Кембриджская история капитализма. Том 1. Подъём капитализма: от древних истоков до 1848 года

Монгольский мираж

Монгольская империя – это, конечно же, другой вопрос. Традиционная важность роскошных импортных тканей как социального маркера в кочевых обществах в совокупности с завоеванием большей части Евразии дала невиданный в предыдущие века импульс активной, благоприятствующей торговле политике монголов. Торговцы ортак монгольских князей, присутствовавшие во всей империи, несомненно имели доступ к ресурсам гигантского масштаба. Политика монголов не ограничивалась торговлей, включая также крупные переселения, особенно ткачей, как, например, переселение в 1221 году ткачей из Герата в Бишбалык к северу от Турфана (Allsen 1997: 40), или переселение самаркандцев к северу от Пекина (Pelliot 1927).

Однако в большей своей части историография искажена европоцентристским взглядом на эту тему. Действительно, в отсутствие исторических документов, касающихся торговли с Китаем, сочинение Марко Поло и книга Пеголотти «Руководство по торговле» считаются лучшими источниками о монгольской торговле. Следовательно, важность прямого северного пути из итальянских колоний на Черном море в Китай преувеличивается. Специалисты итальянских архивов больше сорока лет назад продемонстрировали, что китайский шелк, прибывавший по этому пути, был низкого качества, на итальянских рынках был дешевле шелка со Среднего Востока и что он всегда играл лишь ограниченную роль в общем количестве доступного в Европе шелка. На материале архивов Лукки, главного города средневековой европейской торговли шелком, Ботье показал, что вся потребность Лукки в китайском шелке покрывалась шелком-сырцом в объеме шести повозок с верблюжьей запряжкой (Bautier 1970: 289). Фактически территории, на которые опирались итальянские города на Черном море, никогда не простирались дальше Табриза в Иране и Ургенча к югу от Аральского моря. Дальше на восток, как бы ни был знаменит Марко Поло, число западных купцов, которые действительно воспользовались этим путем в Китай, было весьма ограниченным, а западные колонии Алмалык и Ханбалык были не особенно густо населены (Petech 1962). Более того, недавно появилось утверждение о том, что даже для присутствия Венеции и Генуи на Черном море главной причиной была не дальняя торговля, а скорее региональная и средиземноморская торговля весовым товаром, таким как зерно. Дальняя торговля была ценным дополнением, но она была отдана на откуп частным торговцам без прямого участия этих двух соперничавших городов (Di Cosmo 2010). Что касается Европы, то по-настоящему важная торговля шла, как всегда, весовым товаром на морских окраинах исламской и византийской земель, от Таны на севере до Сирии на юге. Главное, что открыл Pax Mongolica – это доступ в Иран, либо непосредственно с северносирийского берега, либо через Золотую Орду. У Пеголотти есть несколько абзацев, посвященных дороге в Китай, и целые страницы о дороге в Табриз. Что касается Азии в картине мира, то главной торговлей была, как всегда, исламская, второе место занимала уйгурская торговля. Похожая картина наблюдается в морской торговле: в конце XIII века Марко Поло напоминает нам, что на одну часть перца, который вывозился в Европу с Малабарского берега, приходилось сто частей, которые вывозились в Китай.

При этом мы ограничены нынешним состоянием историографии. За исключением исследований Олсена, скорее качественных, чем количественных (Allsen 1997, 2001), очень немногое было сделано в области реальных основных коммерческих отношений в монгольский период – отношений между Китаем и Ираном. Остается надеяться, что сотни персидских, чагатайских, арабских или армянских документов ждут своего прочтения в виде манускриптов и использования для реконструкции этой торговли с точки зрения реальной экономической истории Азии. Для целей этих исследований тем не менее все же возможно установить важность трансазиатского обмена путем изучения потоков серебра из Китая на запад, то есть преимущественно на исламский Средний Восток. Монголы создали гигантскую защищенную коммерческую зону преимущественно среди территорий Ильханидов в Иране, Ираке и Сирии, Золотой Орды в западной степи и в Китае, в которой валютой служил серебряный слиток, сом, последствия чего можно наблюдать во всех европейских монетных дворах, как внутри, так и извне Монгольской империи. В этот первый серебряный век новые монеты очень белого серебра, происходившего, вероятно, из Юньнани, чеканились от Кипра и Трапезунда до Бангладеш, по всей Азии, бывшей в контакте с Монгольской империей. Фактическим следствием монгольского Шелкового пути был, на самом деле, первый серебряный век (Kuroda 2009).

