Жизнь на всю оставшуюся жизнь: настольная книга человека

А спустя ровно год одна из наших медсестер рассказала о коте, который оказался на улице. Вот уж она его нахваливала: какой красивый, как похож на Германа, какой чудесный и всеми во дворе любимый, как ему одиноко и скоро станет совсем холодно жить на улице, как дружит со всеми котами и кошками, а они, выгонявшие всех чужаков, его приняли. Было понятно, что она очень хочет, чтобы мы его взяли в хоспис.

Я была обескуражена: вспомнила все контраргументы и решила даже не думать всерьез об этой затее. Но однажды медсестра просто пришла в хоспис с котом в переноске, занесла его во двор через проходную, приговаривая: «К нам вернулся Герман» и делая вид, что это вовсе не чужой кот, а уж Германа-то все обратно примут. Я поняла, как сильно она хочет, чтобы он жил у нас, в нашем большом доме.

Поставили переноску во дворе, открыли дверцу, я взяла кота на руки, и все вокруг в один голос защебетали:

– Посмотрите, Дилноза, как он урчит, он вас уже полюбил и признал в вас хозяйку. Всё, теперь это ваш кот. Филя! Посмотри! Как тебе тут будет хорошо!

Ну, имя у него будет другое, решила я про себя. И, уже не выпуская его из рук, поднялась в кабинет, немного оглушенная всем случившимся: ведь мы даже не согласовали появление кота в хосписе ни с сотрудниками, ни с руководством…

Я положила кота в кресло и задумалась: как пройдет его первая ночь у нас? Взять его домой было исключено, и он остается один в незнакомом месте…

На следующий день, придя на работу, я осторожно открыла дверь, боясь увидеть разрушенный кабинет. Но всё, как и сам кот, было ровно так, как я оставила перед уходом.

Кстати, только позднее мы увидели, что он урчит с каждым, кто к нему прикасался. Но лукавить не буду, у нас с ним сложились действительно особенные отношения.

Так Филя поселился у нас в хосписе. А наша Анна Леонидовна, которой сто четыре года, внимательно разглядев его, сказала:

– Черный. Ну ничего, ничего.

* * *

Многодетная мама маленького Вити, пациента детского хосписа, приехала с сыном издалека. Один из благотворительных фондов оплатил им дорогу, волонтеры встретили маму с ребенком и доставили в стационар. Витя лежал у нас какое-то время, и теперь они с мамой возвращаются домой.

– Знаешь, я тебе сейчас всё расскажу. Нас к вам сюда отправили на поезде – целое купе. И мы в нем с сыном одни. Проводница, представляешь, всю дорогу от нас не отходила: чай, кофе, в туалет сбегать – всё помогала. А в Москве уже на вокзале знаешь что? Нас встретили на машине, человек незнакомый, просто так. Вещи донес, просто так донес. Свое время потратил, совсем просто так.

Сюда нас привезли, расскажу тебе, – я два дня плакала. А ко мне все заходят, разговаривают. Абсолютно все. Пол моют – и то разговаривают. А я три года уже почти ни с кем не разговаривала. А здесь все мне рады.

Хотела памперсы купить, а мне дали просто так. Как памперсы кончаются, так мне новые дают. Видела? Пачка за два дня ушла, ой, мне так неудобно, это же деньги! А мне новую принесли. И салфетки принесли.

А потом Костя, нянь, пришел, представь, улыбается, а сам с булками стоит. Целая тарелка – и всё нам. А вечером приходит с клубникой.

Приятно, представляешь?

Мне никто в больнице клубнику не приносил.

Я тебе всё расскажу – купать пришли Витю, надо мне отойти – медсестры приходят. Чудеса просто.

Сестра-хозяйка пришла, говорит: дай вещи постираю, грязное же не повезешь с собой. И знаешь что? Постирала и погладила. А в пакет положила бумагу туалетную, в поезд. А я ж не просила, мне нужно, конечно, но как она догадалась? Представь только!

А врач мне питание принес для Вити. Это прямо домой можно забрать? Всю коробку?

И в дверь мне стучат, представь. Стучат – прежде, чем зайти. Да где такое видано?

