Треблинка. Исследования. Воспоминания. Документы

Восстание 2 августа 1943 г.

Отдельные акты сопротивления случались в Треблинке и до восстания 2 августа. Самый известный из них – убийство роттенфюрера Макса Биала (Била)^[93] 11 сентября 1942 г. Его ударил ножом вернувшийся с работы в лесу 45-летний Меир Берлинер, варшавянин, гражданин Аргентины^[94]. После «героической гибели» нациста его имя было присвоено казарме на территории лагеря, где жили эсэсовцы^[95].

Случались и побеги. 25-летний Абрам Кшепицкий в конце августа 1942 г. был депортирован из Варшавы в Треблинку, но через две с половиной недели вместе с тремя другими узниками бежал оттуда. По заданию группы «Онег Шабат»^[96] Рахель Ауэрбах встретилась с Кшепицким и записала его рассказ, ставший первым свидетельством о происходящем в Треблинке^[97]. Кшепицкий погиб в апреле 1943 г. во время восстания в Варшавском гетто. Известны также другие случаи побегов из Треблинки. Так, чехословацкий предприниматель Оскар Бергер, бежавший в сентябре 1942 г. (возможно, вместе с Кшепицким), в июле 1943 г. был пойман и заключен в Бухенвальд, где дожил до освобождения лагеря. В начале декабря 1942 г. бежали 7 евреев, из них четверо были пойманы. Как вспоминал спустя полтора года А. Гольдфарб, «в декабре месяце 1942 года, когда выпал первый снег, 7 заключенных бежали из лагеря. Четверо из них были задержаны. Франц Курт вызвал вахмана Ивана и в присутствии стоявших у барака рабочих приказал последнему сделать с ними все, что он захочет. Первого убили. Второму Иван вбил гвоздь в голову. Третьему отрезал уши. После этого последних двух и четвертого тут же на виду у всех повесили»^[98]. В январе 1943 г. бежали Моше Раппапорт и Якуб Эйснер, оба пережили войну. Побег двух других узников описан Рихардом Глацаром^[99].

Предметные разговоры о восстании начались в Треблинке, по-видимому, в самом начале 1943 г. Это было связано в первую очередь с сокращением потока транспортов. Большая часть польского еврейства была уничтожена, «Операция Рейнхард» подходила к своему естественному концу. Как отмечалось выше, в этом заключался один из множества трагических парадоксов существования узников, отобранных нацистами для работы в лагерях уничтожения, – продолжительность и качество их жизни напрямую зависели от прибытия все новых и новых эшелонов с людьми, обреченными на скорую и мучительную гибель в газовых камерах. Чем меньше депортируемых, тем меньше работы, а потому – и возможность скорой ликвидации за ненадобностью. Р. Глацар вспоминал, что в марте 1943 г., когда вещи со складов были рассортированы и отправлены в Германию, ситуация стала совсем критической: «Все было упаковано и отправлено – мы никогда раньше не видели столько пустого пространства, оно всегда было заполнено. И вдруг все: одежда, часы, очки, обувь, трости, кастрюли, белье, не говоря уже о еде, – все исчезло, и ничего не осталось. Вы не представляете, что мы почувствовали, когда там ничего не оказалось. Ведь это было оправданием наших жизней. Если нечего сортировать, зачем бы им оставлять нас в живых?»^[100]

Постепенно сформировалась небольшая группа подпольщиков. В нее входили доктор Хоронжицкий из Варшавы^[101]; бывший офицер чехословацкой армии Желомир (Жело) Блох, прибывший из Терезиенштадта и руководивший бригадой, работавшей в сортировочных бараках; капо «лазарета» 50-летний Зэев или Цви Курлянд; агроном Садовиц^[102] из Варшавы; Адольф Фрейдман из Лодзи, в возрасте между 30 и 40, работавший в сортировочных бараках, а до войны, по некоторым свидетельствам, живший в Палестине и служивший в Иностранном легионе; и некоторые другие узники. Израильский исследователь Ицхак Арад предполагал, что на этом этапе оргкомитет восстания состоял из 10–15 человек^[103].

