Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Шампанское так часто упоминалось в русской поэзии, что стало объектом литературоведческих исследований. В XIX веке шампанское служило синонимом бурлящей молодости и безрассудной отваги. Е. Баратынскому цензура даже запретила употреблять слово шампанское, понимая его как намек на восстание декабристов. Но в культуре Серебряного века происходит переосмысление символов Золотого века. Шампанское становится знаком необычайной изысканности. «Ананасы в шампанском» Северянина приобрели нарицательный смысл. Другой иллюстрацией восприятия шампанского как символа изысканности служат строчки А. Блока: «Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи».

Из всех поэтических направлений Серебряного века алкоголь менее всего соотносился с футуризмом. Стальные мускулы, машинная энергия, поэтика индустриализма – все это не оставляло места для алкогольной хандры. Трактир вызывает у В. Маяковского ассоциации со «страшным судом». В 1914 году он писал:

 
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания
Проститутки, как святыню, на руках понесут,
Покажут богу в свое оправдание.
 

Кабак в интеллигентской семиосфере являлся как бы символом России. Он воспринимался в качестве антитезы другого русского символа – церкви. Если церковь олицетворяла русское терпение, то кабак – русский бунт.

 
Где в душу мне смотрят из ночи,
Поднявшись над сетью бугров,
Жестокие, желтые очи
Безумных твоих кабаков, —
 

писал о России Андрей Белый.

А вот строки из поэтического наследия Александра Блока:

 
Нет, иду я в путь никем не званный,
И земля да будет мне легка!
Буду слушать голос Руси пьяной,
Отдыхать под крышей кабака.
Запою ли про свою удачу,
Как я молодость сгубил в хмелю…
Над печалью нив твоих заплачу,
Твой простор навеки полюблю…
 

Строка А. Блока «in vino veritas» – «истина в вине» – стала девизом богемной субкультуры.

Таким образом, в символическом пространстве России начала ХХ века алкоголь занимал одно из центральных мест, определявшееся социокультурной природой питейной истории. В эти годы вырабатывались новые традиции пития, в которых потребление спиртного выступало не в качестве антиобщественного действа, а в рамках появления идейных движений, развития «ресторанной» культуры.

Глава 3
Винная монополия и политическая история

В.Э. Багдасарян

Процесс винной монополизации

Помимо России, питейная монополия существовала в начале прошлого столетия в Сербии, Швейцарии, Швеции и Норвегии. В скандинавских странах действовала готебургская система, при которой продажа алкоголя монополизировалась не государством, а общественными организациями.

В 25 российских губерниях казенная продажа алкоголя была введена лишь в начале ХХ века. Но даже после распространения на них системы казенных продаж они в просторечье именовались «немонопольными». К губерниям такого рода относились Прибалтийские, среднечерноземные, среднепромышленные (кроме Смоленской), крайнего Севера, некоторые из восточных (Вятская и Казанская) и южных (Астраханская и Донская область). В них прослеживается тенденция ежегодного увеличения потребления алкоголя. Введение монополии мало что изменило. Масштабы пьянства продолжали возрастать в той же динамике. Систематический рост душевого потребления спирта наблюдался и в районах, где питейное дело было монополизировано еще в конце XIX века. Так что система казенных продаж несущественно повлияла на пристрастие народа к спиртному. «Уже одно это обстоятельство, – приходил к заключению экономист В.К. Дмитриев, – должно бы показать исследователю, что причины указанных явлений (динамики потребления) следует искать не в специальных влияниях, связанных с казенной монополией, а в общих условиях народнохозяйственной жизни за рассматриваемые годы»^[163].

