Пережить ночь

Интерьер. «Гранд Ам» – ночь

В тот день Чарли не хотела никуда идти. Это было ее оправданием, почему она сделала то, что сделала. Пока она пыталась оправдать себя. До того, как поняла, что ее поступок непростителен.

Был вечер четверга, на следующее утро у нее был ранний урок кинематографии. Чарли ни в коем случае не хотела в десять часов идти в бар, чтобы посмотреть второсортную кавер-группу «Кьюр»^[22], и упорно отнекивалась. Но Мэдди все-таки настояла, чтобы подруга поехала.

– Без тебя будет совсем невесело, – щебетала она. – Никто, кроме тебя, не понимает, как сильно я их люблю.

– Ты же понимаешь, что на самом деле это не «Кьюр», верно? – поинтересовалась Чарли. – Это просто какие-то парни, которые научились играть «Песню любви» в гараже своих родителей.

– Но они действительно классные! Клянусь! Пожалуйста, Чарли, просто поедем. Жизнь слишком коротка, чтобы сидеть здесь взаперти.

– Хорошо, – вздохнула Чарли. – Хотя я очень устала. А ты знаешь, как я раздражаюсь, когда устаю.

Мэдди игриво швырнула в нее подушкой через всю комнату.

– Ты становишься абсолютным монстром.

Группа появилась на сцене около одиннадцати, в чрезмерно готической одежде, настолько, что это граничило с нелепостью. Фронтмен, стремясь походить на Роберта Смита, густо присыпал лицо белой пудрой. Чарли заявила, что это делает его похожим на Эдварда Руки-ножницы.

– Грубо, – отозвалась Мэдди. – Но – правда.

Через три песни Мэдди уже танцевала с каким-то подражателем Бон Джови в рваных джинсах и черной футболке. Спустя еще две песни они стояли спиной к бару и лизались. И Чарли, которая устала, проголодалась и была не настолько пьяна, все это надоело.

– Эй, я ухожу, – сказала она, похлопав Мэдди по плечу.

– Что? – Мэдди выскользнула из объятий целовавшего ее случайного парня и схватила Чарли за руку. – Ты не можешь уйти!

– Могу! – безапелляционно произнесла Чарли. – И я ухожу.

Мэдди цеплялась за нее, когда она выходила из бара, проталкиваясь через танцпол, заполненный студентами в бейсболках, студентками в топиках, преппи, укурками и одетыми во фланелевую одежду бездельниками с жесткими обесцвеченными волосами. В отличие от Мэдди, им было все равно, кто играет. Они пришли только для того, чтобы надраться.

А Чарли… ну, она просто хотела свернуться калачиком в постели и смотреть фильм.

– Эй, что происходит?! – возмутилась Мэдди, как только они вдвоем вышли из бара в переулок, где воняло рвотой и пивом. – Нам было весело!

– Тебе было весело, – парировала Чарли. – А я просто… присутствовала.

Мэдди полезла в сумочку – блестящий прямоугольник серебряных блесток, который она нашла в «Гудвилле» – в поисках сигареты.

– Ты сама в этом виновата, дорогая.

Чарли была не согласна с подобным заявлением. По ее подсчетам, Мэдди почти сотню раз притаскивала ее в бар, на кеггер^[23] или на вечеринку театрального факультета только для того, чтобы с порога бросить, оставив Чарли неловко стоять среди подобных ей интровертов и интересоваться у них, смотрели ли они когда-нибудь «Великолепных Эмберсонов».

– Не была бы, если бы ты просто позволила мне остаться дома.

– Я пытаюсь помочь тебе.

– Игнорируя мои желания?

– Выдернув тебя из зоны комфорта, – сказала Мэдди и, не найдя сигареты, сунула сумочку под мышку. – В жизни есть нечто большее, чем фильмы, Чарли. Если бы не я, Робби и девчонки в общежитии, ты бы никогда ни с кем не разговаривала.

– Это неправда! – воскликнула Чарли, хотя про себя задумалась, так ли это. Она не смогла вспомнить, когда в последний раз имела что-то большее, чем беглую светскую беседу с кем-то за пределами учебной группы или замкнутого мирка их общежития. Осознание того, что Мэдди права, рассердило ее еще больше. – Я могла бы говорить с кучей людей, если бы захотела.

