А еще мы в этой больнице постоянно занимались сцеживанием молока. Но его приходилось выливать в раковину. Для кормления детей оно не годилось. Мы не были здоровы. Эта картина – как все сидят и сцеживают – осталась в моей памяти какой-то нереальной. В то время, в этой больнице, как-то притупились чувства стыдливости, что-ли. Когда и где мы бы еще вот так целыми днями с голыми сиськами рассиживались?
Да что сиськи! Шедевром родильного периода женщин тех времен я считаю прокладки. Не те, что сейчас по телевизору рекламируют! О чем я – поймут женщины только моего поколения и старше! Молодые – точно не поймут.
При каждой больнице были прачечные. Они работали неустанно. Сутками напролет. Кроме больничных халатов – все ведь было только казенное, в больницах домашней одежды не разрешали, на всем тряпочном стояли черные штампы больниц, причем на самом видном месте – и постельного белья, под стерилизацию попадали и бывшие пеленки, приспособленные для женщин.
Еще в чистом, Первом роддоме, что на улице Красных партизан, я увидела в родильном отделении две огромные тележки на колесиках. На одной тележке было написано: «Чистые прокладки», а на другой: «Грязные прокладки». Эти прокладки представляли из себя обычные детские пеленки – когда-то они были белые – из бязи, или плотного хлопка. Их складывали четыре раза, чтобы они в сложенном виде выглядели как прямоугольник примерно 5-7 см на 15-20 см. Толстый и грубый такой прямоугольник. В «чистой» тележке эти прокладки были именно так сложены – прямоугольными штабелями. Видно было, что их старательно стирали, кипятили и пытались отбелить – от них за версту пахло хлоркой, а также их гладили. Однако белыми эти тряпки были давным – давно. (Пятна от крови не выводятся. Они принимают вид страшных бурых разводов).
Особенно я испугалась, когда пришло время впервые отправить свою использованную пеленку в «грязную» тележку. Я заглянула в нее – а там было штук сто окровавленных скомканных тряпок. Когда эта тележка заполнялась, приходила крепкая широкая хозяйственная няня – и укатывала это все в прачечную – стирать. И подгоняла нам новую тележку – с постиранными пеленками.
Так вот, эти пеленки – чистые – нужно было брать самим и зажимать между ног. Трусы носить в роддомах и гинекологических отделениях не разрешали. А использованную пеленку нужно было бросить в «грязную» тележку. Манипуляция должна была происходить по мере надобности.
Новенькие первородящие обучались этому мастерству у бывалых, тут же. Как зажать пеленку – еще не так трудно было изучить. А вот ТАК ходить – надо было тренироваться. Все женщины ходили как уточки – ведь надо было умудриться эту пеленку не выронить по пути. Многие ходили так: придерживали рукой передний край пеленки через халат и ночнушку. Но так не разрешали медсестры. Говорили, не трогайте руками лишний раз эту пеленку – занесете инфекцию (!).
Ходить – это еще пол беды. Особенно трудно было сидеть. Пеленка комком и колом стояла – сидеть было больно и неудобно. И лежать тоже надо было осторожно, следить, чтобы прокладка плотно прилегала к телу.
Но так было принято тогда – видимо из медицинских соображений. Приходили врачи, им было очень удобно оценивать состояние женщин – они пальчиками брали эту прокладку-пеленку за передний край, отгибали ее, и смотрели на ее состояние. Это определяло здоровье женщины. Что ж, разумно.
И по бедности, я думаю, вся эта стирка в те времена осуществлялась. Так же как во время Первой Мировой войны – вообще – даже бинты стирали.
Я была удивлена методикой использования пеленок – сначала – очень. Меня никто не предупредил, что такое будет! После родов, ни для кого не секрет, у женщин еще бывают всякого рода выделения – такая уж природа. Но я не представляла, что все будет выглядеть так ужасно.
Видимо, не я одна считала это ужасным и неудобным – хождение странной походкой с зажатой между ног огромной тряпкой.
