Понимал, я, живой, живущий, тысячами нитей связанный с жизнью вокруг, вот с этими юношами, с этими девушками, которые сейчас, в эту минуту (25 апреля 2015 года) сидят напротив, смеются, радуются, что-то шумно обсуждают, не задумываясь (и они в этом правы), какие трудные испытания ожидают их в недалёком будущем.

Понимал, Книга, Фильм, это та же Жизнь, спрессованная до выразительной формы, до внятного смысла, но какими бы глубокими, прозорливыми не были эти Книги, эти Фильмы, невозможно в них спрятаться, как в башню из слоновой кости.

Понимал, нет ничего зазорного в интеллектуальных путешествиях, в Россию, во Францию, в Германию, в Норвегию, потом на другой край света, в Австралию, в Новую Зеландию, любопытно обнаружить, как дышат различные «ландшафтные культурные практики»^[814], но сознанием, подсознанием, подкоркой, понимал, чего-то важного не хватает для полноты моего присутствия здесь и сейчас.

Не хватает непосредственного обращения к юношам, к девушкам, которые сидят напротив, смеются, радуются, не хватает понимания того, как дышит «ландшафтная культурная практика» в том месте на этой планете, где пишутся эти строки.

Но, однажды, меня осенило.

Как происходило и во многих других случаях, неожиданно проросло то, что казалось давно забыто, невидимая рука открыла давний «файл», извлекла его из небытия, и как раз в то самое время, когда казалось с «Пианино»^[815] завершается мой цикл о «жизни и искусстве».

Оставлю рассуждения на мистические темы. Хотя считаю себя рационалистом, не раз убеждался (или так мне казалось), протягиваешь руку к книжной полке, в растерянности от того, что мысль зашла в тупик, и приходит именно та книга, которая способна дать толчок мыслям и чувствам.

Не исключено, что это только мой опыт, не скрываю, случается, выдыхаюсь, опустошаюсь, не могу обойтись без интеллектуальной подпитки извне, возможно, у более самостоятельных умов всё по-другому. Так или иначе, вспомнил про азербайджанские повести именно тогда, когда и следовало вспомнить, когда настало время азербайджанского высказывания.

И теперь мне трудно разобраться.

То ли моё интеллектуальное путешествие, которое подпитывалось книгами, фильмами, мыслями других, оказалось необходимым обрамлением-огранением «Азербайджанской культуры», без которой настоящая книга не смогла бы «задышать».

То ли всё это мои мысленные конструкции, просто попытка придать смысл перечню случайных культурных артефактов, в который столь же случайно, вошли три азербайджанские повести.

…время трёх азербайджанских повестей

Три повести, о которых идёт речь, это «Звук свирели» (Tütək səsi) Исы Гусейнова^[816] (написана в 1965 году), «И не было лучше брата» Максуда Ибрагимбекова^[817] (написана в 1973 году), «Камень» (Daş) Рамиза Ровшана^[818] (написана в 1977 году). Две повести написаны на азербайджанском языке, одна на русском языке.

Иса Гусейнов родился в 1928 году, Максуд Ибрагимбеков в 1935 году, Рамиз Ровшан в 1946 году. Иса Гусейнова умер в 2014 году, Ибрагимбеков умер в 2016 году, пожелаем Рамизу Ровшану долгой жизни.

Всех трёх писателей можно отнести к одному литературному поколению, к так называемым «шестидесятникам».

…хронологически дух этого времени распространяется и на «семидесятые», когда и были написаны две из трёх этих повестей…

Одно историческое время их сплотило, они предстали поколением, другое – разъединило, поколение распалось, каждый пошёл своим путём.

С дистанции времени одни продолжают видеть в них бунтарей, другие считают, что их бунт выдохся, не успев начаться.

Рискну предположить, что эти характеристики, то ли бунтари, то ли конформисты, то ли пересеклись в точке «шестидесятые», то ли не было ничего общего ни тогда, в «шестидесятые», ни позже, относятся и к нашим трём писателям.

Оставляю эти вопросы, книга не «про это», собираюсь говорить не столько о «трёх писателях», сколько о «трёх повестях», причём в той мере, в какой они «про это», про сквозную тему настоящей книги.

Только с одним исключением.

Как и в случае с Кнутом Гамсуном^[819], как в некоторых других случаях, позволяю себе отойти от сквозной темы книги.