По некоторым губерниям в 1901–1902 годах все-таки наблюдалось некоторое сокращение алкогольного потребления. По Великорусским губерниям оно достигло 17 %. Но это, скорее, можно отнести на счет разразившегося в России биржевого (денежного) кризиса – у населения сократились финансовые возможности для покупки алкогольной продукции. Конечно, на систематически пьющих даже денежный кризис не мог оказать отрезвляющего воздействия, но спорадическое пьянство под его влиянием действительно сокращалось

Расход алкоголя в 1901 году был даже меньше ожидаемого. Как ни странно, менее всего сократилось потребление алкоголя в Варшавской губернии. Дело в том, что в Царстве Польском население традиционно отдавало предпочтение пиву. Но одно и то же количество алкоголя обходится при потреблении пива гораздо дороже, чем при потреблении водки или спирта. Одна бутылка пива средней крепости содержала столько же алкоголя, сколько и 1/200 часть ведра казенной водки. Но за этот объем водки платили всего лишь 4 копейки, тогда как нельзя было и думать приобрести за эту цену бутылку даже самого низкосортного слабого пива. Поэтому при резком падении реальной заработной платы фабричные рабочие переходили от пива к более дешевым, но, в то же время, крепким напиткам^[164].

В 1902 году потребление алкоголя, по данным сравнительной статистики, оставалось на прежнем уровне, составив 0, 49 ведра. Согласно неофициальным расчетам, происходило даже незначительное понижение уровня потребления. В целом, тенденция понижения душевого потребления алкоголя прослеживалась в губерниях: северных (Новгородской, Олонецкой, Псковской), северо-западных, Смоленской, Екатеринославской. Стационарное состояние было характерно для Привисленских и Волынской губерний и для Донской области. В группу губерний с повышающимся уровнем потребления спиртных напитков вошли три малороссийские (Полтавская, Харьковская и Подольская). Феномен украинских губерний объяснялся двумя факторами: прекрасным урожаем хлебов и хорошими результатами развития свекольно-сахарной промышленности^[165].

С 1902 года действие государственной водочной монополии распространяется почти на всю страну. Вне ее распространения оставались Закавказье, Средняя Азия, Амурская, Приморская, Камчатская и Сахалинская области. Реформа не касалась изготовления и продажи виноградного вина, браги, пива, портера, которые по-прежнему облагались налогом^[166]. При введении монополии декларировались три основополагающие задачи: 1) полностью изъять производство и торговлю водкой в стране из частных рук, полностью ликвидировать подпольное самогоноварение, сделав его ненужным и невыгодным; 2) высоко поднять качественный стандарт водки, сообразуясь с историческим опытом и достижениями русского винокурения и с новейшими техническими и научными достижениями промышленности, гигиены и органической химии; 3) не ставя искусственной и исторически преждевременной задачи ликвидировать пьянство как социальное зло, сделать все возможное для того, чтобы привить русскому народу культуру потребления водки и других алкогольных напитков^[167]. Ограничивалось время продажи спиртного в праздничные и предпраздничные дни.

К реализации допускалась лишь алкогольная продукция, взятая с казенных складов и оплаченная акцизом, установленным на каждый градус. Министерство финансов подняло оптовые и закупочные цены на водочные сырье почти в два раза по сравнению с домонопольным периодом, наложив запрет на приобретение его у частных лиц. Розничные цены при этом остались на прежнем уровне. В результате объемы водочного производства резко пошли на спад. Если за год до введения монополии завод П. Смирнова производил 1 056 139 ведер спиртных изделий, то после ее установления – 73 302 ведра^[168].

В 1902–1903 годах проходил сложный, зачастую болезненный, сопряженный с социальными катаклизмами, процесс водочной монополизации. Серия крестьянских восстаний, прокатившаяся по стране в 1903 году, наряду с прочими причинами, была мотивирована запретом на дешевый алкоголь. Особенно недовольными были украинские крестьяне, не имевшие теперь возможности покупать дешевую картофельную и свекольную водку. А ведь, к примеру, крестьяне Киевской и Полтавской губерний потребляли водочные изделия исключительно этих сортов.

С выходом России из состояния кризиса потребление алкоголя начинает вновь возрастать. Уже в 1903 году кривая потребления спиртного пошла вверх. В большей или меньшей степени этот рост коснулся всех регионов, как аграрных, так и промышленных. Исключение представляли Петербург и Петербургская губерния. В них потребление алкоголя продолжало систематически падать.

Для ограждения системы казенных продаж винно-водочной продукции Министерство финансов предусмотрело две основные меры: 1) сокращение числа питейных заведений вообще; 2) сведение к возможному минимуму участия в торговле вином распивочных, которые были признаны особо вредным типом питейного заведения, способствовавшим распространению в народе пьянства.

