Конец Айдахара. Сказка-фантазия

© Райхан Алдабергенова, 2024

ISBN 978-5-4490-1052-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аннотация

Мифология кочевых тюрков так же своеобразна и впечатляюща, как и мифы древних скандинавов, славян, греков, индусов или египтян. Но про ее удивительные персонажи современный читатель слышал до обидного мало.

В сказке-фантазии «Конец Айдахара» сделана попытка оживить почти забытые, с трудом пробившиеся сквозь века образы, собрать вместе обрывки необыкновенных, древних преданий. Приглашаем вас познакомиться с ними!

Предисловие

Тенгри, Умай, Эрлик – древнейшие боги кочевых народов Евразии, чьи сказания из тысячелетия в тысячелетие, из века в век, от поколения к поколению передавались в устной форме. Их истинная вера – тенгрианство постепенно уступала место другим религиям, ибо оседлая цивилизация медленно, но верно брала верх над кочевой. Со сменой веры изменились и мифы, утеряв свою первозданность. Поэтому образы богов и героев почти было канули в Лету, точнее в реку забвения Тоймадым¹.

«Конец Айдахара» повествует о далеких временах, когда миром правил Вседержитель и владыка Неба Тенгри, а под землей, в обители вечного покоя безраздельно властвовал бог мертвых Эрлик. Земля кишела сонмом враждебных человеку злых существ, в борьбе с которыми последнюю точку ставит батыр, волею Небес рожденный с горстями, полными густой крови. На крылатом тулпаре, с волшебным мечом в руке он приносит народу счастье и освобождение от пут зла.

Конец Айдахара²
Сказка-фантазия на темы древнетюркской мифологии

Вступление

Случилось это в далекие, канувшие в забвенье времена, когда народ почитал владыку Небес, великого бога Тенгри³. «О Жараткан⁴! – с трепетом шептали люди, протягивая в горячей мольбе руки кверху, – Услышь глас детей своих! Да будут благословенны духи предков наших, да будет благословенна Земля, твердыня наша! Да будет благословенен священный Огонь все очищающий! Благословенно Небо, Тенгри, создатель наш! Мы будем следовать Твоему велению, дай нам сил и мудрости соблюдать закон Твой и хранить его всем сердцем! Тенгри – меч, научающий руки наши битве и щит, ограждающий от беззакония. Преклони Небеса Твои и сойди к нам, блесни молнией и рассей огненными стрелами врагов наших, несущих погибель. Счастлив народ, у которого есть Твой закон. Счастлив народ, у которого Небо есть Бог!»⁵

И Тенгри слышал их. В дар детям своим он поднес огромные пространства на земле, где были и моря, и реки, и озера, и горы, и степи, и пустыни, и леса. Даровал им бессчетные табуны коней, стада верблюдов и отары овец. Но главным его даром были свобода воли и честь, в согласии с которыми каждый отмерял свою жизнь на земле.

Правил народом, сверяя с Небом каждый свой шаг, великий Бумын каган⁶, избранник Творца и судьбы. Он был воинственным, грозным, мудрым и дальновидным правителем многочисленного людского племени, и народ глубоко почитал его.