Почти все члены подпольного комитета, имена которых нам известны, входили в привилегированную прослойку заключенных и были своего рода лагерной элитой: врач, лечивший эсэсовцев, капо, руководители рабочих бригад. Центральной фигурой в комитете был доктор Хоронжицкий, за военную сторону операции и вообще за практическую организацию отвечал лейтенант Блох. Однако вскоре Ж. Блох и А. Фрейдман были перемещены в «верхний лагерь» (то есть в ту часть лагеря, где находились газовые камеры): в «зондеркомманде» не хватало рабочих рук для раскапывания массовых захоронений и сжигания трупов^[104].

Об исключительном значении личности Ж. Блоха для солагерников писали многие мемуаристы. «В черные моменты отчаяния, когда многие люди теряли всякую надежду на восстание, он не переставал призывать нас пытаться снова и снова», – свидетельствовал Станислав (Шалом) Кон^[105]. «Он был прирожденным лидером, лучшим из лучших. Вечер, когда его увели, был концом надежды для нас – надолго», – рассказывал Р. Глацар^[106].

Первоначальные планы восстания были просты. По вечерам некоторые эсэсовцы приходили в портняжную мастерскую слушать лагерный оркестр. Предполагалось, что подпольщики убьют их, завладеют оружием, переоденутся в немецкую униформу, в темноте уничтожат по одному вахману и возглавят массовый побег. Согласно другому плану предполагалось напасть на эсэсовцев во время обхода бараков, отобрать оружие, атаковать комендатуру и оружейный склад, освободить заключенных «верхнего лагеря», поджечь лагерные строения и бежать. Этот план не осуществился из-за охватившей Треблинку эпидемии тифа и перевода Ж. Блоха в «верхний лагерь»^[107].

Главной задачей подпольщиков стало приобретение оружия. Поскольку в оргкомитет восстания входили руководители сортировочных бригад, деньги у подполья были: узники, занимавшиеся сортировкой вещей и ценностей, прятали от эсэсовцев часть найденного. Кроме того, иногда подпольщики получали золото и драгоценности от так называемых «золотых евреев». Однако все попытки купить либо украсть партию оружия вне лагеря или у охранников закончились неудачно^[108].

Более того, одна из таких попыток стоила жизни доктору Хоронжицкому. Апрельским днем 1943 г. он получил крупную сумму денег и собирался спрятать ее, когда в лагерную больницу неожиданно вошел Курт Франц. Он заметил деньги, и Хоронжицкий, поняв, что разоблачен, бросился на него со скальпелем, а когда Францу удалось отразить нападение, принял яд. Так подполье за короткий срок лишилось обоих своих лидеров.

Неудачей закончилась и история с похищением ручных гранат с оружейного склада. Подпольщикам удалось сделать дубликат ключа от складской двери и украсть гранаты. Однако выяснилось, что все похищенные гранаты лишены детонаторов, которые хранились отдельно. Украсть детонаторы у заключенных возможности не было, и гранаты во избежание разоблачения были в тот же день возвращены на склад^[109].

Не сумев достать оружие, подпольщики вернулись к мысли о побеге небольшой группы заключенных. В частности, бежать задумал новый лидер подполья, старший капо Б. Раковский. Он договорился с двумя вахманами, которые за взятку согласились вывести ночью его со своими людьми за пределы лагеря. Однако незадолго до намеченной даты К. Франц провел обыск в комнате Б. Раковского и обнаружил деньги, золото и драгоценности, которые тот собирался захватить с собой. Тем же вечером он был расстрелян^[110].

Проникавшая в лагерь информация о неудачах вермахта на разных фронтах, о поражении под Сталинградом, с одной стороны, пугала узников (в случае отступления эсэсовцы не станут оставлять в живых свидетелей своих преступлений), с другой – подрывала убежденность в непобедимости немцев, заставляла верить, что с ними можно бороться. Столь же двойственное впечатление на заключенных произвели рассказы о восстании в Варшавском гетто (последние эшелоны из Варшавы прибыли в Треблинку в мае). Героизм повстанцев воодушевлял их, но в то же время они чувствовали подавленность из-за свидетельств жестокости нацистов и враждебности, с которой сталкивались за пределами гетто те, кому удалось оттуда бежать.

Приготовления к восстанию возобновились в июле, когда Треблинки достигли новости о поражениях вермахта в Северной Африке и на Восточном фронте, а также о вторжении союзников в Италию. Теперь оргкомитет возглавлял инженер Галевский из Лодзи. Среди других новых подпольщиков были доктор Лейхерт (или Ляйтнер) из Венгрува, заменивший Хоронжицкого, молодой капо из «придворных евреев»^[111] варшавянин по имени Монек, бывший лейтенант чехословацкой армии Рудольф Масарек^[112].