Однако на деле обе ограничительные меры не привели к желаемым результатам. Министерство финансов, предложившее эти шаги, оказалось парализовано. С одной стороны, правительственным мероприятиям вредила тайная – «беспатентная» – продажа вина. С другой стороны – расширившееся уличное потребление вина. В связи с последним получила распространение закупка спиртного в сосудах малого объема – в 1/100 и 1/200 ведра. Сама система измерения водки ведрами уходила корнями в прошлое. Появилось большое количество мест подпольной продажи алкоголя, что в значительной степени подрывало доход легальных питейных заведений. «Уличное» потребление выступило в глазах пьющих заменой упраздненных «распивочных». Для сохранившихся же распивочных заведений предусматривались различного рода ограничения. Некоторые из них были лишены права чарочной продажи (что подразумевало торговлю спиртными изделиями «вналив», т. е. стаканчиками, рюмками и другими мелкими емкостями). Практиковавшаяся же в домонопольное время чарочная продажа в сельской местности при новой питейной системе была вовсе упразднена. В наибольшем противоречии с системой казенных продаж находились возникшие при монополии тайные притоны. Воскрешалась картина дореформенного кабака^[169].

Провалился оказавшийся убыточным опыт открытия чайных – столовых, предназначенных заменить кабак. Если в 1903 году их число достигло 3796, то к 1910 году осталось лишь 1151, и количество посетителей в них сокращалось из года в год. Не получил развития замысел по устройству лечебниц для алкоголиков. В 1908 году на эти цели по всей России была выделена смехотворная сумма – 28 000 рублей^[170]. Вместе с тем, по данным на 1904 год, доход от пивной монополии в России составлял 543 млн руб., расход – 166 млн рублей, а чистая прибыль – 376 млн руб.

Первая попытка частичного введения «сухого закона» в России была предпринята в 1904 году, в связи с началом русско-японской войны. Вводился распространявшийся на несколько регионов страны запрет на торговлю алкоголем до окончания военных действий. Правительственное решение определялось, прежде всего, соображениями этического характера: негоже вести разгульный образ жизни в то время, как соотечественники проливают на фронте кровь. Все производство этилового спирта предполагалось сосредоточить для технических нужд армии и медицинских целей. Апробированное в русско-японскую кампанию постановление будет впоследствии принято после начала Первой мировой войны. Но для русской экономики это был непоправимый удар, ведь почти четверть бюджета формировалась за счет торговли спиртными изделиями. Крайне неразумная мера – ликвидировать важнейшую статью государственных доходов как раз в то время, когда вступившая в войну страна особо нуждается в финансах. Можно даже предположить о претворении в жизнь некоего заговора противников по подрыву финансовой стабильности Российской империи. Не в запрете ли на торговлю водкой следует поискать причины поражений России в обеих военных кампаниях начала ХХ века?

Только в 1906–1913 годах водочная монополия действовала в полном объеме. В результате несколько сократились по крайней мере внешние проявления пьянства. Была упорядочена торговля винно-водочной продукцией. Только в столицах и некоторых крупных городах продажа алкогольных изделий велась с 7 часов утра и до 22 часов вечера. В сельской местности в осеннее и зимнее время она завершалась в 18 часов, а в весеннее и летнее продлевалась до 20 часов. Причем торговля спиртным категорически воспрещалась во время проведения важных общественных мероприятий. К таковым, например, относились выборы в Государ – ственную думу, волостные и деревенские общинные собрания (сходы). Возрастали уголовные преследования за тайное изготовление самогона. Так что антиалкогольные мероприятия вовсе не являлись выдумкой советской власти – их в широком масштабе проводили еще при царском правительстве^[171].

Наиболее развернутые неофициальные статистические данные о действии винной монополии приводил В. Норов. Кроме того, велась обширная официальная статистика. Но исследование Норова охватывало лишь трехлетний период полной монополии, а потому его выводы являлись несколько поспешными^[172].

Важным событием в развитии экономической мысли России стал выход в 1911 году книги В.К. Дмитриева «Критические исследования о потреблении алкоголя в России». С предисловием к ней выступил П.Б. Струве. Книга вышла в издательстве В.П. Рябушинского. Видный промышленник и старообрядец считал пьянство одним из главных бедствий России, а потому и спонсировал данную публикацию.

