Древний Рим. Честь преторианца

Глава 4
В актерской среде

Меня разбудил шум голосов и грубый смех. Открыв глаза, я не сразу поняла, где нахожусь. Обстановка в комнате самая простая, маленькие окошечки затянуты мелкоячеистой сеткой, в углу старый сундук, прикрытый потертым ковриком, у моей кровати стоит трехногий табурет и низкий стол, заставленный глиняными плошками. Бедность и уныние царило кругом…

Одно из двух – здешним актерам так мало платят или Фарбий просто кутила и неудачник. А еще собирается взять меня в свою труппу. Курам на смех! Вот только выбора у меня нет. Никто же не собирается давать девушке из будущего пищу и кров за одни красивые глазки.

Значит, придется держаться гистриона, пока не разведаю обстановку и не найду способ вернуться в свое время. Если это возможно в принципе. И еще как нарочно, очень хочется нормально позавтракать. Поднимаюсь, натягиваю свое легкое платье и осторожно выглядываю из-за пестрой лоскутной занавески во вторую комнату.

– Вот она, моя Муза! – завопил Фарбий, восседавший во главе кухонного стола, изрядно потемневшего от времени и густо искромсанного ножами для разделки рыбы.

– Доброе утро!

Я церемонно поклонилась, скрывая растерянность и беспокойство. Как мне повезло, что я знаю их язык, и эти люди меня понимают. Очень приятный бонус к факту перемещения во времени.

Вокруг актера, с интересом поглядывая на меня, сгрудились его ранние гости – высокий парень неопределенного возраста – лицо глуповатое, но телосложение атлетическое; полная женщина лет сорока с замысловатой прической и тощая молодая девица со злыми глазами. Она страстно обнимала Фарбия за шею, прижималась щекой к его виску.

«Да не собираюсь я посягать на твоего милого актера, успокойся, пожалуйста».

Царственный жестом Фарбий представил меня своим приятелям, и я с внутренним стоном поняла, что это и есть его хваленая труппа.

– Гамид – фокусник, жонглер и акробат. Наполовину египтянин по происхождению. Он играет любовников, солдат и хитрых адвокатов, а также разбойников и бродяг. Толстозадая Кармилла отлично поет и веселит публику, изображая матрон, благочестивых матушек и пронырливых сводниц.

А вот и моя нынешняя любовь – черноглазая Физа! Ее работа – развлекать народ игривыми танцами, во время которых, как листочки с фигового дерева, будто ненароком слетает ее одежда. Ну, конечно, если на сцену летят не только ассы, но и серебряные денарии.

– Чудесная компания! – я сдержанно улыбнулась, собираясь назвать свое имя, однако Фарбий меня опередил, обращаясь к друзьям:

– Валия прекрасно читает поэтические строки. Она из благородной семьи, которая собиралась выдать единственную дочь за человека из всаднического сословия. Но Валия предпочла сбежать с бродячим актером. Трогательная история.

Фарбий звучно шмыгнул носом и часто заморгал, входя в роль.

– Долгие годы они вместе странствовали по нашим провинциям, пока не добрались до Рима. И только жестокое предательство разлучило возлюбленных. Я когда-нибудь напишу об этом трагедию, дорогая Фриза… Непременно напишу и прославлюсь. Но теперь Валия одна и под моим покровительством, не обижайте ее. Сегодня мы вместе выступаем на Бычьем рынке. Я так решил.

Я только руками развела и тяжко вздохнула. Душещипательный вышел монолог о моей печальной судьбе. На лице толстухи отразилось что-то похожее на сочувствие, дряблые щеки затряслись, припухшие веки принялись быстро-быстро моргать.

Зато юная танцовщица так крепко стиснула шею своего «босса», что чуть не задушила в объятиях. А тот, кого назвали Гамидом, подошел ближе и, не взирая на мое возмущение, приподнял подбородок, пристально заглядывая в глаза.

– Да она хорошенькая! Ее можно включить в представление о философе и козе. Эй! Покажи свои ноги, они достаточно ровные?

