Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)

С приходом Красной армии одна часть военных чиновников смогла сразу устроиться на работу в советские учреждения, другая же понесла наказание. Бывшие белые офицеры, не служившие в Красной армии, были осуждены и в 1920–1921 гг. оказались в концентрационных лагерях или тюрьмах. Лишь пятеро из рассматриваемой группы эмигрировали и вернулись в Россию в годы нэпа.

Советская власть, подвергнув репрессиям 27 % представителей данной группы, позже посчитала возможным использовать их профессиональные навыки: в 1921–1922 гг. практически все из них приступили к трудовой деятельности. Поскольку бывшие белые офицеры, как правило, имели специальное образование, они либо устраивались по своей прежней специальности, либо приобретали новую. При этом несколько человек начали или продолжили обучаться в вузах после 1921–1922 гг., чему, как отмечали они в заявлениях, «способствовала советская власть». После Гражданской войны бывшие белые офицеры и военные чиновники рассматриваемой группы продолжили работать учителями, врачами, инженерами, ветеринарами, агрономами, бухгалтерами. Примерно пятую часть от всей группы составляли те, кто к моменту лишения их избирательных прав занимал ответственные посты: Г.П. Брейденбах был краевым инженером Сибири^[290], В.Н. Беляев занимал пост краевого специалиста по коневодству^[291], Ф.Ф. Вержбович с 1927 г. являлся помощником краевого прокурора^[292], Н.А. Дьяконов возглавлял транспортный отдел Унсансиба^[293], М.В. Ляхницкий был заместителем заведующего отделом Сибирского краевого отдела труда и уполномоченным комиссариата труда по Сибири^[294], А.Э. Розенталь – начальником Карской экспедиции, затем заведующим транспортным отделом Комитета Северного морского пути^[295], А.В. Патрикеев – народным судьей^[296], В.Н. Чистяков – старшим следователем Сибкрайсуда и следователем по важнейшим делам^[297], Г.А. Цымбал – заведующим издательским отделом газеты «Советская Сибирь»^[298], А.И. Яременко – инженером и производителем работ постройки Дворца труда^[299] и т. д. К категории бывших белых офицеров и военных чиновников относились профессора Г.Г. Христиани, Б.И. Александровский и др., некоторые преподаватели техникумов и вузов, журналисты «Советской Сибири» и «Известий ЦИК СССР»^[300].

В 1920-е гг. новая власть успешно использовала профессиональные навыки этой группы «бывших», но своего отношения к ним не изменила. К ее представителям сохранялось подозрительное отношение со стороны коллег, писавших на них жалобы, доносы. Особую настороженность проявляли к бывшим крупным чиновникам, членам небольшевистских партий, а также вернувшимся из эмиграции. Так, на В.И. Европеуса (до 1915 г. вице-губернатор Саратовской губернии, в годы советской власти работал в правлении Сибсельхозбанка) в 1927 г., когда его лишили избирательных прав, с места работы поступила характеристика, более походившая на донос: «В настоящее время, вращаясь среди “бывших людей”, ведет антисоветскую агитацию»^[301]. Приведем еще один показательный пример: известный журналист Г.А. Вяткин в 1918–1919 гг. «принимал участие в правосоциалистической печати, где поместил несколько статей контрреволюционного содержания, за что был 5 августа 1920 г. судим Омским Ревтрибуналом»^[302], в дальнейшем он довольно успешно работал преподавателем русского языка и литературы в Коммунистическом университете Сибири и в Высшей военной школе Сибири, заведовал Омским отделением редакции газеты «Советская Сибирь», был секретарем редакции журнала «Сибирь» и техническим редактором журнала «Сибирские огни», состоял штатным корреспондентом «Известий ЦИК СССР» и являлся автором нескольких книг. В 1928 г., когда Г.А. Вяткин ходатайствовал о восстановлении в избирательных правах, ОГПУ в первую очередь вспомнило не его литературные заслуги, а «контрреволюционные статьи» и враждебную настроенность по отношению к советской власти, а также тот факт, что Ревтрибунал приговорил его к расстрелу^[303]. Вполне вероятно, что Вяткина не восстановили бы в избирательных правах, если бы не положительные отзывы о его деятельности В.Д. Вегмана и Г.В. Круссера – известных советских работников.