Главная идея исследования заключалась в опровержении тезиса, что спрос на алкоголь всегда стоит в прямом отношении к покупательным средствам потребителей и в обратном – к цене продукта. Алкогольное производство в России не укладывалось в схему спрос – предложение. Дмитриев возражал экономистам, утверждавшим, что повышение или понижение душевого потребления алкоголя может быть отнесено к следствиям колебаний урожаев или повышения обложений. Он определял динамику алкогольного потребления в России субъективными факторами, такими как «привычность» населения к спиртным изделиям.

Дмитриев установил также закономерность зависимости уровня пьянства от миграции деревенского населения в город. Всякое усиление отлива населения из деревень сопровождалось ростом потребления в стране алкоголя, а падение миграционной динамики – стационарным его состоянием или даже сокращением. Причем увеличение потребления алкоголя в периоды прилива в город бывших крестьян происходил даже при падении платежных и покупательных способностей народа^[173].

Уже во время Первой мировой войны вышел двухтомный труд М.И. Фридмана, подводивший итоги политике винной монополизации. Война и действие «сухого закона» не могли не отразиться на характере авторских обобщений^[174]. Наконец, в советское время А.В. Погребинский при изучении «российской финансовой системы эпохи империализма» достаточное место отвел и винной монополии. Сообразно с советской методологической установкой, она рассматривалась как способ эксплуатации трудящихся. Какие-либо этические соображения правительства, определявшие ее установление, автором отвергались. Винная монополия служила яркой иллюстрацией в обосновании теории В.И. Ленина о государственно-монополистическом капитализме^[175].

С начала ХХ века шел неуклонный рост числа питейных заведений. Но насыщенность рынка отнюдь не вела к падению цен на алкогольную продукцию. Напротив, стоимость спиртных изделий постоянно возрастала. Питейный доход являлся одним из важнейших источников бюджета. Его доля неуклонно возрастала. В 1900 году питейный доход составлял 85 млн рублей, или 11 % бюджета. В 1913 году он уже равнялся 750 млн рублей, или 22, 1 % бюджета^[176]. В целом, за время действия винной монополии, питейный доход возрос более чем в 3 раза^[177].

Алкоголь и русско-японская война

Русскую пореформенную армию многие современники оценивали как «школу пьянства». При действии всеобщей воинской повинности привычка пить приобреталась молодыми людьми по большей части во время службы в вооруженных силах. Алкоголизм в армии поддерживало неукоснительно соблюдавшееся правило выдачи казенных винных порций. По данным доктора Н.И. Григорьева, из опрошенных им 470 алкоголиков из петербургских мастеровых 55 человек (т. е. около 12 %) спились во время военной службы^[178].

Господствовало мнение, что алкоголь повышает храбрость и укрепляет силы в походной жизни. Военные врачи выписывали водку слабым и больным солдатам в качестве основного лекарства. Казенную чарку подносили в торжественной обстановке, а выпивали обычно залпом, без закуски, чем достигалось максимальное воздействие алкоголя на организм. Теоретически, непьющий солдат мог, отказавшись от чарки, получить за нее вознаграждение, соответствующее стоимости винной порции. Но, поскольку выдача денег производилась одновременно с подношением чарки и «трезвенники» подвергались насмешкам товарищей, на это практически никто не шел. Во флоте раздача водки производилась ежедневно, и потому морская служба оборачивалась для призывника либо обогащением, либо алкоголизмом. Медицинские комиссии констатировали, что «в русской армии все нижние чины более или менее пьют». Для офицера же выпить положенную ему высочайшим жалованием чарку водки считалось едва ли не служебным долгом. Господствовало неписаное правило, что офицеру, неспособному к питию, и служить не стоит, так как он не справляется со своими должностными обязанностями. Неудивительно, что заболеваемость алкоголизмом среди офицеров была в 30 раз выше, чем у солдат^[179].

