Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941–1943

Глава 5
Технология и «производственная культура»

Зайканы, Бессарабия, 6 июля

Вчера, когда наша колонна двигалась вперед из безымянного селения на русском, левом, берегу реки Прут по зеленеющей долине и под красными облаками (облака действительно были красного цвета, они будто бы сошли с коммунистических пропагандистских плакатов, наклеенных прямо на небо) в направлении Шанте-Бани, передо мной вдруг открылась посреди пшеничного поля, этого созревающего изобилия, почти готового к сбору урожая, вызывающая отторжение картина поля сражения. Брошенные советские танки, разбитые после попаданий снарядов и бомб, поломанные винтовки, ящики с боеприпасами, перевернутые машины. И в определенный момент я вдруг подумал, что это не было обычной войной и что задача добросовестного наблюдателя, невозмутимого и объективного свидетеля хода русской кампании «модели 1941 г.», может очень отличаться от спокойного и объективного освещения любой другой войны.

Я сказал самому себе, что здесь важно не просто описывать попадания снарядов в танк и трупы лошадей, то есть исход и видимые следы боев, которые сейчас разворачиваются. Я должен попытаться ухватить основное значение, скрытые мотивы этой особенной войны, объяснить ее особый, уникальный характер, объективно, рассудком, свободным от пустячных деталей и глупого предубеждения, найти все характерные черты этой войны, признаки, которых не было ни в какой другой кампании из проводившихся до этого в Польше, Франции, Греции, Северной Африке и Югославии. Перевернутые танки и мертвые лошади, подумал я про себя, можно увидеть на любом поле боя.

Они являются неотъемлемыми элементами любой войны. Но если снабдить читателя таким материалом, который мог бы послужить основанием для объективных выводов, моральных, исторических, социальных и просто человеческих, а также стратегических, то это сказало бы гораздо больше о совершенно другой по характеру кампании против Советской России.

В первую очередь, следует отметить, что здесь немцы не ведут «легкую» войну со слабым противником. И сложившаяся, возможно, негативная оценка Советского государства не может служить основанием для того, чтобы не признавать огромные трудности, с которыми немецкая сторона столкнулась на этой войне. Советские войска сражаются упорно и ожесточенно, они обороняются храбро и стойко. (Тем не менее следует добавить, что, даже если бы советские дивизии отступали, не оказывая никакого сопротивления, темп наступления немецких войск не был бы другим. На самом деле это чудо, что мы можем продвигаться по этой ужасной местности хоть по нескольку километров в день^[7].)

Вчера был момент, когда я с испугом подумал, что нам следует остановить продвижение и отказаться от планов дальнейшего наступления. Представьте себе тысячи и тысячи тяжелых машин, танков, груженных боеприпасами повозок, мобильных мастерских, колонн грузовиков с грузом боеприпасов, зенитных орудий, бензовозов, санитарных машин, полевых кухонь и т. д., скучившихся бесконечной лентой на узкой, разбитой танковыми гусеницами грунтовой дороге, где ноги глубоко вязнут в черной, липкой, очень вязкой массе, которую немецкие солдаты называют «буной» по имени синтетической резины. Добавьте к сложностям местности чрезвычайно мобильную, упорную и технически хорошо организованную советскую оборону и подумайте, не является ли все это исчерпывающим объяснением кажущейся медлительности (на этом участке фронта) немецкого наступления.

