Взаимоотношения исследовательской и практической психологии

Очень важным представляется также участие психологии в решении принципиальных для нашего общества вопросов о том, как следует понимать свободу и в какой мере мы можем себе ее позволить, каким вообще быть этому обществу, какое воздействие на него могут оказать введение прогрессивной школы налогообложения, налога на роскошь и другие меры. Это задачи практические, но не решаемые средствами самой практической психологии, а требующие вмешательства психологов-исследователей.

Подобный социальный заказ психологии как науке и как практике вынуждает скорректировать традиционное противопоставление исследовательской и практической психологии на обоих «полюсах». То, что вторая не является «чисто» практической, имея и исследовательскую составляющую, было показано выше. Но и первая не является «чисто» исследовательской. Фактически любое макропсихологическое (см.: Макропсихология…, 2009) исследование, относящееся к нашему обществу в целом, увенчивается предложениями о том, как его состояние улучшить, что тоже относимо к психологической практике, но к практике общесоциальной. Используя сложившуюся в политологии и в других социогуманитарных науках дифференциацию «малых» и «больших» дел^[17], можно сказать, что в таких случаях психология обращается к «большим» делам. С некоторой долей огрубления можно утверждать и то, что практическая психология преимущественно занимается «малыми» делами на уровне индивидуальных клиентов и социальных групп, а практическая часть исследовательской психологии – «большими», имея более тесное отношение к глобальному социальному заказу. И здесь, скорее, можно констатировать не «схизис», а взаимодополнение, комплементарность «двух психологий», устранение различий между которыми не пошло бы на пользу и им обеим, и нашему обществу.

Взаимодействие исследовательской и практической психологии осложняется тем, что если академическое психологическое сообщество достаточно упорядочено, сосредоточено преимущественно в научно-исследовательских институтах и вузах, организовано в соответствии с существующей там иерархией, то «сообщество» психологов-практиков настолько анархично, что его вообще трудно считать сообществом. Во-первых, оно охватывает не только хорошо организованные государственные структуры (Психологическая служба МЧС, Московская служба психологической помощи населению и др.), но и большое количество всевозможных и слабо взаимодействующих между собой центров, институтов, ассоциаций, в калейдоскопе которых самим практическим психологам трудно разобраться. Причем ведется «статусная война» между такими центрами, проявляющаяся в активном стремлении некоторых из них с помощью пиара и других подобных мер утвердить себя в качестве «главных», «настоящих», «основных», а характерная для нашей практической психологии организационная и статусная неразбериха^[18] проявляется и в неуважительном отношении значительной части ее представителей к академической психологии, организованной в соответствии со статусной иерархией. Во-вторых, на ниве практической психологии в нашей стране в отличие от других стран, где эта деятельность упорядочена и лицензирована, подвизается множество личностей, не имеющих полноценного, а иногда и вообще какого-либо психологического образования, и во взаимодействие с академической психологий не вписывающихся по определению^[19]. В-третьих, что еще хуже, под «центры» практической психологии закамуфлированы всевозможные секты, колдуны, астрологи (возникла и новая «наука» – астропсихология как гибрид психологии и астрологии), которым следовало бы «взаимодействовать» с прокуратурой, а не с академической наукой. Как пишет И. А. Мироненко, «в борьбу за огромный социальный заказ, относящийся к области гуманитарной психологии, сегодня активно включились представители вне- и околонаучных форм знания: поп- и парапсихология, широко и незаслуженно использующие брэнд психологической науки для продвижения своего товара. На российском рынке они успешно конкурируют с научной психологией» (Мироненко, 2006, с. 167–168). Академическая наука для подобной публики – очень неудобный «свидетель» шарлатанства, способный вывести на чистую воду. В тех же случаях, когда речь идет об организованной части практической психологии, представленной упомянутыми выше психологическими службами, социальных препятствий взаимодействию с академической психологией не возникает.