В соседнюю палату привезли новенькую. Молодую худенькую девчонку – блондинку. Тоже с осложнениями после родов. Через пару дней слышу крик в коридоре – медсестра эту девчонку увидела и по НОРМАЛЬНОЙ походке определила, что та либо без пеленки, либо трусы надела. И точно. Девчонка не поняла, как это можно ходить с таким кляпом между ног – она могла бы в эту пеленку даже завернуться – ростом маленькая была. И надела трусы. Поверх пеленки. Медсестра кричала так, будто было совершено вражеское нападение на больницу. Нельзя из дома трусы приносить, поучала она – занесете инфекцию (!). Девчонка пыталась возражать, что она, мол, не может с пеленкой ходить – неудобно. А медсестра вынесла приговор: все ходили, ходят, и будут так ходить. И ты учись. И отняла у нее трусы. Сказала, вот придет муж девчонки, она ему (!) трусы отдаст.
Однако рассказ мой не про прокладки, а про тараканов. Фактически – про страшную антисанитарию в той, септической гинекологии. Ведь тараканы – это как сигнал бедствия – значит НЕЧИСТО!
Повторюсь, Первый роддом, где я рожала, считался чистым. Это было новое здание, все санузлы в белоснежном кафеле, отдельные гигиенические комнаты даже были, и там располагались биде – в те времена верх цивилизации. И мы в эти комнаты ходили для гигиенических процедур. Сами. Нам медицинские сестры рекомендовали рукой не мыть интимные органы – только с использованием струи воды. Чтобы после родов не внести инфекцию.
А еще мы часто в эти комнаты водой успокаивать боль. Ведь ежедневно медсестры всем проводили обработку промежности – зеленкой. Ее не жалели. На щипцы закрепляли ватный тампон, обмакивали его в огромный – почти промышленный – бутыль с зеленкой, и щедро промазывали все от пупка до поясницы. Больно было ужасно. «Щипило», то есть щипало, по два часа!
В «септике» тоже проводили экзекуцию с зеленкой. Но здесь было большое отличие от Первого чистого: здесь не разрешали самим подмываться. Ни о каких биде здесь и слыхом не слыхивали. А как без помощи руки помыться?
Медперсонал осознавал: руки у нас не могут быть чистыми. Налицо в этой больнице были признаки антисанитарии – везде бегали тараканы. Тараканы считали, что больница принадлежит им. Они были повсюду.
А так как все женщины – больные, после операций, у многих еще и гнойные заболевания, дотрагиваться до больных органов – очень опасно.
И в этой больнице по этим причинам проводилась уникальная процедура. Нигде и никогда я больше не слышала о таком. Те женщины, которые не попадали в такую больницу, а рожали в чистых роддомах – тоже очень удивлялись моим рассказам об этом. Нас подмывали медсестры. Выглядело это так.
Утром и вечером раздавался крик дежурной медсестры: «Женщины, в процедурный на подмывание, быстро!». Мы все шли и становились в очередь.
В процедурном кабинете стояло два гинекологических кресла. Рядом бочка с водой – бурой от марганцовки – и шлангом. И две медсестры в резиновых фартуках и резиновых перчатках, с масками на лицах. Выглядели они – как будто они из бригады по борьбе с чумой.
Первая женщина укладывалась в первое кресло. Первая медсестра в одной руке держала шланг, а в другой страшные шипцы, больше похожие на кочергу. Эти щипцами она из огромного таза брала ватные тампоны. Потом эта женщина переходила во второе кресло. А там так же угрожающе выглядящая медсестра с двумя «кочергами» – одной с тампоном подсушивалась промежность, а второй – щедро все смазывалось зеленкой под оглушительные визги женщины – очень больно ведь.
Это был сюрреалистический конвейер. Будто это не явь, а бред. И так дважды в день. А какой трудовой подвиг совершали медсестры! Дважды в день подмыть человек сто!
А виной всему – тараканы.
Часть 2
Самара
1995 год
Я очень, очень радовалась, когда мне дали комнату в аспирантском общежитии Самарского государственного технического университета, где я трудилась в должности доцента кафедры производственного менеджмента.
Комната была маленькой. Только-только место спать мне и дочке-подростку. Но зато к комнате прилагался крошечный коридорчик с умывальником и – о чудо цивилизации – туалет. Личный, не общий. Это было огромным счастьем, после моих проживаний в частном доме, где вообще туалета не было, или в обычной общаге, где туалет располагался в конце коридора – один примерно на 20 комнат с проживавшими там, по 5-6 человек в каждой.
Я поменяла унитаз, сделала в своих «апартаментах» ремонт – побелила, покрасила и поменяла обои. Сменила дверь входную и обтянула ее новеньким дерматином. Не жизнь, а сказка.
Коридор общий в аспирантском общежитии был не очень длинный. Там было еще 10 комнат. И на всю эту компанию полагалась кухня.
