Поначалу всё нравилось, работа, друзья, атмосфера. Казалось, вернулся к обычной жизни, к которой привык за время студенчества. Споры, ночные бдения, художественная аура. Да и с женщинами было намного легче. Не искали якоря, не приставали с родственниками. Легко приходили, легко уходили. Если и оставалась горечь, то быстро проходила.

Но потом что-то стало меняться.

Он не сразу это почувствовал.

Бродил по району Бронных улиц – он любил этот район, тихий, уютный – и вдруг померещилось, что он в Ичери Шехер, в Старом городе, в Баку.

Померещилось и исчезло. Но этого было достаточно, чтобы он стал что-то набрасывать, сначала на бумаге, потом на холсте.

Ехал к друзьям на пригородном поезде. Сидели вокруг простые русские люди, усталые, безучастные, терпеливо-покорные. И вдруг он вспомнил, как однажды летом, в Баку, по утрам стал ездить на пригородном поезде. На электричке, как говорили в Баку.

Тогда, ему захотелось подсмотреть бакинские типажи. Дома по памяти стал набрасывать. Но потом надоело, люди показались похожими друг на друга. Бросил.

Сейчас, в московском пригородном поезде, почему-то, вспомнил тех, в бакинской электричке. Смотрел на одних, видел других. И эти, которые сидели напротив, почему-то показались чужими.

И ещё, как-то вспомнил старое апшеронское кладбище, где были похоронены его бабушка и дедушка, коренные бакинцы. И бабушкину речь, с исковерканными до неузнаваемости русскими словами.

Он обнаружил, что чаще стал вступать в спор, защищая национальное в искусстве, хотя всегда относился к этому «национальному в искусстве», весьма скептически.

Кто-то из острых на язык московских критиков, даже уколол его, аборигенами не становятся, аборигенами рождаются, а он решил вдруг стать аборигеном в культуре, от которой давно убежал.

Смешно, да и глупо.

Он возмутился, но когда поостыл, решил что московский критик прав.

Не найдя родину на родине, он начал искать её на чужбине.

Споры спорами, но что-то стало прорываться на его холсты, хотя, возможно, тот же острый на язык московский критик сказал бы, что культурная идентичность, которую он пытался отыскать, так и осталась для него художественной игрой.

Выпендрёжом.

Она

Как и в первом сюжете – армянка.

Тоже родилась и выросла в Баку.

Училась в русской школе или, как её тогда называли, в «интернациональной школе».

Была ли эта школа «интернациональной»? Вряд ли. Обычная школа с обучением на русском языке. Советского больше, чем национального. Только по фамилиям, отчасти по именам, можно было узнать национальность.

Пройдёт какое-то время, обнаружится, что национальность никуда не делась, просто спряталась под завесой «советского», ждала своего часа. Но это будет потом, пока «советское», казалось устойчивым, на все времена, никому тогда и в голову не могло прийти, что оно окажется эфемерным, и с лёгкостью уступит место «национальному».

Оно и будет теперь претендовать «на все времена».

Она поступила в престижный бакинский Вуз, где училась на финансиста.

Учиться было не трудно, она всегда была прилежной, могла освоить любые предметы. Но её всегда тянуло к искусству, хотя не представляла, как искусство может стать специальностью, да и дома сочли бы это блажью.

Она любила петь, в том числе азербайджанские песни. Стала петь и в институте, в вокально-инструментальном ансамбле, даже пару раз выехала со своим ансамблем в Москву.

Но дома ей пригрозили, если всерьёз решит стать «вертихвосткой», отправят к бабушке, в деревню, в Карабах, где она станет то ли дояркой, то ли свинаркой. Родители знали, что она не любила деревню, чувствовала себя там чужой, и эта угроза возымела действие.

Постепенно, почти как Он, дома, среди своих, родных по крови, стала чувствовать себя чужой и обманутой.

Её раздражало всё, разговоры, поступки, нравы, даже поминки.

Она как-то сказала вслух, как надоело ей всё «армянское», до того, что хочется поменять фамилию. Отец оскорбился, закричал, мать посмотрела укоризненно, и она пожалела о том, что сказала.

Меньше всего хотела их обидеть.