Многие бывшие белые офицеры остро ощущали недоверие к себе со стороны власти и реально оценивали ситуацию. Об обреченности своего положения некоторые из них высказывались в апелляционных заявлениях. Одни недоумевали: если советская власть считала их «чуждыми», почему длительное время им доверяли воспитание молодого советского поколения (об этом писали учителя, преподаватели техникумов), руководство некоторыми сферами и т. д. Другие даже обвиняли советскую власть в двуличии – использовала их знания и опыт, а когда они стали не нужны, «выкидывала» из жизни, говорили, что проще было их убить или выслать еще во время Гражданской войны, а не обманывать десять лет.

Люди, причисленные городскими избиркомами к категории священнослужителей, как правило, были с очень непростыми судьбами. Многие из них отчаянно пытались вписаться в новую действительность, некоторые – спасти семьи. Вопреки нашим предположениям, работа в церкви не являлась постоянным занятием даже для части священников. Одни из них сняли с себя сан еще до 1917 г. Например, С.П. Козьмодемьянский, как и его отец, был сельским священником, но в 1910 г. в его селе сгорела церковь и он стал преподавать в школе, с 1916 г. даже работал по найму, с 1919 г. трудился в землеустроительных ведомствах^[304]. Другие, напротив, работали в государственных учреждениях, но, не желая идти на фронт в 1914 г., стали священниками, а после окончания войны сняли с себя сан; большинство из них затем работало в советских учреждениях. Так, С.В. Архангельский, родившийся в семье священника, до Первой мировой войны преподавал в гимназии, в 1914 г. стал священником, в 1918 г. вновь занялся учительством^[305]; П.П. Прощепальников до 1914 г. работал в государственном учреждении, с 1914 по 1919 г. – священником, в 1920-е гг. стал заведующим биржей труда^[306]. Некоторые священники оставили службу в церкви в начале 1920-х гг., когда не так сложно было восстановиться в правах (достаточно было самого факта снятия сана), устроились на работу в советские учреждения. Например, Ф.А. Шестаков с 1914 по 1924 г. являлся священнослужителем, затем устроился корректором на работу в газету «Советская Сибирь»^[307].

Священники, служившие в церкви и до революции, и в годы советской власти, подверглись жестоким испытаниям. В 1930-е гг. они были вынуждены отречься от сана и работали по найму либо становились безработными, позже одними из первых оказались репрессированными. Так, М.Ф. Артюхов, закончив духовную семинарию, до 1930 г. был священником, но в связи с гонениями на семью решил отречься от сана в надежде, что хотя бы его дети будут восстановлены в избирательных правах и смогут устроиться на работу. В начале 1930-х гг. в уже преклонном возрасте Артюхов занимался тяжелым физическим трудом, поскольку не мог найти работу с другими условиями, соответствующую возрасту и образованию. Позже он был арестован, осужден и вскоре скончался^[308].

Работу в качестве вспомогательного персонала в церквах люди воспринимали как временную. До этого они работали по найму, иногда низшими техническими служащими в советском аппарате, на предприятиях, занимались единоличным трудом. В череде этих занятий была и временная работа в церкви в качестве псаломщиков, пономарей, хористов (тем более что до 1926 г. последние не лишались избирательных прав). Проработав при церкви от нескольких месяцев до нескольких лет и устроившись на предприятие, в мастерскую или какое-то советское учреждение, эти люди бросали службу в церкви.

Сельские священники служили в церквах в основном с начала века, и внешние катаклизмы не внесли каких-либо изменений в их занятия. В конце 1920-х гг. они были обложены непосильным налогом, который не смогли выплатить, и их имущество распродали. К сожалению, дальнейшая судьба этих людей, как правило, неизвестна.

Среди псаломщиков и дьяконов были те, кто до революции и в годы нэпа служил при церкви и имел свое небольшое хозяйство, поскольку вознаграждения за службу в церкви не хватало для содержания семьи, и те, кто до революции занимался сельским хозяйством или работал по найму и лишь в годы нэпа стал служить при церкви. При этом некоторые из них в годы Гражданской войны активно поддерживали советскую власть и участвовали в партизанском движении. Так, И.В. Головко переселился в Сибирь в 1909 г., имел бедняцкое хозяйство, во время революции поддержал советскую власть, в годы Гражданской войны партизанил, в 1920-е гг. занимался сельским хозяйством, в 1922 г. после смерти своего отца, служившего в церкви дьяконом, стал сам дьяконом, продолжая заниматься сельским хозяйством. В 1930 г. он был выслан в Нарым^[309]. Хозяйства псаломщиков и дьяконов, хотя в основном считались середняцкими или бедняцкими, были, как правило, обложены индивидуальным налогом. В 1930 г. около трети вспомогательного персонала выслали на спецпоселение^[310]. А.И. Копылова «по старости и болезни» вернули со спецпоселения, он жил у дочери на иждивении^[311].