– И в этом твоя проблема, – проговорила Мэдди. – Ты не хочешь. Вот почему я всегда пытаюсь заставить тебя сделать это.

– А может, я не хочу, чтобы меня заставляли?!

Мэдди издала саркастический смешок.

– Это чертовски очевидно.

– Тогда перестань этим заниматься, – сказал Чарли. – Друзья должны поддерживать друг друга, а не пытаться перевоспитать.

Видит бог, она могла бы попробовать кое-что поменять в Мэдди. Взбалмошность. Театральность. Ее одежду, больше походившую на сценические костюмы, настолько устаревшую и нелепую, что порой люди закатывали глаза, когда она входила в комнату. Но Чарли не пыталась. Потому что она все это любила. Она любила Мэдди. И иногда – как в ту ночь – спрашивала себя, чувствует ли Мэдди то же самое.

– Я не хочу тебя перевоспитать, – возразила Мэдди. – Я просто хочу, чтобы ты немного пожила.

– А я, черт возьми, хочу домой! – возмутилась Чарли и сделала движение, чтобы уйти. Мэдди снова вцепилась в ее руку.

– Пожалуйста, не уходи. Ты права. Я притащила тебя сюда, а потом бросила, и мне очень жаль. Давай вернемся в бар, выпьем и будем танцевать до упаду. Я больше не оставлю тебя. Обещаю. Просто останься.

Возможно, Чарли сдалась бы, не продолжи Мэдди говорить. Возможно, она, как всегда, уже была готова простить и забыть. Но Мэдди глубоко вздохнула и сказала:

– Ты же знаешь, я не люблю ходить домой одна.

Чарли вздрогнула, по-настоящему вздрогнула, когда услышала это. Потому что это означало, что Мэдди продолжала, как обычно, думать только о себе. Дело было не в том, что она наслаждалась компанией Чарли или хотела вместе веселиться. Ей просто было нужно, чтобы кто-нибудь проводил ее пьяную задницу домой, когда вечеринка закончится. Чарли в одно мгновение подумала, что, похоже, Робби был прав. И Мэдди, скорее всего, не считала ее подругой. Возможно, Чарли была для нее всего лишь зрителем. Одним из многих. Тех, кто был достаточным слабаком, чтобы позволять Мэдди практически каждую ночь выкидывать любую ерунду, которая приходила ей в голову.

Кроме той ночи.

Тогда Чарли не позволила этому случиться.

– Я иду домой, – отчеканила она. – Ты можешь либо присоединиться ко мне, либо нет.

Мэдди сделала вид, что задумалась. Затем осторожно шагнула в направлении Чарли, даже слегка приподняла руку, как будто потянулась к ней. Но тут кто-то вышел из бара, и из открытой двери в переулок ворвались звуки музыки. Безбашенная версия «Just Like Heaven».

Услышав ее, Мэдди перевела взгляд на бар, и Чарли поняла, что подруга уже приняла решение.

– Ты – ужасный друг. Надеюсь, ты это знаешь, – сказала она Мэдди. Затем повернулась и зашагала прочь, не обращая внимания на крик Мэдди: «Чарли, подожди!»

– Отвали, – бросила она, не оглядываясь.

И это стало последним, что она сказала Мэдди.

Но то была не самая худшая часть ночи.

Отнюдь нет.

Худшее случилось через двадцать шагов, когда Чарли обернулась, надеясь увидеть, что, несмотря на перебранку и грубое слово, Мэдди следует за ней, изо всех сил пытаясь догнать. Вместо этого Чарли обнаружила подругу все еще стоящей за пределами бара, с выуженной, наконец, из сумочки сигаретой, в обществе мужчины, который, казалось, появился из ниоткуда.

Чарли не удалось толком его разглядеть. Он стоял, опустив голову, повернувшись к ней спиной. Единственной частью его тела, которую удалось увидеть, была левая рука, освещенная пламенем зажигалки Мэдди. Все остальное, от ботинок до шляпы, скрывала тень.