Когда ещё придётся написать о времени, в котором жил в 70-х годах прошлого века, когда некоторые из представителей азербайджанской творческой интеллигенции духу свободомыслия «шестидесятых» стали предпочитать опеку «первого лица».

Когда ещё придётся написать о писателе Исе Гусейнове, поразительные метаморфозы жизни и творчества которого, на мой взгляд, крайне любопытны, не только для азербайджанской культуры.

Когда ещё придётся написать о метаморфозах жизни и творчества писателя Максуда Ибрагимбекова, который многие десятилетия непосредственно художественному творчеству предпочёл статусный «рост» под опекой «первого лица».

…табуированная женщина: предварительный смысл

Почти сразу, как вспомнил про эти повести, придумалось название: табуированная женщина. Хотя сразу признаюсь, табуированная женщина в большей мере относится к повестям «Камень» и «И не было лучше брата», в меньшей – к повести «Звук свирели».

И почти сразу возникла смысловая диспозиция. На одном полюсе Анна Каренина^[820], Брет^[821], Сабина Шпильрейн^[822], Гедда Габлер^[823], Ада МакГрэф^[824], другие, на другом полюсе «табуированная женщина» азербайджанских повестей, на одном полюсе прямое соприкосновение, которое ведёт к открытому жесту, к открытому крику, если без него не обойтись, во втором случае – соприкосновения так и не происходит, крик так и застревает в горле.

В 1973 году (всё те же «шестидесятые») другой азербайджанский писатель Рустам Ибрагимбеков (тот же «шестидесятник») написал знаковую для азербайджанской литературы (культуры, самосознания) пьесу «Женщина за зелёной дверью»^[825]

…в кино «Перед закрытой дверью»^[826]…

В большом дворе, женщина кричит за закрытой дверью, взывает к помощи, но жители двора её не слышат, традиция не позволяет им «слышать»

Услышали только писатели.

Обществу остаётся теперь услышать писателей.

Конечно, эти три повести можно и нужно изучать и в других контекстах. Как самодостаточный художественный текст в контексте своего времени, когда они были напечатаны, в контексте истории азербайджанской литературы, и т. п. Но, не менее важно, находить смысловые контексты, в которых эти повести обнаруживают неожиданные смыслы и, как бы, облучают друг друга.

Убеждён, в соотношении с Анной Карениной, Брет, Геддой Габлер, другими, три азербайджанские повести раскрываются глубже и острее, чем без них.

Убеждён, в контексте «бесконечных трансформаций мужчины и женщины», три азербайджанские повести открывают «закрытую дверь» самых табуированных сфер нашего ментального сознания.

Убеждён, не буду прятаться за мнимую скромность, формулирование этого соотношения – главное открытие настоящего опуса.

…какой должна быть азербайджанская женщина?

В повести Исы Гусейнова «Звук свирели» есть такой эпизод.

На колхозном собрании всерьёз обсуждается должны ли «мусульманские» (азербайджанские) женщины в условиях войны выполнять мужскую работу. Спорят, не могут договориться.

Приходиться вмешаться жене председателя, чтобы всех успокоить: «если будет угодно судьбе (Qismət^[827]), вернутся с войны наши мужчины, и тогда, даст Бог, женщина снова станет женщиной, а мужчина снова станет мужчиной. Не всегда же быть войне».

Не будем обвинять жену председателя, всех остальных, в наивности, они не могут знать, что будет завтра, что будет после войны. Они не могут знать, что прошлое больше не возвратится. Мужчина уже не станет прежним мужчиной, точно также как женщина уже не станет прежней женщиной.

Не только в этом селе, даже в большом мегаполисе в наши дни (май, 2015 года) мало кто понимает, почему «Фиеста»^[828] один из самых великих романов не только XX века, но и мировой культуры, в целом.

Не понимают, что дистанция между мужчиной и женщиной давно преодолена. Осталась одна видимость.

Поскольку три азербайджанские повести недостаточно известны читателю, даже азербайджанскому, позволю себе в необходимых случаях пересказывать сам сюжет, несколько подгоняя его под концепцию книги.

И начну строго хронологически.

С повести Исы Гусейнова «Звук свирели».

Иса Гусейнов: «Звук свирели»

…возможна ли реконструкция жизни писателя?

Есть такая наука, палеонтология, одной из задач которой является реконструкция по сохранившимся костям внешнего вида животных, которые давно вымерли. Не надо думать, что между реконструкцией и теми животными, которые когда-то жили на нашей планете, нет зазора, он неизбежен. Что-то пока не знает сама палеонтология, что-то никогда не узнает, что-то постоянно уточняется, корректируется, но это именно реконструкция, которая позволяет назвать палеонтологию наукой. Дело не только в результате, но и в том, какими методами добывается этот результат, насколько эти методы логически обоснованы и рациональны.

