Война и революция: социальные процессы и катастрофы: Материалы Всероссийской научной конференции 19–20 мая 2016 г.

27. Standard Eurobarometer 77. Spring 2012. European Citezenship[Электронный ресурс] URL: http://ec.europa.eu/public_opinion/archives/eb/eb77/eb77_citizen_en.pdf (дата обращения: 22.05.2016).

28. Standard Eurobarometer 84. Autumn. 2015 [Электронный ресурс] URL: http://ec.europa.eu/COMMFrontOffice/PublicOpinion/index.cfrn/Survey/get SurveyDetail/instruments/STANDARD/surveyKy/2098 (дата обращения: 25.06.2016).

Современные мировые деконструктивные процессы и Россия

Белоусова К.A.^[84]

Аннотация. Процессы, происходящие в современном мире, являются деструктивными. Это, пока неизученное, но очень интересное для исследователя явление, началось в начале 1990-х гг. в связи с развалом СССР и крахом социализма. Безусловно, деконструкция изначально охватила бывшие просторы СССР и соцлагеря, что, прежде всего, наблюдалась в Балканских странах. Потом постепенно этот процесс перекинулся и на остальную часть мира. И если Ближний Восток деконструктивные процессы охватили полностью, то в Европе и других частях мира они пока не столь очевидны.

Ключевые слова: деконструктивные процессы, бифуркация, экономизм, катастрофа, саморазрушение.

Belousova К.A. Modem World Deconstructive Process and Russia

Abstract. The processes taking place in the modern world are destructive. This phenomenon not being studied yet but very interesting for scientists began in the early 1990-s due to the breakup of the USSR and collapse of socialism. It is out of discussion that the deconstruction initially took place in the ex-USSR and then embraced other socialist countries, first of all Balkan states. Gradually this process has spread all over the world. And if the deconstructive process is well seen in the Middle East it is not so obvious yet in Europe and other parts of the world.

Keywords: deconstructive processes, bifurcation, economism, catastrophe, self-destruction.

В таких явлениях как «деградация», «смута», «катастрофа» роль экзогенного особо велика. Собственно «чисто» эндогенные, как бы самоистребительные и вообще деструктивные процессы даже зафиксировать не просто. Тем более, что места обитания даже самоистребленных культур по большей части тут же, и поневоле в чем-то преемственно (если население сохранялось) кем-то заселялись. Тем не менее, есть все основания предположить, что в ряду интенсивных процессов последние, эндогенные, вполне реальны, как вполне определенные провалы, фактические самоисчезновения культур, саморазрушительные исходы бифуркаций. Это могут быть и как своего рода эволюционные, адаптивные деструктивные процессы, как бы тоже вялотекущие, постепенные разложения, загнивания, а равно скачкообразные катастрофы.

«Смутные времена», «безвременья», по всей видимости, суть объективно неопределенные хаотизируемые, системно-кризисные, предбифуркационные процессы и состояния, с явным прорывом так и не состоявшимся. Реставрации, контрреволюции относительно четко идентифицируются всегда вкупе с самим протяженным революционным процессом. «Безвременья» – нечто другое, в высшей степени само объективно неустойчивое, неопределенное состояние, но и способное быть относительно протяженным. Общее равновесие культуры здесь подобно сумеречному, шатающемуся, «странному аттрактору». Кстати говоря, именно «мутные времена», хотя и не всегда, как раз предшествовали политическим революциям, а тем самым «апостериорно» оказывались некоторыми «фазами» революций социальных.

Что касается катастроф, то речь, по сути, идет о большинстве бесславно исчезнувших определенных форм: общин, племен, полисов, держав, культур, империй. (Знаем мы о них немного. История познания, к примеру, изобилует неудачами, но во всем объеме этой научной историографии мы преобладающе знакомы как раз, если не сказать только, с относительными удачами). В таковом взгляде, выходит, что история переполнена катастрофами, локальными формами «реализации» которых собственно и являются, в частности, войны, в результате которых одна из сторон, как правило, претерпевает катастрофу. Хотя и в разной степени для побежденных. А уж в апополитейной первобытности и в последующей полосе истории в отношении отдельных форм деградации и катастрофы были вовсе «нормой» [7, С. 210].