Большая часть этого серебра проходила через обычных посредников на Среднем Востоке. Причина этого ясна из исследований Олсена, посвященных чрезвычайному стремлению монгольской знати к роскошным тканям из исламского мира. Кроме дани и депортаций, монголы платили за ценную ткань насий (золотую парчу) из исламских стран своими соммо, а также шелком через сети купцов ортак во всей своей империи. В то время как Средний Восток получал китайское серебро и, конечно же, шелк, хотя у нас нет такой же статистики, как для Европы из итальянских архивов, он также получал и европейское серебро. Этот феномен повсеместно отражен во всех источниках этого периода, и серебро тоннами направлялось на Средний Восток. У нас, однако, нет возможности провести различие между тем, что было связано с обычной средиземноморской торговлей, и тем, что было связано с монгольским Шелковым путем.

Следует, однако, сделать два замечания, указывающих на реальную экономическую важность монгольского периода в долгосрочной перспективе. Во-первых, этот период был весьма ограничен во времени: что касается описанного Пеголотти северного пути, из Китая к Черному морю, то фактически им регулярно пользовались самое большее на протяжении пятидесяти лет – примерно с 1290 по 1343 год – период безопасных путешествий был прерван борьбой за правопреемство, как было отмечено самим Пеголотти. Южные пути, проходившие через мусульманские части империи, продержались лишь немногим больше, примерно с 1260 по 1335 год. Позже, когда разгорелась политическая борьба, оба пути быстро пришли в упадок, особенно после 1360-х годов. Торговля вернулась в Египет и Сирию (Ashtor 1983: 64 т.). Второе, и главное, замечание заключается в том, что эта торговля была полностью встроена в политику. Монголы не раздумывая разрушили итальянские торговые порты на Черном море, что, несомненно, принесло им большой выигрыш, по чисто политическим соображениям – оспаривание там власти монголов. Сходным образом, если в китайских и персидских источниках мы видим рост влияния группы ортак при дворах монгольских правителей, то причина этого в том, что главной целью этой группы был, по всей видимости, контроль сбора китайских и иранских налогов, а не создание защищенной правовой среды для торговли, и со сменой политики они обычно теряли все. Так было даже с большими купцами, внешними по отношению к системе. Например, глава ранее упомянутой династии Тиби на острове Кейс стремился занять положение откупщика налогов в Фарсе, но в итоге лишился большого количества денег из-за политических интриг при монгольском дворе, и власть в Персидском заливе перешла к соперникам – династии Ормуз (Aubin 1953: 89-100). Упадок торговли шелком в Центральной Азии в период распада Монгольской империи в 1340-е годы показал также, что Монгольская империя в долгосрочной перспективе не изменила организацию торговли в Азии и, что весьма возможно, ослабила ее. Китайская торговля вернулась к морю, которое монголы никогда не контролировали.

Монгольский период – это эксперимент в том, что могло бы быть торговой политикой первой реальной мировой империи; но западная историография искажена из-за своего интереса к тем широким возможностям, которые открылись для западных купцов. Если бы мы должны были по-настоящему оценить монгольский период в целом, то реорганизация торговых сетей была, вероятнее всего, искусственной и в конечном счете разрушительной. Многие из основных торговых городов Центральной Азии, такие как Самарканд или Балх, или в Иране и Ираке – Багдад, были разрушены, и пришедшее на смену государство Тамерлана не принесло никаких улучшений. Мы не знаем, как торговые сети могли быть восстановлены в Центральной Азии после распада Монгольской империи, однако некоторое их оживление произошло в начале XV века на востоке (Rossabi 1990), а в долгосрочной перспективе мусульманские купцы развили торговлю, весьма похожую на ту, которая существовала пятьсот лет назад в эпоху Саманидов, торговлю между мусульманской Центральной Азией, Россией и Сибирью (Burton 1993).

Торговля товарами, шедшими из Китая на Средний Восток, была не непрерывным и часто политически обусловленным явлением, никогда не позволяла себе ничего большего, чем ограниченный рост, в основном между посредниками, и никак не подтверждает грандиозные теории, в основу которых положена важность этой торговли. Что касается торговли шелком в древности и Средневековье, то источники, которыми мы располагаем, не дают возможности показать, что она сама по себе стимулировала рост в Иране или Византии. Более того, расходы на транспорт и охрану при путешествиях на такие расстояния просто исключали возможность какой-либо международной специализации. Три периода политически мотивированного заметного снижения транспортных издержек ни в коей мере не являются показателем системных экономических изменений; они не только были полностью уязвимы по отношению к внешним политическим потрясениям, но и сами представляли собой такие потрясения.