Но мир, по замыслу Творца, был создан многоликим и противоречивым. В нем было место и живительному свету солнца, и непроглядному мраку ночи, и добру, и злу, которые порой было трудно отличить друг от друга. Все знали, что у бога Неба Тенгри был своевольный и грозный младший брат Эрлик⁷, страж мрачных врат Преисподней, владыка Подземного мира. Много веков он безраздельно властвовал в обители вечного покоя. Тесно было ему в своих владениях, в чем он не мог признаться даже самому себе. Давно уже ему стали немилы сумрак и холод, царившие в Подземном мире, которым он правил суровой и твердой рукой. В тайных мечтах ему грезился мир живых людей, где сияло ослепительное солнце, где ковром стелилась зеленая трава, а ветер гнал по голубому небу белоснежные облака. Где сверкали укрытые снегом вершины гор, где водная гладь морей и океанов то покрывалась кроткой рябью вереницей набегавших друг на друга волн, то бушевала, вздымая неукротимые валы воды к самым звездам. Где расстилалась безбрежная степь, не имевшая ни начала, ни конца, где, излучая жар, пылали пески необъятных пустынь, где небо разрывали огненные молнии и лились благодатные дожди, где колыхались высокие травы зеленых лугов и несли свои прозрачные воды, прорезая поверхность земли, русла могучих рек. Срединный мир⁸ был прекрасен, и Эрлик давно уже бросал на него свой грезящий взор. Но не по нутру ему были свобода, и жизнь, полная людских страстей, которые, по его мнению, так неосмотрительно даровал живым его старший брат. Любовь, счастье, радость – все эти чувства были чужды тому миру, которым он правил. Единственным его желанием было установить на освещаемой солнечным светом земле покой и безмолвие. В этом мире ни одна травинка, ни один кустик не шелохнулся бы без его ведома, по небу не проплыло бы ни одно облако, если на то не было бы его воли, капля дождя или крупинка снега должны были пасть на землю лишь по его желанию. О, это мог быть лучший из миров, какой себе только можно представить, все чудеса и все богатства которого принадлежали бы только ему, владыке не только Подземного, но и всего этого огромного мира, который в душе своей он называл Вселенной. Владыка Вселенной! Как же прекрасно звучат эти слова! Но было одно «но», являвшееся главной преградой его мечтам. Люди. Их повседневный быт, их «муравьиное копошение», их радостный и беспечный смех вызывал в нем ощущение безудержной тревоги и обременительное чувство их неуместности. Но старшему брату своему, владыке Неба Великому Тенгри открыто перечить он не смел. Поэтому, чтобы омрачить людям существование, Эрлик послал на землю своего верного слугу – надменного и жестокого трехглавого дракона Айдахара⁹. Змей был стар и немощен, однако, в этом был особый умысел Эрлика. Айдахар должен был творить на земле зло под его неотступным приглядом, но так, чтобы, однажды ощутив свою мощь, он не посмел восстать против самого Эрлика. А для поддержания его быстро тающих сил Эрлик дал в подмогу дракону четырех кровных сестёр, четырех опытных и опасных своими гнусными деяниями колдуний.

Самой старшей была ведьма по имени Жалмауыз кемпир¹⁰, очень древняя, хитрая и нелюдимая старуха. Жила она в глуши, среди забытых богом и людьми болот в ветхой землянке, скрытой в густых зарослях камыша. В кругу своих столь же злобных, как и сама сестер она слыла самой мудрой. Широкие ноздри ее хищного, крючковатого носа распластались над огромной пастью, растянувшейся от уха до уха. Над самой переносицей неистово сверкал единственный глаз старухи, над которым нависала длинная, пересекающая широкий и низкий лоб вдоль, лохматая, седая бровь. Когда она пристальным и осторожным взглядом окидывала округу, зрачок ее, словно капля ртути, не находя себе места, буквально пускался в пляс. Ряды некогда крепких и острых, а теперь стертых почти до основания передних зубов перемежались двумя парами выступавших наружу желтых, изъеденных временем длинных клыков, которые растянув губы, складывали их в хищный оскал. Время согнуло ей спину, соорудив на ней большой, уродливый горб. Поверх бурого латаного платья она носила вышитый когда-то гладью, ветхий плюшевый жилет. На голову был надет серый кимешек¹¹, а поверх него был намотан цвета жухлой травы высокий шылауыш¹², что позволяло ей легко затеряться в степных тогаях и среди зарослей тростника. Дряхлая злодейка была намного старше самого Айдахара. Сколько веков прожила на этом свете, она и сама уже давно позабыла. Единственное, что помнила Жалмауыз, там, где раскинулись обширные низины Великой степи когда-то плескалось бурное море, а воды в руслах могучих рек текли совсем в другую сторону. И еще она помнила, что на месте такыров¹³, сверкавших на солнце в летний зной, когда-то высились дремучие, непроходимые леса.