В этой связи интересны примеры А. Тойнби: погибшие культуры первой империи майя (заброшенные и поглощенные лесом «великолепные здания»), в Сирии (Пальмира), на Цейлоне, на острове Пасха [6, С. 75, 121–125]. Тойнби объясняет это или «необыкновенным миролюбием», или, в основном, тем, что некогда героически побежденная человеком природа (джунгли, пустыня, океанические расстояния) все же брала свое. Действительно, уничтоженные конкистадорами государства на Мексиканском плоскогорье, на Юкатане, в Перу, населялись, по Лас Касасу, миролюбивыми народами. «Миролюбие», однако, это явно экзогенный фактор, а что касается «природы», то именно крах людских отношений придает ей силы. Суть явления состояла в том, что самопогибельно рушилась какая-то из форм рабства, с ее весьма характерным признаком «крупно-каменной индустрии». «Каменные люди» Пасхи, конечно, были пришлыми (приплывшими), но пришли они вместе с некоторым рабством, которое продолжительно на острове просто «физически» было не воспроизводимо. И все это привело к войнам на истребление даже с «возрождением» каннибализма.

Незамечаемость нами катастроф прошлого и даже часто их и не особо сильная «катастрофичность» имеет очень глубокие объективные основания. Чем ниже уровень культуры, тем и выше выживаемость сохранившихся культур. С ростом же высоты, сложности, мощи, плотности, связности производства растет, и едва ли линейно, чувствительность к деструкциям. Или по-другому: по мере укрупнения структур социума число (или вероятность) катастроф падает, но значительно быстрей растет их потенциальные охват и разрушительная сила. Живейшим примером является тот, что в XX в. две войны оказались уже мировыми.

Обратимся к нашим временам.

В новейшей исторической интерпретации уже определенно принято считать, что т. н. современная история началась в 90-х гг. XX в. И связана она, разумеется, с развалом СССР и крахом социализма или мировой соцсистемы. Отметая иллюзию, что в постперестроечном периоде, несмотря на «трудные времена» начались «нормальные демократические и экономические реформы», приведу для начала философское объяснение: сработал известный в теории катастроф принцип «хрупкости хорошего» [2, С. 31]. Много было «плохого» в отжившей системе, но в итоге выяснилось, что все это «плохое» лишь умножилось, в еще большем множестве добавилось еще «худшее», а едва ли не все что было «хорошего» сгинуло.

Так вот вопрос, что же началось с концом перестройки примерно в 1991 г., в какой новый процесс произошел обвал из критического, но еще квазистабильного, затем очень короткого, отчасти «романтического», состояния? Вопрос суровый и едва ли не самый актуальный, не побоюсь напыщенных интонаций, судьбоносный.

Наиболее общепринятая характеристика – наконец-то началась настоящая рыночная «реформа». Однако, произошедший вскорости распад страны, развал «всех сторон общественной жизни» назвать «реформами» странновато.

Л.И. Абалкин считает, что начался «этап становления рынка» [1, С.5], лишь сопровождающийся неправильными «действиями». Этот подход чистого экономизма не затрагивает глубинность и несоизмеримо большую сложность тектонических бифуркационных процессов. Потому даже характеристика произошедшего (и происходящего) как «кризиса» является весьма слабой, поскольку невольно толкает к экономическим объяснениям, непомерно узким по отношению к реальному процессу [8, С. 123].

Обвал, начавшийся, прежде всего, в бывшем СССР, и в целом в соцрегионе, перешел на весь мир. И весь, если угодно, божественный мир, эта материя, вознамерились провалиться в новый процесс, «начав» это «историческое происшествие» с бывшего СССР, а, может быть, даже и сфокусировать здесь на данный период все свои накопившиеся боли, беды и проблемы, затем посмотреть, что произойдет дальше, а по результатам соответственно отреагировать и в переустроении всего мира. Или… покончить с этой неудавшейся попыткой «сотворения человека» [8, С. 123].