Её выдали замуж, за своего, армянина.

Никогда не было у неё строптивости, всегда была послушной и покорной, так и в этот раз. Объяснили, что так надо, она и согласилась.

Он был мастеровой человек, всё умел, всё приносил в дом, и вечно что-то мастерил, мастерил.

Он был большого роста, всё у него было большим. Особенно на её фоне, но то ли по этой причине, то ли по другой, но ей не по нраву пришлись и его чуть сгорбленная фигура, и его лицо, где всё было большим, рот, губы, нос, щёки, брови.

Он привык много зарабатывать, считал это необходимым для мужчины, у которого есть семья. Когда же работы стало мало, стал ездить в Российскую глубинку, где нуждались в строителях.

Уезжал почти на полгода, а то и больше. Зато приезжал с большими деньгами, делал всем дорогие подарки. Ей не в последнюю очередь.

Обязательно устраивал застолье, сам готовил, она только помогала накрывать на стол, собирались родственники, он просил её спеть, она пела, а он всё оглядывался вокруг, страшно довольный собой и своей семьёй.

Но, как и во многих браках, независимо от того, какая это страна, какой народ, какие нравы, многое решалось за той завесой ночи, о которой у многих народов не принято было говорить, но говори не говори, ночь влияла на то, что происходило днём.

Ночью её маленькое, хрупкое тело возбуждало мужа, он был ненасытен, и постепенно она стала бояться ночей, да и его самого, столь тихого и молчаливого днём, и столь шумного и говорливого ночью.

Он часто пил и когда приходил пьяным становился ещё более ненасытным, его тянуло на всяческие непристойности, потом мгновенно засыпал, а она лежала рядом тихая, беспомощная, ожидая, когда же, наконец, рассветёт, и можно будет встать с постели.

Конечно, о пении и мечтать не приходилось. А тут ещё случилось несчастье.

Сыну их было семь лет, когда обнаружилось, что у него лейкемия. Они продали всё, что можно было продать, возили сына в Москву, но ничего не помогло. Не прошло и года, как сына не стало.

Муж пригласил скульптора, тот сделал памятник точно по росту сына, всем очень понравилось, но не ей, ей казалось кощунственным приходить к гранитному сыну.

Она и перестала ходить на кладбище, муж её упрекал, потом плюнул, стал снова пить, но теперь даже пьяный, ночью к ней больше не приставал.

А потом просто собрал пожитки и уехал в Россию.

Так она и жила, то ли замужем, то ли разведённая, только и радости, что традиционный школьный вечер, на который собирались выпускники школы, но ждать этого вечера приходилось целый год.

Так она и жила бы, но пришлось уехать.

В Баку прошли армянские погромы, она страшно испугалась, побежала к матери. Там и осталась.

Пока друзья по школе, азербайджанцы, не помогли ей уехать.

Возможно, они чувствовали ответственность за то, что произошло, или просто считали, что в подобной ситуации им действовать безопаснее.

А может быть, всё объясняется намного проще, те, с кем она училась в школе, были самыми близкими для неё людьми в этом мире. И в этом кругу, национальность не играла особой роли.

Так или иначе, ей и матери купили билеты, отвезли в аэропорт, посадили в самолёт, и даже дали немного денег на первое время.

Так она оказалась в Москве.

…в Москве

В Москве первое время ей было трудно, особенно после того, как умерла мать. Но потом повезло, не все беженцы из Баку могли похвастать таким везением. Её устроили в управление культуры. Рядовым плановиком, но это было совсем не мало. Ведь она смогла получать билеты в театр, на выставки и концерты.

Только московский холод её совершенно доканывал. Она была мерзлячка, от холода становилась совсем крошечной, как Дюймовочка, и всё куталась, куталась.

Над ней подсмеивались русские женщины, готовые пойти босиком по снегу, но от их слов она ещё больше закутывалась.

Она купила себе красивую шаль светло-серого цвета и под этой шалью чувствовала себя защищённой. Защищённой настолько, что могла подумать о том, чтобы красивее выглядеть.

Вот так, Он и Она, Мужчина и Женщина, встретились в чужом для них городе, ставшем новой родиной.