Когда мужчина попытался задрать подол моего платья, я возмущенно крикнула и толкнула его в грудь. А потом попыталась выбежать во двор, но запнулась у порога за свернутую рыбацкую сеть и растянулась на грязном полу. Фарбий и Гамид хохотали, Фриза ехидно улыбалась, жмурясь от удовольствия, а Кармилла бросилась меня поднимать и утешать.

– Не обращай внимания на этих ослов, девушка, никто не заставит тебя танцевать голышом, если сама не захочешь. Но, если уж ты с нами, то придется делиться всеми заработками.

– Вы о чем? – я держала на ушибленном колене мокрую тряпку, заботливо подсунутую «актрисой», по лицу моему текли слезы, пожалуй, это было самое отвратительно утро в жизни. А Кармилла еще и запугивать принялась:

– Если будешь втихаря ублажать мужчин, имей в виду – треть денег отдаешь в общий кошель, мы уже восемь лет как одна семья, ну, Фриза недавно прибилась. Так что еще одна блудная дочь нам не нужна, уж не знаю, зачем Фарбий в тебя вцепился – неизвестно, как справишься на подмостках. Тебя могут высмеять и освистать, тогда он тебя прогонит. Нам не нужны скромницы и трусихи. Понятно?

Вытерев мокрое лицо тыльной стороной ладони, я покорно кивнула.

– Буду делать все, кроме раздевания и постельных услуг. Стихи, песенки, разные истории, смешные сценки, анекдоты… Постараюсь быть вам полезной. А сейчас дайте, пожалуйста, воды, чтобы умыться и чего-то поесть. Хоть немного, хоть хлебную корочку. Я сразу успокоюсь.

Совместный завтрак прошел уже в почти дружеской обстановке. Фокусник Гамид оказался не таким уж плохим парнем, он попытался еще разок меня облапить, но получил локтем в бок и с тех пор держался уважительно. Кармилла строила из себя наставницу, и я ей подыгрывала изо всех сил.

Даже ревнивая Фриза немного расслабилась, когда я шепнула ей, что после всех передряг мой идеал мужчин – это почтенные седобородые старцы, согбенные под грузом мудрости.

Причем, старцы молчаливые и суровые, настоящие аскеты, не в пример болтуну и весельчаку Фарбию, который явно был любитель выпить и закусить. Даром что на завтрак нас ожидали сухие лепешки с оливковым маслом и мелкая жареная рыбешка.

Пока мы знакомились, отец актера приготовил для нас целый противень речного окуня от своего раннего улова. Старый Пуго, похоже, очень любил сына, раз не только терпел дома его шумных друзей, но и взял на себя обязанность их кормить.

Правда, самую лучшую часть добычи он отнес на продажу, а нам было предложено довольствоваться неликвидом.

Мое появление тоже не вызвало вопросов у рыбака. Видимо, запасной состав труппы часто менялся, как и фаворитки любвеобильного актера.

Пока Фарбий и женщины, готовясь к репетиции, доставали из корзин свое барахло и баночки с ярким гримом, фокусник Гамид успел мне шепнуть, что «великий гистрион» родился рабом, но к счастью Пуго оказал своему хозяину какую-то большую услугу и тот сделал его вольноотпущенником, а жену и ребенка Пуго выкупил сам после нескольких лет тяжелого труда на промысловых судах.

Фарбию повезло обрести свободу, только идти по стопам отца и становиться честным работягой он не захотел, избрав ремесло уличного шута. Ах, да, он же еще сочиняет пьесы… Надо бы припомнить для него несколько сюжетов из Островского, а, может, «Ревизор» Гоголя подойдет?

Шекспир – это, конечно, истории на все времена! Так же как Лопе де Вега и его «Собака на сене». Хм, интересно, будет ли смотреться дородная Кармилла в роли «дивной Дианы»? Нет, с Маргаритой Тереховой ей ни за что не сравниться. Впрочем, я еще не видела ни одного выступления коллектива Фарбия Эдея. А вдруг они и впрямь «лучшие гистрионы Рима»? Во всяком случае, скоро мне придется наблюдать их игру, а самое главное, реакцию взыскательной публики.