Сети знания

Однако по-настоящему действенным фактором роста было знание, хорошо известный процесс передачи технологий. Приход на Запад технологий изготовления шелка и бумаги привел к созданию новых отраслей, в то время как появление западного хлопка в средневековом Китае таких последствий не имело. Было бы наивно, однако, выстраивать здесь слишком прямую причинно-следственную связь. Часто знание приходило, но следствий из этого не было. Например, сейчас мы располагаем архивными документами, из которых следует, что бумага была известна в доисламском Иране, однако использовать ее начали лишь через несколько столетий. Еще одно обстоятельство заключается в том, что передача знания часто не была связана непосредственно с торговлей, за исключением знания дороги: беженцы, миграция, религиозные связи были столь же, а, возможно, и еще более, важны. Кто-то из беженцев привез секреты изготовления стекла в Китай, кто-то из монахов передал технологию изготовления шелка в Византию, кто-то из паломников распространил методы орошения карез по всем сетям паломничества хадж.

На самом деле еще большее значение имело нечто более общее, само знание о существовании других, созданные дипломатией и торговлей основы географии мира, особенно среди стран Среднего Востока, расположенных в центре всего взаимодействия. Уже в поздней древности был создан образ мира с идеей о четырех (или более) правителях мира (китайском, индийском или иранском, правителе кочевников, греческом), вероятно, зародившийся в Индии и пропитывавший всю Азию до X века: этот образ известен от дворцов Омейядов до китайских буддийских текстов и согдийской живописи (La Vaissiere 2006). Удивительно, что при этом разделении мира китайцы были преимущественно искусными мастерами, а кочевники – профессиональными воинами. Каковы бы ни были нерегулярно перемещаемые объемы, международное разделение труда намечалось, если собственно не осознавалось. Мусульманские географы унаследовали эти основы географии и развили свое, значительно более широкое, представление о мире. У них было фактическое, хотя и пестрое, знание всей Евразии и Африки, от Японии до Мадагаскара и Сенегала. Их центральное расположение позволяло им контролировать потоки информации между различными крупными частями мира на протяжении большей части Средневековья. Монгольское завоевание сломало эту монополию на знание.

После срыва попыток сицилийских королей в XII веке интегрировать мусульманское знание географии в христианский мир, новостью для Европы XIII века стало открытие возможности торговли, которая в долгосрочной перспективе оказалась более важной, чем уже существовавшая торговля. Именно это привело португальцев мимо Африки в Индийский океан в поисках специй и христиан. Через двести лет после неудачной попытки генуэзских братьев Вивальди, но при этом в рамках прямой интеллектуальной преемственности, Бартоломеу Диаш и Васко да Гама смогли проделать путь в Индийский океан. Похожим образом испанцы пришли в Америку под руководством генуэзского мореплавателя Христофора Колумба, этого заблудившегося средневекового путешественника, который почерпнул свои чисто средневековые знания географии мира из книги XIV века Ymago mundi, написанной Пьером д’Элли. В удивительно стройной попытке сломить центральное положение мусульман ранняя династия Мин поддерживала морские экспедиции Чжена Хэ (1405–1433), в которых знания мусульман о морских путях были применены во благо Китайской империи.

В некотором смысле и поскольку Мин в итоге положила конец этим попыткам, можно утверждать, что mirabilia Марко Поло в долгосрочной перспективе имели большее значение, чем насильно изменявшиеся монгольской знатью направления торговли: не собственно товары, которые эти отдельные генуэзские и венецианские купцы привезли обратно, а знание мира за пределами мира исламского, глубину Азии, полностью забытой с тех пор, как Феофилакт Симокатта изобразил тюрков и Китай на второй фазе Шелкового пути. Представляется ошибкой пытаться обосновать одними лишь экономическими причинами существовавшую в монгольский период материковую торговлю, которая рассматривается с точки зрения экономики и экономического расширения Европы XVI века. К XIII веку значимой торговлей уже была морская, и ее важность только продолжала нарастать, в то время как караванная торговля достигла своего технологического предела за полтысячелетия до Чингисхана. Но для того чтобы понять настоящую связь между материковым Шелковым путем и ростом в Европе, мы должны выйти за пределы экономической истории и принять во внимание мобилизующую силу недавно созданной Ymago mundi.

Литература

All the Chinese texts are quoted according to the standard Zhonghua Shuju edition.

Aigle, D. (2005). Le Fars sous la domination mongole. Politique etfiscalite (xilie-XIVe s.), Cahier de Studia Iranica 31. Paris: Association pour 1’Avancement des Etudes Iraniennes.