…кто знает, что случайно, а что нет

Их встреча в Москве была абсолютно случайной, хотя подобно древнекитайской мудрости, полезно иногда менять видимую причинно-следственную связь, чтобы увидеть знакомый мир в ином свете^[465].

Кто может сказать, что здесь случайность, а что закономерность. Может всё случайно, города, страны, амбиции, национальное чувство и национальное чванство, всё, кроме экзистенциальной встречи мужчины и женщины.

Может быть, правы гендеристы, главное в жизни, в истории, в человеческом бытии, мужчина и женщина – остальное антураж.

Если они правы, и правы древние китайцы, то всё прочее, просто пьедестал для встречи мужчины и женщины.

Просто пьедестал…

…на выставке и после неё

Выставка «Старый Баку» была где-то на окраине Москвы. Она сразу решила, что надо пойти, хотя почему-то испугалась.

Но всё-таки пошла.

Она переходила от одной картины к другой и всё не могла разобраться, что при этом чувствует.

Настороженность сменялась теплотой, раздражение печалью, в конце концов, подумала она, это был её город, в нём она родилась и выросла, но потом вновь проступали настороженность и раздражение, там, в этом городе, её напугали так сильно, что страх не прошёл до сих пор.

Сослуживица познакомила её с художником, автором работ о Баку, и представила как соотечественника. А её, следовательно, как соотечественницу.

Когда сослуживица отошла, они даже пошутили, «соотечественники с московской пропиской и российским гражданством».

Он ей сразу понравился, как улыбался, как смущался, и даже как говорил на русском, чуть растягивая слова, почти как она, почти как все в Баку.

Потом среди тех, кого художник пригласил отметить выставку в его мастерской, оказалась и она, вместе со своей сослуживицей.

Мастерская была крошечная, в каком-то подвале. Оказалось, почти все здесь знают друг друга, и разговоры могут длиться целую вечность.

На столе был целый арсенал бутылок, водка коньяк, вино.

Было очень холодно, даже тёплая шаль не спасала её от холода.

Он нашёл какой-то грубый свитер, накинул ей на плечи, она пыталась согреться водкой, всё равно было холодно, но она вдруг подумала, что не хочет уходить, что хочет, чтобы время остановилось, чтобы этот вечер не кончался, никогда в жизни ей не было так приятно и легко.

Она с ужасом думала о том, как будет добираться до дома заснеженной ночью, но не было сил встать и уйти.

Было глубоко за полночь, сослуживица давно ушла, ближе к утру все стали расходиться, некоторые просто уходили в свои мастерские, расположенные здесь же, рядом.

Он предложил ей остаться, а утром от него пойти на работу. Она почти сразу согласилась.

Когда они остались вдвоем, он сказал, что очень голоден, что сейчас приготовит традиционную яичницу, она вызвалась ему помочь, но, увидев как глубоко она запряталась в кресле, среди свитера и шали, он только рассмеялся. Оказалось, что и она голодна, и никогда в жизни ничего вкуснее она не ела.

Рассказывать о том, что произошло дальше бессмысленно. Произошло то, что и должно происходить между мужчиной и женщиной, если события жизни или события дня, логика событий или иррациональный порыв заставляют их потянуться друг к другу и потом не пожалеть об этом…

…болезнь

Прошла то ли неделя, то ли месяц, то ли больше, когда ему позвонила сослуживица и сказала, что его «соотечественницу», так она её назвала, ту, которая была на его выставке, а потом осталась ночевать в его мастерской, так вот её оперировали, у неё оказался рак, очень запущенный, так что надежды на спасение никакой, врачи говорят, осталось совсем мало, так вот она, «его соотечественница», попросила сообщить ему об этом, и если у него есть время, пусть зайдёт в больницу.

Во дворе больницы было грязно, снег начал таять, и он всё думал, как почистить ботинки и не занести в больницу грязь.

Она лежала в углу комнаты, увидев его, захотела привстать, но не смогла, и только улыбнулась своей слабости.

Она призналась, что никогда не забудет тот вечер, самый счастливый в её жизни, что она знает про свою болезнь, что она всегда знала, что-то у неё не в порядке, что-то не так как у всех, но теперь поздно об этом говорить.