Солнце еще даже не было в зените, когда наш веселый коллектив с нехитрым скарбом направился по мосту через Тибр к одной из центральных площадей Великого города. Несмотря на свой учительский отпуск, я решительно настроилась на первый рабочий день в Древнеримской империи.

"Не потопаешь – не полопаешь" – это правило действует во все времена и в любом государстве. Хотя некоторые личности умеют себя прокормить, всего лишь шевеля мозгами. Или рождаются с золотой ложкой во рту, как например император Фурий. Уж ему в это утро точно не придется развлекать публику на базаре – в отличие от меня.

Глава 5
Фурий Германик Август – император Рима

Полулежа на кровати из эбенового дерева молодой мужчина с бледным опухшим лицом и торчащими в разные стороны рыжеватыми волосами жадно пил из хрустальной чаши пузырящейся капустный сок. Вкус был не очень приятным, но свежая зелень сельдерея и кориандра придавали некоторую пикантность пресной жидкости.

Императора мучило утреннее похмелье, а капуста известное целительное средство от этого недуга. Местные лекари недаром считают капусту и свеклу панацеей от всех болезней, о чем Лукреций Кар писал даже в своем философском трактате.

Только надо ли слушать напыщенных болтунов – вон, Лепид уже вторую неделю обещает избавить Фурия от жжения в области груди, однако его настои и примочки помогают лишь на краткое время. Может, прав был знаменитый Эскулап, когда для благоприятного тока крови советовал умеренность в еде и длительные прогулки на свежем воздухе.

"О Венера, как же болит моя бедная голова… Уфф! Вчерашняя попойка дает о себе знать.

И все-таки жирный кабанчик, начиненный устрицами, был очень хорош, а медноволосая Памфилла умеет ублажать мужчину, даже не заставив его вспотеть – все сделает сама, умница. Стоит ли насовсем забрать ее из дешевого лупанара или наведываться в «Лоно Венеры» пару раз в месяц… Впрочем, довольно разврата, пора подумать о бесценном здоровье."

Охая, Фурий схватился за грудь и тяжело поднялся с желтых пуховых подушек. Услужливый раб тотчас склонился в подобострастном поклоне:

– Господин желает посетить терпидарий?

Пару минут Фурий напряженно выбирал между омовением и утренним докладом своего наушника Рупилия – прилежного спутника еще во всех юношеских пирушках. Пожалуй, начать нужно с новостей, они могут вывалять в грязи не хуже помойки Субуры. А помыться лучше сразу после болтовни пожилого прихвостня.

– Позови сюда этого пройдоху! И пусть звучат арфы, у меня в ушах какой-то противный звон. Где Лепид? Пусть тоже явится и даст скорей средство от головной боли.

На мгновение приоткрылась тяжелая бронзовая дверь с золотыми вставками, в проеме показалась массивная фигура стража. Пропуская вперед щуплого человека в потрепанной оранжевой тоге, преторианец встретился взглядом с императором и даже был удостоен слабой улыбки и кивка венценосной головы.

Фурий давно отличал рослого гвардейца. Борат еще простым легионером хорошо проявил себя в битве с тевтонами, а после смерти полководца Германика – отца Фурия, стал личным охранником молодого Цезаря.

Вот и сейчас Борат зорко следит за тем, чтобы в покои любимого императора не проник враг, но утренний гость вряд ли осмелится пронести с собой яд или нож, он слишком труслив и любит подачки "патрона". А если Рупилий и был замечен среди тех патрициев, кто все еще тайно вздыхает о республике, то Фурий не против. С помощью старого знакомого был раскрыт уже не один заговор против монаршей власти. И как удачно, что заговорщики оказывались богатейшими людьми! Фурию сейчас нужно много-много золота.

В порт Остии ежедневно приходят корабли с Востока. Трюмы переполнены пряностями и благовониями – ладаном и драгоценной смирной. Фрукты из Колхиды спешат попасть на стол императора, аравийские рубины и топазы жаждут украсить перстни на длинных нервных пальцах Фурия, сирийский пурпур пригодится для его парадного плаща, а ливанские кедры и слоновая кость пойдут на новое ложе в пиршественном зале. Да… пусть оно будет инкрустировано смарагдами и опирается на львиные лапы.