Следует отметить, что от описанного состояния сообщества наших психологов-практиков страдает не только их взаимодействие с академической психологией, но и сами психологи-практики, а также наше общество в целом. В частности, по результатам опроса, проведенного Левада-Центром в 2010 г., к профессиональным психологам и психотерапевтам когда-либо обращались лишь 10 % наших сограждан (это согласуется и с данными, ранее полученными ФОМ), а к колдунам и иже с ними – 20 % (Пресс-выпуск…, 2010). Если в духе отвергнутых даже отечественными псевдолибералами идеологем начала 1990-х годов, как считают некоторые наши психологи-практики, «все решать должен рынок», решит он, скорее всего, не в их пользу и вообще не в пользу здравого смысла.

Вместе с тем все сказанное, конечно, не должно восприниматься в качестве индульгенции академической психологии как мало дающей психологической практике потому, что, во-первых, она и не должна давать, во-вторых, слабо взаимодействующей с этой практикой из-за ее неудовлетворительного состояния и засоренности инородными элементами. За состояние психологической практики несет ответственность и академическая наука. Знаниевая база этой практики создается и ею самой, но все же должна иметь в своей основе то знание, которое вырабатывает фундаментальная наука – в соответствии с описанным выше «принципом воплощения», поэтому переориентация академической психологии с тех проблем, которые не просто изучаются в лабораториях (в лабораториях изучается большинство проблем фундаментальной науки), но и порождаются абстрактной лабораторной логикой, на психологические проблемы, порождаемые реальной жизнью, необходима и для нее самой, и для практической психологии, и для их плодотворного взаимодействия. Собственно, это и означает реализацию на полюсе академической психологии тезиса о социальной релевантности этой дисциплины, провозглашенного С. Московичи.

Литература

Аллахвердов В. М. Научное исследование как тривиализация обоснованной ахинеи // Теория и методология психологии: постнеклассическая перспектива / Под ред. А. Л., Журавлева, А. В. Юревича. М., 2007. С. 174–194.

Беккер Г., Босков А. Современная социологическая теория. М.: Прогресс, 1961.

Василюк Ф. Е. Методологический смысл психологического схизиса // Вопросы психологии. 1996. № 6. С. 25–40.

Вачков И. В. Нужна ли практическому психологу методология? // Труды ярославского методологического семинара. Методология психологии. Ярославль, 2003. С. 72–79.

Визгин В. П. Истина и ценность // Ценностные аспекты развития науки. М., 1990. С. 36–51.

Выготский Л. С. Исторический смысл психологического кризиса // Выготский Л. С. Собр. соч. В 6 т. М., 1982. Т. 1. С. 291–436.

Задорин М. Апология «прикладности», или Еще раз о профессионализме, профессии и профессиональном сообществе // Социальная реальность, 2007. № 5. С. 65–74.

Карицкий И. Н. Методология практической психологии // Труды ярославского методологического семинара. Методология психологии. Ярославль, 2003. С. 135–158.

Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. М., 1980.

Корнилова Т. В. Означает ли свободная конкуренция идей отказ от критериев научности в психологии // Методология и история психологии. 2007. Т. 2. Вып. 3. С. 120–129.

Макропсихология современного российского общества / Под ред. A. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009.

Малки М. Знание и полезность: импликации для социологии знания // Знание: собственность и власть. Хрестоматия / Под ред.

B. Н. Садовничего. М.: ИСПИ РАН, 2010. С. 91–111. Мироненко И. А. О концепции предмета психологической науки // Методология и история психологии. 2006. № 1. С. 160–173.

Петренко В. Ф. Конструктивистская парадигма в психологической науке // Теория и методология психологии: постнеклассическая перспектива / Под ред. А. Л. Журавлева, А. В. Юревича. М., 2007. С. 119–135.

Пресс выпуск Левада-Центра. 25.08.2010. URL: http://www.levada.ru/press/2010082501.html (дата обращения: 15.06.2015).

Пружинин Б. И. Два этоса современной науки: проблемы взаимодействия // Этос науки. М., 2008. С. 108–121.

Семенов В. Е. Современные методологические проблемы в российской социальной психологии // Психологический журнал. 2007. № 1. С. 38–45.

Сироткина И. Е., Смит Р. «Психологическое общество»: к характеристике феномена // Психологический журнал. 2006. № 1. С. 114–121.

Хозиев В. Б. К вопросу о месте консультативного метода исследования // Методология и история психологии. 2007. Вып. 1. С. 190–206.