А я ехать боялась. Мы люди простые, мы всё сами да сами. Нам такое и не снилось, а мне здесь все улыбаются.

Ты вот целую сумку подарков принесла, да на всех детей. Я тебе всё расскажу – мы таких подарков никогда не видели. Это же дети мои скажут: мама, еще раз в Москву уезжай, привези нам подарки.

А ты вот москвичка? Настоящая?

Ой, ну смотри, сынок, смотри, вот как настоящий москвич выглядит!

* * *

Пожалуй, эта пациентка оставила во мне самое сильное впечатление о том, каким легким и светлым может быть уход из жизни. Она провела у нас в хосписе свой последний месяц. Ее взгляд всегда был полон любви и сострадания ко всем. Она жалела сестер и волонтеров, восхищаясь их работой, поддерживала соседок по палате, а еще обожала мерить шляпки.

Я была еще не очень опытна и всегда торопилась – мне казалось, что куча дел и задач требуют немедленного решения, поэтому заходила к ней в палату, думая и о других пациентах, которым что-то обещала, и о волонтерах, которые должны прийти, и о благотворителях, которым нужно перезвонить…

А она ловила мой взгляд, смотрела с любовью, просила присесть и рассказывала мне о рыбках в аквариуме, с которыми она общалась; о птицах в саду, которые так чудесно поют; о том, как приятно пахнут наши садовые цветы, какого интересного мужчину она встретила на утренней прогулке… И я останавливалась и погружалась в настоящее.

Приходила к ней, чтобы помочь и чем-то порадовать, а выходило, что я сама получала от нее духовную помощь, она была наша святая!

За день до смерти она стала особенно нежной с окружающими, подолгу смотрела в глаза, держала за руку и говорила, как сильно она всех любит.

Она попрощалась со всеми и скончалась во сне…

* * *

Тоже хочется рассказать что-нибудь интересное из нашей повседневной жизни, получается как-то коряво, но попробую. К нам вчера новый пациент поступил, и медсестра стала его с хосписом знакомить: «Вон там чайный уголок, чтобы чаю попить, а еще у нас “тележки радости” бывают и концерты», а он в шутку ее спрашивает: «А коньяк наливают?»

Ну, медсестра, не поняв шутки, подходит ко мне и говорит, что вот, мол, новый пациент коньячку хочет. И я, такая вся деловая, согласовала всё с лечащим врачом, прихожу к пациенту торжественно с рюмкой и шоколадкой, мол, добро пожаловать к нам в хоспис, а он в этот момент по телефону разговаривал с женой, видит меня и такой в трубку очень удивленным голосом:

– Тут коньяк принесли…

Кладет трубку, я ему говорю:

– Вы коньяку хотели?

А он:

– Да я вообще-то совсем не пью…

Ну, в общем, мы смеялись сегодня с ним и всей палатой… Кажется, ему у нас быстро начало нравиться!

* * *

Волонтер-парикмахер стрижет детей в детском хосписе. Вообще-то это сродни замысловатой художественной гимнастике: она стрижет лежа, сидя, стрижет тех, кто мотает головой, и тех, кто кричит, и кто молчит, и у кого куча трубок в самых разных местах.

Но самый высший пилотаж – это подстричь Петю. Он так-то улыбается, рад тебя видеть. Но стоит прикоснуться к волосам хоть рукой – Петя поднимает такой крик, что просто уже негуманно стричь ребенка, хотя волосы ему мешают, он постоянно моргает глазами из-за нависшей челки.

Мастер подходит к кровати, достает ножницы и ласково говорит: я не сделаю тебе больно, ну же! И Петя внезапно успокаивается, отвлекается, заинтересованно смотрит, как я показываю ему игрушки.

И мастер почти неощутимыми движениями стрижет Пете волосы, быстро и четко. Волшебница!

* * *

Ему восемьдесят пять лет. Он бывший летчик-истребитель, у него десятки орденов и медалей.