Но как быть, если речь идёт о писателе?

Даже если он жил недавно, если ещё живы люди, которые могут сказать: «я был с ним знаком, я знаю, каким он был»?

Что мы можем знать о писателе, который, по неведомым для нас причинам, кардинально изменил свои взгляды на себя, на мир вокруг, и на своё творчество?

Что мы можем знать о писателе, сверх того, что сказал он своими литературными текстами?

Насколько мы вправе говорить о реконструкции судьбы писателя?

Трудные вопросы, на которые постоянно будет искать ответы филология, претендуя на то, что она наука, и не случайно называется логией.

Оставим филологию, оставим логию, мои тексты, настоящий текст в том числе, невозможно отнести к науке, невозможно отнести к строгой логии.

Почти из небытия явилась повесть «Звук свирели», проросла в нужное время в нужном месте, перечёл и не только не разочаровался, поразился, восхитился. Многое тогда – 30, 40 лет тому назад – не расслышал, тогда не могло быть иначе, другое было время, другим был я, хорошо, что не забыл, что запомнил, хорошо, что проросло, что восхитился, что захотел поделиться своим восторгом.

Восторгом и разочарованием, но об этом в своё время.

…судьба писателя без прикрас

Уже говорил, «Звук свирели» не попадает в сквозную тему книги настолько, насколько две другие повести «Камень» и «Не было лучше брата». Но у включения повести в настоящую книгу свои резоны.

Во-первых.

Одна из сюжетных линий, как мне представляется, позволяет говорить, почти о патологии «мужского и женского». Не столько «дышит», сколько задыхается, захлёбывается, «ландшафтная культурная практика».

Подробнее об этом в своё время, в своём месте.

Во-вторых.

В нашей культуре, назовём это постколониальным сознанием, или как-то иначе, не изжито представление о том, что необходимо пропагандировать свою культуру, а для этого её следует выпрямлять, чтобы было понятнее, доступнее для других. Можно сказать и резче, необходимо кастрировать культуру, с этими сексуальными подробностями всегда одни неприятности.

Всегда задумывался, что если в нашей культуре был бы Николай Гоголь с его безумствами, с его патологией, без которых невозможен его гений, наверно стыдились бы, упрощали, мало ли что могут о нас подумать.

А разве меньше патологий в нашем гении Мирзе Джалиле^[829] – едком, жёлчным, во всём чрезмерным, порой до неприличия.

А разве меньше крайностей в писателе Иса Гусейнове, ставшем Иса Муганна^[830]. И как его соотечественник, живший, живущий, в том же культурном ландшафте, и просто как человек одного с ним времени, мыслями, чувствами, подкоркой, «вижу» как он бьётся над своими «проклятыми вопросами», как безумствует, смиряется, восстаёт, бросается в самую гущу событий, не выдерживает драматизма, прячется за спину самого сильного, позже прячется от всех, находит мистический смысл в имени своём, Иса, Иисус, начинает пророчествовать, в ужасе отшатывается от того, что сам же, ранее, написал.

Прав я или не прав, насколько моя реконструкция соответствует реальности, даже с зазором, даже с неизбежной дистанцией отстранения?

Не мне судить, да и не претендую на реконструкцию. Только об одном могу сказать, почти с категоричностью.

Если так для нас важно, что скажут другие – не считаю это вопросом первостепенной важности – то давайте поймём, не следует говорить с миром на волне упрощений и банальностей. Этого, в первую очередь, и следует стыдиться…

Наступить «на горло собственной песне»^[831]

Иса Гусейнов, несомненно, классик нашей литературы. А классики по определению не могут быть гладкими и благостными.

В одном из своих интервью Иса Гусейнов рассказывает, что поступил в медицинский институт, но проучился недолго, потому что один из преподавателей своей грубостью, своей бесцеремонностью, вызвал у него отвращение. Что стоит за этим признанием?

Нам остаётся только догадываться, строить различные предположения.

Насколько ему, писателю, в любых ситуациях трудно было мириться с теми, кто с ним груб, кто позволяет себе бесцеремонность? Насколько он, писатель, позволял себе, если не возражать, не сопротивляться, то повернуться и уйти?

