Прошлое и будущее российской интеллигенции. Сборник научных трудов

Философские и социально духовно – нравственных политические идеи русской интеллигенции социальный радикализм шестидесятников

Чернышова Л. И.,

кандидат философских наук,

доцент кафедры «Философия»

Финансового университета

при Правительстве РФ

Русская интеллигенция и особенности ее мировоззрения

Возникновение интеллигенции как общественной группы, наделенной особым самосознанием, можно датировать не ранее второй половины ХIХ века. Именно к этому времени относится появление в русском языке самого термина «интеллигенция» (его ввел в оборот писатель П. Д. Боборыкин). Феномен интеллигенции – чисто русское явление, продукт специфических условий социального развития России. В Европе были люди «свободных профессий», люди умственного труда, но интеллигенции как особого социального слоя со своим миросозерцанием не было.

Формирование интеллигенции совпадает с началом нового периода в истории России, который был связан с окончанием «николаевской эпохи», закончившейся поражением в Крымской войне. Общество жило в ожидании перемен. Завершалось время жесткой цензуры, политических гонений на малейшее инакомыслие, запрещения изданий провинившихся журналов, изгнания из университетов провинившихся профессоров.

Общенациональный кризис, в первую очередь связанный с существованием крепостного права, с новой силой обострил социальный вопрос: «Что же делать?». В популярных журналах на первый план выходят наболевшие общественно-политические, нравственные проблемы. Философии в ту эпоху была отведена роль «мировоззренческого основания» суждений и оценок по социально-политическим и этическим вопросам.

Историю русской философии тех лет сложно понять, не уяснив того места, которое в общественной и культурной жизни России занимала интеллигенция, которая по своей идейной направленности представляла либерально-демократическую и революционно-демократическую оппозицию существующему строю.

Какие же признаки определяли принадлежность к интеллигенции? По своему социальному составу интеллигенция была разночинной: в нее входили выходцы из разных сословий. Интеллигенцию как особый социальный слой нельзя отождествлять ни с образованными людьми, ни с людьми умственного труда. Принадлежность к интеллигенции была свидетельством нравственного выбора человека. Интеллигенция возникла как духовное движение, как направленность умов и воль.

Наиболее краткое и точное определение интеллигенции дал выдающийся историк отечественной культуры Г. П. Федотов: «Русская интеллигенция, – пишет он, – “идейна” и “беспочвенна”^[25]. Идейность интеллигенции выражалась в том, что догматически воспринятые идеи радикальных течений европейской социально-философской мысли и европейской науки стали замещать собой религиозную веру и выступать в качестве идеала, определяющего жизненные цели. Эти идеи отлились для них в новый символ веры, были приняты как безусловная истина, то есть религиозно-догматически.

Характерная для интеллигенции «беспочвенность» выражалась в отрыве от религии, культуры, национального быта и прямой враждебности по отношению к православной вере и церкви. Руководствуясь «научно обоснованным миросозерцанием» и утратив связь с «почвой», интеллигенция испытывала равнодушие или даже враждебность ко всем явлениям русской жизни, которые существовали в силу традиции. В силу своей беспочвенности и идейности, интеллигенция была настроена на революционное или же постепенное, эволюционное (у либералов) переустройство общества, на активное социальное и политическое действие, нацеленное на преобразование жизни в соответствии с выдвигаемы ми идеалами.

По своему основному настроению русская интеллигенция была весьма далека и от научного, и от философского подхода к действительности. Ее идеализм был догматическим и утопическим. Вера в идеал, а вовсе не знание, давала ей энергию для борьбы за демократию и социализм.

Носителей нового мировоззрения именовали по-разному: их звали и «шестидесятниками», и «реалистами», и «нигилистами».

Наименование «шестидесятники» связано со временем 60-х годов ХIХ века, в которые разночинная интеллигенция заявила о себе публично, определив своим особым поведением и образом жизни облик первого пореформенного десятилетия.

Наименование «реалисты», автором которого является Д. Писарев, принадлежит самой интеллигенции, и его можно рассматривать как выражение ее самосознания. Реализм указывал на положительный идеал молодого поколения: на его веру в науку, в здравый смысл, в важность тех знаний, профессий и действий, которые способны принести реальную пользу людям.