Петр Сергеевич – пациент выездной службы хосписа. В стационар он приезжает по делам, а иногда и просто в гости на праздники. Например, на пикник в саду 9 мая. А в этот раз он попал на фотосессию «Один прекрасный день». И очень кстати: в эти дни с супругой Ольгой Николаевной они отмечают годовщину свадьбы – тридцать шесть лет вместе.

Во время стрижки и пока супруге делали укладку, маникюр и макияж, Петр Сергеевич делится:

– Я не боюсь умереть. Знаете, смерти вот совсем не боюсь. Чего ее бояться-то? Да и возраст у меня уже такой… Больше всего боюсь не успеть сделать то, что хочу, что запланировал. Когда всё сделаю, тогда уже и уходить можно. А пока нет. Вот мы сейчас дом строим. А как я жену оставлю с домом недостроенным? Нет. Так не пойдет. Снаружи я уже всё сам сделал, только крышу нам по заказу делали. А так всё сам. Теперь надо внутри доделать.

* * *

Сегодня вернулись с Ильей из деревни как настоящие дачники. С ведром малины, с ведром огурцов, корзиной смородины, с редиской, крыжовником, черносмородиновым вареньем. Пройти с этими дарами мимо хосписа не смогли. Половина пациентов были на улице. Все своей жизнью жили: кто курит, кто гуляет, кто капризничает, кто кроссворды разгадывает, кто на журчащую в фонтане воду смотрит.

Мы ходили от одного к другому и всех угощали, клали кому в рот, кому в руку, кому на простыню, некоторые родственники сгоняли за тарелочками в палаты. Кто-то только блаженно нюхал лесную малину, один молодой человек попросил разломить огурец, потом еще один. Хотел послушать, как хрустит. Почувствовать запах огуречной свежести…

Короче, всех немного порадовали. Потом еще в стационаре оставили негуляющим немного. Домой донесли сильно меньше половины.

Но как же приятно видеть удивление в глазах пациентов: нам? из леса? сегодня собирали для нас?

Ведь если человек сам не может выехать на дачу и порадоваться своей смородине, мы можем порадовать его прямо в палате – запах лета принести в палату можно всегда.

* * *

Проживали у нас как-то два лежачих пациента в одной палате, оба армяне, оба по-кавказски темпераментные, оба с одинаковыми отчествами – Арменовичи, оба поначалу объявили, что хотят уединения, и их кровати и ширмы поставили так, чтобы они друг друга не видели. При этом они постоянно вели беседы – обсуждали политику, экономику, армянские блюда, а иногда очень темпераментно спорили друг с другом.

И вот когда одного из них вывозили на улицу на прогулку, он попросил подвезти его к своему соседу – и они наконец встретились лицом к лицу!

Это была настоящая теплая армянская встреча: они держали друг друга за руки, гладили друг друга по голове, приговаривая: «Ой, дорогой мой!» – целовались и смеялись над лысыми головами друг друга – так успели сродниться за время этих бесед.

А еще, благодаря нашим героям, в хосписе часто случались большие теплые пикники – с хашламой на костре по фирменному рецепту, хашем и долмой. Рядом с Арменовичами всегда были их жены, дети, друзья, внуки, и они с радостью угощали всех пациентов и сотрудников, делая хоспис еще больше похожим на большой теплый уютный дом. А когда похолодало, то небольшая палата в выходные наполнялась едой, детьми, смехом и часто слышалось «цавт танем» – что по-армянски означает «заберу твою боль». И говорят это дорогим и близким людям как выражение любви и благодарности.

В это же бурное время мы решили исполнить заветную мечту Гагика Арменовича. Всю свою жизнь он писал рассказы и страстно мечтал о том, что когда-нибудь они будут изданы, о чем сообщил в первый же день пребывания в хосписе. Наша волонтер, филолог, предложила помочь с редакторской правкой, и в течение трех месяцев каждый день из палаты то и дело слышались обсуждения, дискуссии и споры до хрипоты – шла работа над будущей книгой. Одно из дружественных издательств согласилось издать книгу, и после эмоциональных согласований иллюстраций и обложки книга наконец вышла. Из типографии получилось забрать ее совсем поздно вечером, и до утра все, кто участвовал в этом процессе, не могли заснуть – волновались и переживали, понравится книга автору или нет.