И если это так, а у нас нет оснований ему не верить, то возникает естественный вопрос, как же ему удалось долгие годы проработать главным редактором киностудии «Азербайджанфильм»^[832], а затем главным редактором республиканского Госкомитета по кинематографии^[833]?

Тот, кто хоть в малой степени осведомлён о том, что происходило в те годы,

…не только в те годы, но опустим последующие годы…

в этих организациях, поймёт, что жёсткая вертикаль власти (в стране в том числе) предопределяла бесцеремонность, почти «бой без правил», по горизонтали, и постоянные поиски благосклонности, покровительства, по вертикали.

Мог ли Иса Гусейнов позволить себе оставаться в «белых перчатках», если нет, то насколько он позволил себе измениться, отступить от самого себя, чувствительного, ранимого?

По его собственному признанию, во время учёбы в Литературном институте, в Москве, он погрузился в незнакомую для него литературную атмосферу, прилично овладел русским языком, просиживал дни напролёт в библиотеке, читая на русском языке мировую литературную классику.

Но если это так, а у нас нет оснований ему не верить, он не мог не понимать, что подлинный Иса Гусейнов это не столько автор сценариев, по которым было снято несколько фильмов, которые принесли ему известность, социальный статус, материальное благополучие, сколько автор повести «Звук свирели», других повестей.

Он не мог не понимать, что «перевод» на русский язык (об этом «переводе», чуть позже) его повести «Звук свирели», которая была издана в Москве, не столько «перевод», сколько кардинальная мировоззренческая редакция.

И нам остаётся только догадываться, строить различные предположения, в какой степени эта редакция была осуществлена с его ведома, насколько он сам в ней участвовал.

У нас нет оснований ему не верить, что когда все его стали критиковать, обвиняли в антисоветизме, что по тем временам грозило, если не тюрьмой,

…всё-таки уже не 1937 год, «шестидесятые» окончательно не выветрились…

то серьёзными санкциями, он нашёл защиту у «первого лица»^[834].

Критика со стороны коллег по литературному цеху была жёсткой и бесцеремонной,

…почему в его повести «Горячее сердце» секретарь райкома изображён таким безжалостным, почему окружающие его «советские люди» изображены такими робкими, осознаёт он себя «советским писателем» или не осознаёт…

а «первое лицо» взяло под свою опеку, «по его совету написал ряд сценариев, по которым были сняты фильмы».

О чём они говорили на этой встрече, понимал ли писатель, что ему придётся наступать на «горло собственной песни», или считал огромной удачей покровительство «всесильного»?

Нам остаётся только догадываться, строить различные предположения, но мы не можем закрывать глаза на факты биографии (судьбы?!) писателя.

…голоса из других планет… мистическая страна OdƏr

В последние годы (десятилетия?) своей жизни до писателя «стали доходить голоса других планет», ему открылась мистическая истина, что не Иисус Христос, а Эйсар идеальный выразитель идей мистической страны «ОДЭР» («OdƏr», от «Od» – огонь, и «Ər» – муж, мужчина), Писатель Иса Гусейнов превратился в писателя Иса Муганна, который отказался от своего раннего творчества, включая «Звук свирели».

В романе «Идеал»^[835], написанном в это время, достаётся многим из тех, которые намеревались уничтожить священный манускрипт страны «ОДЭР». Достаётся и Геродоту^[836] «греческому агенту», и историкам поздних эпох, которые служат «змеиной науке», достаётся и советскому Политбюро, и Ватикану, и ЦРУ Достаётся и правителям Азербайджана от главного злодея Мир Джафар Багирова^[837],

…у писателя «Мир Газаб», от азербайджанского «газаб», ярость, гнев, как символ неправедного гнева…

который был приговорён к смертной казни после разоблачения культа личности И. Сталина^[838]), до «аскеров Народного фронта»^[839].

Только «всесильный» не попал в этот ряд исторических врагов страны «ОДЭР».

Не наступил ли писатель «на горло собственной песни» и как писатель, и как человек, не был ли сначала обречён на упрощения в своём творчестве, чтобы выжить, чтобы достичь необходимого социального статуса, а позже, когда мир вокруг него стал стремительно меняться, не в качестве ли компенсации за эти упрощения, спрятался в мистический идеальный мир страны «ОДЭР», пытаясь найти оправдание своей писательской миссии? Спрятался не столько сознательно, сколько подсознательно, ощутив себя не столько в реальном мире, сколько в писательском воображении.