Наименование «нигилисты» вошло в широкий обиход с легкой руки Ивана Сергеевича Тургенева, изобразившего «нового человека» в образе нигилиста Базарова. Термин «нигилизм» (от латинского слова nihil – ничто), употреблялся и в Европе, и в России задолго до этого времени, но именно в 60-е годы он получил распространение. В работах Писарева нигилизм трактуется как отрицание старого, отжившего, ставшего тормозом на пути нового, прогрессивного. По их убеждению устаревшим было все: православная вера, привычная мораль, сложившийся в стране политический и социальный порядок, искусство, ориентированное на идеал «чистой красоты». В действительности нигилизм тогдашней интеллигенции был обнаружением ее интеллектуальной и культурной незрелости. Недаром Ф. М. Достоевский считал нигилизм «болезненным явлением».

Кризисные явления в российском обществе при всем их своеобразии в определенной мере имели и общеевропейские черты: большой популярностью в России пользовались такие течения западноевропейской мысли, как материализм и позитивизм – умонастроения и философия, доверявшая только непосредственному опыту и позитивным, то есть естественным наукам.

Следуя за характерной для европейской культуры того времени критикой немецкого идеализма, которая в самой Европе проходила в разных формах, шестидесятники остановились на самой простой и наглядной форме его отрицания: на материалистической философии. Мировоззренческие ориентиры идеологов интеллигенции в значительной степени задавали материализм и атеизм Л. Фейербаха, а также идеи ученых, названных Ф. Энгельсом вульгарными материалистами, к которым относятся немецкие ученые К. Фохт и Л. Бюхнер, голландец Я. Молешотт. Защита в качестве философского знамени вульгарного материализма свидетельствовала о враждебности к философии как таковой, была выражением воли к простым и ясным решениям и стремления не мыслить, а действовать. Вульгарный материализм соблазнял вчерашних семинаристов своей ясностью и простотой и представлялся им подходящим теоретическим фундаментом «в борьбе за правое дело», за практическое переустройство жизни.

На первый план выдвигались естественные и общественные (политэкономия, социология, история) науки. Примечательно, что реализм и опору на науку и научные методы анализа жизненных явлений пропагандировали люди, от естественных наук весьма и весьма далекие. В курсе лекций по истории русской философии С. А. Лишаев^[26] обратил внимание на тот факт, что не только Писарев, но все «столпы реализма» получили гуманитарное образование. Ни в семинарии, ни в классической гимназии, ни на историко-филологических факультетах, где учились Добролюбов, Чернышевский и Писарев, они не могли получить глубоких знаний в области естественных наук. Их знакомство с естественными науками было только «книжным» и поэтому крайне поверхностным, дилетантским. Очевидно, что глубокого понимания естественнонаучных проблем не могло быть в силу отсутствия образования в данной области. Естествознание в мировоззрении радикальной интеллигенции играло роль идеологического догмата, было частью реалистического символа веры и никак не было связано с личным опытом его апологетов, поскольку они не были учеными. Поприще журналиста, публициста, общественного трибуна требует от человека совсем других дарований, чем деятельность ученого – будь то ученый-гуманитарий, естественник или математик.

Характерная для идеологов левой интеллигенции апология естественных наук как орудия решения всех проблем, стоящих перед человечеством, питалась не практическим опытом научных исследований, но догматически воспринятым философским учением – материализмом.

В области социальной философии шестидесятники (как до них радикальные западники, а позднее – народники) находились под определяющим влиянием идей утопического социализма (Фурье, Сен-Симон, Оуэн, Прудон). Наиболее влиятельными на русской почве оказались идеи Фурье и Прудона, а так называемый «русский социализм» принял форму аграрного и этического социализма. Эта форма социалистических убеждений существенно отличалась от индустриального и научного социализма Карла Маркса и соответствовала условиям крестьянской страны, которой во второй половине ХIХ века была Россия.

Самыми влиятельными публицистами, «властителями дум» молодого поколения в 50–60-е годы были Н. Чернышевский, А. Добролюбов и Д. Писарев. Именно они определяли умонастроение широких слоев русской интеллигенции в 60-е годы, именно с ними была связана история русского «реализма».

Вождем революционной демократической интеллигенции был Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889). Последовательным революционером и демократом, готовым принять участие в революционном деле, социалистом, воинствующим материалистом и атеистом Чернышевский стал еще во время своего пребывания в университете.