И вот наступило утро, книга была вручена автору, и это был один из самых трогательных, ярких и запоминающихся моментов пребывания Гагика Арменовича у нас в хосписе. Он держал книгу дрожащими руками, нежно гладил ее обложку, нюхал ее, прижимал к щеке, мокрой от слез.

Он оставит ее своим детям, чтобы память о том, каким он был и как прожил эту непростую жизнь, осталась с ними надолго. А еще о том, как важно иметь мечту и верить в нее до конца.

И как говорили врачи, похоже, именно работа над книгой продлила ему жизнь на несколько месяцев.

* * *

Каким она видит мир, я вряд ли пойму. Что она думает? Любит ли кого-то? Скучает? Что чувствует? Чего хочет?

Ее мир состоит из страха.

Когда я подхожу к кровати, Марина заметно пугается. Крутит головой и настороженно смотрит. Я – чужая и поэтому страшная? Или я – в халате и страшна процедурами, которые обещает этот халат? А если я – чужая, то есть ли кто-то свой, которому она верит, радуется, ждет?

Сажусь рядом и бодрым голосом предлагаю почитать книгу. Открываю «Сказку о рыбаке и рыбке», начинаю читать, с выражением, как в школе. Марина открывает рот и плачет: «Ыыыыыы-эээээээ-ээээээ-эээээээ».

Значит, в ее мире есть неудовольствие.

Но есть и удовольствие, только как понять – какое?

Под одеялом замечаю кукольную ногу. Это необычная кукла, она мягкая, а это значит – не больничная. Если кукла у Марины – возможно, она ее любит. Кукла – друг? Тогда ее мир состоит из дружбы. А может, куклу просто сунули в Маринины вещи случайно. Тогда в ее мире нет друзей.

– Маринка, – говорю, – не бойся, я пришла поиграть с тобой. Можно погладить твою руку?

Провожу по руке – замирает. Слушает. Боится. Мир состоит из рук и ощущений, но никто не гладит Марину по рукам.

Отхожу за кровать и зову:

– Марина, Марина.

С трудом водит глазами, ищет, кто же ее зовет. В ее мире есть имя, вот это да!

– Эх, – говорю, – ну как тебя утешить? А давай я тебе спою!

И я затягиваю про изумрудный город. Я звонко и красиво пою. А Марина вдруг улыбается во всю ширь и начинает хохотать.

В ее мире, оказывается, есть счастье. И музыка.

Я пою целый час. Глажу Марину по руке, делаю смешной массаж, «котики» и «паучки» бегают у Марины повсюду: по волосам, по груди, по ногам. Марина так заливисто смеется!

А потом я уйду домой и унесу музыку и «паучков». И радость.

Что останется? Останется холодная кожаная подушка, которая загораживает Марине окно. И в окно видно, как возле лужи скачет дрозд-рябинник, собирает веточки для гнезда. Но Марина глядит только на гладкий бок подушки. Останется тишина, иногда прерываемая больничными звуками – хлопнула дверь, провезли каталку. Останется белый потолок и тоска. Ровная, как потолок, на который она смотрит.

А еще, я верю, останется мой голос, воспоминания о смешных играх, останутся прикосновения и странный яркий луч тепла. Я вернусь к Марине еще раз, чтобы этот луч не погас. Чтобы раскрасить ее жизнь красками, ярче белой.

* * *

Поразительно, как недавно поселившийся у нас кот Филя, эти четыре килограмма, покрытые мехом, не лишенные интеллекта, лени и очарования, так непринужденно изменил нашу жизнь в хосписе!

Как можно научить сотрудника любого медучреждения ходить с блаженной улыбкой по коридорам и холлам и с лаской заходить в палату к пациентам? Никак. Это ощущения и чувства. Их можно только испытывать и переживать.

Вот лежит это чудо, ничего не делает, просто постоянно спит, а каждый и улыбнется, и что-то ему скажет доброе, и погладит. А наш медбрат, завидев кота на диване, попросит подождать сопровождаемую пациентку и остановится: