Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга первая

8. Жена

памяти жены

(Статья написана в 2006 году)

Слово, которое мы до сих пор не обрели

Практически во всех языках существует слово «жена». Как можно обойтись без него. Ведь практически речь идёт об остове жизни. Шире него по значению только такие слова-понятия как Женщина, Человек, Культура.

Намеренно не включаю в этот список слово Мужчина, поскольку оно фактически растворено в словах «человек» и «культура». Почему это так случилось, предмет отдельной статьи. И возможно не одной.

В азербайджанском языке слово «жена» не столько не придумано, сколько запрятано куда-то вглубь. Подальше. Наш известный поэт, когда я поделился с ним своими сомнениями, возразил. Существует, сказал он, не одно, а множество слов, означающих «жена». Запомнил только одно: женщина, с которой кладёшь голову на одну подушку. Не знаю, как вас, меня коробит эта витиеватость. Невольно подумалось, может быть это не поэзия, а просто свидетельство бедности. Не хватало на всех подушек. Даже для мужа и жены.

Поэт разглагольствовал на тему азербайджанских поэтических образов, связанных со словом «жена», а я подумал про себя, не нужны мне эти поэтические перлы. Мне нужно слово простое, ясное, осязаемое, если хотите, даже, грубое, не в смысле грубости, а в смысле плотности, брутальности, подобное «eşim» у турков-османцев, «wife», у англичан, «жена» у русских

…интересно, у русских «жена» и «живот» одного корня? Если «да», то и это меня не коробит, если не вкладывать в это единство значений пошлый, (кухонный) смысл…

Мне нужно слово основательное, похожее на «хлеб», «вода», «воздух». А поэтические перлы только запутывают. Они, скорее, не о жене, а о романтическом порыве мужчины к женщине. Порыв прекрасный, как без него понять, что там, в неведомой дали, той, что притягивает, мерещится и чаще не сбывается. А когда сбывается, то только на короткое время, а людям-перекати-поле только и остаётся убеждённо доказывать, что этого вообще не бывает, это просто болезнь или блажь юродивых.

Жена это совсем другое, не лучше и не хуже, не выше и не ниже, не материальнее и не духовнее. Другое.

Не торопитесь обвинять меня в том, что изъял из этого слова-понятия всё высокое, романтически-восторженное. Не торопитесь. У нашего, в смысле человеческого, беспокойного, духа много различных ипостасей. И романтически восторженная ипостась только одна из многих. Не только «жена» к нему не сводится, но и отношение к «женщине» в целом.

Одного ясного и простого слова у нас нет, его заменили сегодня два, «həyat yoldaşı, то ли в значении «товарищ по жизни», то ли в значении «товарищ для жизни». Такое вот стыдливо-стеснительное слово-понятие. Как считают многие, это от нашего ханжества. Некая завеса над сексуальными отношениями. Чтобы не дай бог, кто-нибудь не подумал, что жена – сексуальный партнёр. Или, того хуже, чтобы не подумал о любовных утехах.

Чтобы никто, невзначай, не подумал, что вот эти дети, предмет вечной гордости и вечного тщеславия, появились на свет в результате известного акта. Умилитесь,

…вот это чувство азербайджанское-преазербайджанское, поэтому так прижилось в нашем лексиконе слово «сладкий» в отношении к прелестному ребёнку…

притворитесь, что его аист принёс. В красивой корзинке или в красивой упаковке.

От этого умиления и ложной стыдливости

…высокий стыд из другой «оперы», он нам неведом…

такой перл ханжества, как представлять «жену» в качестве «матери детей»

…причём такой нюанс: не «uşaqlarımızın anası», не «uşaqlarımın anası», а отвлечённое: «uşaqların anası». На русском приблизительно не «наших детей», не «моих детей», а «мать детей». Как бы я, мужчина, муж, отец, здесь не при чём. А то вы можете подумать о чём-то неприличном…

Действительно, разговоры о сексе для азербайджанцев тема запретная. В лучшем случае, они отдаются на откуп «мужской стае»,

…мне неведомо, возможно, и «женской стае»…

и не следует особо распространяться о том, какой характер принимают эти разговоры в мире поляризированном на мужчин и женщин.

Может быть, этот запрет распространяется у нас на любые откровенные разговоры. Такое вот табу на правду, которая может коробить. Всё должно быть пристойно, будто пребывающее под облагораживающей вуалью. Что там на самом деле, никого не волнует. Главное – облагораживающая вуаль.

Жизнь, как некое застолье, на котором принято делать комплименты.

Таковы правила жанра, которые стали правилами жизни.

Мы несколько отошли от темы. Хотя, если вдуматься, и эта лицемерно-ханжеская стыдливость, и, её важный компонент – запреты на разговоры о сексе, имеют самое непосредственное отношение к отсутствию слово «жена». Но есть и другие разгадки этого отсутствия. О некоторых из них поговорим далее.

Когда это началось?

Не достаточно знаю историю азербайджанского народа и историю азербайджанской культуры

…не будем спрашивать, что понимается под «азербайджанский народ», его «история» и его «культура», иначе из тупиков нашего сознания не выберемся…

Но один переход – «когда»? – для себя обнаружил, почувствовал, зафиксировал. Возможно, это моя фиксация, мой контекст «азербайджанской истории» и «азербайджанской культуры». Но даже в этом смысле его не следует признавать ошибочным. Поскольку – пора понять – «азербайджанская история» и «азербайджанская культура», это множество различных интерпретаций. Будем считать, что моя интерпретация одна из многих.