Allsen, T. (1989). “Mongolian Princes and Their Merchant Partners, 1200–1260,” Asia Major 2 (2): 83-126.

–-. (1997). Commodity and Exchange in the Mongol Empire: A Cultural History of Islamic Textiles. Cambridge University Press.

–-. (2001). Culture and Conquest in Mongol Eurasia. Cambridge University Press. Ashtor, E. (1983). Levant Trade in the Later Middle Ages. Princeton University Press.

Aubin, J. (1953). “Les princes d’Ormuz du XIIIe au XVe s.,” Journal Asiatique 241: 177–238.

Bautier, R.-H. (1970). “Les relations economiques des Occidentaux avec les pays d’Orient, au Moyen Age, points de vue et documents,” in M. Mollat (ed.), So-cietes et compagnies de commerce en Orient et dans Г Ocean Indien. Actes du huitieme colloque international d'histoire maritime. Paris: SEVPEN, pp. 263–331.

Beckwith, C. (1991). “The Impact of the Horse and Silk Trade on the Economies of T’ang China and the Uighur Empire,” Journal of the Economic and Social History of the Orient 34: 183–198.

Burton, A. (1993). Bukharan Trade, 1558–1718. Bloomington, IN: Indidana University Press. Cosmas Indicopleustes (1968–1973). Trs. W. Wolska-Conus, Topographie chretienne, 3 vols. Sources Chretiennes, 141, 159, 197. Paris: Editions du Cerf.

De Romanis, F. (2012). “Playing Sudoku on the Verso of the ‘Muziris papyrus’: Pepper, Malabathron and Tortoise Shell in the Cargo of the Hermapollon,” Journal of Ancient Indian History 27: 75-101.

Di Cosmo, N. (2010). “Black Sea Emporia and the Mongol Empire: A Reassessment of the Pax Mongolica,” Journal of the Economic and Social History of the Orient 53: 83-108.

Endicott-West, E. (1989). “Merchant Associations in Yuan China: The Ortog,” Asia Major 2(2): 127–154.

Hamilton, J. (1986). Manuscrits ouigours du IXeXe siecle de Touen Houang. Paris: Peeters.

Hansen, V. (2005). “The Impact of the Silk Road Trade on a Local Community: The Turfan Oasis, 500–800,” in E.de la Vaissiere and E.Trombert (eds.), Les Sogdiens en Chine. Paris: EFEO, pp. 283–310.

Herrmann, G. (1968). “Lapis-Lazuli: The Early Phases of its Trade,” Iraq 30: 21–57.

Jacoby, D. (2004). “Silk Economics and Cross-Cultural Artistic Interaction: Byzantium, the Muslim World, and the Christian West,” Dumbarton Oaks Papers, 58: 197–240.

–-. (2010). “Oriental Silks Go West: A Declining Trade in the Later Middle Ages,” in C. Schmidt Arcangeli and G. Wolf (eds.), Islamic Artefacts in the Mediterranean World: Trade, Gift, Exchange and Artistic Transfer. Venice: Marsilio, pp. 71–88.

Kervran, M. (1994). “Forteresses, entrepots et commerce. Une histoire a suivre depuis les rois sassanides jusqu’aux princes d’Ormuz,” Itineraires dOrient. Hommages a Claude Cahen. Res Orientales vi. Bures-sur-Yvette: GECMO, pp. 325–351.

–-. (1999), “Caravanserails du delta de l’Indus. Reflexions sur l’origine du cara-vanserail islamique,” Archeologie islamique 8–9: 143–176.

Kuroda, A. (2009). “The Eurasian Silver Century, 1276–1359: Commensurability and Multiplicity,” Journal of Global History 4: 245–269.

La Vaissiere, E. de (2005). Sogdian Traders: A History. Leiden: Brill. (2006). “Les Turcs, rois du monde a Samarcande,” in M. Compareti and E. de la Vaissiere (eds.), Royal Nawruz in Samarkand: Proceedings of the conference held in Venice on the pre-Islamicpainting at Afrasiab. Supplemento 1, Rivista degli Studi Orientali, vol. 78. Pisa/Roma: 147–162.

La Vaissiere, E. de and E. Trombert (2004). “Des Chinois et des Hu. Migrations et integration des Iraniens orientaux en milieu chinois durant le Haut Moyen-Age,” Annales. Histoire, Sciences Sociales, 59 (5–6): 931–969.