Как и во всех других случаях, нам остаётся только догадываться, строить различные предположения.

Русское издание «Звука свирели»: перевод или новая редакция?

Теперь о «переводе», о русской редакции повести «Звук свирели».

Дело не в самом переводе, насколько могу судить, перевод вполне квалифицированный, чем-то напоминающий строй русской «деревенской прозы»^[840].

Только не очень точным представляется перевод названия, «Звук свирели» превратился в «Звуки свирели». Действительно, в повести много свирелей, и много звуков, но в названии именно «звук», звук свирели, который несётся над миром, который невозможно заглушить, который способен пробиться сквозь все искажающие звуки, которыми так полон наш мир.

Название «Звук свирели» очень точное и очень выразительное, но мне приходит в голову

…не в качестве предложения, чтобы дать толчок воображению…

что в равной степени повесть можно было назвать «Звук и ярость», дублируя название одного из самых главных романов XX века^[841]

А в остальном, не собираюсь разбирать достоинства или недостатки перевода, это не входит в мою задачу. Главное, что в русском переводе кардинально изменилась идея повести.

…принципиальное отличие азербайджанского оригинала от русского «перевода»

Действие повести происходит в маленьком азербайджанском селе, во время войны, которая в советской историографии, и, соответственно, в советском сознании, получила название Великой Отечественной войны.

Основная идея русской редакции повести «Звуки свирели» в том, что война принесла всем советским народам страшные испытания, что это война всего Отечества, азербайджанское село составная часть этого Отечества, победа в войне станет «одной на всех».

Основная идея повести «Звук свирели» на азербайджанском языке, напротив, в том, что война высветила неправедность того, что происходило в этом селе уже до войны и что продлится после войны. Что азербайджанское село как не было, так и не стало составной частью Отечества. И победа в войне никогда не станет для этого села победой, которая «одна на всех»^[842].

«Звук свирели», на мой взгляд, повесть антисоветская, превратилась в «Звуки свирели», повесть советскую. Скорее всего, с ведома самого писателя, который согласился наступить «на горло собственной песни».

…«istrebitelni batalyon» как образ времени

То, что произошло во время войны в маленьком азербайджанском селе, взорвало изнутри само историческое время. Мало того, что оно было неправедным, что оно строилось на насилии, это насилие было извне, со стороны чужой и чуждой силы. Главной движущей силой этого насилия извне становится т. н. истребительный батальон.

В русском варианте о нём говорится вскользь, в оригинале он звучит как рефрен, причём на искажённом русском («istrebitelni batalyon»), точно также и другие подобные слова «отряд» («atryad»), «начальник» (««nəçənnik»), «военная часть» («vayenni çast»), «немец» («nemes»), «разведчик» («razvedçik»), «политотдел» («politatdel»), «служу» («sluşu dururam»), «НКВД»^[843] («NKVD»).

Этот карательный «истребительный батальон», который держит всех в подчинении, который вмешивается даже в личную жизнь героев, имеет своих представителей в самом селе, и далее, по вертикали власти, доходя до первого лица в Азербайджане (Мир Джафар Багиров), и до первого лица во всей стране (Иосиф Сталин).

…Один из героев Муса, Меси (о нём чуть позже) будет гнуть свою линию:

«Пришёл конец России. Немцы в Москве! Наберитесь ума! Не стреляйте в нас! Когда придут немцы, мы вас всех приставим к стене».

Председатель сельсовета, с советских позиций, будет говорить противоположное:

«Не одно, пятнадцать фашистских государств, Советскую власть не свергнут! Фашисты убрали свои щупальца из Подмосковья! Советская Армия перешла в наступление! Америка на стороне России! Англия на стороне России! Гитлеру^[844] капут!»…

И далее:

«Как представитель Советской власти, отвечающий за всех и за всё, требую, плюньте на эту падаль, на отребья тех, кто позволил себе назвать товарища Сталина чужим, а Гитлера родным. Тогда и я, как положено, смогу сделать «доклад» («daklad») и доложить, что все жители нашего села, от молодого до старого, в едином порыве выражают свою любовь Великому Главнокомандующему».

Кто из них прав? Смешной вопрос. Что им, жителям маленького азербайджанского села, в сущности, до Большой Войны, которая принесла им столько лишений, они как жили, так и будут жить в параллельном мире.