Вполне можно сказать, что началось «мутное» или «смутное» время (этот оборот использует, к примеру, экономист Д.С. Львов). Однако мы воспользуемся понятием «деконструкция», вводимым в оборот французским лингвистом постмодернистом Ж. Деррида [3, С. 53], который терминологически конструктивней выражает процесс саморазрушения всех основных «социальных конструкций». Кстати, это понятие уже по внешним, даже фонетическим, признакам явно коррелируется с все чаще используемыми понятиями диссипации, деструкции, дисфункциональности, деградации и пр.

Деконструкцией мы называем тот объективный саморазрушительный процесс, в который примерно в 1990 г. вступил социализм и (пока менее заметно, но уже глобально) весь мир.

Многие могут возразить, что процветающий Запад не вступил в фазу деконструкции. Однако Запад, несомненно, вступил в эпоху постмодернизма. В отличие от обычных, принятых позитивистских трактовок постмодернизма, есть и другие: невинная или паразитическая «игра в игру», деструктивизм, деконструктивизм, ирония или издевка, потенциально бесконечная рефлексия, блуд и словесный бред и пр., в искусстве – обессмысливающая самость слова, звука, цвета, интеллектуальный андеграунд. Например, компьютеризация. Величайшее достижение человечества превращается в противоположность. С одной стороны, сами усложняющиеся программы, буквально, дебилизуются, так сказать, в непотребно примитивном потребительском содержании. С другой стороны, программные и технологические усложнения навязываются все более насильственно, все чаще в виде совершенной ненужности и одновременной невозможности от них отказаться. Таким образом, Западу «постмодернизм» (в его основном значении разгула бескультурья) только угрожает. В качестве примеров, и весьма ярких, стоит лишь упомянуть о развернувшемся повсеместно движении за права человека, каково для зашоренного в рамках легитимности западного жителя ассоциируется лишь с правами человека гомосексуального (вспомним одну из причин ухода с поста последнего папы), а не действительно лишенного прав, «успехи» националистов и неофашистов в Европе или вполне легальную партию педофилов в Амстердаме.

Если взять другие географические точки на нашей планете, то Ближний Восток вступил в фазу деконструкции, вольно или невольно подталкиваемый Западом, причем со своими специфическими особенностями, в частности, тотальной исламизацией и обвалом некоторых стран в раннее средневековье. Красиво названная «арабская весна» превращается в суровую зиму, последствия которой, причем для всего человечества, пока крайне неясны.

Таким образом, хотя процесс начался с бывшего СССР, сама развивающаяся бифуркация может «выкинуть» и «выкидывает» самые неожиданные повороты. Но пока сгущенность событий в мире, т. е. на настоящий период, именно на просторах бывшего СССР, а также явная идеологическая доминантность рыночного, либерального движения (в любых формах его выражения), наиболее выпуклы.

В начале 2000-х гг. в России стали, так сказать, поговаривать о некоторой стабилизации. Экономисты, как правило, понимают «стабилизацию» как экономическое же явление, фазу кризиса, за которой начинается подъем; но реально «стабилизация» может соотноситься со значительно более широким кругом явлений, например, с состоянием больного или ходом системного кризиса общества. Речь идет в данном случае о признаках стабилизации деконструкции, как процесса дальнейшего саморазложения общества.

Однако все эти сложнейшие процессы пока рассматриваются с позиций экономизма. Профессор В.А. Мельянцев пишет о том, что мир «действительно переживает непростые времена», однако обуславливает их «причинами и последствиями нынешнего кризиса» [4, С. 87]. Далее, В.А. Мельянцев пишет, что «кризис ударил по РФ больнее, чем по многим другим странам» [4, С. 93]. Но дело ведь не в кризисе, а в том, что именно Россия переживает деконструкцию. Даже его святейшество в своей проповеди-обращении недавно говорил о «почти апокалипсическом напряжении в обществе».