Известно, что Эпикур учит умеренности и воздержанию, и ему вторит этот старый зануда Сенека. Но познать истинное смирение духа можно лишь после того, как отведаешь самых изысканных блюд и усвоишь суть запретных удовольствий.

Легко критиковать роскошь нищему актеру – он просто не знает, над чем потешается, дурень. А вот, попробуй-ка, воздержись от соблазнов в еде и телесных забавах, если ты уже давно знаком с их порочным очарованием. Истинный стоик лишь тот, кто, зная вкус амброзии пятидесятилетней выдержки из Фалерно, сам добровольно перешел на дешевое ватиканское вино.

"Посмотрел бы я на такого болвана!"

Фурий самодовольно улыбнулся. Резь в желудке сменилась легким чувством голода, и как обычно после трехдневного кутежа на императора снизошло желание заняться важными государственными делами, а прочее время посвятить высокому искусству.

Потому он благосклонным жестом подозвал к себе Рупилия и принялся заинтересованно расспрашивать о реставрации старого театра, что болтают на этот счет в Сенате и не замечены ли новые мздоимцы.

– Я назову его в честь моей несчастной сестры Марциллы, – рассуждал Фурий. – Она любила высокую поэзию и драматические пьесы. Я буду вечно чтить ее память. А мой народ должен понять разницу между мной и скрягой Тиберием. Уж я-то не буду, как он, прятаться на Капри, наблюдая, как чахнет от скуки великий город лишь потому, что собственный пенис одряхлел и уже не годится на Геркулесовы подвиги. Я заставлю чернь вопить от восторга при виде кровавых побоищ на арене цирка. Сброд любит глазеть на чужую смерть.

Рупилий льстиво улыбнулся, но его хитрые глазки заметили болезненный румянец на впалых щеках императора. "Вчерашняя попойка удалась на славу и теперь повелителя мучит запоздалое раскаяние. Знакомо-знакомо… Хорошо бы расшевелить надменного юнца, возомнившего себя сыном Юпитера."

– Мне неловко сообщать, господин… Вчера все стены портика Ульпия опять были исписаны оскорблениями. Люди недовольны дороговизной хлеба, господин.

Побагровев, Фурий отвесил звонкую оплеуху рабу, который укладывал его непослушные жесткие волосы.

– Толпа сама не знает, чего хочет. Стадо баранов! Это сенаторы мутят воду, хотят очернить меня в глазах бедняков и заручиться поддержкой плебса в случае новой заварушки.

Рупилий терпеливо перенес поток брани и тихо добавил:

– На площадях также участились театральные представления. Бродячие мимы показывают сценки сомнительного содержания. На первый взгляд пустая комедия, а копнешь глубже… Сатира и фарс, направленная против… против…

Доносчик съежился, словно бабочка, пригвожденная к столу острым взглядом Фурия.

– Продолжай!

– Некий Фарбий сочинил пьесу о трех днях их жизни обжоры.

– И что с того? – грозно вопросил император, протягивая руку к столу за вяленым инжиром.

– Э-э… ходят разные слухи… – боязливо заюлил Рупилий. – Сюжет толкуют превратно, хотя на мой взгляд он слишком прост. Случайно разбогатевший обжора-лавочник сорит деньгами и поливает себя нардовым маслом с утра до вечера. Якобы от скуки… А домочадцы его едят бобы и мечтают у кусочке свинины. Он вроде как домашний тиран и ворюга. Рассуждает о пользе голодания, а сам… сам он жрет за троих пока прочие перебиваются черствыми лепешками и тухлой рыбой.

– Ах, ты вонючий козел! На кого ты сейчас намекаешь?!

Разгневанный Фурий вскочил на ноги с явным намерением опустить хрустальную чашу на лысину своего доносчика. Рупилий со стоном обхватил царственные колени, умоляя не лишать жизни преданного слугу и соглядатая.

На его счастье в императорскую спальню степенно вошел Лепид. Изменчива была судьба этого грека. Уже в зрелом возрасте, завершив обучение у прославленного в Афинах лекаря, Лепид решил начать собственную карьеру в столице империи.