В то же время для того, чтобы оценить истинные причины превосходства вермахта над Красной армией, совершенно нет необходимости вступать в долгую полемику, брать на вооружение удобный прием (к которому лично я никогда не собираюсь прибегать) клеветы на противника, вешать на него клеймо труса или глупца. Достаточно своими глазами увидеть эту внушающую ужас военную машину, каковой при ближайшем рассмотрении оказывалась немецкая армия. Сегодня утром я стоял на уступе холма, что спускается вниз, к селению Зайканы. Передо мной кружилось и вилось в водовороте на ветру облако красной пыли. Безостановочно гремели орудийные залпы. Далеко над моей головой группы немецких и советских самолетов ныряли и снова выныривали из огромных масс пушистых белых облаков. А подо мной по обеим сторонам холма, на дне долины и на противоположном ее склоне я видел, как медленно продвигается вперед – нет, не армия, а огромный кочующий завод, гигантская мобильная фабрика, которая растянулась по всем направлениям, насколько хватало взгляда. Это было похоже на то, как тысячи труб, подъемных кранов, железных мостов и стальных башен, миллионы шестерен, сотни и сотни пылающих печей и прокатных станов со всей Вестфалии, всего Рура, наступали единым целым по широким просторам полей Бессарабии. Это было похоже на то, как громадные сталелитейные предприятия Круппа, гиганты Эссена, готовились броситься в атаку на холмы у селений Зайканы, Шофронканы и Братушаны. Да, так оно и было: я смотрел не на армию, а на колоссальную стальную машину, в которой множество рабочих выполняли различные задачи с такой стремительной эффективностью, что с первого взгляда не был заметен огромный масштаб их работ. И что удивило меня больше всего, так это то, что эта гигантская стальная машина оставляла за собой не груды дымящихся руин, не кучи мусора, не почерневшие поля, а все те же мирные села и необозримые поля пшеницы^[8].

Я стоял рядом с наводчиком противотанковой пушки, которого звали Карл. «Красные отступают», – сказал он мне, указывая на красное облако, поднимавшееся вверх в пяти-шести километрах от нас, от холма за Зайканами, несколько восточнее села Братушаны. Сначала я подумал, что это было облако дыма, что отступающие русские предают огню поля и села. «Nein, nein», – покачал головой Карл. Нет, нет, красные не уничтожают поля и села. То, что красные берегут поля и поселки, ни в коей мере не идет на пользу советским войскам. Беречь сельскую местность является частью стратегии в современной войне. Атакам подвергаются только города. Города являются центрами хранения зерна, производства техники, боеприпасов, станков и т. д. Они сами по себе являются военными машинами. Целью современных армий является уничтожение производственных мощностей противника, а не полей и сел. Дело машины в буквальном смысле этого слова – уничтожать другие машины. После того как стихает грохот битв, после того как мимо нас прошел гигантский стальной завод, мы снова слышим, как после бури в стихах Леопарди, крики животных и шепот ветра на полях.

Вчера утром, когда мы переправлялись через Прут, а потом и вечером в Шанте-Бани вдоль стальных бортов тяжелых грузовиков с их клаксонами бродили коровы, а между траками танков бегали куры. В скотных дворах кричали свиньи. Крестьяне предлагали солдатам большие ломти белого хлеба. Несколько часов назад в деревне близ села Зайканы нашла свой конец свинья, которая попала под колеса грузовика. Вокруг мертвого животного собралась группа солдат. Было видно, как отчаянно им хочется забрать его и насладиться жареной свининой. И они сделали это, но прежде заплатили владельцу, старому крестьянину, несколько сот лей. Та дружеская сделка, спокойная деловая операция на краю поля боя, выглядела естественной для всех ее участников, и особенно для того крестьянина.

Забрав свинью, немцы вернулись в свою машину со смехом и шутками, с тем простодушным весельем, что так характерно для этих солдат-рабочих. Я был удивлен и тем, что они инстинктивно решили уважить права крестьянина на его собственность, и тем, как естественно, с достоинством воспринял это он сам. Наверное, во всем этом сработал не только моральный принцип, но и то едва уловимое влияние, что приводит в действие современная техника, современные машины и современный производственный процесс на человеческую мораль^[9]. И несомненно, является верным то, что машины глубоко влияют на моральные взгляды этих солдат-рабочих, то есть сами превращаются в фактор морали.