Деконструкция бездонный материальный и, как это не кощунственно звучит, поразительно интересный процесс. Полагаю, что ежели будущим революционным чудом человечество выживет, деконструкцию наука будет изучать и изучать многие десятилетия, и будет открываться все новое и новое. Восходящие, «творческие» процессы непостижимы (в социологии они ограничены революционной, эзотерической теорией отживших структур и тенденции преодоления определенным обобществлением производства), но и саморазрушительные процессы – совершеннейшая загадка.

В относительно недавнем номере журнала «Восток (Oriens)» встретилась интереснейшая статья кандидата исторических наук Н.А. Косолапова, который пишет, что одной из главных причин краха Перестройки 1986–1991 гг. «стало отсутствие теории реформ» [5, С. 35]. Вроде бы мысль несложная и вполне логичная, но дело в том, что и на сегодняшней день нет связной, единой теории, объясняющей происходящее в мире и России.

Видится, что именно историческая наука, которая, пожалуй, одна в состоянии выбраться из «оков экономизма», и ассоциировать себя во многом с социологией, может и должна не только объяснить этот процесс, но и выработать теорию прорыва.

Источники и литература

1. Абалкин Л.И. Тектология А.Богданова на пути к новой парадигме. ВФ,1995, № 8, С. 1–28.

2. Арнольд В.И. Теория катастроф. М., Наука, 1990, 128 с.

3. Деррида Ж. Письмо японскому другу. ВФ, 1992, № 4 С. 53–57.

4. Дискуссия «Мировая экономика: время переоценок?» // Восток, 2012, № 2, С. 87–99.

5. Косолапов Н.А. Идея развития: запрос на теорию. // Восток (Oriens). 2013. № 4. С. 30–37.

6. Тойнби А. Постижение истории. М., Прогресс, 1991, 736 с.

7. Шушарин А.С. Полилогия современного мира. М., «Мысль», 2005, Т. 3, 544 с.

8. Шушарин А.С. Полилогия современного мира. М., «Мысль», 2006, Т. 5, 720 с.

Фашизм и фашистские революции в Европе в политическом дискурсе русской послеоктябрьской эмиграции

Омельченко Н.А.^[85]

Аннотация: Статья посвящена анализу взглядов представителей русской послеоктябрьской эмиграции на события в Европе в 20-30-е гг. прошлого столетия, когда в ряде европейских стран набирали силу фашистские движения, приведшие к власти Муссолини в Италии и впоследствии Гитлера в Германии. Основное внимание автора обращено на факторы, предопределившие противоречивое отношение русских эмигрантов к европейскому фашизму, к фашистским революциям в Европе, к идеологии и практике фашистских государств.

Ключевые слова: фашизм, фашистские революции, либеральное государство, национальное государство, идеократия, солидаризм, этатизм, авторитаризм.

Omelchenko N.A. Fascism and Fascist Revolutions in Europe in Political Discussions of Russian Post-October Revolution Emigration.

Abstract: The article is devoted to analysis of opinions of Russian post-October’s emigrants to political events, that has taken place in 20^th – 30^th of XX century in Europe, when Mussolini in Italy and Hitler in Germany came to power. Main attention author pays to factors that determined difficult and dualistic attitude of Russian emigrants to European fascism, fascist revolutions in Europe, fascist states’ ideology and practice.

Keywords: fascism, fascist revolutions, liberal state, national state, ideocracy, solidarism, etatism, authoritarian methods.

Вопрос об исторических корнях и идейных истоках фашистских революций, потрясших привычный ход развития и быт гордившейся своими демократическими традициями Европы, их влиянии на политическую практику европейских государств в 20-30-е годы прошлого века – один из наиболее дискуссионных вопросов в современном отечественном обществознании. Обращает на себя внимание очевидный парадокс: начавшись как политическое движение, имевшее широкую поддержку в своих странах, в перспективе фашизм стал одной из причин самой кровопролитной мировой войны, сопровождавшейся чудовищными репрессиями, миллионами убийств и жестокими расправами над целыми нациями.