Питалась ведьма только человечиной и на охоту выходила лишь с наступлением темноты. Старуха была не только ненасытна, но и необычайно разборчива в еде. Потому-то люди и прозвали ее Жалмауыз кемпир. Она, конечно, предпочитала юную плоть, которая прямо-таки встряхивала ее дряхлеющее тело, заставляя стылую и вязкую кровь быстрее бежать по обветшалым, видавшим виды жилам, пробуждая в них подобие прежнего пламени, смутное воспоминание о котором все еще хранила ее никудышная, покрытая густым туманом забвения память. Ради этого временного, ненадежного прилива сил она готова была насколько ей позволяли силы охотиться на молодых людей, однако, если случалось напасть на след, поедала и стариков. Словом, тающие день ото дня силы не позволяли ей быть столь же требовательной к пище, как прежде, поэтому ей приходилось глотать всех, кто попадался в руки. Неразлучным и преданным спутником ведьмы в ночной охоте был болотный злобный дух Обыр¹⁴. Он ходил за ней, словно тень и служил подручным во всех темных делах. Это был кривоногий, нескладный, тощий и лохматый маленький упырь, слывший истинным дикарем. Ходил он медленно и неуклюже, расставив свои костлявые руки, с трудом таская на худом тулове, свисающее мешком тугое брюхо. Его вечно высунутый наружу длинный, бугристый, пугающе синий язык выступал меж острых редких зубов, расположенных на воспаленных красных деснах. Сквозь заплывшие, раскосые глаза еле проглядывали жадные, бегающие туда-сюда в поисках добычи зрачки. Довольно трусливый, угодливый и суетливый Обыр был готов выполнить любое, самое дикое желание своей хозяйки, поэтому она предпочитала всегда держать его возле себя. По сравнению со старухой Обыр, можно сказать, был довольно молод, ибо прожил на этом свете всего каких-то несколько веков. Весь покрытый склизкой слизью упырь был совсем не брезглив и всегда доедал за ненасытной ведьмой скудные остатки ее пиршества. Когда он жадно догладывал кости жертвы, над ним роем витали мухи, от которых он то и дело отмахивался тощей рукой с длинными костлявыми пальцами и острыми, грязными когтями. Свой недоед он восполнял мертвечиной, к которой его влекло, в отличие от ведьмы. Частенько после совместной охоты он отставал от своей хозяйки и убегал к могильникам, чтобы вволю попировать наедине. Вот почему его брюхо всегда, или почти всегда было набито до отказа. Беспрестанно бегающие зрачки в глазных щелях то и дело обшаривали округу, замечая все что там происходит. Насытившись, он возвращался в землянку и на досуге нашептывал своей хозяйке последние новости, которые он умудрялся разглядеть или тайком подслушать, спрятавшись за какими-нибудь кочкой, пнем или забравшись в густые заросли степного кустарника. А когда после тяжелого дня старуха, зевая, ложилась спать, Обыр превращался в раскаленный ком и прыгал к ней в раскрытую пасть, пополняя тем стынущий день ото дня жар в ее теле, и тем хотя бы немного продлевая ей жизнь. Сидя там, в бездонном чреве, он старался донести ей все, что приметил за день. А когда одолевала усталость, тут же, лишенный сил, впадал в глубокий сон. И в ночной тиши можно было из пасти колдуньи слышать двойной надсадный и тяжелый храп.

Вторую сестру звали Мыстан¹⁵. Именно ей, еще не совсем старой, сильной, ловкой и хитрой ведьме, успевшей познать жизнь во всех ее проявлениях, поручил Эрлик готовить Айдахару напиток бессмертия. На берегу заболоченного степного озера в огромном казане с сорока ушками эта старуха каждую ночь варила зелье, замешанное на человеческой крови и костях, на степных травах, земном прахе, змеином яде и барсучьем жире, горном мумие и меде диких пчел, перьях мудрого ворона, на печени огненной лисы и слюне степной черепахи… Этот список можно было бы продолжать до бесконечности, однако, тайну приготовления зелья, способного встряхнуть и оживить самое дряхлое тело, говорят, старуха когда-то унесла с собой, когда пришел ее черед покинуть Срединный мир. Но не будем забегать вперед. Так вот, ежедневно ранним утром Мыстан подносила владыке змею свой взвар. Айдахар, жадно глотнув из чаши снадобье, вновь обретал былую мощь, на время позабыв о старости и одолевавших его хворях. Обновленная кровь с гулом бежала по его жилам и взгляд дракона вновь становился надменным и властным. Преисполнившись бодрящей силы, змей приносил людям немало зла. Он сжигал своим огненным дыханием их жилища, губил стада и табуны, доселе мирно пасшиеся на степных просторах. Многоголовый змей не щадил ни детей, ни женщин, ни стариков. Снова и снова он совершал набеги на аулы, забирал в плен пригодных к тяжелому труду крепких юношей и молодых мужчин. Охотно похищал самых юных и красивых девушек, превращая их в своих наложниц. В этом скверном деле старый нечестивец, как видно, знал толк. После каждого его набега лились слезы матерей и отцов по загубленным злодеем душам своих детей.