Было решено попытаться вновь украсть оружие со склада. Склад находился рядом с домами, где жили эсэсовцы, поэтому незаметно попасть туда можно было только днем, когда немцы отсутствовали. В случае успеха восстание требовалось поднять немедленно: пропажу оружия могли обнаружить. Кроме того, все понимали, что эсэсовцев и вахманов лучше атаковать в рабочее время, когда они рассредоточены по лагерю. Однако днем не только эсэсовцы и охранники, но и узники работали в разных местах. Поэтому возникла необходимость расширения подпольного комитета – так, чтобы в каждой бригаде была своя «ячейка». В июле подпольная организация насчитывала уже около 60 человек. Тем не менее руководители подполья колебались и откладывали назначение даты восстания.

Тем временем Ж. Блох и А. Фрейдман создали и возглавили подпольный комитет в «верхнем лагере». Как правило, в лагерях уничтожения та часть, где находились газовые камеры, была наглухо изолирована от рабочей зоны. Однако в Треблинке какая-то связь между «верхним» и «нижним» лагерями все же существовала. С. Кон писал о Ж. Блохе, что тот «был душой восстания, и даже когда его перевели в другую бригаду, все планы и проекты все равно посылались ему на утверждение, несмотря на огромный риск»^[113]. Ж. Блоху и А. Фрейдману удалось наладить связь с «нижним лагерем» через Я. Верника. Представители подполья заверили его в своей поддержке, но от ответа на вопрос о точной дате восстания все же уклонились: «Они утверждали, что нужно держаться, чтобы не потерять надежды, и ждать» (с. 191).

Участники подполья в «верхнем лагере», как и их товарищи в «нижнем», разбились на группы – по пять подпольщиков в каждой из рабочих бригад. Историк И. Арад полагал, что общее число заговорщиков среди членов «зондеркомманды» могло (как и в рабочей зоне) достигать нескольких десятков человек^[114]. Предполагалось, что в момент восстания каждая пятерка нападет на ту группу эсэсовцев и охранников, которая ближе всего к ним (как правило, в рабочее время в этой части лагеря находилось 4–6 немцев и менее 10 вахманов). В качестве орудий подпольщики собирались использовать топоры, вилы, лопаты, а затем вооружиться огнестрельным оружием, отобранным у нацистов.

Но работы по извлечению и сожжению трупов подходили к концу, новые эшелоны приходили крайне редко, а сведений о дате восстания все не поступало. В конце концов подпольная группа «зондеркомманды» передала Галевскому ультиматум: немедленно назначить восстание на первые числа августа. В противном случае подпольщики «верхнего лагеря» угрожали начать действовать самостоятельно. По мнению И. Арада, именно эта настойчивость «группы Блоха» сыграла решающую роль в том, что подпольщики решились, наконец, на восстание^[115]. Они опасались, что в случае неудачного выступления «зондеркомманды» нацисты уничтожат всех узников Треблинки. Кроме того, Галевскому и его людям также было очевидно, что лагерь вскоре будет закрыт, а заключенные убиты.

Есть и другие версии того, что же послужило решающим толчком к назначению даты восстания. Так, Т. Гринберг упоминал, что нацисты стали привозить в Треблинку большие обтесанные камни – и узники решили, что там будут строить большой крематорий: «По лагерю распространились слухи, что эта печь будет предназначена для поляков, пришло их время, так как евреев в живых почти не осталось. ‹…› Все сошлись на одном: ни в коем случае мы не позволим соорудить эту печь»^[116].

В самом конце июля оргкомитет собрался на свое последнее заседание и назначил восстание на понедельник, 2 августа. Понимая, что после побега нацисты организуют погоню и что уходить от преследования легче ночью, руководители подполья решили начать действовать ближе к концу рабочего дня. Относительно намеченного времени в показаниях выживших узников существуют некоторые расхождения: по словам Р. Глацара, восстание было назначено на 16 часов, Т. Гринберг, В. Шнайдман, С. Вилленберг говорят о 16:30, С. Кон – о 17 часах, Я. Верник – о 17:30^[117].