Определенную ясность в понимании проблемы может внести изучении взглядов и воззрений видных представителей русской послеоктябрьской эмиграции, творческое наследие которой еще до конца не изучено. Известно, что в эмиграции после событий 1917 г. в результате «естественного отбора» оказался цвет отечественной интеллектуальной элиты, виднейшие представители русской философской и политической мысли, деятели всех русских дореволюционных партий от монархистов до социал-демократов меньшевиков. Именно эта особенность русской послеоктябрьской эмиграции, ее высокий интеллектуальный и политический уровень позволили ей внести существенный вклад в осмысление происходивших в Европе событий [1, с. 30–31].

Необходимо отметить, что споры вокруг фашизма отражали начавшийся еще до первой мировой войны и событий 1917 г. процесс разложения старых привычных представлений о путях переустройства общества. Как в самой России, так и во многих западноевропейских странах шел интенсивный поиск нового общественного идеала, путей его достижения. Старая капиталистическая система отношений, как многим тогда казалось, утратила свою перспективу. Нужны были какие-то новые решения и пути.

Эти процессы усилились после окончания первой мировой войны и победы большевистской революции. Многим в то время было понятно, что не только Европа, но и весь мир стояли на перепутье альтернатив. Во многом именно этим объясняется повышенный интерес к появлению на политическом горизонте Европы и Азии новых общественных движений и государств. Если лидер итальянского футуризма Маринетти, отмечается в одной из статей о русском фашизме, шел с Муссолини строить обновленную Италию, то, одновременно с этим, Маяковский вместе с большевиками хотел строить обновленную Россию [2, с. 278].

Над причинами этого общественного феномена задумывались уже в то время многие европейские деятели и политики. Об этом размышляли русские эмигранты. Как писал один из наиболее талантливых и прозорливых умов в российском зарубежье, автор вышедшей в 1928 г. книги «Итальянский фашизм» И.В. Устрялов, речь шла не о каком-то очередном экономическом кризисе капитализма, а об исчезновении определенной системы жизни, о серьезном общем кризисе, постигшем человечество. По словам автора, на смену старым формам государственного устройства идут новые, основанные на обращении к авторитету, сильной и смелой власти, на преобладании государства в общественной жизни [3, с. 145].

В набиравших силу фашистских движениях многие эмигранты увидели (так же как и в большевизме) новую форму идеократий.

По большей части отношение русских эмигрантов к фашизму определялось их отношением к основополагающим принципам свободы и демократии, защита или отталкивание от которых разделяли русскую эмиграцию более основательно, чем все другие разногласия. Отталкивание от современных либеральных государств как государств «фальшивой демократии», не способных разрешить узловые социальные вопросы, объединяло большинство праворадикальных и «национально-почвенных» течений в русском зарубежье.

В то же время нельзя исключать и другие не менее важные причины широкого распространения профашистских идей и тенденций в эмигрантской среде. В значительной мере этому способствовал антибольшевистский настрой русских эмигрантов. Противопоставляя фашистские революции с их обращением к нации и государству «крайностям» либерализма и демократии, многие русские эмигранты видели в них реальную альтернативу «космополитическому интернациональному коммунизму». На этой волне настроений возник ряд русских профашистских организаций в странах Европы, Азии, Центральной и Латинской Америки. К наиболее влиятельным из них относились: образовавшаяся в Харбине Российская фашистская организации (в 1938 г. под названием Российский фашистский союз она насчитывал до 23 тыс. членов и имела 48 отделений в 18 странах); созданный в 1936 г. генералом А.В. Туркулом русский национальный союз участников войны (к 1939 г. Союз имел свои отделы во Франции, Бельгии, Чехословакии, Югославии, Греции, Аргентине, Уругвае) и др. [1, с. 484–485].