Потом она взяла вдруг его за руку, как-то странно посмотрела и сказала «ты не азербайджанец».

Он промолчал, тогда она попросила, чтобы он признался, что не азербайджанец, он признался, и она вдруг успокоилась, затихла, и даже как будто уснула.

…краткое послесловие

На этом можно было закончить, если бы речь шла о художественном произведении, но это не рассказ, не роман, просто сюжет, что-то надо говорить, а что говорить не соображу.

Боже, прости нас грешных, сказал бы я, будь христианином.

Или вслед за Фолкнером, повторил бы, что хочется повторять вновь и вновь, на протяжении всей книги: все мы разнесчастные сукины дети.^[466]

И уже от себя, последнее, главное не давать живому подавляться, сгибаться, корёжиться под давлением мёртворожденных принципов и бесчеловечных истин.

Не давать мёртвой зоне разрастаться, захватывая всё новые и новые участки живого.

Если удастся…

Сюжет шестой
Фильм о гибели «Титаника»: попытка новой интерпретации

…изменение ракурса

Общая сюжетная канва фильмов-катастроф мало чем отличается друг от друга: герои фильма до катастрофы, во время катастрофы (основной сюжет), после катастрофы.

Это относится и к фильмам о гибели «Титаника» с той существенной поправкой, что речь идёт о роскошном океанском лайнере с великосветской публикой и, соответственно, великосветскими страстями. И о масштабе катастрофы, одним из самых больших вызовов стихии, с которым пришлось столкнуться человечеству.

Мой «сюжет» следует общей канве, изменяется только концепт, интерпретация сюжета. Поэтому я не столько расписываю сам сюжет, сколько рассуждаю о возможной концепции.

Такой подход рассчитан на читателя, который, отталкиваясь от концепции, способен фантазировать на предложенные темы.

Остальные читатели, которым это не интересно, могут пропустить этот сюжет. Достаточно и того, что они прочтут другие сюжеты этого раздела.

Более прозрачные и более ясные.

…великая иллюзия

От зрелища гибели «Титаника» в кино захватывает дух.

И от того, что жаль людей, которые плыли на «Титанике», а заодно жаль и нас всех, плывущих на «Титанике» под названием Земля.

И от того, что стихия напоминает человеку о пределах его возможностей.

И от дерзости человека, способного бросить вызов стихии.

И от того, что человек, теперь уже на уровне технической и технологической игры, воссоздаёт гибель «Титаника», чтобы попытаться освободиться от прошлых страхов.

И от многого другого.

Именно в подобных сюжетах, способность кино создавать масштабное кинозрелище, должна проявляться во всём своём блеске.

Воссоздать в кино гибель «Титаника» во всех деталях задача для кино увлекательнейшая. С появлением новых технологий, кино вновь и вновь будет обращаться к этому сюжету.

Не менее интересно непосредственно рассказывать зрителю об этих новых технологиях, и о том, сколько всё это стоило.

Не иронизирую. Таковы правила игры для создания большого блокбастера^[467].

Такова природа кино, которое давно стало чем-то большим, чем художественный феномен.

…кино как «монтаж аттракционов»

На материале гибели «Титаника» можно снимать различные фильмы в диапазоне от мелодрамы до эпоса.

Можно снимать драму, романтическую, героическую, сентиментальную.

Можно комедию, эксцентрическую, гротескную, даже водевиль.

Но, в одних случаях гибель «Титаника» в кино становится просто монтажом аттракционов^[468], а в других случаях, самим смыслом, чем-то подобным воплощённому Року.

Ничего обидного в трактовке гибели «Титаника» в кино как суммы аттракционов, не вижу. Ведь мы вправе сказать, что гибель «Титаника» – символ бессилия человеческой техногенной цивилизации перед силами природы. А кино только и остаётся, как воссоздать во всех деталях это бессилие техногенной цивилизации.

Но предложенная мной концепция «сюжета», скорее апеллирует к способности человека преодолевать своё бессилие. Даже перед лицом стихии, перед которой он беспомощен.