После знакомства с Н. А. Некрасовым Чернышевский перешел в его журнал «Современник», унаследовав место и дело Белинского. Статьи, опубликованные им за восемь лет, заполнили впоследствии 11 томов сочинений. В «Современнике» начал печататься цикл критических очерков, вышедших потом под общим названием: «Очерки гоголевского периода русской литературы» и выдвинувших их автора в первый ряд критиков и публицистов.

В журнале «Современник» произошло знаменательное знакомство Чернышевского с даровитым и столь же трудоспособным студентом из семинаристов Н. А. Добролюбовым, его будущим ближайшим соратником и единомышленником. Под их руководством журнал фактически превратился в рупор революционных идей. Главным делом просветителя Чернышевского стала публицистика, пропаганда революционных идей под видом научно-популярных статей и книг. Этой же цели служила и литературная критика, в которой суждения о художественных произведениях и их авторах подчинялись партийно-кружковым интересам и сиюминутным политическим целям. Чернышевский идейно и организационно оформил революционно-демократическое движение, делившееся на легальную «общественность» и подпольные организации, а впоследствии создавшее и революционную эмиграцию, печатавшую и доставлявшую в Россию сочинения своего вождя и иную революционную литературу, а потом и оружие, и взрывчатку для террористических актов.

Разумеется, вся эта активная и целеустремленная деятельность Чернышевского была видна и понятна многим, и потому из «Современника» ушли все крупные русские писатели.

В июле 1862 года Чернышевский был арестован за связи с антиправительственной эмиграцией, а также по подозрению в революционной пропаганде и отправлен в Петропавловскую крепость. Здесь им был написан (и пропущен цензурой!) роман «Что делать?», ставший настольной книгой революционно настроенной молодежи. 7 февраля 1864 года сенатом был объявлен приговор по делу Чернышевского: ссылка на каторжные работы сроком на семь лет, а затем поселение в Сибири пожизненно. 18 мая 1864 года состоялась знаменитая публичная «гражданская казнь»: Чернышевскому на эшафоте объявили приговор, он был прикован к позорному столбу, палач сломал над его головой шпагу. Эта нелепая процедура (Чернышевский не был дворянином) показала всю слабость и нерешительность власти и превратила вождя революционной демократии в мученика и героя для нескольких поколений «левой» интеллигенции.

Роман Чернышевского «Что делать?», крайне слабый в художественном отношении, в плане идейно-содержательном оказался чрезвычайно популярным и действенным. Он послужил идейной основой формирования интеллигенции, дав молодежи образ «идеального революционера» и образы «новых людей», да и сам Чернышевский на многие годы стал примером «нового человека», образцом для подражания. В дальнейшем роман этот стал библией многих поколений русских революционеров и так называемой прогрессивной интеллигенции.

Справедливости ради следует отметить, что сам Чернышевский никогда не стремился быть писателем и никогда не считал себя таковым, как, впрочем, и оригинальным мыслителем в области философии. В советский период были написаны бесчисленные книги и диссертации о его философских взглядах, что было вызвано в первую очередь идеологическими причинами. Жизненный путь Чернышевского, трагическая судьба и всероссийская слава говорили о другом – о желании активно действовать на общественном поприще, просвещать и воспитывать людей, в том числе русских писателей, возглавить новое политическое движение «новых людей», которое освободит Россию от самодержавия и крепостного гнета. Ради этого убежденный борец Чернышевский вынес все гонения, арест, публичную гражданскую казнь на эшафоте, заключение в каземат и каторжную тюрьму, работу в сибирских рудниках, ссылку и болезнь.

Наиболее точную характеристику деятельности Н. Г. Чернышевского дал В. В. Розанов: «Конечно, не использовать такую кипучую энергию, как у Чернышевского, для государственного строительства было преступлением, граничащим со злодеянием. К Чернышевскому я всегда прикидывал не те мерки: мыслителя, писателя, даже политика. Тут везде он ничего особенного собою не представляет, а иногда представляет смешное и претенциозное»^[27]. Все революционные и экономические писания Чернышевского Розанов в своем стиле называет галиматьей, которую ему следовало бы простить, благословив лично его жить хоть с полусотнею курсисток, и использовать кипучую энергию Чернышевского в государственных целях, поставив его не только во главе министерства, но во главе системы министерств: «Такие лица рождаются веками; и бросить его в снег и глушь, в ели и болото… это… это… черт знает что такое»^[28]. В. В. Розанов считал, что нелепое положение полного практического бессилия выбросило его в литературу, публицистику, философствующие оттенки, и даже в беллетристику: «где, не имея никакого собственно к этому призвания (тишина, созерцательность), он переломал все стулья, разбил столы, испачкал жилые удобные комнаты и, вообще, совершил “нигилизм” – и ничего иного совершить не мог…»^[29].