Вернувшись во дворец с очередной удачной охоты, змей, сверкая гладкой шкурой, устало и лениво дышал, возлежа на троне, обитом бархатом и парчой. Его длинный хвост скользил, утопая во множестве цветных шелковых подушек, кипой брошенных у подножия трона. В полусонном состоянии сквозь прозрачные чешуи неподвижных век он наблюдал за тем, как под звуки свирели его очередного искусного пленника, еле сдерживая свой страх, девушки с горячечным и густым румянцем на щеках кружили в изящном танце, с поклоном поднося ему всевозможные яства. Всех попавших в лапы дракона невольниц с первого дня правилам обхождения с хозяином обучали кормесы¹⁶, духи подземелий, верно и преданно служившие своему хозяину. Это были настоящие «кормесы», ибо по воле Эрлика они были невидимы никем, кроме самого Эрлика и, конечно же, Айдахара, к кому в услужение отправил он этих бесстрастных и безжалостных созданий, души некогда существовавших в Срединном мире подлых, злых людей, осмелившихся, противясь воле владыки Неба Великого Тенгри, совершать на земле скверные и низкие деяния, тем самым служа вечным и неистребимым силам зла. Сам Эрлик, во владения которого по законам Мироздания низвергались эти низменные души, бросал их в горнило вечного огня Преисподней, а затем на свою исполинскую наковальню, чтобы, окутав дымом и расплавив в огне, создать из них бесчисленную рать преданных ему и телом, и душой слуг, если черный клубящийся туман можно было назвать телом, а два горящих зловещим и тревожным огнем сквозь этот мрачный чад глАза считать отражением их внушающих ужас душ. После наковальни Эрлика они теряли последние остатки человеческих чувств, таких, как ярость, ревность, страх, смятение, гнев, тревога, сомнение, зависть, презрение, боль, усталость, не говоря уже о таких светлых чувствах, как доброта, любовь, прощение, сочувствие, укоры совести, нежность, привязанность, которые, пусть и в малой мере, но присущи были им при жизни в Срединном мире. По воле Эрлика им оставлено были лишь полное повиновение хозяину, скрепленное железной дисциплиной, невозмутимостью, равнодушием к боли, страданиям других, подозрительностью ко всему, настороженностью, готовностью исполнить любую прихоть Эрлика и отсутствием долгой памяти, ибо напрочь забыть сотворенное дотоле зло, было для них делом вполне обычным.

Пленницы с ужасом слушали наставляющие их на правильное поведение пугающе протяжные и гулкие голоса своих невидимых учителей, понимая, что от усвоения этих уроков зависела их дальнейшая судьба. С содроганием они ощущали холодное и всегда неожиданное прикосновение кормесов, бесстрастно направлявших их движения и жесты в правильное русло. В присутствии Айдахара девушки не должны были произносить ни слова, двигаться плавно и неторопливо, ибо любое резкое движение могло у змея, страдавшего бесчисленными хворями, вызвать неистовую ярость, которая для них могла иметь плачевный конец. В иные дни, когда дряхлое тело дракона одолевали запущенные недуги, он начинал лютовать и безумствовать. Исторгая из всех трех пастей огонь, порой сжигал всех, кто оказывался рядом с ним, а иногда, не сумев совладать с напавшим на него мучительным жором, даже поедал некоторых своих невольниц. Никто не мог понять причину его внезапного гнева: то ли ему не угодили или надоели наложницы, то ли настолько досадили старость и немощь, что никого видеть было невмоготу.