Можно предположить, что увлечение фашистскими революциями в значительной мере объяснялось тем, что само понятие «фашизм» в 1920-30-е гг. еще не приобрело позднего отрицательного значения и еще неясны были судьба и практический результат многих теорий. Фашизм еще не скомпрометировал себя более поздними военными событиями и расистской направленностью гитлеровского режима.

Увлечение фашистскими революциями особенно характерно было для эмигрантской молодежи и ее организаций, говорившей о молодом тогда фашизме часто с большей симпатией, чем о демократии.

Но не только молодежь увлекал пафос фашистских движений. Через искушение фашистских революций прошла и значительная часть представителей старшего поколения эмиграции, также проявлявших интерес к фашизму. Многие видели в фашистских революциях преодоление извечной антитезы личности и государства (солидаризм). Привлекал также пафос этатизма, социального и национального единения, которые противопоставлялись «бессодержательному либерализму, разрушавшему государство и расчистившему путь безнациональному социализму. Положительные черты в фашизме находили и правоцентриское «Возрождение», и более умеренные эмигрантские газеты П.Б. Струве «Россия» и «Россия и славянство», публиковавшие множество статей на эту тему, авторы которых на первых порах с сочувствием относились к политике Муссолини.

Первоначально под влиянием общих настроений в эмиграции оказался и сам Струве. Его оценки политических событий в Германии, как и отношении к итальянскому фашизму были поначалу весьма противоречивыми. Так же, как и многие в эмиграции, он находил в фашизме «здоровые идейные элементы и здоровые социальные инстинкты» [4] и оценивал его значение, прежде всего с позиций его борьбы с коммунизмом. Основную заслугу Муссолини Струве видел в отрицании капитализма как идеи и в том, что итальянский диктатор в своей государственной деятельности поставил на место идеи «класса» идею «нации». Считая главной опасностью для мира коммунистическую опасность, Струве и перед приходом к власти Гитлера надеялся на государственный опыт президента Гинденбурга и богатые демократические традиции Германии.

Однако справедливости ради надо отметить, что большинство представителей русской интеллектуальной эмиграции, защита демократических и гуманистических ценностей для которой всегда основным нравственным и политическим долгом, уже тогда смогла разглядеть опасные тенденции в деятельности фашистских идеократий.

В августе 1939 г. лидер младороссов Казем-бек писал в своей статье: «Немцам надо знать, что в случае европейской войны симпатии русских патриотов будут на стороне Великобритании и Франции» [5, с. 64–65].

Следует сказать, что и сам Струве, возлагавший одно время надежды на Гитлера как государственного деятеля, вскоре убедился в ошибочности своей позиции и мужественно отверг идеи национал-социализма как опасные и соблазнительные. Поддавшись, как и многие другие патетике фашистских революций, он не долго упорствовал в своих взглядах и в отличие от крайне правых в эмиграции сумел разглядеть в фашизме его крайности. Уже в 1931 г. Струве писал о том, что разные современные диктатуры, начиная с фашизма, «опасны вовсе не тем, что они реакционны в ходячем смысле слова, а тем, что они заключают в себе известный первородный грех и прирожденный порок социальной революционности» [6].

Самовластие, по словам Струве, всегда рождает своеволие, а своеволие рождает тиранию и деспотизм.

Источники и литература

1. Омельченко Н.А. В поисках России: общественно-политическая мысль русского зарубежья о революции 1917 г., большевизме и будущих судьбах российской государственности (историко-политический анализ). – СПб.: Изд-во РХГИ, 1996.

2. Кулешов С.В. Послесловие к книге «Звезда и свастика. Большевизм и русский фашизм». – М., 1994.

3. Устрялов Н.В. Наше время. Сб. статей. – Шанхай, 1934.

4. Струве П.Б. Дневник политика // Россия и славянство. 1932. 26 марта.

5. Вршавский В.С. Родословная большевизма. Париж, 1932.

6. Струве П.Б. Дневник политика // Россия и славянство. 1931. 28 ноября.