Роман «Что делать?», написанный в 1862–1863 годах и имеющий характерный подзаголовок – «Из рассказов о новых людях», стал руководством к действию революционной интеллигенции.

Как отмечает В. Сахаров^[30], накануне реформ и отмены крепостного права весьма быстро формировалась разночинная интеллигенция, были прогрессивные и даже революционные настроения, тайные общества типа кружка Петрашевского, но ни «новых людей» Чернышевского с их «новой» моралью, ни новой единой революционно-демократической идеологии еще не существовало. Их предстояло организовать, создать, воспитать. С этой целью и написан чисто идеологический, социально-утопический роман «Что делать?».

Роман политического мечтателя Чернышевского обращен в будущее, и будущее это видится сидящему в тюремной камере автору светлым и счастливым. В полном соответствии с жанром утопии великий демократ-утопист Чернышевский создает картину демократического рая, Золотого века, который возникнет на Земле, когда победит революция, пропаганде которой посвящен его роман.

Этот Золотой век, о котором в романе теоретически беседуют Лопухов и Кирсанов, воплощен в гигантском хрустальном дворце-саде, стоящем среди богатых тучных нив и садов, царства вечной весны, лета и радости. Такими громадными домами в шахматном порядке покрыта вся преображенная освобожденным трудом Земля – планета «новых людей». Здесь живут все вместе счастливые люди идеального будущего. Они вместе работают с песнями, вместе обедают, веселятся. И Чернышевский говорит устами богини свободной любви о светлом будущем, открывая его Вере Павловне и заодно всем своим бесчисленным читателям: «Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести».

Итак, автором проектируется абстрактный идеал будущего, в соответствии с которым должна быть перестроена реальная жизнь. Но, как писал К. П. Победоносцев в одной из своих статей, «жизнь – это не философия». Современники Чернышевского все это отлично видели и правильно понимали. Ф. М. Достоевский высмеял «хрустальный дворец» в первой части «Записок из подполья». Либеральный профессор К. Кавелин считал, что автор романа «Что делать?» и его фанатичные последователи убеждены, что действительность должна подчиняться идеалу, который они формулируют во всех подробностях, заранее решая, в каком виде он должен перейти в жизнь. Во имя идеала они готовы насиловать действительность, перекраивая ее по заданному заранее шаблону.

Для того чтобы воплотить этот идеал в действительность, нужны люди с соответствующей психологией. Великий просветитель Чернышевский жаждал скорейшего появления в стремительно меняющейся России таких идейных борцов, как Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна, Рахметов, их прогрессивные друзья. И потому он написал для нарождающейся «левой» разночинной интеллигенции подробный учебник жизни на все времена, практическое руководство к житейскому поведению в самых разных ситуациях, энциклопедию новой морали, сознательно и демонстративно отвергающей и разрушающей мораль «старую», христианскую.

Никакие брошюры и революционные прокламации не могли нанести столь продуманный и мощный удар всем общепринятым институтам (царская власть, сословное государство, собственность, семья и т. п.), моральным ценностям и принципам, какой содержался в этой плохо написанной с литературной точки зрения и, по сути, скандальной (ее сразу приравняли чуть ли не к порнографии) книге Чернышевского. Наконец появилась библия революционной демократии, о которой слагались песни. Сила ее в том, что автор сказал своим последователям: во имя великой цели все дозволено. Это и есть новая мораль, лежащая в основе революционно-демократического движения, неизбежно породившая «левый» террор, экспроприации и «идейное» преступление Раскольникова. В романе даны подробные описания дозволенных действий и способы их немедленного воплощения в жизнь.