Согласно С. Кону: «План был убить главных палачей^[118], обезоружить охранников, перерезать телефонную линию, поджечь и разрушить все здания фабрики смерти. Мы также планировали освободить поляков из рабочего лагеря, расположенного в двух километрах от нашего, вместе с ними бежать в леса и создать сильный партизанский отряд»^[119]. Несколько иные детали плана приводит Т. Гринберг. По его словам, планировалось уничтожить эсэсовцев, переодеться в униформу вахманов, уйти в беловежские леса и присоединиться к какому-то из партизанских отрядов; другая группа заключенных должна была загрузить грузовики едой и оружием и угнать их к партизанам^[120].

Однако восстание началось немного раньше запланированного времени. Почему? На этот вопрос разные мемуаристы также отвечают по-разному. По словам С. Кона, днем стало известно, что работа закончится на час раньше обычного, потому что эсэсовцы и вахманы собрались пойти купаться на Буг; из-за этого начало восстания перенесли на 16 часов. Эту версию отчасти подтверждает и Ф. Штангль, уточняющий, что речь идет о К. Франце, а также трех других эсэсовцах и 16 вахманах^[121].

Согласно другим свидетельствам незадолго до намеченного времени начала восстания Ф. Кюттнер поймал двух узников с карманами, полными денег, и начал их избивать. Другие заключенные испугались, что те могут не выдержать избиения и выдать план восстания, поэтому один из подпольщиков подбежал к окну и выстрелил в Ф. Кюттнера из пистолета^[122]. Этот выстрел и послужил сигналом к началу восстания^[123].

По-видимому, непосредственно перед началом восстания подпольщикам все же удалось вынести с оружейного склада несколько винтовок и автомат (Т. Гринберг упоминал еще и два ящика гранат^[124]). Впрочем, оружия все равно было недостаточно: «Конечно, лишь немногим из нас повезло получить огнестрельное оружие. Все старшие групп и все капо получили по пистолету»^[125].

Реконструировать сам ход восстания – задача чрезвычайно трудная. Основной источник – воспоминания восставших, однако они полны противоречий. Кроме того, необходимо понимать, что свидетельства бывших узников лагерей уничтожения зачастую выполняли не только мемуарную, но и, так сказать, аутотерапевтическую функцию. Искренняя вера в то, что месть свершилась, в собственную причастность к этой мести, в значительность урона, понесенного палачами, была для многих из этих людей вопросом физического выживания. Отсюда встречающееся у ряда мемуаристов «укрупнение» своей роли в лагерном подполье, в подготовке восстания, а также очевидная гиперболизация при описании событий 2 августа.

Так, во многих источниках говорится, что восставшие перерезали телефонные линии, чтобы руководство лагеря не могло вызвать подмогу. Однако Ф. Штангль рассказывал, что при первых звуках выстрелов позвонил, как того требовала инструкция, начальнику полиции безопасности и сообщил о происходящем. Его версия подтверждается тем, что на помощь треблинскому гарнизону вскоре прибыло подкрепление^[126].

Сомнительны и некоторые частные эпизоды, в частности, тот, о котором рассказал Гитте Серени Берек Ройзман: дежурный вахман по имени Мира «сидел на вышке в одних шортах и загорал. Когда он услышал первые выстрелы из “нижнего лагеря” и осознал, что что-то происходит, он спрыгнул вниз в своих шортах. Я подбежал к нему и сказал: “Мира, беги, русские подходят”. Я забрал у него винтовку, и он не сделал ничего, чтобы помешать мне. “Убегай, – сказал я, – но мне нужна винтовка”. Он убежал»^[127].

Очевидно преувеличенную картину развернувшегося сражения создал С. Кон: «Немцы начали прибывать со всех сторон. Развернулась полномасштабная битва… [которая] продолжалась шесть часов»; восставшие якобы убили эсэсовца Зайделя^[128] и «других нацистских собак», взяли штурмом арсенал и распределили между собой захваченное оружие^[129].

По-видимому, более реалистичное описание короткого боя и массового побега дал Р. Глацар^[130], признававшийся: «Первые минуты [восстания], конечно, были совершенным сумасшествием: взрывались гранаты и бутылки с бензином, повсюду огонь, стрельба. Все настолько сильно отличалось от нашего плана, что мы были в полном замешательстве»^[131].