Кухня была чудовищных размеров. По сравнению с жилыми комнатами. В ней располагались 4 газовые плиты, а напротив было 5-6 кранов с раковинами.
Если комнаты сами проживающие ремонтировали, то кухню – нет. Кто ее будет ремонтировать? Она же ОБЩАЯ. Она была чистой, видимо, только в момент сдачи строительного объекта в эксплуатацию.
Если бы все жильцы этажа были стабильно проживающими, было бы реально установить график дежурств. Но это было невозможно. В основном проживали в комнатах временщики – аспиранты-молодые ребята. Приходили они только ночевать. И не одни. С ними всегда были девчата определенного поведения. Я этих девчат именовала «прошмандовки». Не в лицо, конечно, но так я их называла, когда подругам о них рассказывала. Это слово четко характеризовало их внешность, манеры, поведение и внутренний мир, который просвечивал через физическое тело.
А в общежитской кухне, после прихода вечером всех жильцов этажа, начиналось активное проведение вечера и части ночи. Варились готовые пельмени, распивалось пиво, и не только пиво, курилось огромное количество сигарет. Мусор кидали тут же. Сигареты тушили о подоконник, раковины, плиты. Окурки бросали на пол. Раковины были засоренные, в них булькала страшного вида грязная вода.
Утром картина была всегда ужасающая. Ну, если мусор можно было подобрать, то плиты – а на них были выкипевшие супы, уроненные пельмени, убежавшее молоко, кофе и прочее и прочее и прочее – и так годами – вымыть было практически невозможно.
Я сначала что-то пыталась отмыть. Сделать очередной заспанной лохматой «прошмандовке» замечание, что нужно убирать сразу убежавшую из кастрюли жидкость, пока она не присохла и не прилипла.
Быстро стало ясно, что Сизифов труд мне не по плечу. И тогда я купила плитку, электрочайник, устроила себе в комнате миниатюрное подобие кухонки. Чтобы не выходить вообще на общую кухню и не ужасаться – какой там беспорядок («бардак, срач и помойка»).
Невозможно, находясь в близком окружении, дистанцироваться. Я сделала идеальный порядок в своем закутке. Но отгородиться полностью оказалось совершенно невозможно. Многолетнее отсутствие ремонтов, уборок и культуры людей компенсировалось отрядами мышей и полками тараканов.
Пришлось срочно завести кота для предотвращения свободного разгуливания мышей по моей комнате. А вот с тараканами я начала войну.
Войну с тараканами я вела стандартными способами, но очень ожесточенно. И ничего не помогало. Они успешно вели активные наступательные операции против меня.
Новенькие мои обои начали отходить по краям и там пытались обосноваться тараканы. Я устроила химическую лабораторию. Смешивала яд с клеем и постоянно подклеивала обои. Все продукты – тогда их было немного, время было далеко несытым – я хранила в холодильнике. У меня был тогда мой друг и соратник по борьбе за выживание, огромный холодильник Памир7-ЕУ, который я в Душанбе в 1990 году выменяла на австрийские туфли (новые туфли-новый холодильник). Эти холодильники выпускал душанбинский завод холодильников.
Порог своей комнаты я считала линией фронта и постоянно там строила заграждающие пояса замазок с ядом.
Ничего не помогало. Откуда-то тараканы все равно приползали.
В другом конце коридора проживала семья, которая вообще не имела отношение к университету, но они там жили уже 5 лет. Муж, жена и ребенок. Искандер был узбек. Он держал на рынках несколько контейнеров. Очень красивый был парень. Его жена, Шоира, была ухоженной, но очень некрасивой внешне таджичкой. Она не работала. По утрам чистенький Искандер уходил проверять свои торговые точки, а Шоира оставалась дома, готовила, потом уходила на маникюр, или в парикмахерскую, или к подругам. Девочка их ходила в детский сад.
Шоира очень жалела меня. Говорила: «Ведь ты же доцент, такая образованная, работаешь со студентами. Неужели руководство ВУЗа не может позаботиться, чтобы ты жила в более человеческих условиях? Почему тебе дали самую маленькую комнату? Почему так мало платят, что ты такая худая?». Они-то сами, с мужем и дочкой, прописались в этом общежитии, и получили гражданство. И комната у них была состоящей их трех помещений – они все перестроили, сделали кухню, спальню, детскую. И прихватили часть коридора и устроили там душевую.