Но вместо желанного уважения и почета был вынужден несколько лет скитаться по улицам Рима, предлагая простолюдинам целебные мази и порошки. Однажды Лепида даже побили завистливые конкуренты, но Фортуна порой дарит ласковый взор страдальцам.

Средство от кожной сыпи на основе календулы и петрушки помогло излечить гнойники на спине одного видного сенатора при дворе еще прежнего императора. С тех пор дела грека пошли в гору, а точнее, сам он поднялся на Палатинский холм и со временем стал вхож к молодому, но уже страдающему от разных хворей Фурию Германику Августу.

Сейчас же при виде перекошенного от ярости лица своего главного пациента, Лепид не на шутку струхнул. Как бы владыку не хватил удар, ишь как глаза налились кровью, а на губах чуть ли не пена выступила. Необходимо проявить чудеса дипломатии и самому не пострадать.

– Умерь свой гнев, господин! Я изготовил квасцы с луковым соком, они просветлят твою голову, как и средство на основе вареного чеснока…

Фурий тут же выпустил из скрюченных пальцев складки одежды перепуганного Рупилия и уставился на лекаря, приоткрыв рот.

– Ты хочешь надо мной посмеяться, Лепид? Хочешь, чтобы от меня воняло луком и чесноком, как от простого солдата? Предлагаешь своему императору лекарство последнего легионера?

Врачеватель с достоинством поклонился, сохраняя невозмутимый вид, однако внимательный взгляд на его подрагивающие колени выдал бы большое волнение грека.

– Я лишь ищу быстрое и эффективное средство для твоего благополучия, Цезарь. Но порой самое сладкое вино наливают в замшелые меха, а в нефритовых вазах прокисает уксус. Рад сообщить, что на сей раз мне удалось найти гармонию между эффектом и формой. Внимательно изучив папирусы египтян и свитки шумеров, я нашел достойный рецепт, немного дополнил его и готов предложить…

– Давай быстрее, не видишь, я изнемогаю от боли!

Лепид торжественно вынул из складок одежды стеклянный флакон с бесцветной жидкостью внутри. Только под пыткой лекарь мог бы сознаться, что истинные ингредиенты и пропорции снадобья он позаимствовал у мелкого торговца-шарлатана с улицы Сыроделов. Но результат нескольких проверок на рабах вполне доказывал, что чудодейственное средство и в самом деле приглушает зубную боль. А зубы, как известно, находятся внутри головы.

– Что за отраву ты опять приготовил? – заинтересованно спросил Фурий, шумно потянув носом воздух.

– Цикорий с розовым маслом и уксусом, мой господин – смиренно пробормотал грек, благоразумно умолчав о ряде других, менее благородных компонентах настоя.

Возможно, тощему Рупилию так и удалось бы улизнуть из резиденции Цезаря без единого синяка, но будто сам Гермес дернул за язык пожилого сплетника.

– А еще я слышал, что при расстройстве желудка хорошо помогает желчь рыжей собаки, растертая с печенью осла…

Рупилий даже не успел договорить, потому что осмелился поднять взор на высокий лоб и приглаженную миндальным маслом шевелюру благодетеля. Фурий мрачно усмехнулся и резко выпрямил ногу, награждая осведомителя крепким пинком.

– Убирайся! Пусть Афес выдаст денарий за труды. Через пару дней жду тебя снова.

Прогнав доносчика, император быстро откупорил флакон с лекарством и осторожно вдохнул острый будоражащий запах уксусной эссенции с отдаленными цветочными нотками. Настроение улучшалось, прояснившаяся голова требовала новых впечатлений, а тело возжелало прогулки.

– Вели приготовить повозку! Я приму ванну и отправлюсь на главную рыночную площадь, хочу сам посмотреть, чем живет мой город в это не слишком доброе утро.

Глава 6
Представление на площади

Валия

По склонам холмов сбегали вниз узкие улочки с высокими многоэтажными домами – инсулами. Помню из истории, что в них проживает большая часть населения города, как бедняги, так и средний слой горожан.