…обречённость строя, который навязан азербайджанскому селу, или как историческое время может перестать быть «историческим»

Время войны в этом маленьком азербайджанском селе выявило не только неправедность того, что здесь происходило и происходит, но и обречённость советского строя, который навязан этому селу. И дело не только в том, что Мир Джафар Багиров будет заклеймён и расстрелян, а в том, что произойдёт с этим селом и с этой страной через двадцать, тридцать лет.

Во многом это смогли прозреть наиболее чуткие из «шестидесятников», часто даже не задумываясь о своём прозрении.

Время войны в маленьком азербайджанском селе, возможно, не просто взорвало изнутри историческое время, а опрокинуло, обессмыслило это время. Было бы чрезмерным преувеличением обнаружить в повести Исы Гусейнова, то, что столь мощно и с таким отчаянием прозвучало в польском^[845] и венгерском^[846] кино тех же «шестидесятых»: фактическое проклятье в адрес собственной истории, в которой ты становишься пешкой в руках других.

Но я вправе конструировать контекст, в который на равных входят повесть Исы Гусейнова «Звук свирели» и судьба майора Советской Армии Або Дудангинского^[847], который с позиций советской историографии, несомненно, является «изменником Родины». Останавливаться на этой судьбе не буду, при желании можно найти соответствующие материалы в Интернете, в том числе и мою статью об этом «изменнике Родины».

…повесть оказалась созвучной теме моей книги

Моей интерпретации «Звука свирели» не следует придавать сугубо политический смысл, как не следует в Исе Гусейнове видеть скрытого диссидента.

Повесть «Звук свирели», давно прочитанная, и во многом забытая, проросла во мне в нужное время и в нужном месте не из-за моих политических пристрастий, не из-за нового взгляда на историю (не только!), а по той причине, что оказалась созвучной книгам, фильмам, спектаклям, о которых писал выше.

Вновь женщина, что-то, самая малость, от Анны Карениной, что-то, самая малость, от Гедды Габлер, но здесь женщина никогда не осмелится даже на самую малость того, что позволили себе Анна Каренина и Гедда Габлер, даже подумать об этом не посмеет, азербайджанская гинекея^[848] отодвинута далеко вглубь, намного дальше, глубже, чем в греческом мире, который, как известно, женщину особо не жаловал.

Она отодвинута далеко вглубь, поскольку на авансцене не просто мужской мир патриархальных добродетелей, а мужской мир, в котором свирепствует истребительный батальон. В этом мире женщина за наглухо закрытой дверью, не видимая, не слышимая, приговорена к немоте и почти распята.

Война выявила это с беспощадной обнажённостью.

Отдаю себе отчёт, что мои рассуждения о трансформациях мужского и женского, о том, какое место занимает в этих рассуждения «Звук свирели», скорее всего, оказались бы совершенно чуждыми самому писателю.

Не об этом, не «про это» писал он свою книгу. Но художественные тексты живут в культуре своей самостоятельной жизнью, независимо от воли создавшего их демиурга.

Жила-была одна семья…

Повесть «Звук свирели» рассказывается от имени мальчика-подростка Нуру, сына учителя. Восприятие подростка, который воспринимает мир с особой обострённостью, не способен смириться с тем, что представляется ему несправедливым, определяет интонацию повести, в которой всё обострено до предела, ничего не сглаживается, ничего не микшируется.

Сюжет повести «Звук свирели», незамысловат. Вполне тянет на мелодраму, если найти соответствующий трогательный финал.

Жила в азербайджанском селе вполне счастливая семья, муж, жена, двое сыновей.

Муж, Мухтар киши,

…от азербайджанского «киши» – мужчина. Употребляется в различных смысловых контекстах, но основной смысл «настоящий мужчина»…

был председателем колхоза. Младший из сыновей Таптык, подросток, лицом и сложением был похож на отца. Старший из сыновей, Джумри, на три года старше, уже юноша, был больше похож на мать. Мальчики боготворили его, к месту и не к месту называли Джумри-гага (братец Джумри), словно он был братом обоих подростков.

Жена была очень красива, самая красивая женщина в селе. Не случайно называли её «сурьмлённая Сёйли» (sürməli Söyli),

…имя приблизительно означает «та, о которой говорят», в русском переводе «Сойли»…

то ли потому что подводила глаза сурьмой, то ли глаза её были так красивы, что, казалось, подведены сурьмой. Мальчишки в селе даже шептались, в словах «сурьмлённая» им слышалось что-то непристойное.

Нуру не соглашался, ведь так называл её муж, Мухтар киши, Мухтар ами, дядя Мухтар, как называл его сам Нуру.

