, однако же счастливо разгрызён», – писал Пётр. Радости царя не было предела. Он переименовал крепость в Шлиссельбург «ключ-город». Это был ключ к Неве, ключ к Балтийскому морю.

Но был ещё и замок – Ниеншанц, непосредственно «запиравший» выход из Невы в Финский залив. Повернуть ключ в этом замке удалось 3 мая 1703 г., крепость сдалась почти без боя и ненадолго была переименована Петром в «Шлотбург» – «город-замок». Ненадолго, потому что вскоре «городу-замку» предстояло исчезнуть: его 400 каменных домов были разобраны и пошли на строительство новой крепости. Она стремительно росла на маленьком Заячьем острове, а за её стенами рос город. Вначале крепость, а потом и город стали назвать Санкт-Петербургом.

Почему же именно святой Пётр был избран царём Петром для наименования города? Конечно, царь отдавал дань своему небесному покровителю. Нельзя исключить и того, что он мечтал превратить свой Петербург в новый Рим: святой Пётр считается первым римским папой. Но, видимо, не забывал царь и о теме ключа. В письмах разным лицам Пётр I именовал отвоёванный кусочек земли, выход в Балтийское море «парадизом». Так, на французский манер, он называл рай, а ключи от рая вручены святому Петру. Правда, художники и скульпторы изображали святого Петра с двумя ключами. Второй был от ада. Но об этом ключе, царь, вероятно, не думал.

Итак, путь к счастью лежал через приморские земли, выход к морю был раем, а ключ от рая держал святой Пётр. Так и стал Петербург Петербургом.

Как спасали петровский каприз?

Можете ли Вы представить Петербург без петропавловского шпиля? Вот и Пётр не мог. И дал указание построить башню выше самого грандиозного здания Москвы – колокольни Ивана Великого, при том золочёную, как купола русских церквей, и не менее изящную, чем шпили лондонских соборов.

Сомнительность петровской затеи ясна была с самого начала. Похожие башни возводили в Европе из камня. Но Пётр хотел намного выше и тоньше. Сделать это из камня было технически невозможно. Единственный выход – строить из дерева. Вот только грандиозная деревянная игла обречена была привлекать молнии и сгореть, раньше или позже.

Однако спорить с Петром никто не стал. Архитектор Доменико Трезини составил проект, закипела работа, и в петербургское небе появилась деревянная игла, покрытая медными золочёными листами. На высоте 112 метров её венчал ангел.

Как и было предсказано, молнии не пощадили красоту. Третий пожар, 1756 года, оказался для петропавловской иглы роковым. 18 лет в Петербурге не было золотого шпиля. Восстановить его решила Екатерина II. Опытные архитекторы советовали на этот раз всё сделать из камня – будет пониже, пошире, но зато никакие молнии не страшны.

– Не так красиво! – заявила императрица.

И петропавловскую иглу снова стали возводить из дерева. От времени Петра прошло полвека. За этот срок американский физик Бенджамин Франклин успел изобрести громоотвод. И шпиль решено было защитить по последнему слову науки и техники. Эту задачу выполнила группа учёных во главе со знаменитым математиком Леонардом Эйлером.

Научная команда поработала не зря. Золочёная игла могла теперь не опасаться молний. Но её поджидала другая беда. Прослужив красой и гордостью Петербурга 70 лет, она по-прежнему оставалась деревянной, начала подгнивать и немного качаться в ветреную погоду.

Ну и задал Пётр задачку! Теперь, в середине 19 века, за её решение снова взялся учёный – Дмитрий Журавский, создатель науки о мостах. Однажды ему уже довелось соединить науку с искусством. Журавский рассчитывал металлические мосты. До его исследований боковые крепления мостов – фермы – бывали одинаковыми. Он же доказывал: ближе к середине пролёта фермы испытывают меньшую нагрузку, их можно делать легче и не тратить лишний металл. Для тех, кто не верил, учёный поставил эксперимент, соединив мосты и музыку. Как известно, слабо натянутые струны звучат низко. Журавский соорудил проволочную модель моста, положил на неё груз и начал водить по проволокам скрипичным смычком. Те, что у опор, звучали высоко. А те, что ближе к середине, давали низкий звук. Значит, они испытывали меньшую нагрузку. Можно было не тратить на них лишнее железо.

И вот теперь Петропавловский шпиль. Самое высокое здание Петербурга, равное египетским пирамидам. Эти каменные горы простояли тысячелетия. А как сделать прочным и устойчивым гигантский шпиль? Прочность даёт металл. А устойчивость? Журавский предложил конструкцию восьмигранной пирамиды, соединённой изнутри кольцами и металлическим фермами, похожими на те, из которых строят мосты. Получался мост в небо. Уверенный в правоте расчётов, Журавский спроектировал шпиль даже выше петровского, нарастив колокольню на 10 метров.

Небывалые металлические детали для Петербурга изготавливали на уральском Воткинском заводе. От интенсивной работы плавились и выходили из строя части машин, так что пришлось искать ещё одно научное решение. В шестерни и валики добавили медь. Машины стали прочнее и справились с выпуском шпиля.

В 1858 году он взметнулся в петербургское небо на высоту 122,5 метра. Полтора века потребовалоь для того, чтоб изящный каприз Петра обрёл металлическую прочность.