Причем, многие комнаты и даже целые этажи сдаются внаем приезжим, а таких людей немало. Ведь купить себе дом или построить жилище в Риме могут только люди состоятельные – цена на землю невероятно высока.

На первых этажах инсул располагаются всевозможные торговые лавки и мастерские, а сами улицы часто названы в честь процветающих в округе ремесел и предлагаемых товаров: улицы Мясников, Кожевников, Виночерпиев, Менял, Сыроделов. Есть также улица Отбросов. Хорошо, что наш путь лежит мимо…

Древний Рим – город контрастов. Есть очень сырые и грязные переулки с пыльной немощеной дорогой, высокие дома там стоят тесно, заслоняют солнечный свет, давая обильную почву для таких болезней, как лихорадка, тем более, что многочисленное население таких «муравейников» испытывает крайнюю нужду.

Зато по соседству процветают публичные дома и питейно-игорные заведения. На пороках и голоде кто-то делает немалые деньги. Официантки местных таверн могут всего за семь ассов быстренько удовлетворить внезапную похоть клиента.

К примеру, кусок хлеба и кружка вина стоит всего три асса. А шестнадцать ассов составляют серебряный денарий. К слову, годовое жалование римского легионера примерно тысяча денариев. Ну, легионеры вообще-то почти на всем готовом живут. Правда, некоторые не очень долго, но такова их работа, что поделать, если Рим часто воевал в ту пору.

О, наконец-то пошли кварталы почище!

Шестиэтажные кирпичные инсулы словно коврами оплетены вьющимися растениями, на длинных балконах, объединяющих квартиры, также разбиты клумбы и на окнах стоят горшочки с цветущими фиалками. Вот это зрелище мне больше по душе. И даже развешенное между домами разноцветное белье напоминает пестрые флаги неведомых государств.

Также вплотную с домами растут деревья – лавры, акации, платаны и оливы. Часто встречаются апельсиновые деревья. Жаль, на домах нет ни табличек с указанием улицы, ни даже номеров. Видимо, люди ориентируются по памяти, ведь каждый округ города от Субуры до Этрусского квартала имеет свое неповторимое лицо.

Также Фарбий рассказывает, что неподалеку расположено Марсово поле – район богачей. Вот там имеется множество зеленых насаждений и мраморных построек, как частных жилищ, так и общественных мест, например площади с фонтанами и статуями, базилики правосудия и храмы различным божествам.

Кажется, приближаемся к Бычьему рынку. Место нашего выступления я безошибочно определяю по резкому запаху скота. Также слышен гул возбужденных голосов, толпа увеличивается, и Фарбий радостно потирает руки.

– Весь город для меня – одна большая сцена, но как же здешние подмостки я люблю!

Я только прикрыла ладонью нос, стараясь внимательно обходить остатки жизнедеятельности животных, привезенных сюда на продажу и непосредственный убой. Кстати, коровы и лошади у них удивительно низенькие, а куры тощие. Свиньи почему-то напоминают кабанов – клыкасты и покрыты черной щетиной, впрочем, я не зоотехник, могу не разбираться в местных породах.

Пока мы добирались до небольшого возвышения в центре площади, я едва не потерялась, заглядевшись на экзотических птиц. Ни разу не доводилось видеть вблизи живых павлинов и фламинго.

Они тоже будут проданы, как и попугаи в клетках и множество других певчих птах: щеглы, соловьи, зяблики. Надо же, аист… Почему-то его стало особенно жалко. Гамид сказал, что аистов покупают египетские жрецы для своих религиозных мистерий, но я перебила фокусника:

– Ах, Фарбий, смотри – там же настоящие черепахи!

– Лучше вспоминай достойные стихи для пресыщенной публики! – проворчал мой новоиспеченный «директор». – Я заметил тут преторианцев, а у парней водятся деньжата. Это же личная гвардия императора. После странной кончины Тиберия его царственный родственник трясется за свою безопасность. Я слышал, Фурий даже в нужник не ходит без охраны.

Рослый мужчина в желтой тунике грубо тряхнул гистриона за плечо.