Прошло всего несколько часов после того, как мы выехали из селения Шанте-Бани, а специалисты-саперы уже устанавливали телефонную линию, которая протянется по маршруту нашего наступления почти до линии фронта. Команды солдат переносными пилами с бензиновым мотором спиливали стволы акаций. Другие специальными крюками срезали кору, удаляли острые края, сверлами проделывали отверстия, а затем прикрепляли фарфоровые изоляторы. Одновременно в земле через равные промежутки выкапывались углубления, и вот уже очень длинная прямая линия из белых столбов спускалась с холма в долину, затем поднималась вверх по противоположному склону, проходила через лес и, наконец, исчезала из виду где-то в направлении на Штефэнешти. Саперы с помощью альпинистских кошек влезали на столбы и протягивали на них блестящий медный провод. Трудно сказать, что именно вызывало большее восхищение в этих операциях: скорость, аккуратность или порядок.

Вблизи того места, где саперы ставили последний столб, ближайший к нам, отделение солдат трудилось над оборудованием небольшого кладбища: они рыли могилы, устанавливали на них кресты из белой акации, раскаленным докрасна железом выжигали на крестах имена погибших. В каждом движении этих солдат, в их позах, можно было наблюдать ту же гармонию, то же простоту и аккуратность, как и в движениях и позах саперов, протягивавших телефонную линию, или механиков, за которыми я наблюдал во время ремонта двигателя, или пулеметчиков, смазывавших детали зенитного пулемета, установленного на грузовике рядом со мной. В движениях и позах всех этих солдат ощущались расторопность и собранность, что казалось мне свидетельством гуманизма, основанного не на одних чувствах, как раньше, а на технологиях. В этом есть что-то глубокое и одновременно неосязаемое, что-то глубоко личностное и чистое. (Последнее чувствительному итальянцу явно померещилось, как и многое другое в дальнейшем. – Ред.)

Сразу же после полудня мы въезжаем в Зайканы. Советские войска оставили село всего несколько часов назад. Я пошел побродить между домов и построек. В пруду за красивой белой церковью со сверкающими серебристыми куполами в высокой траве лениво плавали сотни уток. На лугах паслись стада лошадей. Хлопая крыльями, бегали куры, поднимая тучи пыли. Белыми пятнами на зелени холмов смотрелись коровы. Мальчишеское воинство с восхищением рассматривало немецкие машины, женщины с улыбками выглядывали из-за заборов, старики сидели у дверей домов, их лица наполовину были скрыты под огромными шапками из шерсти. Все те же обычные сцены, обычные сцены абсурда, характерные для таких поселков, все еще спокойных и умиротворенных, хотя и испытывающих некоторую нервозность после того, как война, подобно отливу, миновала их.

Я остановился у часовни, одной из тех деревенских часовен, что можно увидеть в любом горном уголке Италии, даже в моей области Трентино-Альто-Адидже. Но здесь над часовней не было креста и деревянной раскрашенной фигуры Христа. Сельские прихожане, видимо, только что заново покрасили часовню, но фигура Христа исчезла, как исчез и крест. Ко мне подошел и снял свою шерстяную шапку старик-крестьянин. «Большевики не разрешали нам иметь в церквах иконы и изображения Христа», – сообщил он мне. И старик принялся смеяться, как будто можно было лишь посмеяться над неверием коммунистов. Позже один из немецких офицеров рассказал мне, что молодежь в деревнях отличается от стариков своим отношением к религии. Они как будто презирали веру.

Я зашел в церковь. Здесь царил порядок, все чисто и аккуратно. Стены выглядели так, будто их только что побелили. Но здесь не было икон, крестов, не было ничего, что напоминало бы о христианской религии. Исчезли даже кресты с куполов церквей. Некоторые из женщин, с которыми я познакомился, рассказывали мне: «Это большевики сбросили кресты. Им кресты не нужны». И они начинали смеяться, будто находили неверие коммунистов смешным. В то же время сами они при этом начинали креститься, сложив три пальца, а затем целовали кончики этих пальцев.