Так или иначе, достоверно о событиях 2 августа известно немного. Можно с уверенностью утверждать лишь, что в самом начале восстания узникам удалось взорвать огромный бак с бензином, стоявший у гаража, и поджечь значительную часть лагерных строений – как в «нижнем», так и в «верхнем» лагере. Восставшие начали стрелять в сторону эсэсовцев и вахманов, завязалась перестрелка. В лагере на некоторое время воцарился хаос. Охранник Треблинки Федор Федоренко, который был в тот день на дежурстве, показывал в 1978 г. в США на слушаниях по делу о его экстрадиции: «Все полыхало, вокруг стреляли. ‹…› Выбежал комендант, и с ним один или два немца и мы, вахманы; мы упали на землю и лежали»^[132].

Впрочем, по утверждению коменданта Ф. Штангля, стрельба внутри лагеря продолжалась не более получаса^[133]. Вскоре к эсэсовцам прибыло подкрепление и началось преследование бег лецов. «Кругом были сотни солдат ‹…› которые стреляли во все, что движется», – вспоминал Ф. Зомбецкий^[134].

Все лидеры подполья – Жело Блох, Галевский, Курлянд, Руди Масарек и другие – погибли в ходе восстания. Р. Глацар предполагал, что, возможно, они изначально планировали не бежать, а сражаться до конца (те, «кто был постарше, кого привезли вместе с семьями и кто все это организовал», решили, что «сами не побегут, а освободят ‹…› тех, кто помоложе»^[135]), однако никаких подтверждений у этой версии нет.

Точное число участников восстания, погибших и бежавших неизвестно. И. Арад утверждал, что «население» рабочей зоны за несколько месяцев 1943 г. сократилось с 800–1000 человек до 500–600, что послужило одним из толчков к восстанию. «В лагере № 1 находились 700 работников, а в нашем – 300», – писал Я. Верник про «нижний» и «верхний» лагеря соответственно (с. 192). Ф. Штангль говорил про 840 заключенных в обоих лагерях и сообщал, что к вечеру 2 августа в Треблинке осталось 105 узников (то есть более 700 погибло или бежало). На сайте Музея Треблинки приводится список из 86 узников, выживших в ней^[136]. 54 бывших заключенных выступили свидетелями на так называемом первом и втором треблинских процессах в ФРГ в 1964–1965 и 1970 гг.

Немедленно после побега началась погоня, в ходе которой многие беглецы были убиты на месте. Большинство из них стали жертвами эсэсовцев, полицейских и вахманов, однако некоторых убили местные жители: «Крестьяне по-своему помогали евреям. Убегая, мы видели трупы разутых евреев. Крестьяне знали, что у евреев есть деньги, и это было достаточной причиной устраивать засады и убивать евреев»^[137].

В результате восстания была уничтожена – полностью или частично – значительная часть лагерных строений. Работавший в гараже Штанда Лихтблау «со своей цистерной бензина сделал, кажется, больше всех», констатировал, оценивая итоги восстания, Р. Глацар^[138].

Впрочем, восставшим не удалось вывести из строя кирпично-бетонные газовые камеры. Они несильно пострадали от огня и скоро были вновь пущены в ход. Последние газации в Треблинке состоялись 18 и 19 августа, когда были уничтожены пассажиры двух эшелонов, прибывших из Белостока.

Постепенная ликвидация треблинских лагерей

Вскоре после восстания Ф. Штангль покинул должность коменданта и перебрался в Триест вслед за О. Глобочником. Новым – и последним – комендантом стал К. Франц. Последние два поезда с депортируемыми, по 39 вагонов в каждом, прибыли 18 и 19 августа. В них были евреи из Белостокского гетто. Из-за недостатка работающих заключенных за один раз в лагерь смерти подавалось по 10, а не по 20 вагонов.

Сентябрь – октябрь ушли на постепенное уничтожение лагеря: постройки были разобраны, газовые камеры уничтожены, оставшаяся колючая проволока передана в Треблинку I, а бензиновый двигатель вместе с другими металлическими конструкциями 21 октября был отправлен в Люблин. Ф. Зомбецкий видел, как осенью из лагеря вывозили разобранные на части бараки и казармы, доски, кирпичи, емкости с хлорной известью, экскаватор, использовавшийся для раскопок захоронений в «верхнем лагере», – всего более 100 вагонов. Тогда же вывезли фрагменты газовых камер^[139]. Частично разобранными оставались пекарня, конюшня и другие постройки. После этого территория бывшего лагеря была вспахана и засеяна люпином и соснами.