Председатели и члены различных религиозных общин (в изучаемой группе это церковные старосты православных общин, руководители групп иеговистов и евангельских христиан, а также начетчики и председатели общин баптистов) никогда в церквах не служили и вознаграждения за свой труд не получали. Свои обязанности в общине они выполняли в свободное время, основным их занятием всегда было сельское хозяйство. Позже эти люди, как и псаломщики и дьяконы, были индивидуально обложены налогом и за его неуплату лишились имущества, а сами оказались на спецпоселении^[312].

Судьбы детей городских и сельских «лишенцев» служат яркой иллюстрацией того, как власть стремилась разрушить ценности традиционного общества, разъединить поколения, нарушить устойчивость семейных отношений. Попытки представителей этой категории адаптироваться к советской действительности носили драматичный характер, поскольку людям зачастую приходилось разрывать отношения с самыми близкими – родителями, супругами.

Дети городских «лишенцев» всеми возможными способами старались дистанцироваться от занятий своих родителей. Никто из изучаемой группы детей «лишенцев» не пошел по стопам родителей. Большинство постаралось использовать возможность, данную им постановлением ЦИК СССР от 22 марта 1930 г., – порвав связь с родителями, стать полноправными гражданами. При этом сам факт самостоятельного заработка детей «лишенцев» не убеждал избирательные комиссии в их материальной независимости. Для восстановления в правах было необходимо жить отдельно от родителей, а еще лучше вообще не поддерживать отношений с семьей. Для некоторых выполнение последнего условия давалось с явным трудом и было личной трагедией, т. к. их родители нуждались в помощи, лечении, но все ссылки на то, что родители находились на их иждивении, а не наоборот, не влияли на мнение избирательных комиссий. Дети «лишенцев» стояли перед серьезной дилеммой: бросить родителей на произвол судьбы и восстановиться в избирательных правах или остаться с родителями и обречь себя на прозябание.

Воспринимая факт своего рождения в семье «лишенца» как личное несчастье, некоторые дети «лишенцев» старались «искупить вину». Они, стремясь зарекомендовать себя с самой лучшей стороны, становились «ударниками», членами профсоюзов, активно участвовали в общественной жизни; в их личных делах встречаются лишь положительные характеристики с работы. Предприятия зачастую не увольняли детей «лишенцев», даже зная о сокрытии ими своего происхождения и их бегстве от «раскулачивания». Более того, они давали самые лестные отзывы о таких людях, о качестве их работы и настойчиво просили избирательные комиссии восстановить их в избирательных правах. Факт сокрытия пpoисхождения власти, конечно, не приветствовали, но дети «лишенцев» могли устроиться на работу, только солгав. Однако, когда выяснялось, что дети «лишенцев» стали членами комсомола или даже ВКП(б), их ожидало не только показательное разоблачение и исключение из партии или комсомола, но и увольнение с работы, даже уголовное наказание. Например, сын расстрелянного «кулака» К.П. Филиппов в 1930-е гг. был «ударником» на заводе, вступил в профсоюз и даже в партию, в 1935 г. его разоблачили и приговорили к трем годам лишения свободы^[313].

В 1930-е гг. значительная часть детей сельских «лишенцев» вместе с родителями оказалась на спецпоселении и была вынуждена работать вместе с ними. Девушки выходили замуж и пытались уехать с места высылки. Треть детей «лишенцев» никогда не была на спецпоселении: одних взяли родственники, оставшиеся в деревне, другие, избежав ссылки, вместе с родителями смогли уехать на стройки и шахты. Препятствиями для их устройства на стройку или завод даже при дефиците рабочих рук были неполноправный статус и отсутствие необходимой квалификации. Многие сначала нанимались на временную тяжелую работу и лишь позднее, получив квалификацию, становились шахтерами, рабочими. Судя по представленным грамотам, книжкам ударников и прекрасным отзывам руководства шахт и заводов, дети «лишенцев» работали не просто хорошо, а «ударно». Они были образцами трудолюбия и всеми силами стремились «влиться в рабочий класс». Получив жестокий жизненный урок, никто из них не хотел работать на земле, продолжать дело родителей (по меньшей мере, они не высказывали подобного желания в ходатайствах о восстановлении в правах).

