Армянские предания

Наконец, настал день… С вершины седой Месроп оглянулся назад. Словно годы, сбегали к людям каменные уступы.

«Мои ступеньки длиной всего в несколько вёрст. Но эти вёрсты теперь можно пройти за час. Жизнь – за час – не мало ли?» – впервые за много лет улыбнулся старый Месроп, радуясь, что пути разрозненных селений сольются к храму…

С тех пор недосягаемая гора стала доступной. Поднялись на вершину люди. Выстроили там храм. И назвали его именем Месропа Маштоца – создателя армянского алфавита.

Святый отче Месроп, просим тебя, моли Бога о нас!

Проклятая невестка

 
Невестки доля тяжела.
А эта уж такой была —
Она не только не всплакнёт,
Но даже глазом не моргнет,
Пусть обижают вновь и вновь
Ее и свекор и свекровь.
Но раз, беспечно весела,
Свободно косы расплела,
И, в комнате своей одна,
Запела песенку она:
«Мой дом – тюрьма.
Печаль и тьма.
И я навек в плену,
Каким нарядом ни мани,
Что светлой молодости дни.
Когда я жизнь кляну?
Ах, птичкой стать,
Порхать, летать
С любимым средь ветвей!
Дыша весной,
В тиши лесной
Как петь отрадно ей,
Рожденья день —
Проклятый день,
Печален он для нас,
Мой грустен сон,
И в сердце – стон,
И смех навек угас».
И вдруг старуха в дверь вошла.
Певунья в страхе замерла
И, ни жива, и ни мертва,
Свекрови слушает слова:
«Удодом стань,
Невестка-дрянь!
Закрой поганый рот!
Ишь, весела!
Платок сняла,
Бесстыдная, орет!
Пусть немота
Скует уста,
Засохни, облысей!..»
Сказала, – что ж,
Стал облик схож:
Невестка перед ней
Стоит, страшна – лицо черно,
На плеши – гребешок,
И вдруг, взлетев, она в окно
Умчалась на восток.
Вот все. Спустилась ночи мгла,
Домой бедняжка не пришла —
Удодом стала. Взад-вперед,
С торчащим гребешком,
В полях блуждает, не поет,
Не просит ни о чем.
Вся в пестрых перышках она, —
Нема, растерянна, грустна,
Но если вдруг припомнит дом,
Где некогда жила,
Час, как запела пред окном
И косы расплела,
И тот, ее сгубивший миг,
Когда вошла свекровь, —
Она взлетает, стынет кровь,
И раздается крик…
Она дрожит, ее трясет,
Она кричит: «Уд-од… Уд-од!..
 

Сердце девы

 
Некогда в царстве восточном цвела
Юная дева, резва, весела,
Краше всех сверстниц красою лица,
Радость и гордость вельможи-отца.
Только, знать, сердцу не писан закон:
В дочь властелина безродный влюблен:
Дева любовью ответной горит;
«Он – мой избранник», – отцу говорит, —
«Он, не другой —
Суженый мой!»
 
 
Крикнул вельможа: «Тому не бывать!
Легче мне в землю тебя закопать!
Нищего зятем назвать не хочу,
В крепкую башню тебя заточу».
Камень, скала он… Что страсти скала?
Юноше дева тем боле мила,
Нежностью пылкой невеста горит:
«Он – мой желанный», – отцу говорит, —
«Он, не другой —
Суженый мой!»
 
 
Деспот угрюмей, чем хмурая ночь,
В тесную башню сажает он дочь:
«С милым в разлуке, вдали от людей,
Блажь с нее схлынет. Остынет он к ней.. »
Нет для любови ни стен, ни замка;
Лишь распаляет желанье тоска,
Страстью дева в затворе горит;
«Он – мой любимый, – отцу говорит, —
«Он, не другой —
Суженый мой!»
 
 
Дух самовластный осенила тьма;
Сводит гордыня владыку с ума:
Башню, где клад свой ревниво берег,
Мстящей рукою безумец поджег…
Что для любови, что жарче тюрьма?
Ярым пожаром пылает сама!
Узница в душной темнице горит,
Клятвы обета, сгорая, творит:
«Он, не другой —
Суженый мой!»
 
 
Грозная башня сгорела дотла;
В пепел истлела, что прежде цвела.
Только – о, чуда безвестного дар! —
Сердца живого не тронул пожар…
Стелется горький с пожарища дым;
Юноша плачет над пеплом седым.
Плакал он долго; застыла печаль;
В путь поманила далекая даль…
«Он, не другой —
Суженый мой!»
 
 
Нежная тайна! Под хладной золой
Что содрогнется, – не сердце ль, – порой?
Жаркое сердце в огне спасено;
Только под пеплом сокрыто оно.
Сердца живого из дремлющих сил, —
Словно из корня, что ключ оросил
Слез изобильных, – в таинственный срок
Вырос прекрасный и легкий цветок:
Огненный мак;
Глубь его – мрак…
 
 
По чужедальним блуждает краям
Юноша, цели не ведая сам,
Вкруг озираясь, – любимая где?
Милой не видит нигде и нигде!
В грезах о нежной склоняет главу;
Но безнадежность одна наяву.
Верной любови и смерть не конец;
Чувства не гасит небесный венец.
В оный предел
Вздох долетел…
 
 
Стон долетел к ней и тронул ее,
Тень покидает жилище свое,
К милому сходит, тоскуя, во сне,
Благоуханной подобна весне,
Молвит: «Внемли, мой печальник, завет!
Вырос над пеплом моим алоцвет.
Девы сожженной он сердце таит.
Жизнью моею тебя упоит.
В соке огня
Выпей меня!
 
 
Неги медвяной, разымчивых чар
Хмель чудотворный, целительный дар
Выжми и выпей пчелой из цветка:
Черная душу покинет тоска,
Так ты спасешься, избудешь печаль.
Смоет земное волшебная даль;
Не увядают ее красоты;
Мир и блаженство изведаешь ты —
В тонкой дали
Лучшей земли!..»
 
 
Нежная тайна, ты сердцу мила!
Стала скитальца душа весела.
Соком заветным навек опьянен,
Волен, беспечен и мужествен он.
В смене вседневной воскреснет тоска, —
Радость за нею, как рай, глубока.
Прежнее бремя его не долит,
Прежнее пламя его не палит, —
В тонкой дали
Лучшей земли…