Питейные настроения служилой жизни отражают слова популярной солдатской песни:

 
Выпьем первый бокал
За здоровье Царя!
Он, родимый, удал
И светлей, чем заря,
Ура, ура, ура!..
А второй-то бокал
За Хозяйку Его,
Чтобы Бог ниспослал
Ей на счастье всего!
Ура, ура, ура!..
А уж третий бокал
За Сынка-Молодца,
Чтобы рос да мужал
Целый век без конца!
Ура, ура, ура!..
А четвертый бокал
Наливай через край,
Будем пить до конца
За родимый наш край!
Ура, ура, ура!..^[180]
 

«Пьяная» история стала преамбулой русско-японской кампании. Еще будучи великим князем, Николай Александрович, окруженный великосветской свитой, отправился в кругосветное плавание, в котором, по словам В.П. Обнинского, различные экзотические страны служили «как бы движущейся декорацией в балете «Спящая красавица», с той разницей, что здесь было не сонное, а пьяное царство» ^[181]. Непротокольный инцидент случился при посещении пьяной компанией одного из синтоистских храмов в Японии. Некоторые современники утверждали, что находящийся в сильном подпитии великий князь стал мочиться на статую божества. Один из японцев, оскорбленный в своих религиозных чувствах, нанес Николаю сабельный удар по голове. Второй удар самурая отвел от будущего императора его товарищ по путешествию греческий королевич Георгий (по другим данным, мичман О. Рихтер). До конца жизни Николай II испытывал головные боли от полученной раны. Вне всякого сомнения, у него сложилось подсознательное раздражение против восточного соседа России. В результате конструктивные русско-японские отношения периода правления Александра III сменились конфронтацией со времени вступления на престол его сына. Но этим алкогольный фактор русско-японской войны не был исчерпан^[182].

Употребление алкоголя во время боевых действий имело для воюющих сторон самые различные последствия, как побуждая к героизму, так и внося дезорганизацию.

Японские самураи, принимая перед битвой сакэ, воодушевлялись таким образом на подвиги. Для русской армии в Маньчжурии пьянство стало одним из симптомов поражения. Во время отступления устойчивый характер приобрело расхищение запасов продовольствия, обмундирования, спирта. Последний тут же шел в употребление. Если, не дай Бог, продвижение отступающих частей приостанавливалось ввиду образовавшихся «пробок», вся территория расположения перемешавшихся частей превращалась в распивочную. Особенно большой простор для солдатского разгула предоставляли железнодорожные вокзалы с окружающими их складами. Попытки офицеров путем угроз приостановить пьянство не имели воздействия. Квартирмейстер 3-й Маньчжурской армии генерал М.В. Алексеев негодовал на «пьяную сволочь». Брат жены командующего А.Н. Куропаткина полковник Тимофеев, пытаясь остановить солдат, грабивших спиртное на одном из складов, был ими смертельно ранен^[183].

Многочисленные «вольные» торговцы при оставлении русскими войсками китайских городов стремились фактически за бесценок сбыть свои товары, состоящие, прежде всего, из алкогольной продукции. По прифронтовым городам бесцельно бродило множество пьяных^[184].

Надо напомнить, что на тихоокеанский регион России винная монополия не распространялась, а потому частное производство и продажа спиртных напитков там было тотальным. На Дальний Восток съезжались изготовители спиртных напитков со всей страны. Как будто кто-то умышленно подготавливал почву для русского поражения!

Пьянство русской армии являлось одним из излюбленных сюжетов японцев по дискредитации противника. Солдатам Страны восходящего солнца внушалось, что им предстоит воевать с пьяницами, а потому сила России призрачна и победа над ней будет сравнительно легкой.

Представление о масштабах пьянства в русской армии и на флоте периода войны с Японией дают сведения медицинских инспекторов. За приведенными ими цифрами об увечьях и отравлениях стояли завуалированные данные о динамике пития в вооруженных силах. Так, медицинская комиссия по Черноморскому флоту докладывала о том, что в Севастополе квартирмейстер 32 экипажа С. упал в нетрезвом виде с обрыва в южной бухте, в результате чего получил перелом шейной части позвоночника и спинного мозга с последовавшим затем общим параличом и смертью^[185]. Из зафиксированных в 1904 году отравлений 70 % было обусловлено злоупотреблением спиртными напитками^[186]. Во Владивостокском порту случилось 14 таких отравлений (12 на берегу, 2 на судах), причем пострадавшим было предоставлено 179 больничных дней (171 на берегу, 8 на судах). Однако по Порт-Артуру не было официально зарегистрировано ни одного случая алкогольного отравления^[187], а по всему флоту отмечены лишь 10 случаев скоропостижной смерти от отравлений, причем алкоголь явился причиной четырех из них (у одного из умерших имела место закупорка воздухопроводящих путей рвотными массами). На весь российский флот не такие уж большие цифры. Они, кстати говоря, разоблачают миф о крайне низком качестве пищевого обеспечения русского флота (стереотип истории о восстании на «Броненосце «Потемкин»») ^[188].