Дочерям сельских «лишенцев» адаптироваться в городе в начале 1930-х гг. было очень трудно. Свою трудовую деятельность они начинали чаще всего с работы прислуги, няни. Снохи высланных «кулаков» (особенно недавно оказавшиеся в их семьях) пытались развестись с высланными мужьями, отмежеваться от «чужой» семьи, чтобы на них не распространялся «кулацкий» статус.

Восстановление в правах: тактика поведения «лишенцев»

Ходатайства и жалобы «лишенцев» достойны самого подробного и внимательного изучения. Благодаря им можно представить доводы, которые, с точки зрения «лишенцев», должны были убедить комиссии в необходимости восстановить человека в правах, а также реакцию на них и предпочтения представителей власти в вопросе о том, кто был достоин избирательных прав.

Какие факторы влияли на восстановление в правах городских «лишенцев»? Отметим, что абсолютная зависимость между восстановлением в правах и какими-либо факторами не установлена, хотя определенные закономерности выявить удалось.

Анализ данных о восстановлении в правах представителей разных возрастных групп позволил выяснить интересную закономерность: молодежь и пожилых людей избирательные комиссии восстанавливали значительно чаще, чем представителей средних возрастов. Среди лиц 1861–1886 гг. рождения доля восстановленных в правах составляет от 52 до 75 %, среди представителей молодежи – 88, престарелых – 90 % (1850–1860 гг. рождения). Вероятно, это не случайность, а проявление целенаправленной политики государства: людей средних возрастов сознательно выключали из активной социальной жизни; для молодежи, напротив, делали послабления с целью разорвать связь поколений. Пожилых людей восстанавливали, видимо, из сострадания, поскольку большинство из них – больные и инвалиды – никакого вреда новой власти нанести уже не могли.

Как отмечалось, при лишении прав власть не проводила сознательной дискриминации национальных меньшинств. При рассмотрении заявлений о восстановлении в правах национальность не учитывалась. Бывшая сословная принадлежность формально также мало влияла на удачный исход дела при подаче ходатайства. Восстановленных в избирательных правах выходцев из крестьянства оказалось менее всего – 63 %, представителей других сословных групп – от 75 до 82 %. Примерно в равных долях восстанавливали выходцев из непривилегированных и привилегированных сословий, кроме представителей бывших аристократических фамилий (их были единицы). В деле князя С.П. Волконского имеется переписка краевой избирательной комиссии и ОГПУ по поводу его восстановления. Сам князь не признавал наличия мотивов для лишения его прав (владений никогда не было, в белой армии не служил), избирком также склонялся к его восстановлению, поскольку никаких прегрешений перед советской властью, кроме происхождения, не было. Однако ОГПУ считало по-другому; в справке, направленной в избирком, отмечалось: «Волконского как бывшего князя в восстановлении в правах следует воздержаться»^[314]. Граф Апраксин более трех лет также без видимых оснований числился в списках «лишенцев», но к своему 78-летию ему все-таки удалось добиться справедливости^[315].

Уровень образования (грамотности) городских «лишенцев» учитывался избиркомами в ходе рассмотрения ходатайств. Это не означает, что неграмотных и с начальным образованием «лишенцев» не восстанавливали в правах вовсе, но среди тех, у кого было среднее и высшее образование, восстановленных больше. Так, неграмотных «лишенцев» было восстановлено 66 %, «лишенцев» с начальным образованием – 74, со средним – 85 и с высшим – 93 %. Объясняется это прежде всего тем, что образованные «лишенцы» могли правильно составить ходатайство, оперативно отреагировать на действия избирательной комиссии; кроме того, очень многие образованные «лишенцы» работали в советских учреждениях или на предприятиях и больше соответствовали требованиям для восстановления.