Эта шляпа – обычная федора, которую носили все мужчины, пока вдруг резко не перестали этого делать, – подсказала Чарли: что-то в этой сцене не так. На дворе 1991 год, никто больше не надевал фетровых шляп. Кроме того, все казалось слишком нарочитым, слишком стилизованным. Одинокий белый луч косо скользнул между Мэдди и мужчиной, разделив их на две отдельные части: Мэдди, залитая светом, и мужчина, окутанный темнотой.

Чарли решила, что это очередной фильм в ее сознании, вызванный ее размолвкой с Мэдди. Вместо того чтобы посмотреть, как сцена возвращается в реальность, как ей и следовало поступить, Чарли развернулась и пошла дальше.

И больше не оглянулась.

Когда Мэдди не вернулась в общежитие той ночью, Чарли предположила, что она переспала с кем-то из бара. Может быть, с фальшивым Бон Джови. Или с парнем в фетровой шляпе. Если он вообще существовал. У Чарли имелись сомнения на сей счет.

Беспокойство не возникало до полудня, когда Чарли вернулась с занятий и не обнаружила в комнате следов присутствия Мэдди. Чарли не могла не подумать о том дне, когда умерли ее родители. Как она оставалась спокойной, не представляя, что стала сиротой. Не желая, чтобы история повторилась, Чарли провела остаток дня, переходя из комнаты в комнату, спрашивая всех, не видели ли они Мэдди. Никто не видел. Следующим шагом Чарли было позвонить матери и отчиму Мэдди и узнать, не звонила ли она им. Нет, не звонила. Наконец, в полночь, ровно через двадцать четыре часа после их последней встречи, Чарли набрала полицию и сообщила о пропаже подруги.

Мэдди нашли рано утром на следующий день.

Велосипедист обнаружил ее во время своей ежедневной поездки, привлеченный необычным блеском посреди поля в девяти милях от города. То была сумочка, блестки на которой сверкали в лучах утреннего солнца.

Мэдди лежала рядом, уткнувшись лицом в грязь, мертвая по меньшей мере сутки.

Поначалу все – полиция, город, университет – надеялись, что это обычное убийство, как будто убийство может быть обычным. Преступление, которое легко раскрыть. Ревнивый бывший парень. Одержимый одноклассник. Что-то, что имело мотив.

Но многочисленные колотые раны, с которыми нужно было считаться… И тот факт, что ее запястья и лодыжки были связаны веревкой… И отсутствовавший зуб, верхний клык, который, как показали стоматологические записи, был на месте до убийства…

Именно зуб привел полицию к худшему выводу: Мэдди стала еще одной жертвой человека, который уже дважды совершал подобное. «Убийца из кампуса».

Чарли невольно восхитилась сдержанностью этого прозвища. Семь месяцев назад в кинотеатрах показывали фильм «Молчание ягнят», привнесший в поп-культурный лексикон клички Буффало Билл и Ганнибал Лектор. Вместо того чтобы придумать что-то в таком же болезненно-броском ключе, полиция предпочла простоту.

Он был убийцей.

Он бродил по кампусу университета «Олифант».

Он хватал женщин, связывал и убивал. Этого было достаточно для большинства людей, широкой публике даже не сообщали о пропавших зубах. Только семьям жертв была известна эта ужасная деталь. Чарли знала об этом просто потому, что была первым человеком, с которым полиция общалась после обнаружения тела Мэдди, и им нужно было сразу уточнить, имелся ли у убитой верхний клык. Детективы попросили ее сохранить это в тайне, и она никому не рассказала. Даже Робби. Она понимала, что копы не разглашают эту информацию, чтобы отличить случайную поножовщину от работы «убийцы из кампуса».

Чарли услышала это прозвище в тот день, когда приехала в «Олифант». «Убийца из кампуса» нанес очередной удар месяцем ранее, повергнув весь университет в паническое безумие, хотя жертва была горожанкой, а не студенткой. Инструктаж первокурсника включал урок самообороны. Свистки выдавались вместе с удостоверениями личности. В кампусе девушки никогда не гуляли в одиночку. Они двигались стаями – большими, многочисленными группы нервного хихиканья и блестящих волос.