– Хватит! Хватит! Довольно! – со стоном раздраженно махал он лапами. И тотчас же к подножию трона с гулким свистом прилетал целый рой зловещих и услужливых кормесов. Трепещущих от страха наложниц они, тут же объяв косматым туманом, заглушив их крики и стоны монотонным и протяжным гулом, вихрем уносили прочь в подземелья дворца. В наступившей тишине ослабший и уязвимый дракон наедине то вздыхал, то ярился, кляня свои недомогания. Его гладкая чешуя покрывалась вздутиями и рытвинами, из темно-бурого превращаясь в нечто блекло-серое, напоминающее шкуру мертвенно-бледной нежити. К рассвету, смирившись со своей немощью, змей с тяжелым храпом впадал в тревожный сон. В эти часы полного изнурения и упадка сил никто кроме старой ворожеи Мыстан не должен был видеть его, ибо держать в страхе Срединный мир было его главной задачей, и ни одна живая душа не должна была усомниться в его мощи и всесилии. Разве что старуха Жалмауыз могла иной раз заглянуть к нему, ибо бесценный опыт, обретенный ею за множество веков, имел для Айдахара важное значение, и советы этой видавшей виды ведьмы не раз помогали змею избежать некоторых ошибок, которые могли стать для него роковыми. Потому он проявлял к дряхлой колдунье особое снисхождение. Дожидаясь бодрящей смеси, которую по обыкновению утром должна была принести ему Мыстан, злодей дряхлел час от часу. Ему, вынужденному подчиняться воле Эрлика, оставалось только втайне радоваться тому, что он по сей день был жив.

Мыстан утром, в условленное время подходила к пугающему мраком и безмолвием жилищу Айдахара и, не дожидаясь приглашения, заходила в покои владыки. Каждый раз, замерев от страха, она стояла перед входом во дворец, похожим на разинутую пасть дикого и злобного существа. Частые ряды острых каменных зубьев со скрипом погружались в недра гигантской челюсти, впуская ее внутрь. Стоило колдунье переступить ужасающий рубеж и войти, как этот безжалостный частокол, щелкнув, вновь выдвигался и вставал на место, давая понять, что любого, кто посмеет явиться сюда без спросу, ждет неминуемый конец.

Мыстан медленно ступала по массивным каменным ступеням, со всей осторожностью держа перед собой обеими руками медную чашу, до краев наполненную приготовленным ею зельем. Она слышала, как гулко отдавался каждый ее шаг под этими мрачными сводами и, всеми силами пытаясь заглушить накатывающий страх, робко входила в покои хозяина. Обессилевший змей ждал ее с нетерпением, распростершись на своем огромном ложе.

– А ты, старуха, молодец! – истратив весь прежний жар, шептал он дрожащими губами, одновременно испуская из трех пастей хилые клубы дыма. Боясь пролить хоть каплю драгоценного зелья, старуха низко кланялась и протягивала ему чашу.

Рождение батыра

В один из дней к сестрам явился Конаяк¹⁷, приплясывая на месте и выводя немыслимые загогулины своими длинными, похожими на сыромятные ремни ногами. Согнув и без того гибкую спину и подобострастно улыбаясь, заговорил:

– Вы слышали новость? Барсай, сын бека¹⁸ Тюргеша женился и родил мальчонку. Там целый курултай¹⁹ из провидцев и аксакалов собрался, чтобы благословить новорожденного. Это было в ту самую ночь, если вы помните, когда грохотал гром, сверкали молнии и был оглушительный ливень. Говорят, в этом их мудрецы узрели большое пророчество…

Конаяк прервал рассказ, увидев в глазах ведьм тревожное ожидание, отчего еще больше испугавшись, затараторил:

– Кроме того, говорят, что это самое дитя крепко сжимало кулаки. А когда повитуха раскрыла ему ладони, оказалось, что в них было по горсти густой крови²⁰. А это, по их людскому поверью знак свыше, от самого Тенгри, что малой родился под его благословением и вырастет батыром, посланцем мира, защитником своей земли и всякое такое.