Правда, можно предположить, что официальные цифры не вполне достоверны. Сомнение возникает, если учитывать тот факт, что многие из ветеранов русско-японской войны были демобилизованы со службы, будучи законченными алкоголиками. Медицинские инспектора приводили, в частности, случай с боцманом легендарного крейсера «Варяг» Андреем Х. Переведенный с затонувшего крейсера в Севастополь, он в припадке белой горячки выбросился из окна третьего этажа Корниловской казармы и был доставлен в госпиталь без сознания, с переломом теменной кости, многочисленными кровоподтеками, ушибами, ссадинами. Однако вскоре самочувствие его улучшилось, и боцман ушел в очередной запой^[189].

Сравнительно часто алкоголь провоцировал военнослужащих на самоубийство. Характерным душевным состоянием человека на войне, как известно, является фатализм. В сознании солдата укореняется, как правило, одно из двух клише: «смерть меня минует» и «рано или поздно меня непременно убьют». Во втором случае человек особо склонен к алкоголизму. Зачастую, пребывая в состоянии опьянения, солдаты-фаталисты принимали отравляющие вещества. Медицинская комиссия описывала, как флотский санитарный ученик П., находясь в сильном подпитии, принял неизвестно откуда добытый им раствор сулемы. Хронический алкоголик фельдшер Е. во время плавания на броненосце «Двенадцать апостолов» отравился морфием^[190].

Есть также весьма интересный факт отношении российских военных судов, плававших в южных морях. К ним относилась и 2-я Тихоокеанская эскадра, составленная из кораблей, базировавшихся в Балтийском море. Медицинские инспекторы отмечали, что экипаж злоупотреблял вином во время плавания у берегов

Африки. Особенно много вина пила машинная команда, вынужденная работать при очень высокой температуре в кочегарке. Комиссия увидела причину этого в жарком экваториальном климате, однако не могла объяснить, почему матросы наряду с вином активно пили спирт, явно противопоказанный в условиях тропиков. А после многомесячного непрерывного пьянства команда должна была еще на рейде принять сражение. Не в этом ли кроется причина цусимского фиаско?

Массовый алкогольный психоз вызвала мобилизация 1905 года. Проводы призывников в контексте войны и революции вылились в повсеместные разгромы винных лавок и складов. С учетом этого печального опыта во время призыва 1914 года вышло распоряжение о прекращении продажи алкоголя^[191].

Сенсационное поражение России многие из современников объясняли алкоголизацией русской армии. Германский кайзер Вильгельм II, выступая в Метце, заявил, что русские потерпели поражение под Мукденом, поскольку солдаты были деморализованы пьянством. Сами японские полководцы свидетельствовали, что победу им обеспечил царствующий в России кабак. И отмена в 1908 году выдачи водки нижним чинам была одним из результатов размышлений военного командования о причинах поражения России в войне с Японией^[192].

Банкетная кампания

В период, непосредственно предшествующий первой русской революции, винопитие даже стало формой организации оппозицией антиправительственных выступлений. Проведенная в конце 1904 года по инициативе II съезда либеральной организации «Союз освобождения» акция получила наименование «банкетная кампания». Она была приурочена к 40-летнему юбилею судебной реформы 1864 года. Банкетная кампания охватила 34 городов России, в которых прошло около 120 собраний. Число участников достигло 50 тысяч человек. При запрете иных форм политических выступлений был изобретен способ критики режима во время специально организованных банкетов. Для этой цели арендовались ресторанные помещения. Критические речи произносились в форме тостов. На банкете собирались, как правило, представители одной профессии (врачи, адвокаты, учителя и др.). Лейтмотивом всех выступлений было требование конституции и политических свобод. Принятые на банкетах петиции публиковались в специально учрежденных для этой цели газетах «Наша жизнь» и «Сын Отечества», а также в нелегальной газете «Освобождение». Мирные по преимуществу собрания заканчивались иногда пением революционных песен и провозглашением лозунга «Долой самодержавие!».