Хьел Л., Зиглер Д. Теории личности. СПб., 1997.

Щедровицкий Г. П. Методологическая организация сферы психологии // Методология и история психологии. 2007. Т. 2. Вып. 3. С. 133–151.

Юревич А. В. Методология и социология психологии. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2010.

Ялом И. Групповая психотерапия: теория и практика. М.: Апрель-Пресс, 2010.

Adam B., Loon Van J. Introduction: Repositioning risk; the challenge for social theory // The risk society and beyond. L., 2000. Р. 1–31.

Bandura A. Aggression: A social-learning analysis. Englewood Cliffs, NJ, 1973.

Bandura A. Social foundations of thought and action. Englewood Cliffs, NJ, 1986.

Bunge M. Technology as applied science // Technology and Culture. 1967. № 8. Р. 329–347.

Coolican H. Research methods and statistics in psychology. L., 1998.

Gergen K. J. Toward a Postmodern Psychology // Psychology and Postmodernism / Ed. by S. Kvales. L.: Sage Publications, 1994. Р. 17–30.

Harre R. The positivist-empiricist approach and its alternative // Human inquiry: A sourcebook of new paradigm research. Chichester, 1981. Р. 20–48.

Langrish J. et al. Wealth from Knowledge. L.: Macmillan, 1972.

Layton E. Conditions and Technological Development, in Science, Technology and Society. L.: Sage Publications, 1978. Р. 210.

Materials Advisory Board, Report of the Ad Hoc Committee on Principles of Research-Engineering Interaction. Washington, D. C.: National Academy of Sciences, 1966.

Moscovici S. Society and theory in social psychology // The context of social psychology: A critical assessment. N. Y., 1972.

Polkinhorne D. E. Postmodern Epistemology of Practice // Psychology and Postmodernism / Ed. by S. Kvales. L.: Sage Publications, 1994. Р. 14 6 –16 5.

Rosenzweig M. R. What is psychological science // International psychological science: Progress, problems and prospects. Washington, 1992.

Sass L. A. The epic of disbelief: The postmodernist turn in contemporary psychoanalysis // Psychology and postmodernism. L., 1994. Р. 16 6 –182.

Sexton V. S., Hogan J. (Eds). International psychology: Views from around the world (2^nd ed.). Lincoln, 1992.

Shotter J. “Getting in touch”: The Metha-methodology of a postmodern science of mental life // Psychology and postmodernism. L., 1994. Р. 58–73.

Skinner B. F. Reflections on behaviorism and society. Englewood Cliffs, NJ: Prentice Hall, 1978.

Van der Vleist R. Social psychological theory and empirical studies of practical problems // Confronting social issues: Applications of social psychology. L., 1982. V. 1. Р. 7–22.

В. А. Мазилов
Психология академическая и психология практическая, их соотношение: прошлое, настоящее, будущее

В далеком уже 1971 г., будучи студентом первого курса психологического факультета, я прочел в «Основах общей психологии» С. Л. Рубинштейна, что термин «психология» был введен Рудольфом Гоклениусом в 1590 г. Однако через пару лет на занятиях по французскому языку была предложена для перевода на русский язык книга П. Жаккара «Бессознательное, сны, комплексы» (Jaccard, 1973), в которой утверждалось, что изобретателем термина «психология» является некий Марко Марулич. Это была первая встреча с этим именем. Субъективное «открытие» произвело впечатление. Я стал интересоваться этим вопросом, информация подтвердилась. В своей книге 1998 г. «Теория и метод в психологии» я смело утверждал, что «в названии сочинений (до наших дней, к сожалению, не дошедших) далматинского поэта и гуманиста Марко Марулича (1450–1524) впервые, насколько можно судить, употребляется слово „психология“» (Мазилов, 1998, с. 133). То же самое отмечено и в учебнике по общей психологии (Мазилов, 2002). Данные Ивон Брес утверждают первенство Марулича. «В 1590 г. выходит книга Рудольфа Геккеля (Гоклениуса), в названии которой также используется это слово (на греческом языке). Название труда Геккеля, который, кстати, является собранием произведений многих авторов о душе: «Психология, т. е. о совершенстве человека, о душе и, прежде всего, о возникновении ее…» (Брес, 1988, c. 124). Но поколебать общее мнение, освященное традицией, казалось невозможным.