Роман Чернышевского обладал колоссальной разрушительной силой. Уже в начале романа Карамзин насмешливо назван татарским историком, а о Пушкине снисходительно сказано, что «его стихи были хороши для своего времени, но теперь потеряли большую часть своей цены». Пушкин одним своим существованием в литературе мешал революционной демократии, и она много сил и полемического таланта потратила на борьбу с пушкинской культурой. И становится ясно, что так называемые «новые люди» ненавидят всю дворянскую культуру и ее творцов, стремятся ее высмеять и разрушить и взамен создать свою. Потом Достоевский дал в «Дневнике писателя» за 1876 год обобщенный портрет демократического литератора «из новых людей» школы Чернышевского: «Он вступает на литературное поприще и знать не хочет ничего предыдущего; он от себя и сам по себе. Он проповедует новое, он прямо ставит идеал нового слова и нового человека. Он не знает ни европейской литературы, ни своей; он ничего не читал да и не станет читать. Он не только не читал Пушкина и Тургенева, но, право, вряд ли читал и своих, т. е. Белинского и Добролюбова. Он выводит новых героев и новых женщин…»^[31].

Интеллигенция характеризовалась какой-то классовой ненавистью к подлинной культуре и художественности, полным разрывом с классической традицией и нравственными исканиями русских писателей подлинного реализма.

То же можно сказать об отношении автора романа к общепринятой этике, морали, построенной на принципах христианства и русских национальных традициях. Именно с нею продуманно боролся всеми своими идеями и образами роман Чернышевского. Лопухов вынужден инсценировать свое самоубийство именно потому, что общественное мнение, государство и церковь осудили бы и незаконное сожительство Веры Павловны с Кирсановым с молчаливого согласия передового мужа, и предлагаемый им и Рахметовым прогрессивный «брак втроем». Все они оказались бы отверженными, их бы не приняли ни в одном порядочном доме. Тем не менее Чернышевский считал своих передовых героев образцами и учителями новой морали, просветителями отсталого русского общества. Ведь мораль их – «новая» и единственно правильная.

Новаторский подход Чернышевского к разработке этической концепции заключался в том, что этика разумного эгоизма выстраивалась так, чтобы ее можно было интерпретировать как этику революционную и подвижническую. Поступки «новых людей» в лице героев романа определялись «разумным эгоизмом» и давали демократической молодежи образцы «эгоистической» этики, направленной тем не менее на борьбу за социально справедливое общество.

Чернышевский не замечал противоречия между своей этической доктриной и собственной жизнью, которая была наглядным опровержением положений этической доктрины разумного эгоизма. Жизнь Николая Гавриловича была образцом служения идее, опирающейся на веру в абсолютную ценность гуманистического идеала и предполагающей готовность пожертвовать ради нее буквально всем, в том числе – собственной жизнью. Вопрос о том, как идеологию самопожертвования можно увязать с разумным эгоизмом, ответа не имеет. В. С. Соловьев, пародируя этику разумного эгоизма, довел до предела присущую ей противоречивость: «Нет ничего, кроме материи и силы, борьба за существование породила сначала плешивую обезьяну, из которой потом выродились люди. Итак, всякий да полагает душу свою за други своя»^[32].

Старое общество умело, по частям разрушается, взламывается изнутри. Здесь нарушаются законы Российской империи, врачебная этика, церковные каноны и нормы, сам нравственный закон общества, и все это открыто одобряется автором. Таковы уроки «новой» морали.

Роман создал, то есть идейно воспитал и организационно сплотил разночинную интеллигенцию, стал учебником жизни для многих поколений русских людей, указал им дорогу в общественную борьбу, революционную деятельность, способствовал медленному ослаблению, распаду и последующей гибели Российской империи. Идеи Чернышевского-романиста стали материальной силой, приведшей в действие «левую» журналистику и литературу, революционное подполье, бунты и демонстрации. Эту великую цель писатель перед собой поставил, и ее он в своем социально-утопическом романе достиг. Этот идеологический, социально-утопический роман великого мечтателя остается главным документом, по которому мы можем сегодня судить о революционно-демократической интеллигенции, ее быте, облике, характере и идеалах.

Современное прочтение романа «Что делать?» показывает, что страсть к разрушению и навязывание своего идеала (неважно какого, главное единственно правильного) является характерной чертой интеллигенции и в настоящее время.

Николай Александрович Добролюбов (1836–1861) вошел в историю русской мысли прежде всего как публицист и литературный критик. Он избрал своим поприщем литературную критику как трибуну для высказывания по самым острым и болезненным вопросам русской жизни. Многочисленные статьи и рецензии Добролюбова вызывали неизменный интерес и оказывали большое влияние на формирование радикальных настроений в обществе. По сравнению с Чернышевским, как отмечали исследователи критической мысли в России, Добролюбов был литературно злее; недаром Тургенев говорил Чернышевскому: «Вы просто ядовитая змея, а Добролюбов – змея очковая».