21 октября 200 узников Треблинки (те, кто не захотел или не смог бежать 2 августа, а также отобранные из белостокских транспортов) были увезены в Собибор, где приняли участие в работах по ликвидации лагеря, после чего их казнили. Через несколько дней расстреляли (газовых камер в Треблинке уже не было) 25–30 заключенных. Согласно Ф. Зомбецкому 17 ноября последний поезд с материалами покинул Треблинку. Последних остававшихся евреев (ввиду демонтажа бараков они жили в товарных вагонах) расстреляли в конце ноября вместе с несколькими женщинами-украинками, работавшими на кухне. Последним Треблинку покинул К. Франц, в сопровождении эсэсовцев П. Бредова, В. Ментца, А. Мите и А. Ф. Рума он направился в Собибор.

На территории бывшего лагеря остались только цугвахманы Освальд Штребель и Александр Егерь, а также обервахман Николай Демидюк. Штребелю разрешили привезти с Украины семью, Демидюк и Егерь женились на местных жительницах. Все они поселились на небольшой ферме, специально для них построенной. В их обязанности входила прежде всего охрана территории от жителей окрестных деревень, надеявшихся найти там золото и драгоценности. В августе 1944 года, при приближении Красной Армии, Штребель и Демидюк бежали, Егерь был арестован советскими властями^[140]. После этого на территории Треблинки немедленно начались раскопки и массовое мародерство^[141].

Обратим внимание, что после ликвидации лагеря смерти «трудовая» Треблинка продолжала свое существование. В середине ноября 1943 г. в лагере разразилась эпидемия тифа, причем заключенных помещали в лазарет, где, правда, никакого лечения не было. Поскольку места для изоляции не хватало, немцы решили 10 декабря расстрелять 106 из 145 рабочих-евреев, остававшихся тогда в лагере. По данным Л. Пухавы, «с 12 ноября до 20 декабря 1943 года в лагере умерло от голода, избиения и непосильного труда 146 человек»^[142].

Особой жестокостью в «трудовой» Треблинке отличались вахманы, о зверствах которых рассказывали многие выжившие. Так, Ю. Лукашек свидетельствовал: «Однажды во время сильного дождя мы работали на погрузке песка. Вахманы приказали быстро раздеться догола и продолжать работу. Человек 30, в том числе и я, не успели достаточно быстро раздеться, за что всех нас избили палками и лопатами, дав каждому по 15 ударов. Однажды вахман-украинец, узнав адрес моей жены, поехал к ней и хотел изнасиловать ее. Жена моя вырвалась и сбежала. Взбешенный вахман вернулся в лагерь и избил меня палкой за то, что жена “не подчинилась” ему. Он избил меня так сильно, что плевра моя лопнула и я до сих пор серьезно болен»^[143].

Трудовой лагерь Треблинка продолжал существование до самого прихода Красной армии. В марте 1944 г., по показаниям М. Левита, здесь ликвидировали всех малоквалифицированных рабочих. 23 июля ввиду близости советских войск немцы расстреляли оставшихся евреев. Польский узник Тадеуш Каин свидетельствовал, что нацисты убили тогда 500 евреев, а 300 оставшихся поляков 1 августа распустили по домам^[144]. Для того, чтобы обреченные не убежали, их вывели из бараков и заставили лежать на земле со спущенными штанами (что затрудняло бегство). Людей группами отводили в лес к специальному рву и расстреливали. Поскольку сами вахманы были пьяными, то некоторые выжили: одни, как М. Левит, упали в яму, не получив пули, другие, как Х. Трач, сумели все же бежать в лес. Всего через трудовой лагерь Треблинка прошло более 20 тыс. человек, половина была убита^[145].

Первые годы после освобождения территория треблинских лагерей оставалась заброшенной, однако при этом она активно разграблялась местными жителями, которые искали брошенные драгоценности^[146]. Лишь в 1947 г. периметр бывшего лагеря был обнесен дощатым забором, который охраняли солдаты польской армии. Тогда же создан комитет по увековечению памяти жертв Треблинки. В 1963 г. на территории бывшего лагеря поставили первый памятник. С 1983 г. там существует музей.