– Только этого нам не хватало, – буркнула Мыстан, помешивая варево в казане, – а может быть, дружок, ты все это выдумал от безделья?

– Могу Эрликом поклясться, что все это правда! Ребенка Арланом²¹ назвали. Вчера на краю болот Обыр шепнул мне по секрету новость. Он сам в ужасе от этого. Спрашивал: как нам быть? Я тоже хочу спросить: что будем теперь делать?

– Постой, постой… Что за бред ты несешь? – уткнулась в него вмиг ставшими неподвижными и выпуклыми, как у совы глазами Мыстан, до которой только теперь стал доходить истинный смысл сказанного, – Так недолго и беду накликать. А, может, это пары моего зелья ударили в твою пустую голову?

– Да как вы не понимаете? – взвыл Конаяк, переставляя свои длинные, сухие ноги с места на место, – Нам смерть грозит из этой колыбели! Клянусь Эрликом, не вру!

– Да-а! Как случилось, что мы упустили эту новость? – задумчиво спросила нежным, как журчание родника голосом самая младшая ведьма Жезтырнак²², поправляя густые и рыжие локоны тонкими, изящными пальцами, которые заканчивались длинными и острыми, словно лезвия клинков медными когтями.

Конаяк испуганно переводил взгляд своих круглых, вытаращенных, в красных прожилках глаз с одной ведьмы на другую, затем, облизнувшись, добавил:

– Мать новорожденного мальца зовут Кунекей²³. Я слышал, что сама богиня Умай²⁴ поднесла ей чашу парного молока, на дне которой плавал чистый и невинный кут²⁵. А что, если этот будущий батыр добудет волшебный меч?

От услышанного все три сестры пришли в ужас.

– Волдырь тебе на язык! – испуганно махнула рукой в его сторону Мыстан.

– Ишь ты… Говоришь, кровь была зажата в ладошках этого мальчишки? Да-а… Нехороший для нас знак. Он же нам все житье-бытье разрушит. Это дите надо бы со свету сжить, – прокашлявшись, просипела средняя сестра Албасты²⁶.

– Не так-то просто сделать это, – уныло произнес Конаяк, скукожившись от отчаяния. – Обыр сказал, что нам ребенка никак не достать. Рядом с его колыбелью лежат лук и стрелы²⁷ – дар богини Умай… Знаете, для чего? Чтобы охранять жизнь этого юнца, вот. Сильнейший оберег. Да к тому же, Обыр говорит, что сама богиня денно и нощно находится рядом с ребенком, кружит возле колыбели, ласкает и поет ему свои странные песенки.

Мыстан сунула в кипящий казан вилы, чтобы еще раз помешать варево, да так и застыла на месте. Вдруг, словно очнувшись, почти выдохнула шепотом:

– Мы, к сожалению, бессильны перед волей богов… Неужели этот мальчуган уничтожит нас, превратит в могильный прах? – затем невольно вздрогнув от своих же слов, добавила, – Но ведь должен быть какой-то выход?.. Должен быть…

Вынув из котла вилы, старуха быстренько прикрыла его огромной деревянной крышкой и заявила сестрам:

– Пошли. Надо срочно донести новость до Жалмауыз. Как ни верти, только ей может быть известен способ избавления от этого кошмара. Спросим ее, как нам избежать такой напасти.

Две младшие сестры, Албасты и Жезтырнак, вскочив с места, быстрым шагом двинулись вслед за ней. Перескакивая с кочки на кочку, они дошли до самых глухих болотистых мест, где среди высоких зарослей тростника спряталась покосившаяся землянка старухи Жалмауыз. В ответ на стук дверь им открыл Обыр. Увидев всех трех ведьм кряду, он испуганно отскочил в сторону и мгновенно втянул в себя сизый язык. Старая Жалмауыз лежала на своей продавленной лежанке и непрерывно скребла длиннющими когтями неопрятную голову с редкими седыми прядями. Увидев сестер, охая и вздыхая села и уставилась на них своим единственным глазом:

– Что это с вами? Вижу, не забыли дорогу к моему пристанищу… Случилось чего?