Разве называл бы он так жену, если в этом имени было бы что-то непристойное.

Муж Сёйли был председателем колхоза. Он часто забирал «жену под мышку» и являлся побеседовать с учителем Таиром. Нуру удивлённо замечал, что Мухтар киши не столько беседовал с его отцом, сколько балагурил со своей женой:

«Неси-ка самовар женушка… И сама, сама, рядышком пристраивайся! Налей-ка нам чайку жёнушка! В твоих руках, и чай особенно ароматный!».

А Сёйли с благодарной нежностью смотрела на своего невзрачного, длинноносого мужа.

Учитель шутил:

«Как ты с делами управляешься? Председатель колхоза, забот полон рот, а в голове – одна жена!».

Мухтар киши не обижался:

«Не будь у меня Сёйли, я бы и дня не выдержал на такой работе. Честно тебе говорю, учитель! Если жены нет рядом, я сам не свой! Ровно душу из меня вынули».

В оригинале более откровенно, без околичностей:

«Не будь Сёйли, ни дня не был бы председателем. Клянусь твоей головой, честно говорю тебе, учитель! Запомни, что я говорю, в тот день, как увидишь, что жены нет рядом со мной, то знай, моей души в моём теле больше нет! Можете пойти и выкопать мне могилу».

Подросток Нуру удивлялся, как можно так откровенно говорить о жене, в присутствии других. У них в семье всё было намного сдержаннее и строже. Он даже признавался в своей зависти Таптыку, своему другу и ровеснику.

…«похоронка»^[849], которая пришла в обе семьи

Председатель Мухтар и учитель Таир в один день ушли на фронт, в один день на обоих пришла похоронка.

Жена учителя Таира встретила похоронку сдержанно, не позволяя себе прилюдного плача. Когда женщины попросили у неё одежду мужа для традиционных причитаний, она им отказала.

По-другому повела себя Сёйли, жена председателя Мухтара.

Нуру вспоминает:

«мне до сих пор становится жутко, когда я вспоминаю каким диким, нечеловеческим криком кричала тётя Сёйли. Вокруг неё собрались женщины, они что-то говорили, хватали её за руки, но Сёйли ничего не видела и не слышала, она кричала, не переставая, и клоками рвала на себе волосы»,

«Джумри стоял возле матери на коленях, прижавшись лицом к её лицу, словно маленький, обиженный ребёнок. Он рыдал. Рыдал неудержимо, отчаянно, сотрясаясь всем телом».

Вокруг, в унисон Сёйли и Джумри, причитали в голос женщины, вокруг одежды председателя Мухтара.

Невероятное событие, которое переполошило всё село…

Но, через шесть месяцев после получения похоронки, произошло невероятное событие, которое буквально переполошило всё село. Жена председателя Мухтара, красавица Сёйли, вышла замуж за нового председателя колхоза, Джебраила.

Как могло такое случиться? Как могла согласиться красавица Сёйли?

В контексте настоящей книги такой вопрос может показаться риторическим. Так устроены люди, так устроен мужчина, так устроена женщина. Мужчины всегда будут биться за Елену^[850], Врет^[851] всегда будет уходить к другому.

Но этот ответ слишком общий, выравнивающий, выглаживающий различные культуры, различные времена, различные ситуации. Ответ «всегда будет так» не отменяет вопроса «почему в этот раз так?».

Поставим вопрос более конкретно.

Как могло такое случиться в этом маленьком азербайджанском селе, во время войны?

Как могло такое случиться, в семье председателя Мухтара и его жены Сёйли?

Как могло такое случиться в семье, в которой муж и жена так нежно относились друг к другу, столь открыто выражали свои чувства, что все вокруг удивлялись? В их селе подобное было не принято.

Подросток Нуру в полном недоумении, как могло такое произойти. Ему хочется думать, что это «гнусная сплетня», что это только «неприличные разговоры». Не могла Сёйли выйти замуж за того, кто занял председательское место её мужа, и у которого есть жена и дети.

Он пытается найти объяснение у матери, а она только и может сказать:

«Это плохо, сынок. Это очень плохо».

813. Бодлер Шарль – французский поэт.

814. «Ландшафтные культурные практики» – подробнее см. в опусе 12 настоящего раздела.

815. Подробнее о фильме «Пианино» см. опус 12 настоящего раздела.

816. Гусейнов Иса – азербайджанский писатель, сценарист и редактор.

817. Ибрагимбеков Максуд – азербайджанский писатель, киносценарист, очеркист.

818. Ровшан Рамиз (Рамиз Мамедали оглы Ровшан) – азербайджанский поэт, писатель, переводчик.

819. Гамсун Кнут – норвежский писатель.

820. «Анне Карениной» посвящён опус 1 настоящего раздела.

821. Брет – персонаж романа американского писателя Э. Хемингуэя. «Фиеста». Роману посвящён опус 6 настоящего раздела.

822. Сабина Шпильрейн – российский психоаналитик. Подробней см. опус 3 настоящего раздела.

823. Подробнее о «Гедде Габлер» см. опус 5 настоящего раздела

824. Ада МакГрэф персонаж фильма режиссёра Дж. Кэмпион «Пианино». Подробнее о фильме «Пианино» см. опус 12 настоящего раздела.

825. Рустам Ибрагимбеков – азербайджанский писатель, драматург, сценарист. Автор пьесы «Женщина за зелёной дверью».

826. «Перед закрытой дверью» – фильм 1981 года азербайджанского режиссёра Р. Оджагова Р. по сценарию Р. Ибрагимбекова (по мотивам пьесы «Женщина за зелёной дверью»).

827. Qismət – в азербайджанском обыденном сознании часто употребляется в значении неизбежности предустановленной судьбы.

828. «Фиеста» – роман американского писателя Э. Хемингуэя.

829. Мирза Джалил (Джалил Мамедкулизаде) – азербайджанский писатель, драматург, фельетонист, создатель сатирического журнала «Молла Насреддин». Подробнее о писателе см. опус 15 настоящего раздела.

830. Муганна – псевдоним азербайджанского писателя Исы Гусейнова, который он принял в последние годы жизни.

831. Наступить на «горло собственной песне» – строки русского поэта В. Маяковского из вступления к поэме «Во весь голос».

832. «Азербайджанфильм – киностудия в Баку.

833. «Азербайджанский госкомитет по управлению кинематографом», существовал в советские годы.

834. Имеется в виду советский лидер Азербайджана того времени Гейдар Алиев.

835. «Идеал» – роман азербайджанского писателя Исы Гусейнова, написанный под псевдонимом Муганна.

836. Геродот – древнегреческий историк.

837. Багиров Мир Джафар – советский и азербайджанский государственный деятель. Один из руководителей Советского Азербайджана. В 1956 году, после разоблачения культа И. Сталина, был осуждён и расстрелян.

838. Сталин (Джугашвили) Иосиф – советский политический и военный деятель. С конца 1920-х – начала 1930-х годов до своей смерти в 1953 году единолично руководил Советским государством.

839. Народный фронт – национал-демократическая политическая партия Азербайджана. В 1992–1993 годах пришла к руководству Азербайджаном. «Аскер» – азербайджанское, «солдат».

840. Русская деревенская проза – направление в русской литературе 1950–1980-х годов, связанное с обращением к традиционным ценностям в изображении современной деревенской жизни.

841. «Звук и ярость» или «Шум и ярость» – название романа американского писателя У. Фолкнера.

842. «Одна на всех» – строчка из песни русского поэта Булата Окуджавы: «нам нужна одна победа».

843. НКВД – аббревиатура, означающая Народный Комиссариат Внутренних Дел. Аббревиатура приобрела символическое, зловещее значение.

844. Гитлер Адольф – основоположник и центральная фигура национал-социализма, основатель тоталитарной диктатуры Третьего рейха, фюрер Германии.

845. Польское кино – прежде всего, имеется в виду фильм польского режиссёра Анджея Вайды «Пепел и алмаз». Среди других режиссёров этого поколения следует назвать имена Анджея Мунка, Ежи Кавалеровича, Войцеха Ежи Хаса.

846. Венгерское кино – прежде всего, имеются в виду фильмы таких венгерских режиссёров как Миклош Янчо, Иштван Сабо, Андраш Ковач.

847. Дудангинский Або – советский офицер, впоследствии перешедший на сторону Германии. Один из лидеров антикоммунистического, националистического движения, которое боролось за независимость Азербайджана.

848. Гинекея – в Древней Греции женские покои в доме, занимавшие его заднюю часть или второй этаж.

849. Похоронка – так называлось извещение о смерти на войне, распространённое в годы Первой Мировой войны, в СССР.

850. Елена – речь идёт о Елене Прекрасной. Подробнее см. текст в разделе 4.

851. Брет – см. прим. 821.