«Союз освобождения» не был изобретателем столь своеобразной формы проявления оппозиционности. В качестве образца использовались французские банкеты 1848 года, когда их участники произносили тосты за свободу и конституцию. Первый российский банкет такого рода состоялся в Петербурге. 676 его участников поставили подписи под петицией с требованием демократической конституции и Учредительного собрания. Приверженцы социалистической платформы поначалу с пренебрежением смотрели на эти «буржуазные» затеи, но в конце концов стали принимать в них участие, придавая принимаемым резолюциям радикальный характер. Достоверно известно о 47 политических банкетах. 36 из них выдвигали требования в русле решений либерального Земского съезда, тогда как 11 шли дальше, ратуя за созыв Учредительного собрания^[193].

Радикальную направленность в банкетную кампанию привносила молодежь. Не всегда при этом удавалось избежать и злоупотребления спиртным. В постановлении от 14 декабря 1904 года правительство резко осудило «банкетную кампанию» и грозило карами за участие в такого рода «сборищах и скопищах». Но не могло же оно запретить посещать ресторан и произносить тосты. А доказать, что люди участвуют в «банкетной кампании», а не пришли на тривиальный банкет, было не так-то просто. Именно на банкете «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга» была высказана идея составить петицию от имени трудящихся к Николаю II. Эта затея, как известно, закончилась «Кровавым воскресеньем». Русский «винный путч» перерос в революцию^[194].

Алкоголь и первая русская революция

«Вино запрещено, но почти все пьяны» – сформулировал один из парадоксов русской революции И.А. Бунин^[195].

Алкоголь, как известно, способствует эскалации насилия. Для человека, пребывающего в состоянии алкогольного опьянения, характерна повышенная эксплозивность (вспышки немотивированной агрессии). Поэтому пьянство стало одним из наиболее важных, хотя и неучтенных историками, факторов усугубления общественной конфронтации в революции 1905–1907 годов^[196].

Показательно, что сразу же после расстрела рабочей демонстрации 9 января толпа перво-наперво разгромила винные лавки. Если быть хронологически последовательным, то эти стихийные погромы и следует считать началом революции^[197]. Винные лавки громили фактически при каждом революционном беспорядке.

Зачастую власти сами провоцировали погромы винных складов в целях деморализации восставших и внесения анархии в их среду. Пьянство парализовало, в частности, действия революционных солдат и матросов во время Кронштадтского восстания 1905 года. Лишенные общего руководства, по большей части безоружные солдаты и матросы бродили по городу в поисках выпивки. Совместно с охотниками из горожан они принялись громить винные лавки и магазины, бить стекла в здании Морского собрания и офицерских квартирах. Затем пьяная толпа принялась за поджоги. Запылали Татарские ряды, Гостиный двор, частные дома в различных районах города. Прибывшие правительственные войска не встретили фактически никакого сопротивления от перепившихся кронштадтцев. Состоявшийся в 1906 году военно-морской суд приговорил 122 восставших к различным мерам наказания от каторги до дисциплинарных арестов по обвинению с формулировкой «за буйство в пьяном виде» ^[198].

Понимая, что пьяный народ невозможно организовать, руководители революционных органов самоуправления, как правило, среди первостепенных мер устанавливали на контролируемой ими территории «сухой закон». Так, во время восстания в Варшаве толпа по традиционному сценарию разгромила винные магазины. Но, несмотря на это, пьянства не было – экспроприированную водку выливали^[199].

При Советах организовывались общества воздержания от спиртных напитков. В этой работе парадоксальным образом совпадали усилия революционеров и священнослужителей – духовенство тоже повсеместно организовывало общества трезвости. В результате даже происходила конкуренция «красного» и «черносотенного» трезвенничества^[200].