…Гибель «Титаника» как смирение: мелодрама

Гибель «Титаника», с каким бы размахом эту «гибель» не снимать, содержит в себе потенциал мелодраматического.

Что я имею в виду?

Самое напрашивающееся:

жалко, жалко людей, которые погибли.

Такое возможное пиршество жизни на таком роскошном корабле, и такой нелепый исход.

Выясняется, что где-то там большая льдина могла бы не расколоться, айсберг мог бы не оказаться на пути «Титаника», тревожные позывные с другого корабля во время могли быть услышаны, и т. д. и т. п.

Вечное сожаление: мог бы тот некто пойти не по той стороне улицы, перейти на другую сторону улицы, где-то на минуту задержаться у витрины, чтобы ему на голову не упал кирпич.

Дух замирает от жалости.

Мелодрама, самый демократичный, самый «слишком человеческий», из жанров искусства, которые придумал человек.

Пожалеешь другого, пожалеешь себя. У всех у нас в жизни случались большие или маленькие «Титаники», всем нам хочется, чтобы нас пожалели, погладили по голове, утешили.

Но, если вдуматься, мелодрама онтология несчастливой судьбы.

Понимание того, что невозможно не согнуться под тяжестью гибели «Титаника».

Невозможно сохранить прямую осанку перед лицом бесконечных «Титаников».

Даже Прометей, о котором говорилось в предыдущем разделе, должен был не переступать границы своего вызова.

Тем более, смертный человек.

Тысяча и одно напрашивающееся оправдание человеческой слабости.

Вот почему мелодрама неискоренима.

…«Титаник» как вызов: от эпоса до трагедии

Эпос и трагедия далеко не самые демократичные, не самые «слишком человеческие» из жанров искусства, которые придумал человек.

Они не знают жалко, даже если погибают люди.

Само жалко имеет в эпосе чуть иронический, а возможно и высокомерный характер.

А трагедия просто отменяет жалко, не принимает его во внимание.

Эпос предельно расширяет горизонты жизни человека, растворяет в себе не только «жалко», любое стремление человека расчувствоваться.

А трагедия гонит человека вперёд к действию, к поступку, даже если это грозит человеку смертью.

Трагедия говорит о том, что можно не согнуться, даже если от гибели «Титаника» дух захватывает.

Эпос же допускает такую ситуацию, когда поблагодаришь судьбу за гибель «Титаника».

Воплощённый Рок это ведь не всегда как обухом по голове. Случается и расчистка заторов, чтобы более смело идти по выбранному пути.

Что из того, что при этом погибают люди, тысячи людей.

Что Гомеру до того, что из-за Елены Прекрасной погибли тысячи людей, ему важнее другое.

Полюбоваться на то, как вышла Елена Прекрасная, подобная светлой с копьём золотым Артемиде, подвинули ей кресла богатой работы, мягкий ковер шерстяной положили ей в ноги, принесли драгоценную корзину серебряную, полную пряжи сучёной, на ней же прялка с шерстью волнистой пурпурного цвета. Елена села на креслах, прекрасные ноги свои на скамью протянувши.^[469]

И так прекрасна она в этот момент, что слепой Гомер на остальное не обращает внимания.

…вопрос в том, можно ли быть счастливым над бездной

Да «жалко», как можно оставаться бесчувственным к нелепой гибели людей, но не обязательно на этом ставить точку.

Можно сделать ещё один шаг, найти другую опору в себе, и в мире.

Пусть разверзлась бездна, постарайся встать над бездной, и при этом сохранить в себе присутствие духа.

Повезло, не повезло, никто не отменял, разные люди, разные судьбы, кто-то, как говорят «родился в рубашке»^[470], другой, тот некто, напротив, невезучий, перешёл на другую сторону улицы, и на голову ему упал кирпич.

Но, нередко, может быть, в большинстве случаев, речь идёт о том, как мы воспринимаем себя в этих событиях.

Готовы ли мы бросить вызов гибели «Титаника».

Не роптать, не жаловаться.

Не на что не надеяться.

Речь идёт о том, можно ли стоять над бездной, и при этом стать счастливым.

…кто счастлив, тот и прав

Лев Толстой как-то записал в дневнике:

«кто счастлив, тот и прав».^[471]

Если не ошибаюсь, записал во время работы над эпопеей «Война и мир». То есть записал эту мысль в тот момент, когда стремился максимально расширить горизонты истории, иначе говоря, горизонты схватки человека и событий, в которые он оказывается ввергнутым.

…насколько это ему удалось, вопрос не простой. Да простят меня поклонники русского гения, на мой взгляд, удалось это только одному писателю в истории мировой литературы.

Это Гомер и его «Илиада»^[472]…

Мысль Л. Толстого стала для меня откровением, своеобразной формулой самочувствия человека.

Конечно и тогда, когда впервые прочёл мысль Л. Толстого, и сейчас, не оставляет ощущение, что счастлив слово слишком аффектированное. Речь ведь идёт не о восторге, а просто о полноте жизни, когда удаётся максимально раздвинуть границы собственной судьбы.

Речь идёт об онтологии счастливой судьбы, когда только от тебя зависит, родился ты «в рубашке» или нет, «кирпич на голову» просто игнорируется.

И если человек и культура синонимичны, именно в этом вызове судьбы, человек может ощутить полноту жизни, каков бы не был итог вызова.

А культуре только и остаётся сохранить мысль о таком поступке как вызове, и транслировать её от эпохи к эпохе.

…счастлив, благодаря гибели «Титаника»

Вот такая несложная логическая цепочка приводит нас к парадоксальному выводу.

Снимать гибель «Титаника» можно и как вызов, вызов, всему, что человеку не подвластно, что человек до конца понять не в состоянии, и что, тем не менее, человек никогда не признает превышающим его возможности.

Если, конечно, человек не сдался, и нуждается не только в том, чтобы его погладили по головке, пожалели, посочувствовали.

Но подобный вызов только тогда имеет смысл, если на его фоне реализуются удавшиеся, счастливые судьбы.

Счастливые, благодаря гибели «Титаника».

Вот почему, не игнорируя технические и технологические задачи, подобный фильм может быть и о тех, кому повезло с гибелью «Титаника».

Как всем нам повезло с неизбежной гибелью, завтра, послезавтра, через миллиарды лет, «Титаника» под названием Земля.

Возможны ли такие судьбы, возможен ли подобный сюжет?

Уверен, что да.

…Он. Она. Он

Начинаем придумывать сюжет Итак, банальный треугольник. Он. Она. Он Двое мужчин и женщина.

Три судьбы, которые сталкиваются и в данном случае уравновешивают друг друга.

И через судьбы которых проходит гибель «Титаника».

…Он и Она

Как всегда в таких случаях вначале были Он и Она, Она и Он.

Они были молоды, красивы, страстны.

Они заменяли собой весь оставшийся мир, отодвигали в сторону и людей, и природу. Причём, как выяснится чуть позже, отодвигали природу и внутри самих себя.

Они были уверены, что обойдутся без этого мира, их не коснётся усталость природы внутри них самих.

Долгое время им это удавалось.

Как всегда в таких случаях, вначале сам Эрот приходит на помощь, а потом, как правило, и у него кончаются дровишки, чтобы поддерживать пламя костра, и наступает черед других божеств.

…начало разрыва или куда уходит Эрот

По каким причинам приходит Эрот, в каких случаях, по каким причинам кончается его власть, куда он уходит?

Искать ответа на подобные вопросы наивно, но искать приходится.

В сюжете кино, придётся выяснять, что же произошло, кто сказал, что сказал, что подумал, в чём засомневался, в чём обманулся.

Придётся искать конкретные причины, по которым две человеческие бездны стали расходиться в разные стороны.

Можно всё свести к законам физики, к движению энергии, тем более и физика в наши дни заговорила на языке человеческих чувств.

Но как бы далеко не зашла физика в своём движении к искусству, до индивидуального, неповторимого, она так и не дойдёт.

Другой предмет.

Можно всё свести к психологии, иначе говоря, к природе внутри наших двоих, о которой, до поры до времени, они не задумывались.

К примеру, вот такой, почти типологический вариант.

Она – реалистичнее. Он – романтичнее.

Она – взрослее. Он – ребячливее.

Она – ироничнее. Он – наивнее.

Она – разумнее. Он – импульсивнее.

Только в разумных пропорциях, в нюансах, без пошлого противопоставления.

И чтобы психология была не сама по себе, а как необходимая составляющая полноты человеческой жизни.

…аристократка – простолюдин

Чуть подробнее остановлюсь на таком варианте, который мог привести к разрыву.

Она – аристократичнее. Он – простолюдиннее.

Подобное противопоставление даёт о себе знать сразу, как только покидает их Эрот.

К тому же такое противопоставление легко ложится на социальный космос Титаника.

Здесь многое сходится.

Роскошный лайнер, который отправляется из Старого света в Новый свет.

Те, которые едут первым классом, в нарядах, украшениях, бриллиантах, которым, в иносказательном смысле слова, без маски, без карнавального костюма, и появляться неприлично.

Предполагается, что у них по аристократической части всё в порядке, за плечами именитые предки. Не будем спрашивать, что на самом деле, «предполагается» и точка.

Рядом те, кто их обслуживает, кому тоже нельзя без карнавального костюма. Это и капитан, здесь и обсуждать нечего, и его команда, и остальные, почти все одеты по этикету, с бабочкой, и прочим. Всех их можно отнести к первому классу.

Всех остальных, можно назвать те, которые не первый класс. Просто остальные.

Это и те, кто в рабочей робе, и пассажиры не первого класса, на которых можно случайно натолкнуться, но у которых своё социальное пространства на этом корабле. Принципиально вне первого класса.

Среди них окажется и Он, который простолюдиннее.

…вариант разрыва в аристократически-простолюдинной обёртке

Чтобы легче было фантазировать, вообразим нашего героя в ряду Жюльенов Сорелей^[473].

Любовь любовью, страсть страстью, но не дай бог, если в её, женщины, прекрасной головке заронится мысль, что исход их любви предрешён разностью цвета их крови, недостатка у него «голубой крови»^[474], что рано или поздно не могло не сказаться. Искра подобных взглядов, если они прорываются наружу, если попадают на легко воспламеняющуюся гордость простолюдина, способна спалить любовь так, что одни пепелища останутся.

Молодые, страстные, всё ещё в уверенности, что они под покровительством Эрота, но его уже и след простыл, и тогда начинается привычное, повторяющееся из века в век, в той или иной редакции, с теми или иными коррективами, противопоставление Жюльена Сореля и Матильды де Ла-Моль^[475].

В нашем случае, чуть иначе, но те же вариации на заданную тему:

…я устал тебя ждать, не заводись, я должна, мама не любит, когда её подводят, она безнадежно больна, ты это знаешь, я должна быть рядом с ней, есть правила приличия, так больше невозможно, между нами всегда кто-то есть, я обнимаю кого-то ещё, ласкаю кого-то ещё, успокойся, не будь мужланом, это тебе не подходит, лучше поцелуй меня, уйду, я задыхаюсь от твоего запаха, не уходи, останься, уйду, задыхаюсь, вот и задыхайся, только не ворчи, когда-нибудь ты всё поймёшь, но будет поздно, прими другую позу, не столь вульгарную, лучше вульгарность, чем вечная цензура, ненавижу этот твой взгляд, хочу убить, уже прогресс, ты больше не говоришь это вульгарное «задушить», скажу, скажу, ты тоже вульгарна, ты тоже физиологична, ты тоже пахнешь, у тебя тоже грязь, у тебя тоже месячные, с моим запахом и моими месячными я всё равно всегда буду недостижимой для тебя, даже твои комплексы вульгарны, и это непреодолимо…

…разрыв как поступь Рока

Но чтобы там не происходило, разрыв должен быть очень сильным, чтобы это столкновение стало почти аналогом гибели «Титаника».

Наших героев не сравнить с Ромео и Джульетта. Те были столь юны (напомню, Джульетте всего четырнадцать), что у них до столкновения бездн не дошло, осталось только удивление от того, что мир не хочет их понять, что мир к ним так враждебен. Они просто пытались отмахнуться от мира, как от назойливых мух, мешающих их безумной и бездумной радости.

Наши герои старше, изощрённее, они уже понимают толк в любовных играх, включая мучительные взаимоистязания в любви.

Но на уровне, намерений, чувств, действий, поступков, причин и следствий, включая Она реалистичнее – Он романтичнее, цепочка с неизбежностью приводит к тому, что виновата Она.

Она и разорвала.

Поскольку мы не расписываем сюжет, этим можно ограничиться.

Разрыв.

А наивный зритель может переживать мелодраматические коллизии, может и пожалеть, и расчувствоваться, и получить пищу для морализирования на тему предательства в любви.

…Он: появление третьего

Здесь и появляется Третий.

Пока только как заполнение зазора между предыдущим разрывом, и тем, что произойдёт на Титанике.

Любовного треугольника пока нет, возможно, его и не будет.

Просто трое, Он, Она, Он.

В отношении этого третьего не стоит придумывать нечто совершенно оригинальное. Только то, что давно стало типологическим в подобных сюжетах жизни.

Он – много старше, богаче, мудрее, благороднее, терпимее, ряд этот можно продолжать до бесконечности. И если вдуматься, в бесконечности этого типологического ряда содержится ироничность. Не только в отношении конкретного типологического мужчины, но и всего любовного – не любовного треугольника.

Почти типологическим (до поры до времени) должно оказаться и то, что в этой ситуации связано с ней.

Она устала.

Устала быть любовницей неуравновешенного мужчины.

Устала быть матерью увлекающегося мужчины-подростка.

Устала от собственной трезвости.

Устала и всё. И нечего больше добавлять.

Он, который третий, готов взвалить на себя её Судьбу. Эта роль не просто ему по плечу, она и составляет его полноту жизни, если хотите, его кто счастлив – тот и прав.

…удары Судьбы

В зависимости от фантазии, можно придумать эти удары.

Всё началось с матери, скажем, не просто смертельная болезнь, но которая сопровождается безумием. Близким достаётся от неё, по полной программе.

465. Имею в виду древнекитайские иронические классификации, о которых прочёл в книге французского философа Мишеля Фуко «Слова и вещи». К примеру, приводится классификация собак, в которую наряду с разными породами собак, включаются кошки, похожие на собак, люди, похожие на собак, фарфоровые собаки, и т. п.

466. «Разнесчастные сукины дети» – см.: прим. 42 к раз. 3.

467. Блокбастер – от английского «мощная бомба», В 1970-х годах в США блокбастерами стали называть фильмы, произведшие фурор (эффект разорвавшейся бомбы), и в результате собравшие большую кассу в прокате.

468. Монтаж аттракционов – один из определяющих терминов авангардной эстетики XX века. Часто связывают с именем советского и российского кинорежиссёра и теоретика культуры Сергея Эйзенштейна.

469. Пересказ эпизода из поэмы Гомера «Одиссея». Подробнее о Елене Прекрасной см. в разделе 4.

470. «Родился в рубашке» – иносказательно означает: невероятно удачлив, везунчик. Происходит от представления, что если тельце новорождённого полностью покрывает околоплодный пузырь, что бывает очень редко, то жизнь ему предстоит долгая и счастливая.

471. «Кто счастлив, тот и прав» – мысль из дневников Л. Толстого. Как считают исследователи в то время, когда Лев Толстой начал работу над романом «Война и мир», он был счастлив во всём, в семье и в работе. В это время он исповедовал принцип «кто счастлив, тот и прав».

472. «Илиада» – древнейший из сохранившихся памятников древнегреческой литературы. Приписывается Гомеру. На мой дилетантский взгляд, самое большое чудо Древней Греции. Написал об этом в книге «Моя Древняя Греция», которую так и не завершил.

473. Жюльен Сорель – персонаж романа французского писателя Ф. Стендаля «Красное и чёрное». Образ молодого человека из низов, делающего карьеру, опираясь только на свои личные качества. Жюльен Сорель противопоставляет миру свою плебейскую гордость.

474. Выражение «голубая кровь» подразумевает человека благородного происхождения. Существуют различные версии, почему именно «голубая» кровь, которые здесь можно опустить.

475. Жюльен Сорель и Матильда де Ла-Моль – персонажи романа Ф. Стендаля «Красное и чёрное».