Во время спонсируемых кампусом студенческих вечеринок или ночных бесед в гостиной общежития об убийствах говорили приглушенными голосами, как шепчутся у костра о городских легендах. Все знали имена жертв. Все утверждали, что как-то связаны с ними. Общий класс. Подруга друга. Встреча мельком на улице за две ночи до убийства.

Анджела Данливи погибла первой, четыре года назад, дождливой мартовской ночью. Она была старшекурсницей и работала неполный рабочий день в баре в центре города. Одно из тех мест, где официантки носят обтягивающие футболки в надежде, что парни из университета оставят больше чаевых. Она пропала вскоре после окончания рабочего дня и была найдена на следующее утро в лесу на окраине кампуса с неизвестными на тот момент признаками работы «убийцы из кампуса».

Заколота.

Связана.

С вырванным зубом.

Не было ни зацепок, ни подозреваемых. Просто ужасное убийство, которое полиция по глупости приняла за единичное. Она сохраняла это убеждение полтора года, пока не была обнаружена вторая жертва. Тейлор Моррисон. Тело горожанки, убитой за месяц до приезда Чарли, нашли выброшенным на обочину ремонтируемой дороги в двух милях от университета. Она работала в книжном магазине в двух кварталах от «Олифанта», достаточно близко к кампусу, чтобы ее гибель можно было связать со смертью Анджелы Данливи.

Прошел год, убийства не повторялись, и люди облегченно вздохнули. Через два года люди успокоились еще больше, но занятия по самообороне не отменили. К началу следующего учебного года никто не бродил по кампусу группами, и про «убийцу из кампуса» почти забыли.

Затем убили Мэдди, и порочный круг начался заново. Только на этот раз Чарли была его частью. Второстепенный персонаж фильма с ужасающей главной ролью Мэдди. Она разговаривала со столькими людьми в дни, последовавшие за преступлением… Местные детективы. Полиция штата. Даже два агента ФБР – женщины с одинаковыми прическами – волосы собраны в строгие хвостики – и одетые почти одинаково, в шелковые блузки и черные блейзеры.

Чарли рассказала им все.

Они с Мэдди пошли в бар послушать кавер-группу. Нет, ей еще не исполнился двадцать один год, она призналась в этом, не колеблясь ни секунды. Мэдди – мертва. Ее убийца все еще на свободе. Никому нет дела до ее поддельного удостоверения личности. Да, они с Мэдди спорили у бара. Да, она ушла, хотя подруга умоляла ее остаться. И да, последнее, что она сказала своей лучшей подруге, действительно было – «Отвали». Осознание произошедшего заставило Чарли броситься в туалет полицейского участка, где она блевала в раковину.

Ей стало еще хуже, когда она вернулась к этим крутым агентам ФБР и они сообщили все, что было известно о последних минутах Мэдди.

Никто не мог вспомнить, чтобы видел, как Мэдди в тот вечер вернулась в бар.

Что двое вышли из бара через пять минут после ухода Чарли и увидели Мэдди, выходящую из переулка с мужчиной, хотя были в этом не слишком уверены, потому что он уже завернул за угол и они заметили только белую кроссовку.

Основываясь на времени ее смерти, власти полагали, что человек, с которым Мэдди вышла из переулка, и был ее убийцей.

– Я видела его, – пролепетала Чарли, ошеломленная осознанием того, что увиденное ею было вовсе не фильмом в ее голове.

Агенты ФБР выпрямились в своих креслах.

– Как он выглядел? – спросила одна из них.

– Я не знаю.

– Но вы его видели?!

– Я кого-то видела. Но это мог быть не тот мужчина, с которым ушла Мэдди.

Один из агентов бросил на нее взгляд, достаточно горячий, чтобы содрать обои.

– Вы либо видели кого-то, либо нет!

– Я действительно видела, – с трудом выдавила Чарли. У нее кружилась голова. Тошнота продолжала подступать к горлу. – И вместе с тем не видела.

Она понятия не имела, соответствует ли человек, который ей почудился, своему реальному образу. Фильмы в ее сознании иногда искажали вещи до такой степени, что они переставали быть узнаваемыми. Вполне возможно, персонаж, которого она видела, был собран ее воображением из кусочков дюжины самых разных выдающихся мужчин. Частично Митчем, частично Ланкастер, частично Бертон.