Каково было мое удивление, когда в 2013 г. к Маруличу было обращено всеобщее внимание (500 лет…, 2013). Более того, выяснилось, что психология именно в то время отмечала юбилей (Кроник, 2014). 500 лет назад появилось это наименование: не каждому поколению «служителей» этой дисциплины, науки о душе, «возвышенной и удивительной», как именовал ее Аристотель, суждено отмечать столь значительное событие. Обратим внимание, что термин «психология» появился ровно 500 лет назад: А. А. Кроник определил, что скорее всего юбилей имел место в 2013 г. Воспользуемся случаем и скажем несколько слов об авторе термина.

Марко Марулич родился 18 августа 1450 г. в Сплите, который тогда принадлежал Венецианской республике (ныне Хорватия). Поэт, философ, гуманист, создатель хорватской литературы, «отец хорватского ренессанса». Марулич – автор многих трудов на латыни, хорватском и итальянском языках. В 1510-х годах Марко Марулич пишет трактат Psichiologia deratione animæ humanæ (Психология человеческой души), в названии которого впервые используется слово «психология». Труд этот не сохранился, но его название содержится в списке трудов Марко Марулича. Судя по положению в списке, трактат по психологии был создан между 1510 и 1517 гг. (Кроник, 2014; Мазилов, 2013 в.

Насколько я могу судить, особого резонанса в психологическом сообществе эта дата не вызвала. Состоялась заочная конференция «500 лет использования понятия «психология» в литературе, искусстве, науке и практике (по факту первого упоминания этого понятия в библиографии работ MarkoMarulic)», организованная редакцией журнала «Вестник по педагогике и психологии Южной Сибири», в конференции приняли участие всего несколько человек. Конференция была пролонгирована на весь 2014 г. Проект «500 лет…» реализовывался как непрерывная годичная заочная научная конференция с публикацией поступавших материалов в сетевом или печатном издании научного журнала «Вестник…» и ЭНЖ «PEM». Целевая аудитория этих публикаций – студенты, магистранты, аспиранты, преподаватели государственных и негосударственных учреждений высшего профессионального образования, сотрудники научно-исследовательских учреждений, практические психологи (Пятьсот лет…, 2014). Это дает нам основание вспомнить, что наша древняя и вечно молодая наука прошла большой путь. И мы можем обратиться к ее истории или в поиске подсказок, или в надежде на то, что найдем места, где «ветвились тропинки» (Х. Л. Борхес). Это важные ориентиры для осмысления того, «что есть психология как наука и куда она идет», повод для того, чтобы попытаться выяснить, где и когда произошло разделение на психологию практическую и психологию академическую. Или, возможно, тропинки ветвились не так, и у этих ветвей психологического знания не только ствол, но и корни разные?

Историческое введение

Видимо, сегодня наступила пора вернуться к обсуждению вечных вопросов. По нашему мнению, это извечная проблема психологии – наличие в общем комплексе знаний о психическом разных составляющих, в самой психологии – разных потоков.

Поскольку у психологии длинная история, совсем не удивительно, что точка отсчета устанавливается совершенно по-разному. Уже у Аристотеля мы можем найти и элементы психологической теории, и элементы психологической практики, а значит, в той или иной форме можно говорить об их оппозиции. В самом деле, в IV в. до Р. Х. термина «психология» еще не было, а учение о душе – logosperipsyche – уже есть, Платон придумал слово «психагогия» для обозначения практики, реализуя которую хороший оратор может вести за собой своих слушателей… Чем не оппозиция ликейского и академического? И, кстати сказать, отметим, что не видим ничего плохого в том, что между разными потоками внутри психологического знания есть разрывы и оппозиции. Как говорил, выступая на Ярославском методологическом семинаре в 2003 г. В. П. Зинченко, единство сознания и деятельности может быть в одном случае лишь у трупа, когда нет ни сознания, ни деятельности… Пока психология живет, разрывы и диссоциации будут неизбежно. Единство нам только снится!