– Случилось, – ответила запыхавшимся голосом Мыстан и выложила ей все, что узнала от Конаяка.

Новость старейшую колдунью вспугнула не на шутку.

– Вот и случилась, знать, беда! – просипела она все еще хриплым со сна голосом. Зловещим огнем загорелся ее единственный глаз. Пытаясь подавить накативший страх, старуха невольно впилась когтями в голову, сдирая до крови кожу вместе с волосами и яростно заскрежетала клыками. Забыв о своих хворях, вскочила с лежанки и почувствовала, как пронизывающая сырость земляного пола острыми иглами впилась в ее босые старческие ступни. Одна ее нога была обычной старушечьей жилистой и мозолистой конечностью, другая, лишенная плоти берцовая кость завершалась внушительной птичьей лапой. Три темных и длинных острых когтя, расположенные в ряд и устремленные вперед, и четвертый, обращенный назад, вонзились в землю, удерживая старуху в равновесии, пока, спасаясь от холода, она держала вторую ногу на весу и искала глазами свои кожаные калоши, выстеленные изнутри толстым слоем войлока. Вдев в них ноги, Жалмауыз вплотную подошла к Обыру, нагнулась и, заглянув в его выпученные от страха глаза, изо всех сил рявкнула:

– А ты, прохиндей и всезнайка, скажи-ка мне, куда смотрел, а? Земля полнится тревожными слухами, но я о том ничего и не ведаю. От таких вот глупых увальней, как ты, никакого толку. Ей-богу, за всем, что творится вокруг, я должна следить сама, – а затем, схватив Обыра за его тонкую шею, взвыла, – всего, всего лишу, бездельник! Заставлю кровь твою литься рекой! Мигом задушу, пустобрех!

Побледневший Обыр вжался в стену, прикрывшись от брызжущей слюнями разъярившейся карги тощей рукой. Затем, от ужаса втянув вислый язык, зажмурился и с визгом стал просить прощения:

– Госпожа… госпожа, клянусь Эрликом… вчера… вчера только об этом сказала мне Уббе²⁸, что ходит какая-то смутная молва. Хотел прежде удостовериться, проверить, так это или нет, и уже потом донести вам, как на самом деле все обстоит, – затем обмяк от пережитого ужаса и, опустив глаза, задыхаясь от сжатой пятерни ведьмы, прохрипел, – прошу вас, поверьте, ведь я сам в этом со… со… сомневался…

Услышав имя Уббе, старуха тут же ослабила хватку и Обыр, потерявший всякую способность соображать, мешком повалился на земляной пол. «Эта молчунья ничего просто так говорить не станет», – подумала ведьма и вспомнила хитрую Уббе, живущую на дне озер и рек, ее зловредные повадки и проделки. Она была мрачным духом тихих водоемов с прозрачным, как вода телом и длинными белесыми с сизоватым отливом волосами, сливающимися с волнами. Прячась в затонах, в воронках омутов или в тихом ручейке, она зорко следила за округой и всегда знала, о чем говорит. Обычно Уббе, булькая, кружила в воде и под тихий плеск волн заманивала на дно прохожих путников. Сметливая бесовка, всплыв на поверхность, любого могла назвать точно по имени, и было очень непросто миновать смертельных объятий этой студнеобразной мегеры. Бывало, посмотрит прямо в лицо путнику своими водянисто-голубыми, блуждающими глазами, из которых, журча, вечно сочится слеза, и зовет его ласковым голосом. Услышав свое имя, человек невольно идет навстречу неминуемой гибели. А Уббе схватит студеной пятерней бедолагу, опутает с ног до головы цепкими космами, затащит в воду и съест его себе в удовольствие, мигом обглодав до самых костей. Затем начинает икать от сытости, а все съеденное ею постепенно становится столь же прозрачным, как и она сама. Поэтому, пока не переварит свою жертву, она прячется в каком-нибудь укромном месте, зарывшись на дне в ил или в песок. И только когда струящееся тело вновь станет просвечивать насквозь, выплывает на поверхность воды. Если заглянуть в места ее обитания, то на дне столько костей лежит, что и не сосчитать. Надо сказать, еще об одной особенности Уббе. Поедая добычу, она не только выпивала ее кровь до последней капли, но и становилась обладательницей всех мыслей своей жертвы, и только после этого ощущала сытость и полное удовлетворение. Вот и на этот раз в ее сети попался прохожий, посетивший праздник по случаю рождения младенца в семье бека Тюргеша. Уббе всей своей едва различимой глазом кожей ощутила радость этого человека. Умяв его, водяная нечисть узнала о том, какой бедой грозит им рождение вещего ребенка. Лежа на берегу в тревожных раздумьях, она увидела Обыра, бегущего куда-то по своим делам. Обычно нелюдимая и молчаливая Уббе на этот раз не сумела совладать со страхом и, окликнув, схватила его изгибистой пястью и ну давай трясти. От неожиданности Обыр даже опешил. Никогда прежде эта угрюмая дикарка не только не обращалась к нему вот так, но даже не замечала его, а тут на тебе. Взглянув в ее водянистые, обманчиво снулые глаза, упырь увидел в их глубине страх, отчего и ему стало не по себе. Притянув Обыра к себе, Уббе прожурчала ему на ухо новость о младенце и о том, чем это грозит им всем. Затем с плеском слилась обратно в реку и скрылась на самом дне под огромной, узловатой корягой. Долго еще стоял Обыр на берегу, надеясь, что Уббе всплывет и поведает ему еще какие-нибудь подробности дела. Однако смурная отшельница более в нем не нуждалась, поэтому, удобно устроившись на дне, продолжила обдумывать свою горестную думу.