Lane, A. and R.B.Serjeant (1948). “Pottery and Glass Fragments from Littoral, with Historical Notes,” Journal of the Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland, 2: 108–133.

Lin, M. (1985). Loulan Niya chutu wenshu. Beijing: Wenwu chubanshe.

Lopez, R. (1952). “China Silk in Europe in the Yuan Period,” Journal of the American Oriental Society 72: 72–76.

Lopez, R. S. (1943). “European Merchants in the Medieval Indies: The Evidence of Commercial Documents,” Journal of Economic History 3: 164–184.

Menander Protector (1985). In R.C. Blockley (trs.), The History of Menander the Guardsman. ARCA, 17. Liverpool: Francis Cairns.

Oikonomides, N. (1986). “Silk Trade and Production in Byzantium from the Sixth to the Ninth Century: The Seals of Kommerkiarioi,” Dumbarton Oaks Papers 4^O:33–53.

Pegolotti, F. B. (1866). Cathay and the Way Thither, trs. H. Yule, vol. III. London: Hakluyt Society, pp. 143–173.

Pelliot, P. (1927). “Une Ville musulmane dans la Chine du Nord sous les Mongols,” Journal asiatique 21 (1): 261–279.

Petech, L. (1962). “Les marchands italians dans l’empire mongol,” Journal asiatique 25O: 549–574.

Pliny (1945). Natural History, vol. IV, books 12–16, trans. H. Rackham. Loeb Classical Library 370. Cambridge, MA: Harvard University Press, p. 63.

Pulleyblank, E. (1961). “Registration of Population in China in the Sui and Tang Periods,” Journal of the Economic and Social History of the Orient 4: 289–301.

Qi, D. (2005). “The Hejiacun Treasure and Sogdian Culture,” in E.de la Vaissiere and E. Trombert (eds.), Les Sogdiens en Chine. Paris: EFEO, pp. 107–121.

Rossabi, M. (1990). “The Decline of the Central Asian Caravan Trade,” in J.Tracy (ed.), The Rise of Merchant Empires: Long-Distance Trade in the Early Modern World. Cambridge University Press, pp. 351–371.

Schafer, E. (1963). The Golden Peaches of Samarkand: A Study of Tang Exotics. Berkeley: University of California Press.

Schneider, J. (1977). “Was There a Precapitalist World-System?” Peasant Studies 6 (1): 20–29.

Schurmann, H. (1956). “Mongolian Tributary Practices of the Thirteenth Century,” Harvard Journal of Asiatic Studies 19(3/4): 304–389.

Sen, T. (2006). “The Formation of Chinese Maritime Networks to Southern Asia, 1200–1450,” Journal of the Economic and Social History of the Orient 49 (4): 421–453.

Sidebotham, S. (2011). Berenike and the Ancient Maritime Spice Route. Berkeley: University of California Press.

Sims-Williams, N. and J.Hamilton (1990). Documents turco-sogdiens du IXe-Xe siecle de Touen- houang, Corpus Inscriptionum Iranicarum, II/III. London: SOAS.

Skaff, J. (1998a). “Straddling Steppe and Sown: Tang China’s Relations with the Nomads of Inner Asia (640–756).” Unpublished dissertation, University of Michigan.

–-. (1998b). “Sasanian and Arab Sasanian Silver Coins from Turfan: Their Relationship to International Trade and the Local Economy,” Asia Major 9 (2): 67-115.

Sokolovskaia, L. and A. Rougeulle (1992). “Stratified Finds of Chinese Porcelains from Pre- Mongol Samarkand (Afrasyab),” Bulletin of the Asia Institute 6: 87–98.

"Tabari (1879–1901). Tarikh al-rusul wa-l-muluk, ed. M.J.de Goejr et al., 15 vols. Leiden: Brill.

Tamin b. Bahr (1948). In V. Minorsky (trs.), “Tamiin ibn Bahr’s Journey to the Uyghurs,” Bulletin of the School of Oriental and African Studies 12(2): 275–305.

Trombert, E. (2000). “Textiles et tissus sur la Route de la Soie. Elements pour une geographie de la production et des echanges,” in M.Cohe, J.P.Drege, and J. Gies (eds.), La Serinde, terre d'echanges. Paris: La documentation fran^ai-se, pp. 107–120.

Vassaf, Tajziyat al-amsar wa tazjiyat al-a‘sar (1871), trs. H.M.Elliot, in The History of India, as told by its Own Historians. The Muhammadan Period. London: Trub-ner & Co.

Whitehouse, D. and A. Williamson (1973) “Sasanian Maritime Trade,” Iran 11: 29–49.