Исторически психология, как известно, начинается с донаучной психологии, которую, по известному выражению П. Жане, «народ создает еще до психологов» (Роговин, 1969, c. 18). С психологии, которая не осознает себя наукой (и ею, в общем-то, не является), а существует, обслуживая деятельность и общение людей. По характеристике М. С. Роговина, это психология, в которой знание и деятельность слиты воедино, обусловленные необходимостью понимать другого человека в процессе совместного труда, необходимостью правильно реагировать на его действия и поступки (Роговин, 1969, c. 18). «Человек развивался и познавал свой субъективный мир по мере того, как овладевал внешним миром. Внутреннее становилось доступным через практическое взаимодействие с окружением» (Роговин, 1969, c. 37–38). Отметим, что не подлежит, по-видимому, сомнению факт, согласно которому основным методом такой психологии было житейское наблюдение. Скажем о донаучной психологии чуть подробнее. Роль донаучной психологии не должна недооцениваться. Житейские представления о психическом существуют у каждого человека, они составляют ту основу, на которую «проецируются»

научные построения. Имплицитные представления (так называемые «имплицитные теории» личности, мотивации, психики в целом и т. д.) человека, определяющие в значительной степени взаимодействие человека с миром, должны учитываться как одна из предпосылок формирования психологической теории. Здесь уместно вспомнить о понятии «мезокосма», используемом в эволюционной эпистемологии Г. Фолльмера (1991). «Мезокосм – это когнитивное окно, которое открывается перед человеком, обремененным своей биологической природой. Это мир средних измерений, к которому адаптировался человек в ходе биологической эволюции. Мезокосм, согласно Г. Фолльмеру, это „когнитивная ниша“ человека» (Князева, 1995, c. 179). Мезокосм соответствует миру средних размерностей. Г. Фолльмер анализирует интуитивные представления о движении современного человека, констатируя сходство с физическими теориями средневековья. Утверждается, что эти предрассудки практически неустранимы (Фолльмер, 1996). Остается только выразить сожаления, что особенности интуитивных представлений человека о собственной психике не исследованы пока в достаточной степени. Возможно, что прогресс в этой области будет достигнут, когда научная психология ассимилирует опыт, накопленный в трансперсональной психологии.

Важным признаком донаучной психологии является то, что ее «объект по существу не меняется (это всегда те люди, с которыми мы непосредственно соприкасаемся)» (Роговин, 1969, c. 19). Донаучная психология, таким образом, имеет «объектное» происхождение. Для нее важен сам человек, можно сказать, что донаучная психология личностно-ориентированна. Для нее важны практичность (возможность использования) и целостность (предсказание поведения, поступков целостного человека). Так донаучная психология требует «заземления», практического знания. Роль донаучной психологии в современной психологии состоит, по-видимому, в том, чтобы отстаивать тенденцию к целостному («объектному») и практически ориентированному познанию. К сожалению, особенности донаучной психологии изучены пока явно недостаточно.

На наш взгляд, было бы неправильно сводить «начальную» донаучную психологию только к вышеописанной. Это только один из ее корней. Психология «вырастала» одновременно из различных источников, на что совершенно справедливо указывал еще Макс Дессуар, один из первых историков психологии. Он видел три корня психологии: религиозный (психософия); связанный с жизнедеятельностью (психобиология); связанный с практическим познанием особенностей характера и т. д. (психогностика) (Дессуар, 1912). Нельзя не учитывать также опыта переживания измененных состояний сознания: во время танцевальных оргий, экстаза, приема в пищу определенных веществ и т. д. (Пути за пределы «эго», 1996).

Шаманские практики существуют в течение 40000 лет.