Перепуганный Обыр решил хозяйку зря не тревожить, пока сам не удостоверится во всем. «Быть может все не столь и ужасно. Как-нибудь, да утрясем», – утешал он себя, пробегая по болотным кочкам, как вдруг навстречу из зарослей камыша, вихляя и дрыгая конечностями, выскочил Конаяк. Взволнованный Обыр тут же пробормотал ему новость, которая порядком встревожила и Конаяка. Болтливый хват и проныра Конаяк, конечно же, молчать об услышанном не стал. Тут же, развернувшись, решил наведаться к Мыстан. На деле он искал повод тайком вдохнуть пары ее зелья, кипящего в казане с сорока ушками, чтобы набраться сил, которых в последнее время заметно поубавилось.

– Вот кто виновник и балабол! – почти криком взвыл Обыр, вспомнив про Конаяка и попеременно наводя взгляд на разозлившихся ведьм. – Это он разносит слухи, толком в них не разобравшись!

– Такого со мной еще не бывало, – сипя от волнения, сказала Жалмауыз. Чего я только не видела на этом свете, а тут вот вам, пожалуйста… Видимо, за дело взялись сами боги, а значит с младенцем нам не совладать. Надо будет рассказать дракону. Пусть он решает, как быть. – Затем, взглянув на Мыстан, добавила:

– Свари-ка побольше своего зелья. Сама снесу змею-владыке. Глядишь, и подскажет, что делать.

От радости, что завтра не ей придется идти в логово змея, Мыстан облегченно вздохнула. Проснувшись спозаранку, добавила в огромный кипящий казан костей, горсть каких-то сушеных трав, заячью лапку, целый ворох птичьих перьев, щепоть земли, змеиную кожу, которую, видно, ее обладательница только недавно сбросила под деревом в тогае²⁹, где ее Мыстан и подобрала. Варево вспучилось и забурлило с новой силой, испуская клубы мутного пара. Затем, она встала на специальную подставку, поднялась на цыпочки и произвела ворожбу, отчего зелье вначале покраснело, затем, клокоча и пенясь, выкинуло вверх окутанные туманом капли и, оседая, превратилось в бурую тягучую массу на самом дне казана. Довольная Мыстан нагнулась и макнула в казан черпак и наскребла полную чашу драгоценного зелья, затем лизнув по краешку, молча подала ее Жалмауыз. Та, опираясь дрожащей рукой на палку, взяла чашу другой и, боясь пролить клокочущую вязкую жидкость, медленным шагом, переваливаясь с боку на бок, направилась к логову змея. Всю дорогу она тщательно обдумывала предстоящий разговор, тая в мерклом взоре тревогу.