Можно предположить, что членство в профсоюзах и активная общественная деятельность «лишенцев» должны были положительно влиять на решение об их восстановлении в правах. Действительно, 87 % состоявших в профсоюзах и 86 % занимавших выборные должности получили положительный ответ. Однако членство человека в профсоюзах и то, что он занимал выборную должность, для избирательных комиссий не имело решающего значения при восстановлении в правах. Были восстановлены в правах 63 % «лишенцев», не являвшихся членами профсоюзов, и 72 % – не занимавших выборные должности.

Формально претендующий на восстановление в правах представитель любой категории «лишенцев» должен был иметь пятилетний стаж общественно-полезной деятельности, лояльно относиться к советской власти и состоять членом профсоюза. Однако, как отмечалось выше, в ряде случаев избирательные комиссии восстанавливали в правах тех «лишенцев», которые не отвечали этим требованиям. Факторы, которые, с точки зрения здравого смысла, должны были положительно или, напротив, отрицательно влиять на исход дела, не оказывали решающего воздействия. Известны факты восстановления в правах после первой подачи ходатайств «лишенцев», чьи шансы на восстановление были минимальными, например торговцев, не имевших необходимого стажа. Были примеры другого свойства: раз за разом отклонялись ходатайства крестьян – бывших «кулаков» или церковных старост, вместе с тем их характеристики отвечали всем условиям для восстановления. В чем причина столь странных решений избирательных комиссий?

Анализ заявлений и ходатайств городских «лишенцев» создает впечатление, что при восстановлении в правах немаловажную роль играла линия поведения, избранная «лишенцами». «Раскаяние» в своей деятельности, отказ от прошлого или родственников, ссылка на болезнь, инвалидность, особые обстоятельства имели успех в 94,5 % случаев. К такой тактике прибегали особенно часто в своих заявлениях многие из категорий бывших белых офицеров, полицейских, торговцев, иждивенцев. Ходатайства же, в которых «лишенцы» пытались доказать несправедливость примененной к ним дискриминационной меры, настаивали на своей правоте, обвиняли власть, в большинстве не получали положительного результата (были удовлетворены лишь 23 % подобных жалоб). Их составляли в основном бывшие «кулаки», пытавшиеся убедить в неправомерности причисления их хозяйств к «кулацким». К 1934–1936 гг., имея все условия для восстановления (стаж на производстве, ударный труд, членство в профсоюзе), они продолжали настаивать на том, что были лишены прав необоснованно, но избирательные комиссии отказывали им в восстановлении в правах с формулировками: «контрреволюционно настроен» или «враждебно настроен». Не могли добиться восстановления в правах церковные старосты, прихожане, не отказавшиеся от своего права на веру, хотя по инструкции они вообще не входили в круг «лишенцев».

Для городских и сельских «лишенцев» лишение избирательных прав было связано со многими негативными последствиями, но жители сельской местности воспринимали эту дискриминационную меру особенно болезненно, поскольку отсутствие избирательных прав влекло за собой «раскулачивание», выселение из жилья, конфискацию имущества и т. д. Поэтому ходатайства сельских «лишенцев» о восстановлении в правах пронизаны человеческим горем, болью о собственной судьбе, а также судьбах членов своих семей, своих хозяйств. В 1935–1936 гг. крестьяне, давно жившие на спецпоселении или работавшие на предприятиях, в шахтах, упорно требовали справедливости – признания властями ошибки при лишении их прав, при этом они подробно перечисляли все экспроприированное имущество (до последней курицы и ягненка).

Какие доводы приводили сельские «лишенцы», надеясь обрести избирательные права? Желая восстановиться в избирательных правах, более трети опровергали саму правомерность их лишения. Каждая категория приводила в свою пользу характерные для нее доводы. Это было отрицание или эксплуатации наемной рабочей силы, получения прибыли в результате деятельности сельскохозяйственных «предприятий» и использования машин, или факта торговли, или исполнения религиозных обязанностей. Около 15 % всех сельских «лишенцев», признавая доводы «в пользу» лишения их прав, пытались оправдаться. Особенно часто ссылались на вынужденные обстоятельства крестьяне, обвиненные в эксплуатации наемного труда, и торговцы, предприниматели. Первые доказывали, что прибегнуть к найму труда их заставили служба в армии, собственная нетрудоспособность, болезнь, отсутствие рабочих рук в хозяйстве, выполнение обязанностей, связанных с выборной должностью. Торговцы и предприниматели же приводили в качестве основного оправдания безработицу, отсутствие средств и возможности прокормить себя и свою семью. Крестьяне, обвиненные в извлечении прибыли из сельскохозяйственных «предприятий» и от сельскохозяйственных машин, и торговцы упрекали власть в значительном преувеличении их дохода или размеров хозяйства.