Наш командир занял под свой штаб здание поселковой школы. Мы останемся в Зайканах всего на несколько часов. Но здесь уже было налажено телефонное сообщение, уже работники штаба стучали по клавишам печатных машинок. Парты в школе новые, но они уже были запачканы чернилами, поцарапаны перочинными ножиками детворы. На стене висело расписание, напечатанное на русском языке. Это довольно сложная программа для начальной школы, расположенной в сельской местности. Впечатляло количество часов, которые еженедельно отведены под уроки «пролетарской морали». Пока я шел обратно, чтобы занять свое место в колонне, разразились яростным огнем батареи зениток. Прямо над нашими головами на высоте примерно трех километров прошли строем двадцать три советских бомбардировщика. Очертания двухмоторных бомбардировщиков ясно видны на сине-белом небе. Зенитные снаряды разрывались очень близко от самолетов, задняя машина замедлила ход, потом снова заняла место в строю. Самолеты летели на восток, возвращаясь с задания, отбомбившись на наших линиях коммуникаций.

Через несколько секунд небо прочертили два немецких истребителя, спешившие в преследовании за строем советских машин, которые уже скрылись за облаками на горизонте.

«Русская авиация очень активна в эти дни, – проговорил капитан Целлер, штабной офицер, приписанный к нашему подразделению. – Самолеты противника бомбят мосты через Прут, атакуют наши тыловые коммуникации. Они доставляют некоторое беспокойство, но приносят нам мало вреда».

Он комментирует то, как сопротивляются советские войска, и говорит об этом как солдат – объективно, без преувеличений, без оглядки на чьи-либо политические пристрастия, не дает никаких ссылок, помимо чисто технического характера. «Мы берем мало пленных, – говорит капитан, – потому что русские всегда сражаются до последнего солдата. Они никогда не сдаются. Их технику нельзя сравнивать с нашей, но они знают, как ею пользоваться».

Он утверждает, что на этом участке фронта советские дивизии укомплектованы в основном выходцами из Азии^[10]. Русские служат только в специальных частях и подразделениях. Нам довелось увидеть двух пленных офицеров, двух лейтенантов – летчика и танкиста.

«Они очень примитивны», – отмечает капитан Целлер. Это единственное замечание не технического характера, до которого он позволяет себе снизойти. И, на мой взгляд, это суждение ошибочно: это точка зрения буржуа.

Офицер-летчик медленно затягивался сигаретой, в то же время внимательно разглядывая нас. Он с нескрываемым любопытством посмотрел на мою форму, мундир офицера альпийских стрелков. Но ничего не говорил. Мне сказали, что из этих двоих этот человек менее склонен к разговорам. Он отказался в чем бы то ни было признаваться. Плененный выглядел как человек из народа, возможно, является выходцем из крестьян. Русский был чисто выбрит, с угловатой фигурой и крупным носом. Он выпрыгнул из самолета, когда машина загорелась. Русские летчики, которым пришлось приземлиться за немецкой линией фронта, обычно оборонялись из пистолетов. Этот человек был безоружен: когда он выпрыгивал с парашютом, пистолет выпал из кобуры. Он сдался с оттенком безразличия. Офицер-танкист обладал крепким и массивным телосложением. У него было жесткое, грубое лицо, светлые волосы и яркие большие глаза. Возможно, он выходец из рабочей среды. Он с удовольствием курил, лицо расплылось в улыбке. Он взглянул на меня. Я обратился к нему по-русски. Танкист ответил, что жалеет, что попал в плен.

– Вы хотели бы воевать дальше? – спросил я у него.

Он промолчал. Потом сказал, что попал в плен не по своей вине. Он сделал все, что должен был, у него нет причин упрекать себя.

– Вы коммунист? – спросил я русского.