Чарли битый час рассказывала о фильмах в своей голове. Как они работают. Когда это случилось впервые. Как часто того, что она видела, на самом деле не существовало, включая мужчин в темных переулках. Но даже после всего этого агенты настояли, чтобы она посидела с художником, надеясь, что изображение увиденного ею каким-то образом заставит ее вспомнить, что там было на самом деле.

Когда это не сработало, они попробовали гипноз.

Вновь неудача. Чарли отправили к психиатру.

В результате последовали тяжелые разговоры об убийстве Мэдди, смерти ее родителей, фильмах в ее голове. Затем появился рецепт на маленькие оранжевые таблетки, которые, как объяснили Чарли, избавят ее от видений.

Психиатр подчеркнул, что смерть Мэдди не была виной Чарли. Что мозг каждого человека своеобразен. Что он работает необычно. Он делает то, что делает, и Чарли не должна винить себя за то, что такое произошло.

Чарли не согласилась. Тем вечером она сознавала, что увиденное за пределами бара было фильмом в ее голове. Она могла бы подождать, пока он закончится, открыть истинную картину происходящего. Либо могла вернуться к Мэдди, извиниться и потребовать, чтобы они отправились домой вместе.

Но она просто повернулась и ушла.

Из-за этого она не смогла спасти жизнь Мэдди и не запомнила каких-либо идентифицирующих деталей о человеке, который убил ее. Если смотреть с этой точки зрения, во всем виновата Чарли.

Время шло. Дни, недели и месяцы.

В конце концов Чарли отрезала себя ото всех, кроме Робби и нэни. У нее даже не нашлось душевных сил, чтобы присутствовать на похоронах Мэдди, с чем никак не могли смириться в общежитии, куда были заказаны два автобуса, чтобы отвезти их в глухомань, в штат Пенсильвания, на панихиду. Ее не оставляли в покое вплоть до момента отъезда, язвили, пытаясь вызвать чувство вины.

Я не могу поверить, что ты не поедешь!

Она была твоей лучшей подругой!

Я знаю, тебе будет тяжело, но это даст тебе шанс попрощаться.

Ты пожалеешь, если не поедешь!

Только Мэдди могла бы понять ее мотивы. Она знала о родителях Чарли и двойных похоронах, которые перестроили мозг, чтобы она смогла справиться с горем. Мэдди не хотела бы, чтобы подруга еще раз прошла через это.

Поэтому Чарли осталась. Решение, о котором она определенно не жалеет. Она предпочитала помнить Мэдди живой, смеющейся, в ее обычном театральном образе. Она хотела помнить Мэдди, одевшуюся под Лайзу из «Кабаре», чтобы пойти на занятия по статистике. Или помнить о прошлом Хэллоуине, когда они вдвоем отправились на костюмированную вечеринку в роли сестер Габор, а все решили, что они изображают Мадонну в «Дике Трейси», хотя обе говорили с нарочито венгерским акцентом. Чарли совершенно не хотела вспоминать Мэдди как безжизненную оболочку в гробу и ее лицо, окрашенное в оранжевый цвет слишком большим количеством посмертного грима.

Однако истинная правда состояла в том, что отказ от поездки на похороны подруги был проявлением трусости. Проще говоря, она не могла встретиться лицом к лицу с семьей Мэдди и их оправданным гневом. Телефонного звонка было достаточно – той истеричной стычки с матерью Мэдди, набросившейся на Чарли с такой жестокостью, которой могла обладать только скорбящая женщина.

– Ты его видела! Так говорят в полиции. Ты видела человека, который убил мою дочь, но не можешь вспомнить, как он выглядел?!

– Я не могу, – всхлипывала Чарли.

– Но, тебе, сучка, нужно вспомнить! – кричала мать Мэдди. – Ты в долгу перед нами! Ты в долгу перед Мэдди! Ты бросила ее, Чарли. Вы были вдвоем, но ты ушла без нее. Ты была ее подругой. Ты должна была находиться рядом с ней! А ты бросила ее с этим мужчиной. Теперь моя дочь мертва – и ты даже не можешь заставить себя что-то о нем вспомнить? Что ты за друг такой?! Что ты за человек?! Ты – чудовище! Вот ты кто!