Были такие заявления, в которых авторы утверждали свой бедняцко-середняцкий статус или трудовой характер хозяйства (14 %). На этом прежде всего настаивали крестьяне, обвиненные в эксплуатации наемного труда, владении сельскохозяйственными «предприятиями» и извлечении прибыли от сдачи в аренду сельскохозяйственных машин, т. е. «кулаки». Иногда подобное встречается и в заявлениях торговцев, священнослужителей и т. п. Около 10 % сельских «лишенцев» мотивировали необходимость своего восстановления наличием трудового стажа или успехами в труде. Чаще всего этот довод встречается в заявлениях «лишенцев» и их детей, которые заработали трудовой стаж на заводах и предприятиях либо на спецпоселении. Мотивация экономической независимостью (6 %) встречается исключительно в заявлениях членов семей «лишенцев». На сочувствие со стороны власти рассчитывали 9 % сельских «лишенцев», ссылавшихся на болезнь, инвалидность, старость.

Наиболее вескими основаниями для восстановления сельские «лишенцы» считали «особые заслуги перед советской властью». Такие заслуги, по мнению крестьян, имели те, кто занимал выборные должности (16 %). Еще 15 % сообщали в заявлениях о защите советской власти с оружием в руках (служба в Красной армии их самих или близких родственников, участие в партизанском движении). В заявлениях всегда особо подчеркивалось бывшее бедняцкое или батрацкое происхождение (12 %), часто с подробным описанием прошлого: тяжелая жизнь семьи, безземелье, засилье помещиков (работа батраками). Наконец, членство в ВКП(б) самих или близких родственников также представлялось сельским «лишенцам» серьезным доводом в пользу обоснования необходимости восстановления, но лишь менее 2 % могли «похвалиться» членством в ВКП(б) или ВЛКСМ.

Какие факторы при рассмотрении ходатайств избирательные комиссии принимали во внимание, а какие игнорировали вовсе? Насколько совпадали представления сельских «лишенцев» и властей всех уровней об условиях, необходимых для восстановления в правах? Факторы, напрямую влиявшие на восстановление в правах, на материалах, характеризующих сельских «лишенцев», не выявлены. Однако удалось проследить, что среди и сельских, и городских «лишенцев» больше всего было восстановлено в правах представителей крайних возрастных групп – старше 70 и моложе 25 лет:

Грамотному крестьянину было проще писать жалобы, собирать разные документы для восстановления в правах; однако избирательные комиссии не доверяли сведениям, изложенным в жалобах и ходатайствах «лишенцев». Видимо, поэтому уровень грамотности сельских «лишенцев» не оказывал положительного влияния на исход дела при разбирательствах. Так, среди восстановленных в правах неграмотных было 33 %, грамотных – 29, имевших начальное образование – 38, среднее – 36 %. Прослеживается зависимость между долей восстановленных и мотивом, который они указывали в заявлении.

Бесспорно важным условием для принятия избирательными комиссиями положительного решения являлось членство в ВКП(б) или ВЛКСМ. Сам факт членства в правящей партии по меньшей мере гарантировал внимательное разбирательство, которое в 78 % случаев оканчивалось удовлетворением жалобы. Достаточно высокими шансы на восстановление в правах были также у имевших пятилетний трудовой стаж. Однако 30 % сельских «лишенцев», имевших необходимый стаж и зарекомендовавших себя «ударниками», в просьбе о восстановлении было отказано со ссылкой либо на «антисоветские настроения», либо на недостаточную активность в общественной работе. Те, кто заявлял о своей экономической независимости от главы семьи, имели неплохие шансы на восстановление в правах. Вышедшее 22 марта 1930 г. постановление ЦИК СССР давало возможность молодежи восстановиться, порвав отношения с родителями.