– Попридержи язык, актеришка! За гнусные речи в адрес Цезаря недолго лишиться головы, хотя начать могут и с других частей тела.

Фарбий поклонился, пряча злую усмешку.

– Мы всего лишь репетировали свою пьесу, почтеннейший. Скоро начнется представление, известно тебе? Северная звезда немного волнуется. Она недавно прибыла из Сицилии и теперь желает покорить публику Рима.

«Северная звезда?! Это он обо мне?!» Я нервно сглотнула, в горле предательски пересохло. Читать стихи у всех на виду совершенно расхотелось.

Но Гамид уже запрыгнул на дощатый помост и прошелся по нему на руках. Физа достала из складок одежды маленькую лютню и заиграла, пока толстуха Кармилла почти грациозно поднималась на сцену, поддерживаемая Фарбием. Обо мне как будто на время забыли, и я запросто могла бы улизнуть, но куда…

Кругом снуют люди в длинных балахонах, плащах и накидках, все толкаются, порой наступают на ноги друг другу, зазывалы нахваливают свежее мясо и потроха, вдали верещат птицы и орет встревоженный скот, на кучках уличного мусора грызутся бродячие псы. Голова идет кругом…

Я устало сажусь на брошенный у помоста тюк с реквизитом и пытаюсь сосредоточиться на постановке. Скоро у четверки гистрионов появляются зрители, раздаются хлопки и смех, возгласы удивления ловкости Гамида и проделкам Кармиллы.

Фарбий играет отрицательную и притом смешную роль обжоры-богача, от которого жена убежала к тощему, но ловкому слуге. Через десять минут я уже хохочу во весь голос и пританцовываю следом за окружившей помост толпой.

Наша Физа двигается хорошо. Она сделала вид, что в ее тунику залетела пчела и теперь старается выгнать ее, потряхивая одеждой, бесстыже задирая подол и на время оголяя грудь.

Вскоре народ расступается перед плечистыми вооруженными людьми. Наверно, важный и солидный чиновник тоже хочет посмотреть на прыжки озорной девицы, а впереди идет охрана.

Я оглядываюсь через плечо и сейчас же встречаюсь взглядом с сероглазым дяденькой в шлеме с красной щеткой поверху. Преторианец – высокий, мощного телосложения солдат элитных войск. Типично римские черты грубоватого лица – орлиный нос, выдающийся вперед, резко очерченный подбородок.

Мужчина очень уж грозен на вид, даже в выходной день не может расслабиться и посмеяться. Ну, так кому выходной, а тут человек на военной службе.

Улыбаюсь и снова поворачиваюсь к сцене – Фриза закончила танец и стыдливо прикрывается плащом Фарбия. Толпа восторженно ревет и хлопает в ладоши, но позади меня раздается манерный голос с капризными интонациями.

– Они умеют только задницей трясти и полагают, что это и есть искусство. Грязное отребье! Правильно дядя изгнал гистрионов за пределы города. А теперь они снова вернулись, надеясь на поблажки с моей стороны. Да еще осмеливаются тревожить городские власти своим непотребным фарсом.

Я несколько оскорбилась за своих приятелей. Чем бы они на жизнь не зарабатывали, но Фарбий меня не обидел, помог с ночлегом и поделился едой. Раздумывать некогда, актер уже махал мне рукой, приглашая на импровизированную сцену. Вот так, прямо сейчас? Почему-то толпа поредела, смолкли громкие голоса, и слышен только шелестящий тревожный шепот.

Перед подмостками откуда-то возникло резное деревянное кресло, покрытое пурпурной тканью, а на нем вальяжно развалился мужчина примерно моих лет с тонкими, почти женственными чертами бледного лица.

Рядом стояла стража. Коренастый преторианец не сводил с меня желтовато-серых глаз, держа руку на рукояти короткого кинжала у пояса. Как будто я могла в любой кинуться на вверенного ему под охрану патриция. А вельможа презрительно усмехнулся и крикнул, обращаясь ко мне:

– Считаешь, что тебе будут платить за один милый вид? Не пора ли начать скакать по сцене, как горная коза, ужаленная осой? Или споешь о любовнике, невзначай сорвавшем цветок твоей невинности? Как старо и избито! Удиви меня, девушка, и получишь золотой ауреус.