Чарли ничего не сказала в свою защиту. К чему пытаться, если все сказанное миссис Форрестер правда? Она бросила Мэдди. Сначала при жизни, когда оставила ее у бара, а затем и после смерти, когда не смогла вспомнить ни одной характерной черты человека, который убил ее. Полагая, что мать Мэдди права, Чарли действительно считала себя ужасным человеком.

Так что день похорон Мэдди Чарли провела в одиночестве, просматривая разные фильмы Диснея. Она не ела, не спала. Она просто сидела на полу в комнате общежития, окруженная белыми пластиковыми футлярами из-под видеокассет.

Робби, который присутствовал на похоронах, сказал Чарли, что, возможно, ей все же следовало поехать. Что все было не так ужасно. Что гроб был закрыт, друг семьи спел «Где-то» из «Вестсайдской истории», и что единственный трагический момент случился у могилы, когда Мэдди опустили в землю. Вот тогда ее бабушка, охваченная горем, запрокинула голову и завыла в синеву сентябрьского неба.

– Я думаю, это помогло бы тебе, – сказал он.

Чарли не хотела подобной помощи и не нуждалась в ней. Кроме того, она знала, что со временем с ней все будет в порядке. Долго горевать может только сердце. Так сказала ей бабушка Норма через несколько месяцев после смерти родителей. Теперь Чарли знала, что это правда. Она все еще скучала по ним. Не проходило и дня, чтобы она не думала о них. Но ее горе, которое поначалу казалось таким тяжелым, что грозило ее раздавить, превратилось в нечто более легкое. Она предполагала, что то же самое произойдет и в случае Мэдди.

Не произошло! Боль, которую она чувствовала, по-прежнему была такой же душераздирающей, как в тот день, когда она узнала, что Мэдди мертва. И Чарли больше не могла этого выносить. Ни горе. Ни чувство вины. Ни косые сочувствующие взгляды, бросаемые на нее в тех редких случаях, когда она ходила на занятия. Вот почему она покидала «Олифант». Несмотря на то, что знала: бегство с места преступления не заставит ее чувствовать себя менее виноватой. Тем не менее была надежда, что, вернувшись домой к бабушке и затерявшись в тумане старых фильмов и шоколадного печенья, она каким-то образом облегчит себе эту задачу.

– Я почему-то так и подумал, что это ты, – сказал Джош, выслушав, как жестко Чарли препарирует саму себя. – Читал о происшествии в газете. Я не знаю… ты хочешь поговорить об этом?

Чарли отвернулась к запотевшему окну.

– Тут не о чем говорить.

– Ты из-за этого бросаешь университет. Мне кажется, что поговорить есть о чем.

Чарли шмыгнула носом.

– Может быть, я не хочу говорить об этом.

– А я все равно собираюсь этим заняться, – продолжал настаивать Джош. – Во-первых, я сожалею о твоей потере. То, что случилось, ужасно. То, через что ты прошла и все еще проходишь, ужасно. Напомни, как звали твою подругу? Тэмми?

– Мэдди, – сказала Чарли. – Сокращенно от Мэделин.

– Точно. Так же, как Чарли – сокращение от Чарльза.

Джош, явно довольный собой за то, что обыграл ее шутку, бросил на Чарли беглый взгляд. Увидев, что каменное выражение ее лица не меняется, Джош продолжил:

– Они так и не поймали парня, который это сделал, верно?

– Нет.

Чарли слегка задрожала от осознания, что из-за нее человек, убивший Мэдди, не был пойман, возможно никогда и не будет пойман и может даже провести остаток своей жалкой жизни, наслаждаясь тем, как ему сошло с рук убийство. Причем сошло не один раз, а трижды.

Из того, что известно полиции.

На данный момент.

Мысль о том, что «убийца из кампуса» может нанести – и, скорее всего, нанесет – новый удар, вызвала еще одну страшную волну дрожи.

– Тебя беспокоит, что они так и не поймали его?

– Это меня злит, – сказала Чарли.