Итак: у психологии много корней. Методологический анализ свидетельствует о том, что психология не представляет собой монолита: она «гетерогенна» (неоднородна). М. С. Роговиным было предложено разделение на донаучную, философскую и собственно научную психологии (Роговин, 1969). Такое разделение психологического знания в традиции франкоязычной психологии: об имплицитной психологии писал П. Гийом, о донаучной психологии говорил П. Жане. Подобное расчленение психологического знания (и, соответственно, трех видов психологии – донаучной, философской и научной) представляется полезным для анализа интересующей нас темы. При этом хотелось бы обратить внимание на существенное различие между членением психологии, предложенным М. С. Роговиным, и многочисленными трехчленными делениями, которые были очень популярны в прошлом столетии. В качестве примера можно взять известный закон «трех стадий» О. Конта (Конт, 1910, 1912), в соответствии с которым в развитии любой науки могут быть выделены теологическая, метафизическая и научная стадии. Согласно Конту, имеет место смена одной стадии другой: переход к следующей «отменяет» предыдущую. По мнению М. С. Роговина, в психологии дело обстоит иначе: «Самой характерной особенностью истории психологии является то, что все эти три значения термина не сменяют друг друга как последовательные этапы, а продолжают существовать наряду друг с другом, оказывая друг на друга влияние в большей или меньшей степени» (Роговин, 1977, с.19). Для нашего исследования важно, что указанные течения в психологии и виды психологического знания сосуществуют в культуре и, следовательно, могут оказывать взаимное влияние.

К сожалению, нет больше возможности анализировать отношения между потоками психологического знания в предыстории психологии (хотя заманчиво отправиться на поиски неожиданных оппозиций, некоторые из них покажутся крайне неожиданными). Поэтому обратимся к тому времени, когда психология стала самостоятельной наукой. Как известно, внимание к проблеме разрыва между психологической теорией и психологической практикой привлек Л. С. Выготский в работе «Исторический смысл психологического кризиса» (1927) (Выготский, 1982), которая была опубликована лишь в 1982 г., до того была известна лишь узкому кругу специалистов по копиям в самиздате. (Мазилов, 1998, 2007).

Соотношение академической и практической психологии в конце ХХ в.

Здесь точка отсчета определяется, как представляется многим, совершенно однозначно: в 1996 г. появилась известная статья Ф. Е. Василюка, от которой обычно исчисляется современный отсчет анализа данной проблемы. В этой яркой статье, напомним, утверждалось, что существует схизис между академической и практической психологией. Как нам представляется, не стоит все же забывать, что О. К. Тихомиров первым в новейшей истории отечественной психологии поставил проблему соотношения академической и практической психологии, причем он рассматривал это как проблему мировой психологической науки. «Соотношение теоретической, или академической, психологии и психологии практической. Две области разорваны в структуре мировой психологической науки. Этот разрыв организационно оформлен. Существуют две международные ассоциации. Одна называется „Ассоциация научной психологии“, другая „Ассоциация прикладной психологии“. Они собираются в разных городах, с разным составом (иногда он может частично совпадать)» (Тихомиров, 1992, c. 55). В результате практическая работа психологов строится без опоры на теории, развиваемые в академической психологии. Академическая психология, соответственно, недостаточно анализирует и ассимилирует опыт практической психологии. Нельзя не заметить, что соотношение академической и практикоориентированной психологии сегодня обсуждается в периодической печати очень широко, проблема и сегодня остроактуальна. При этом исследователи редко, к сожалению, вспоминают, что проблема в новейшей истории психологии была поставлена на обсуждение именно О. К. Тихомировым еще в 1992 г. Но вернемся к работе Ф. Е. Василюка. Название этой статьи, получившей широкий резонанс, – «Методологический смысл психоло-гическогосхизиса». Схизис – расщепление психологии – трактуется Ф. Е. Василюком как характеристика современного ее состояния в нашей стране: «К сожалению, приходится диагностировать не кризис, но схизис нашей психологии, ее расщепление. Психологическая практика и психологическая наука живут параллельной жизнью как две субличности диссоциированной личности…» (Василюк, 1996, с. 26). Ф. Е. Василюк подчеркивает, что «наиболее опасное, что консервирует всю ситуацию и в первую очередь нуждается в исправлении, состоит в том, что ни исследователи, ни сами практики не видят научного, теоретического, методологического значения практики. А между тем для психологии сейчас нет ничего теоретичнее хорошей практики» (Василюк, 1996, с. 27).

Главная мысль вышеупомянутой статьи состоит в том, что «наиболее актуальными и целительными для нашей психологии являются психотехнические исследования, что их значение вовсе не сводится к разработке эффективных методов и приемов влияния на человеческое сознание, но состоит прежде всего в выработке общепсихологической методологии» (Василюк, 1996, с. 27).