Он снова не ответил. После паузы рассказал мне, что несколько лет проработал на заводе шарикоподшипников в Горьком, бывшем Нижнем Новгороде. Он смотрел, как несколько солдат на скорую руку чинят двигатель. Видно, что он с удовольствием и сам бы занялся этим мотором. Русский выбросил сигарету, снял пилотку и провел рукой по голове. Сейчас он был похож на рабочего, который потерял работу.

Ближе к вечеру колонна вновь отправилась в путь. До свидания, Зайканы. Машины по самые оси вязли в грязи. Всем приходится выходить и толкать их. Мы проехали мимо длинной колонны артиллерии. Каждое орудие, каждую повозку с боеприпасами тянули шесть, а иногда и восемь пар лошадей. На бровке холма появился кавалерийский эскадрон. Фигурки верховых выделялись своими резкими очертаниями на фоне покрытого облаками неба, освещенного косыми кровавыми лучами заходящего солнца. Через несколько километров мы увидели село Шофронканы, расположенное в зеленой низине. Близлежащие холмы все еще окутывали солнечные лучи, но сама долина внизу уже находилась в глубокой тени, окропленная вечерней росой. Вдруг неожиданно в густых массах облаков послышался рев мотора самолета. На дома в Шофронканах посыпались бомбы. Потом еще и еще. Темноту под нами разорвали красные вспышки. Внезапно над краем поселка появился ярко-красный столб пламени, и от холма к холму прокатился ужасающий грохот взрыва. По моим оценкам, в налете принимали участие два или три самолета, не больше. Но теперь пурпурное небо разрезали силуэты двух немецких истребителей, которые устремились на русские бомбардировщики. Один «Мартин»^[11], объятый пламенем, пошел вниз, в направлении на Братушаны. Чуть погодя к нам прибыл посыльный, который сообщил, что мост у Шофронкан разрушен и что одна из бомб попала в два грузовика с боеприпасами. Много убитых. Нашей колонне придется подождать на возвышенности, прежде чем мост будет отремонтирован. Теперь движение, несомненно, задержится на многие часы. Несколько домов в поселке горят. Несколько правее нас вели непрерывный огонь несколько гаубичных батарей; на расстоянии слышался грохот разрывов. Время от времени сквозь ночь до нас доходят звуки ружейной стрельбы. Это стреляли отставшие от своих русские. Над полями медленно поднималась бледная мрачная луна.

Глава 6
Посмотрите внимательно на этих мертвецов

Братушаны, 7 июля

Колонна снова тронулась в путь уже в полночь. Прохладный ветерок дул нам поперек дороги. Воздух был тих и прозрачен, он сверкал при лунном свете, как вода. Мы спустились с холмов в направлении на Шофронканы. На краю поселка до сих пор горело одно из зданий. На самом деле Шофронканы – это больше чем поселок, это, скорее, небольшой городок, белые здания которого видны посреди рощ цветущих ореховых деревьев, акаций и лип. Нам было приказано занять место на противоположном холме, так чтобы мы могли обеспечить оборону левого фланга большой колонны, которая сейчас втянулась в упорный бой у селения Братушаны. Нам нужно действовать быстро. Мы и так потеряли слишком много времени в ожидании, пока саперы восстановят мост. Машины тонули в грязи. Дорога, если так можно назвать эту полевую дорогу для перегона скота, была покрыта толстым слоем тончайшей пыли, которая с каждым порывом ветра превращалась в плотное облако красного цвета. Однако в некоторых местах, там, где вода все же впиталась в глинистую почву или где наш путь пересекает ручей, вязкая и липкая грязь забивалась в колеса грузовиков и гусеницы танков, которые медленно погружались в «буну», будто в зыбучие пески.

Солдатам приходится выходить и толкать машины. К яростному вою моторов добавляется их хриплое дыхание, в котором было что-то звериное.

К этому моменту луна спряталась, и ночь стала темной, как смола. В темноте в лесах и по полям рассыпались русские солдаты, которые начали охоту на нас. Над головами свистели пули. Никто не обращал на это внимания. Должно было произойти что-то более серьезное, чтобы отвлечь наших солдат-рабочих от выполнения своих непосредственных обязанностей. Пока посыльный лейтенанта Вейла вез в Зайканы приказ, его несколько раз обстреляли из пулемета. Стрелки не являлись партизанами в прямом смысле этого слова: это солдаты Красной армии, отставшие от своих. Они обстреливали наших одиночных солдат, вели огонь по флангам и тылу колонны.

Так мы приехали в Шофронканы. Переехали узкий деревянный мот, который саперы построили всего за несколько часов. Стволы деревьев, уложенные на бревенчатый настил, мост прогибается, стонет и гнется под весом машин. Жители селения бежали в леса от советских бомбежек. Остались только собаки. С яростным лаем они бегали в садиках у покинутых домов. На то, чтобы проехать через поселок, нам потребовалось более часа. Приходилось толкать и тянуть машины голыми руками. Грязь стекала по ногам, забивалась в сапоги. Очень хотелось есть. У меня осталось несколько кусочков хлеба и немного сыра.

Впереди нас ночь освещается ярко-красными вспышками разрывов бомб. Грохот взрывов тяжелых снарядов заглушал рев двигателей. Закричал кто-то из офицеров; его голос грубый, металлический, резкий. На одном из участков наша машина попала в дорожную яму, заполненную грязью. Несколько солдат устремились к нам, чтобы помочь вытянуть машину. Все напрасно. Нам пришлось ждать, пока подойдет гусеничный вездеход, возьмет нас на буксир и своей мощью освободит нашу машину из клейкой массы «буны». На дне той ямы остался мой фотоаппарат. Я раздосадован, потому что в нем находилась катушка непроявленной пленки. Я пытался успокоить себя мыслью, что все могло бы быть еще хуже. Мы миновали последние дома в Шофронканах и вновь начали взбираться в гору. Дорога становилась просто невозможной. Машины пытались забраться вверх по склону, буксовали, скользили назад. Оказалось, что гораздо проще срезать путь по диагонали через соевое поле. Широкие листья и волокнистые стебли обеспечивали хорошее сцепление колес.

Один из пулеметов стал поливать бесконечные поля слева от нас короткими очередями, чтобы рассеять несколько отдельных групп русских солдат, которые прятались в полях. Уже начинало рассветать, когда колонна подошла к подножию холма. Впереди, на вершине живописного отлогого склона, покрытого золотистой пшеницей, явно просматривался на фоне ясного неба силуэт советского танка. Он медленно, тяжелой поступью, спускался в нашу сторону, пулемет озарялся вспышками. Вот танк остановился и выстрелил в нашу сторону из пушки. Затем он продолжил катиться дальше; я отчетливо слышу лязг гусениц. Создавалось впечатление, будто русская машина принюхивается к воздуху, пытается нащупать невидимую дорогу через поле.

Неожиданно снова открыл огонь танковый пулемет, но пулеметчик вел огонь нерешительно, будто проверяя его работу. Танк быстро скользил вниз по склону холма в нашу сторону, затем вдруг сделал полукруг и, продолжая вести огонь из пушки, отправился в обратную сторону. Это было похоже, будто танк кого-то ищет, кого-то зовет. Вот несколько солдат появились из пшеницы и медленно, не скрываясь, побрели в сторону холма. Затем в разных местах появились и другие солдаты, всего около сотни человек. Очевидно, это было какое-то подразделение, оставленное действовать в арьергарде. А может быть, это подразделение просто оказалось отрезанным от основных сил. Похоже, эти люди не знали, что делать. Они искали пути спасения. «Arme Leute (Бедные парни)», – прошептал мне на ухо лейтенант Вейл.

А сейчас русские солдаты пошли вниз по холму в нашу сторону, стреляя из автоматов. Потом неожиданно пропали из виду. Здесь, должно быть, было что-то вроде впадины, углубления в склоне холма. Видно, как осколки снарядов наших минометов поднимают вокруг танка комья дерна. Прерывистый лай пулеметного огня слышался на фланге нашей колонны, будто кто-то передавал послание азбукой Морзе. Затем справа от нас появились немецкие солдаты, которые, стреляя на ходу, опустив головы, быстро пошли в сторону русских. Они наступали цепью, поливая пространство перед собой из автоматов. Противотанковое орудие выпустило по советскому танку несколько снарядов. А сразу же за русским танком на бровке холма возникли силуэты двух немецких танков. Колонна получила приказ двигаться вперед, поддержать наступающее подразделение. Русские начали медленно отходить, все время огрызаясь огнем.

Мы поднялись на вершину холма, спустились в долину и снова начали двигаться вверх. Увидели сидящего на земле немецкого солдата. Солдат был ранен в ногу. Улыбаясь, он вытирал рукой грязь с лица. К нему, так же улыбаясь, подошел санитар, опустился на колени возле раненого и начал промывать рану. Русские медленно отходили; стреляя на ходу, они шли прямо через поле. Развороченный советский танк лежал на боку.

Неожиданно из громкоговорителя донесся зычный голос: «Achtung! Achnung!» И тут же после нескольких металлических свистящих звуков из пристроенного на крыше огромного рупора специального автобуса PK (Propaganda Kompanie) послышалась мелодия танго. Солдаты завопили от удовольствия. Оглушительная музыка стала аккомпанементом к реву двигателей, перестуку пулеметных очередей и лязгу танковых гусениц.

«Ich habe dich lieb, braune Madonna…» – выводил через громкоговоритель мужественный голос. Колонна остановилась. Высоко над нашими головами с ужасающим свистящим визгом проносился рой пулеметных пуль. Я направился к лейтенанту, командовавшему отделением группы пропаганды, приданным нашему подразделению. Когда я предложил ему сигарету, то заметил, что офицер вытянул руку и пошарил ею в поисках, будто был слепым. Этот человек потерял очки. Он улыбнулся, осторожно потрогал себя двумя пальцами за веко и заявил: «Уже второй раз с начала войны я теряю очки. Мне уже приходилось добираться на ощупь до Парижа».

Колонна снова двинулась в путь. Через минуту или две мы подъехали к развороченному русскому танку. Возле него в поле лежало несколько трупов русских. Двое, широко раскинув ноги, вытянулись на спине. Остальные в неестественных позах лежали на боку. Вокруг танка их было около двадцати человек. От колонны отделился санитар. Он подошел к телам, потрогал их и осмотрел одно за другим. Колонна остановилась. Солдаты выглядывали из машин, уставившись на трупы.

«Nichts zu machen (Что поделаешь)», – объявил санитар.

Некоторые из мертвых были одеты в темно-серые мундиры с нашивками синего и красного цвета, остальные – в хаки. На всех высокие сапоги. На головах не стальные шлемы, а пилотки. Головные уборы двоих, один из которых имел азиатские черты лица, напоминали кожаные шлемы, которые носят летчики. Не было никаких сомнений, что это члены экипажа танка. Очень странное впечатление производят павшие на этой войне. Они лежат посреди пшеницы, похожие на духи пришельцев. У них нет ничего общего даже с безграничным небом, которое безмятежно раскинулось над холмами. Поле распространяет неземные краски, смесь зеленого и желтого. Ветер волнами гуляет над полем, и эти волны разбиваются о линию горизонта. Ненадолго установилась полная тишина, в которой слышался лишь таинственный шелест созревающей пшеницы. Эти мертвые солдаты были похожи на потерпевших кораблекрушение моряков, которых выбросило ураганом на берег, омываемый легкими волнами этого моря колосьев.