После того, как первоначальный шок и горе прошли, Чарли довольно быстро ощутила гнев. Она проводила бессонные ночи, кипя от того, что Мэдди мертва, а ее убийца жив, и от того, что это чертовски несправедливо. Порой она всю ночь, расхаживая по комнате, представляла сценарии фильмов категории «Б»^[24], в которых она мстила. В этих ментальных фильмах «убийца из кампуса» всегда был тем темным пустым местом в форме человека, которое она видела в переулке у бара, над которым она совершала все акты насилия, которые только могла придумать.

Стрельба. Удушение. Обезглавливание.

Однажды ночью в ее воображении возник фильм, в котором она ударила «убийцу из кампуса» в грудь и вырвала его сердце, которое лоснилось на кончике ее ножа, все еще продолжая биться. Но когда она посмотрела на тело, она увидела не пустоту в форме человека. Это был кто-то, кого она слишком хорошо знала.

Себя.

После этого случая Чарли задумала побег.

– Думаю, я бы волновался, – сказал Джош. – Я имею в виду, что он все еще там. Где-то. Он ведь мог тебя видеть, верно? Он может знать, кто ты, и в следующий раз попытается прийти за тобой.

Чарли снова задрожала, на этот раз сильнее, чем обычно. Она содрогнулась. Всем своим существом. Потому что Джош прав. «Убийца из кампуса», скорее всего, действительно видел ее. Вероятно, он даже знает, кто она такая. И хотя Чарли тоже его видела, она не узнала бы его, даже если бы он сидел рядом с ней.

– Я не поэтому ухожу из университета, – сказала она.

– Значит, это угрызения совести? – сделал вывод Джош. Чарли молчала, и он добавил: – Я думаю, ты слишком строга к себе.

– Зато я так не думаю.

– Тем не менее это так. Непохоже, что в случившемся есть твоя вина.

– Я видела его, – заметила Чарли. – И все же не могу опознать. Конечно, это ужасно. Это автоматически делает меня виноватой. И даже если бы я смогла опознать его…Все равно остался бы тот факт, что я бросила Мэдди. Останься я с ней, и ничего бы не случилось.

– Я не считаю тебя виноватой. И не осуждаю тебя. Но мне кажется, ты думаешь, что другие осуждают…

– Уверена, они так и делают, – перебила его Чарли, вспомнив о телефонном разговоре с матерью Мэдди, после которого она чувствовала себя опустошенной. Впрочем, это сохраняется и до сих пор – она ощущает себя «пустой, как футбольный мяч», если говорить словами Джимми Стюарта из «Окна во двор».

– С чего ты взяла? К тебе стали плохо относиться?

– Нет.

Более того, все были удушающе добры. Все эти девушки с заплаканными глазами, приходящие к ее двери с едой, открытками и цветами. Поступали предложения поменяться комнатами в общежитии, отправиться на групповые прогулки («Безопасность в количестве!»), присоединиться к молитвенному кругу. Чарли отклонила их все. Она не хотела сочувствия. Она этого не заслужила.

– Тогда, может быть, тебе стоит перестать корить себя за то, чего ты не можешь контролировать.

Чарли слышала все это раньше, буквально ото всех, кроме семьи Мэдди. И она устала от этого. Устала от разговоров, что ей надо чувствовать, что это не ее вина, что она должна простить себя. Так устала от всего этого, что теперь комок гнева буквально взорвался в ее груди, будто фейерверк, раскаленный добела и сверкающий. Подпитываемая его огнем, она оторвалась от окна и практически зарычала на Джоша:

– А может быть, тебе стоит заткнуться и не болтать о чем-то, что не имеет к тебе никакого отношения?!

Эта вспышка удивила Джоша, который был так поражен, что машина на несколько неприятных секунд завиляла по дороге. А Чарли совсем не удивилась, она всегда подозревала, что в какой-то момент подобный взрыв должен произойти. Она просто не думала, что это случится в автомобиле малознакомого мужчины, что ее голос прогремит в пахнущем хвоей салоне. Теперь, когда это случилось, она сидела едва дыша, потрясенная, ей было нестерпимо стыдно за себя. В какой-то момент она откинулась на спинку сиденья, внезапно почувствовав усталость.