Избирательные комиссии не очень серьезно относились к сведениям заявителей об «активной поддержке» советской власти, о службе в Красной армии, участии в партизанском движении, занимаемых ими выборных должностях. Лишь 40 % положительных решений было связано с учетом этих данных. Среди тех, кто не служил в Красной армии и не занимал выборные должности, восстановленных было не намного меньше – 29 и 27 % соответственно. Крестьян, рассчитывавших доказать «нечуждость» советской власти своим бедняцко-батрацким происхождением, также ожидало разочарование: было удовлетворено менее трети жалоб, в которых упоминался этот мотив к восстановлению.

Наиболее часто заявители писали об отсутствии оснований для лишения прав, доказывали трудовой или середняцкий характер хозяйства, привлечение дополнительной рабочей силы объясняли вынужденными обстоятельствами. Однако избирательные комиссии все это, как правило, не учитывали: более 75 % таких жалоб было отклонено. Удивительно, но заявления с апелляцией к состраданию, сочувствию властей, с призывами пожалеть, а также ссылки на преклонный возраст и болезни, инвалидность имели положительный исход в 50 и 37 % случаях соответственно. Обращения, в которых выражено желание «строить социализм вместе со всеми», «не быть отбросом общества», составляют десятую часть массива. Они написаны преимущественно молодыми «лишенцами» и наглядно демонстрируют, что их авторы успешно усвоили навязывавшиеся штампы. Однако положительное решение получала менее чем половина заявителей.

Большая часть сельских «лишенцев» добивалась своего восстановления на протяжении всей первой половины 1930-х гг., вплоть до 1936 г. Восстановление в правах большинства сельских «лишенцев» в немалой степени затруднялось тем, что в случае признания неправомерности лишения избирательных прав и «раскулачивания» имущество полагалось вернуть. Каждое подобное решение местные власти воспринимали «в штыки».

В общей сложности избирательные комиссии восстановили 31,2 % сельских «лишенцев». Наиболее высокий процент восстановленных среди сельских и городских «лишенцев» был в категории «членов семей». В сельской местности, в отличие от города, к восстановлению «бывших» и священнослужителей относились крайне настороженно и положительные решения в отношении их принимались чрезвычайно неохотно. Так, из «бывших» восстановили лишь 7 %, а из священнослужителей – 3,7 %. Из «крестьянских» категорий с особым «пристрастием» относились к владельцам сельскохозяйственных «предприятий» (владельцы мельниц, шерсточесалок, маслобойных заводов и пр.). Их было восстановлено менее 10 % (в Черепановском р-не – ни одного). Те, кто вел торговлю, у властей также не вызывали сочувствия, поэтому доля восстановленных в этой категории составила лишь 27,08 % от подававших апелляции. Легче было восстановиться «кулакам», хотя среди них восстановленные составляли всего 30 %, (в Мошковском р-не – 40 %).

Анализ ходатайств показывает, что каждая категория и группа городских и сельских «лишенцев» придерживалась своей линии поведения. Например, «эксплуататоры наемного труда», жившие в городе, чаще всего вообще отрицали сам факт найма рабочей силы (81 %) или отстаивали свой трудовой статус (70 %). Те, кто признавал факт найма работников, объясняли его необходимость спецификой ремесла, сложными обстоятельствами (болезнь, инвалидность, отсутствие в семье достаточного количества взрослых работников, вынужденный отъезд и т. п.). Многие, указывая в заявлениях биографические данные, подчеркивали свое пролетарское или бедняцкое происхождение (27 %). Крестьяне перечисляли тяготы, сопровождавшие их при переселении в Сибирь, трудности работы по найму у старожилов, обзаведения хозяйством. Практически все особо отмечали свои заслуги перед советской властью, которые, по их мнению, выражались в службе в Красной армии, участии в партизанском движении, активной поддержке всех мероприятий советской власти, исправной уплате налогов, занятии выборных должностей и честном исполнении обязанностей. Однако на членов избирательных комиссий подобные аргументы действовали слабо. Многие подававшие апелляции (62 %) указывали на имеющийся пятилетний трудовой стаж, членство в профсоюзах и положительные характеристики с работы. Авторы 7 % апелляций обращали внимание на старость, тяжелую болезнь, инвалидность. Большинство не соглашалось с выдвигаемыми против них обвинениями и считало лишение их прав незаслуженным. Лишь в 12 % ходатайств «лишенцы» признавались в своих прежних «ошибках» или «заблуждениях».