Взошло солнце, и при легком утреннем ветерке оно казалось ярким и кристально чистым. Из оставшегося у нас в тылу, примерно в двух километрах, селения Братушаны доносились громкие крики петухов, мычание коров. Группы перепуганных крестьян выстроились перед заборами своих домов, другие выползали из огромных стогов сена. Женщины и дети прятались в сене всю ночь. Это необычная война. Черная стальная змея бронированной колонны огибала деревни, обходила слегка колышущиеся поля, хрупкие домики из соломы и извести, не трогая ничего этого. Это было похоже на чудо, но это всего лишь результат развития техники, доведенной до совершенства, результат научного подхода к ведению войны.

Колонна бронетехники является прекрасным, точнейшим инструментом. В этой необычной войне, как кажется, уязвимы только машины, а человеческие жизни стремятся сохранить всеми способами. Именно поэтому на этих полях сражений смерть воспринимается как несчастный случай, как что-то, не поддающееся логике, выходящее за ее рамки. В смерти на этой войне есть что-то абсурдное. Даже для солдат она имеет налет чего-то неожиданного, почти дикого. Смерть – это реальность, не поддающаяся ни правилам, ни законам. Она приносит с собой шок. Это похоже на то, как будто эксперимент вдруг заканчивается неудачей, неожиданно обнаруживается дефект в самой военной машине. Но именно нелогичность и абсурдность смерти возвращает погибших в реальность, ведет их обратно к логичному ходу вещей.

В один из моментов во время этого скоротечного боя с советским арьергардом у меня сложилось стойкое впечатление, что машины ведут себя как живые существа, почти как люди, что они обладают волей и интеллектом. И те люди, что шли среди полей, стреляя по огромному стальному телу танка, казались мне чуждыми в этом яростном эпизоде, в ужасающем столкновении машин. Я подошел к трупам советских солдат и стал разглядывать их одного за другим. Почти все они принадлежали к монголоидной расе. Они уже не сражались, как это было раньше, верхом на маленьких степных лошадях, вооруженные только ружьем или длинной пикой. Они сражались на машинах, смазывали машинным маслом детали механизмов, внимательно прислушивались к пульсу двигателей. Они больше не припадали к лошадиной гриве, а склонялись над приборной панелью с индикаторами работы механизмов. Стахановцы сталинской армии, ударники, подлинные дети пятилеток, продукты знаменитой ленинской формулы «Советы + электрификация = Большевизм»^[12] демонстрируют свою способность противостоять в жестокой и кровавой борьбе солдатам-рабочим армии Германии. (Механизация армий охватывает не только «специализацию» профессий, но и техническую подготовку масс через индустриализацию сельского хозяйства. В этом основное значение войны, главная суть конфликта между Россией и Германией, спора не только одних солдат, но и машин, технологий, организации производства. Это конфликт не только между инженерами Геринга и Стаханова (Сталина), но и между национал-социализмом с его великолепным искусством реконструкции и организации, и советским коммунизмом с его пятилетними планами. Одним словом, это конфликт между двумя народами, которые в результате индустриализации, вернее, в результате «механизации сельского хозяйства» стали не только более эффективными с точки зрения техники, но и стали носителями того промышленного «боевого духа», ставшего обязательным для всех тех, кого призвали воевать в этой войне. Главными действующими лицами в этой русской кампании стали две армии, состоящие, в основном и главным образом, из специалистов-рабочих и «индустриализированных» крестьян.) Из того, как воюет советский солдат, стало ясно, что и современный «мужик» тоже стал умелым специалистом, типичным продуктом эры машин. Это первый в истории конфликт между двумя армиями, где союзником военного духа выступает промышленный дух или «промышленная мораль», где военная дисциплина зиждется на технической дисциплине, дисциплине организации труда, дисциплине команды специалистов.