– Прости, – произнесла она. – Я просто…

– …Долго держала это в себе. – Голос Джоша был монотонен. Выражение лица – невозмутимо. Чарли невольно задалась вопросом, чувствует ли он обиду, злость или страх. Все это было бы оправданно. Если бы они поменялись ролями, она бы спросила себя, что за психа посадила в свою машину?

– Я не имела в виду…

Джош остановил ее жестом.

– Давай просто не будем об этом говорить.

– Наверное, так будет лучше.

Следующие несколько минут они молчали. В повисшей тишине оба не сводили глаз с дороги. Снег прекратился. Внезапно. Как будто ее вспышка отпугнула его. Чарли знала, что так думать глупо. Он прекрасно понимал ситуацию – это был всего лишь короткий ноябрьский шквал, вот и прошел за считанные минуты, а она все равно чувствует себя виноватой.

В машине все еще было тихо, когда они проехали знак, сообщивший, что въезд на межштатную автомагистраль № 80 находится в двух милях. Сразу после этого был еще один указатель, на этот раз – 7-Eleven^[25].

Последний магазин перед тем, как они въедут на хайвей.

Если, конечно, они сделают это вдвоем. После того, как она себя повела, Чарли не стала бы винить Джоша, если бы он бросил ее на обочине дороги и уехал. Но он вместо этого заехал на пустую стоянку 7-Eleven, припарковался у входной двери и, выключив двигатель, сказал:

– Я пойду за кофе. Тебе взять?

Чарли отметила его тон. Дружелюбный, но прохладный.

– Да, – ответила она таким голосом, словно разговаривала с профессором, который ей не нравится. – Пожалуйста.

– Какой ты пьешь?

– Молоко и двойной сахар, – сразу определилась Чарли и потянулась за своим рюкзаком на полу.

– Это за мой счет, – остановил ее Джош. – Я сейчас вернусь.

Он вылез из машины и поспешил в 7-Eleven. Через гигантскую витрину магазина Чарли видела, как он приветственно кивал кассиру – парню во фланелевой рубашке и зеленой вязаной шапочке. Позади него под потолком висел крошечный телевизор, транслировавший новости. Президент Буш на экране давал интервью Барбаре Уолтерс, а его седовласая супруга – вторая Барбара – сидела рядом с ним. Джош бросил мимолетный взгляд на телевизор, прежде чем двинуться к кофейному аппарату.

Чарли знала, что ей следовало пойти с ним. Это было бы вежливо. Сигнал, пусть и скудный, что она активно и охотно участвует в этом путешествии. Но у нее не было идей, как это сделать. Не имелось никакой кинематографической системы отсчета, которой она могла бы следовать. Насколько ей известно на основе всего, что она видела, ни одного фильма «Я-позволила-своему-лучшему-другу-быть-убитым-и-теперь-не-могу-функционировать-как-нормальный-человек» просто не существовало.

Поэтому она осталась в машине, все еще пристегнутая ремнем безопасности, и пыталась взять себя в руки. Она беспокоилась, что проведет всю поездку вот так – нервная и взбалмошная; ее эмоции остры, как клубок колючей проволоки. Это заставило ее задуматься о решении покинуть «Олифант». Но не в смысле «почему она это сделала». В правильности своего поступка она была уверена. Она сомневалась в способе, выбранном для отъезда. Возможно, имело смысл все же подождать, пока освободится Робби, а не ехать с незнакомцем, который, если она продолжит в том же духе, действительно может высадить ее у черта на куличках. Возможно, несмотря на настойчивое желание уехать, она просто не была в полной мере готова совершить это путешествие с посторонним человеком.

Снаружи, в нескольких футах от входной двери магазина, стоял таксофон. Чарли начала рыться в рюкзаке в поисках мелочи, раздумывая, не позвонить ли Робби и не попросить ли его отвезти ее обратно в кампус. Она даже могла бы попытаться объяснить ситуацию, используя код, который он ей дал. Ситуация приобрела неожиданный поворот.

Да, не так. Во всех смыслах. Теперь все, чего она хотела, – это чтобы Робби отвез ее обратно в «Олифант». Это не так уж далеко. Всего тридцать минут. И когда они приедут, она будет ждать – просто ждать – до Дня благодарения.