Проблема была проанализирована в работах А. В. Юревича о системном кризисе в психологии, где диагноз, поставленный Ф. Е. Василюком, был углублен и рассмотрен в более широком социокультурном контексте. Статья А. В. Юревича называется «Системный кризис психологии» (1999), она посвящена обоснованию положения о том, что кризис в современной психологии носит системный характер и определяется несколькими ключевыми факторами. Остановимся на этой работе более подробно, так как это одно из немногих специальных исследований по данной проблеме.

А. В. Юревич четко определяет симптомы кризиса: 1) отсутствие единой науки, дефицит устойчивого знания, обилие альтернативных моделей понимания и изучения психического; 2) углубляющийся раскол между исследовательской и практической психологией; 3) конкуренция со стороны паранауки, возникновение пограничных между наукой и не-наукой систем знания. А. В. Юревич отмечает, что «в этой дисциплине отсутствуют общие правила построения и верификации знания; различные психологические школы или, как их называл А. Маслоу, „силы“ представляют собой „государства в государстве“, которые не имеют ничего общего, кроме границ; психологические теории даже не конфликтуют, а, как и парадигмы Т. Куна, несоизмеримы друг с другом; то, что считается фактами в рамках одних концепций, не признается другими; отсутствует сколь-либо осязаемый прогресс в развитии психологической науки, ибо обрастание психологических категорий взаимно противоречивыми представлениями трудно считать прогрессом, и т. д.» (Юревич, 1999, с. 4).

А. В. Юревич справедливо указывает, что в 1970-е годы возлагались большие надежды на появление единой и универсальной психологической теории, которая будет принята всеми психологами и объединит психологическую науку, но им не суждено было оправдаться: психология сегодня еще более мозаична и удалена от естественных наук, чем раньше.

Главную причину кризиса психологии автор видит в общем кризисе рационализма, охватившем всю западную цивилизацию. «В условиях общего кризиса рационализма границы между научной психологией и системами знания (или заблуждений), которые еще недавно считались несовместимыми с наукой, уже не являются непроницаемыми» (Юревич, 1999, с. 9). Автор использует важные понятия «социодигмы» и «метадигмы» (см. таблицу 1). «Исследовательская же и практическая психология, обладая всеми различиями, характерными для разных парадигм, развиваются к тому же различными сообществами, и поэтому их следовало бы обозначить не как конкурирующие парадигмы, а как различные социодигмы» (Юревич, 1999, с. 7). Метадигмы связаны с выделением таких систем отношения к миру, как западная наука, традиционная восточная наука, религия и т. д. «Эти системы носят более общий характер, чем парадигмы и даже социодигмы, и, развивая данную терминологию, их можно назвать метадигмами, отведя им соответствующее место в иерархии когнитивных систем» (Юревич, 1999, с. 9). Водораздел между различными метадигмами состоит в том, что они опираются на различные типы рациональности.

Наука, согласно А. В. Юревичу, зависима от общества не только социально, но и когнитивно, впитывая и включая в состав научного знания порожденные другими метадигмами и распространенные в обществе представления. «Психология, таким образом, оказавшись в наиболее «горячей точке» взаимодействия различных метадигм, испытывает на себе их противоречивое влияние, которое отображается в ее внутренних противоречиях, воспринимаемых как кризис психологического знания и традиционных способов его получения. Ее кризис носит системный характер, имея в своей основе три ключевых фактора: 1) общий кризис рационализма, 2) функциональный кризис науки, 3) кризис естественно-научности и традиционной – позитивистской – модели получения знания. Все три составляющие этого кризиса имеют социальные корни, и поэтому кризис психологии, проявляющийся в основном в когнитивной плоскости как кризис психологического знания и способов его получения, обусловлен преимущественно социальными причинами, являясь кризисом не столько самой психологической науки, сколько системы ее взаимоотношений с обществом, и поэтому может разрешиться только социальным путем. Наивно полагать, что изобретение новых систем психологического знания, развитие уже существующих или отработка новых способов аргументации помогут рационалистической метадигме одолеть ее конкурентов» (Юревич, 1999, с. 10).