В современной историко-философской литературе совершенно справедливо отмечается, что оснований для того, чтобы квалифицировать Добролюбова как философа, еще меньше, чем для подобной характеристики Чернышевского^[33]. Философские вопросы его не интересовали, он затрагивал их мимоходом, при рассмотрении других, более значимых для него проблем. Он интересен как яркий выразитель антифилософских настроений конца пятидесятых годов, потративший немало усилий для дискредитации тех направлений в философской и общественно-политической мысли, которые представлялись молодому критику отжившими и вредными для молодых умов.

Добролюбов разделял общую для всего русского революционного просвещения 40–60-х годов XIX века установку на внедрение философии в жизнь, превращение ее из орудия чистого познания также и в орудие оценки действительности, в философию дела, философию действия. Его идеалом была философия, основывающаяся на здравом смысле и простой логике, присущей всякому умному человеку, тесно связанная с жизнью, с реальностью. Добролюбов постоянно оперировал понятиями «естественный, здравый разум», «логика здравого смысла», «естественный ход мышления», высоко ценил «людей чистой науки», если они прислушивались к естественным и здравым требованиям ума. С юношеским максимализмом Добролюбов выступал как непримиримый противник теологии, всякой метафизики, оторванной от жизни, которая рассматривалась им как пустое занятие праздных людей, как уход от решения насущных, жизненных вопросов, а потому подавалась в его статьях как занятие, заслуживающее презрения и критических сарказмов и в конце концов – полного забвения.

Добролюбов оценивал историю с позиций разумного идеала (с точки зрения правды гуманизма и материализма). Реальная история человечества, разумеется, не соответствовала и не могла соответствовать такому умозрительно сконструированному идеалу. «Общая формула» естественности сводится Добролюбовым к труду. По степени уважения к труду и умению оценивать его определяется истинная ценность данной ступени цивилизации. При оценке общественных явлений Добролюбов руководствовался противоположностью «трудового» и «дармового», разделяя всех людей на «трудящихся» и «дармоедов». Труд естественен для человека, и те люди, которые уклоняются от труда, ведут противоестественную и в этом смысле – безнравственную жизнь, так как дармоеды могут существовать лишь за счет трудящихся. Способствовать прогрессу человека и общества – значит преобразовывать тот порядок общественных отношений, который является «противоестественным», значит устранять препятствия на пути развития человеческого в человеке. Естественные, «прирожденные» права делают морально оправданной борьбу личности с существующим порядком вещей, более того, они взывают к чувству справедливости, требуют от человека социальной и политической активности, зовут на борьбу за «общее дело». Субъектом мировой истории является и народ, и отдельная личность. Но личность лишь выражает те потребности, которые уже сформировались в народе, дает им «слово», приводит к свету разумного сознания.

Дмитрий Иванович Писарев (1840–1868) был одним из самых популярных литературных критиков и идеологов пореформенного демократического движения в России, кумиром молодежи, возмутителем спокойствия. Именно с фигурой Писарева в наибольшей мере связаны крайности нигилистического отрицания в эпоху шестидесятых годов. Этому способствовали яркий стиль его статей и радикализм содержавшихся в них суждений о человеке, обществе и литературе.

В. В. Розанов писал впоследствии о заразительности его таланта, демократическом и революционном пафосе статей, которые привлекали почитателей в нескольких поколениях демократически настроенных русских интеллигентов.

Консерваторы видели в нем противника-нигилиста, «разрушителя устоев». Н. Н. Страхов, высмеивая взгляды радикальной интеллигенции, определил их как «просвещенство», отделяя от истинного просвещения. Характерной чертой «просвещенства» является, по Страхову, догматизм суждений, вытекающий из самого душевного и умственного склада полуобразованного интеллигента-разночинца, ищущего абсолютных и непререкаемых истин и простых решений трудных жизненных вопросов. Просвещенство обнаруживало себя в тяге к разрушению любых ценностных иерархий, стремлении свести сложное к простому. Д. И. Писарева можно рассматривать как одного из наиболее ярких представителей «просвещенства», которое было достаточно широко распространенной моделью миропонимания в 60-е годы.