Я глубоко вздохнула. Наверно, этот жеманный тип приходится родственником самого императора, раз его охраняют преторианцы. В любом случае, есть шанс заработать на приличный ужин всему актерскому коллективу. Где наша не пропадала… А, собственно, пока нигде не пропадала, так что – рискнем!

Ободренная жалкой улыбкой Фарбия, я взобралась на деревянную сцену, подошла чуть ближе к сановному зрителю и сделала краткое вступление, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно тверже и спокойнее.

– Благородный господин! Я в Риме всего второй день, но уже немало увидела. Впрочем, людские нравы, пороки и добродетели одинаковы в любой стране и во все времена. Хотя в некоторых государствах актеров куда больше уважают, строят для их выступлений роскошные театры и сцены, рукоплещут талантам и осыпают цветами и почестями. Но ведь и бедные и богатые люди часто играют роли даже в обыденной жизни. О том я и прочту свой стих.

 
– Все мы святые и воры
Из алтаря и острога,
Все мы – смешные актеры,
В театре Господа Бога.
Он восседает на троне,
Смотрит, смеясь на подмостки,
Звезды на пышном хитоне —
Позолоченные блестки.
Множатся пытки и казни…
И возрастает тревога:
Что, коль не кончится праздник
В театре Господа Бога?!
 

В установившемся молчании, стараясь смотреть куда-то выше высокого лба Жеманного, после стихов Гумилева я тотчас перешла к Пастернаку, всем видом изображая умудренного жизнью актера:

– О, если б знал, что так бывает,

 
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью – убивают,
Нахлынут горлом и убьют!..
Но старость – это Рим, который
Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
 

Я начала задыхаться, руки ослабели и безвольно повисли вдоль тела, голос мой дрогнул, начав изменять. Это все жара и обезвоживание, во фляжке Кармиллы оказалось только кислое разбавленное вино – я не смогла его пить. И даже одобрительный возглас важной персоны в кресле не доставил радости.

– Belle! Прекрасно!

Неужели римскому эстету понравилось мое чтение? Тогда пусть дает обещанную награду, и я с удовольствием выпью за его здоровье чистой прохладной воды. А еще я очень голодна.

Рыба на завтрак была слишком соленой, а в лепешке мне попадались колючие ости пшеницы и угольки, я почти ничего не ела. Пустой желудок сводит судорогой, не поэтому ли на просьбу жеманного богача что-либо спеть, я затянула именно эту незатейливо-красноречивую песню:

 
– Я начал жизнь в трущобах городских
И добрых слов я не слыхал.
Когда ласкали вы детей своих,
Я есть просил, я замерзал.
Вы, увидав меня, не прячьте взгляд
Ведь я ни в чем, ни в чем не виноват.
За что вы бросили меня? За что!
Где мой очаг, где мой ночлег?
Не признаете вы мое родство,
А я ваш брат, я человек.
Вы вечно молитесь своим богам,
И ваши боги все прощают вам.
 

Наверно, я слишком чувствительная. А еще плохо переношу вонь, духоту и провалы во времени. Не знаю, как меня угораздило шагнуть вперед на самый край сцены, помню только, как полетела вниз, и меня подхватил на руки мрачный солдат, стоящий у кресла с красной накидкой.

Еще позади раздался надтреснутый голос Фарбия:

– Умоляю ее простить! Валия просто разволновалась, не каждый день она выступает перед самим Цезарем.

«О чем он говорит? Какой еще Цезарь… Вот этот надменный кривляка?» Перед глазами мелькали черные кружки, я вроде бы все слышала, и не могла ни слова сказать от слабости. Меня куда-то понесли, а потом в ноздри ударил резкий запах уксуса, тут волей – неволей встрепенешься.

Когда я немного пришла в себя, то увидела, что лежу на алом плаще в повозке, а этот… который вроде бы римский Цезарь, сидит рядом и держит у моего лица открытый флакон с пахучей жидкостью.