Расследование преступлений нацистов в треблинских лагерях началось сразу после прихода Красной армии. С середины августа по начало октября 1944 г. советские следственные органы проводили эксгумации на территории «трудовой» Треблинки, а также опрашивали местных жителей и выживших узников. Собранные материалы подробно описывали происходившее в треблинских лагерях, однако по идеологическим соображениям они так и остались достоянием архивов. Годом позже свое расследование начала Польская главная комиссия по расследованию нацистских преступлений, которой руководил судья З. Лукашкевич.

Однако первый процесс по делу эсэсовца, служившего в Треблинке, состоялся лишь в 1951 г. во Франкфурте-на-Майне. Перед судом предстал унтершарфюрер Йозеф Хиртрайтер. Он был признан виновным в жестоком убийстве двух узников, у которых при обыске нашли деньги, а также в неоднократном убийстве младенцев сразу по их прибытии в лагерь и приговорен к пожизненному заключению. Хиртрайтера освободили по состоянию здоровья в 1977 г., в следующем году он умер.

Системное юридическое преследование персонала лагерей «Операции Рейнхард» началось в Западной Германии в самом конце 1950-х гг. После многолетнего расследования почти одновременно прошли суды над палачами Белжеца (1963–1965), Треблинки (1964–1965) и Собибора (1965–1966). На Треблинском процессе в Дюссельдорфе на скамье подсудимых оказались 10 человек. Четверо из них – Курт Франц, Генрих Маттес, Вилли Ментц, Аугуст Мите – были приговорены к пожизненному заключению. Еще пятеро были приговорены к различным срокам тюремного заключения: Густав Мюнцбергер – к 12 годам, Отто Штади – к 7, Франц Сухомель – к 6, Эрвин Ламберт – к 4, Альберт Франц Рум – к 3^[147]. Унтершарфюрер Отто Рихард Хорн, служивший в «верхнем» лагере и отвечавший за уничтожение трупов погибших узников, был оправдан^[148].

Во второй половине 1960-х гг. знаменитому «охотнику за нацистами» Симону Визенталю удалось выследить бывшего коменданта Собибора и Треблинки Франца Штангля, после войны бежавшего в Южную Америку. В 1967 г. он был арестован властями Бразилии и экстрадирован в ФРГ. В декабре 1970 г. западногерманский суд приговорил его к пожизненному заключению. Ф. Штангль умер несколько месяцев спустя в тюрьме от сердечного приступа.

В 1978 г. во Флориде начались слушания по делу бывшего треблинского вахмана Федора Федоренко. По итогам длительного разбирательства Федоренко был лишен американского гражданства и в 1984 г. передан советским властям. В СССР он был арестован и в июне 1986 г. на открытом процессе приговорен Крымским областным судом к расстрелу. Обратим внимание, что в СССР десятки вахманов, служивших в т. ч. и в Треблинке, были еще ранее осуждены на различных индивидуальных и коллективных процессах (см. подробнее статью А. И. Шнеера в настоящем издании).

Намного большее внимание привлек другой суд над вахманом, который также обвинялся в совершении преступлений во время службы в Треблинке. Речь об Иване Демьянюке, который, как и Ф. Федоренко, после войны эмигрировал в США и получил американское гражданство. «Дело Демьянюка» растянулось более чем на три десятилетия, затронуло несколько стран и привлекло больше внимания, чем любой другой процесс над нацистскими преступниками после Нюрнберга, за исключением разве что суда над А. Эйхманом. Краткая хронология дела такова. После многолетнего разбирательства в США Демьянюк был в 1986 г. экстрадирован в Израиль, на основании показаний бывших узников Треблинки идентифицирован как известный своей исключительной жестокостью охранник по прозвищу «Иван Грозный» и в 1988 г. приговорен к смертной казни. Пять лет спустя этот вердикт был отменен Верховным судом Израиля: выяснилось, что Иван Грозный – это Иван Марченко, а Демьянюк служил вахманом не в Треблинке, а в Собиборе. Демьянюк вернулся в США, был повторно лишен американского гражданства, передан властям ФРГ и приговорен к пяти годам заключения. Он умер в западногерманском доме престарелых в 2012 г. Парадоксальным образом «медийная репутация» Треблинки в современном мире и ее образ в массовом сознании сформировались в определенной степени благодаря и тому человеку, который, как в конце концов выяснилось, никогда не был в этом лагере уничтожения.