Когда-то давно, в прошлом веке (в прямом и переносном значении этого слова), начал работать над кандидатской диссертацией.

Тему сформулировал так: «Проблема прекрасного в азербайджанских народных дастанах»^[272]. Такая вот типично советская тема, которую мне предложили, и которую я с большим энтузиазмом принял.

Почему с энтузиазмом?

Дело в том, что аспирантура и, соответственно, работа над кандидатской диссертацией оказались в моей жизни двумя серьёзными переходами. Или возвращениями.

Первый переход от инженерной специальности к гуманитарному творчеству, спасительному, как показала (уже можно говорить вся) последующая жизнь. Переход, который в практически-жизненном смысле был невозможен без поддержки жены, уже не в отвлечённом, а в конкретном, бытийном его значении.

И второй переход-возвращение. Моим первым языком был родной, азербайджанский, поскольку бабушка, у которой я воспитывался, не знала другого языка. Потом меня отдали в школу на русском языке, далее ВУЗ, аспирантура, и до сих пор языком на котором думаю и, главным образом, пишу, остаётся русский язык. Так вот, через диссертацию мне хотелось прикоснуться к самым истокам азербайджанской культуры и, если корректно так сказать, к самым истокам азербайджанского духа. И, тем самым, вернуться к «азербайджанскому» во мне.

Признаюсь, много воды утекло с тех пор, глубже («глубже» в границах моих возможностей) стал понимать азербайджанскую культуру, но – из песни слов не выкинешь – постепенно стал отходить от неё и сегодня, в большей степени, считаю себя космополитом.

Если точнее – не сочтите это за нескромность – сознание моё сегодня, скорее планетарное, с вкраплениями азербайджанского сознания.

Первое знакомство с тем, что называется «азербайджанские народные дастаны», меня сильно разочаровало. Какие-то картонные люди, выспренные страсти, нелепые сны, в которых герои влюбляются друг в друга, потом начинают искать друг друга, но в самих этих поисках мало даже занимательно-авантюрного.

Понимаю, фольклор есть фольклор, но не до такой же степени.

Возможно, что-то не понял тогда, что-то не понимаю сейчас, но, во всех случаях, ужаснулся, что мне придётся корпеть над этими текстами и год, и два, и три, выискивая крупицы «прекрасного».

Спасение пришло в виде книги мудрого старца Деда Коркута, «Китаби Деде Коркут»^[273], благо некоторые ретивые литературоведы и эту Книгу нарекли тем же жанровым обозначением – «дастан».

Это был другой мир, плотный и плотский, земной и чувственный, прекрасный и яростный. Мир героической удали и мужественного восприятия жизни.

И самое главное (один из основных для меня критериев) – всё это относилось не только к мужчинам, но и к женщинам. Этот мир разительно отличался не только от «азербайджанских народных дастанов», но и, практически от всей последующей азербайджанской литературы (исключения, только подтверждают правила).

Почему это так, не возьмусь судить. Для себя определил эту границу – как разрыв между тюркской и иранской картинами мира. Никому не навязываю свою мысль, это не гипотеза, тем более не научная гипотеза, она не строится на осмысление эмпирических фактов. Просто это мой образ и мой опыт.

Никогда не был пантюркистом, но с тюркским началом, в широком значении этого слова, всегда ощущал духовную близость, в отличие от того, что кем-то уничижительно было названо «персючестью».

…скорее всего, это публицистическое упрощение, броская и плоская метафора. Скорее всего, упрощаю границу между тюркским и персидским. Но для объяснения и понимания моего сознания вполне годится…

Вот эту границу, эту демаркацию, этот разрыв между «Китаби Деде Коркут» и «азербайджанскими народными дастанами» вдруг ощутил очень остро.

Приведу два примера из «Китаби Деде Коркут», которые подведут нас к теме «матери» и «жены», лейтмотиву настоящего текста.

Один мне запомнился с тех лет, когда занимался «Китаби Деде Коркут», другой вспомнил, когда внук готовил один из уроков по азербайджанской литературе.

Первый пример.

В «Сказании о Гантуралы, сыне Ганлы Годжа» («Qanli qoca oglu Qanturali boyu»)^[274] есть такой эпизод:

Ганлы Годжа собирается женить своего сына Гантуралы, а тот говорит о своих требованиях к будущей жене.

…цитирую по адаптированному тексту, приведённому в издании «Китаби Деде Коркут», Бакы, 1988…

Oğlan dedi: «Ata, məni evləndirmək istəyirsənsə, bilirsənmi тэп layiq qız necə olmalıdır?… Mən yerimdən durmadan o durmu olsun! Mən Qaracıq atıma minmədən o minmiş olsun! Mən qan ş kafir elinə getməmiş o gedib mənə baş gətirmiş olsun!»

Qanlı qoca dedi: «Oğul, sən qız istəmirsənmiş, bir cəsur pəhləvan istəyirsənmiş, onun arxasında yeyəsən-içəsən, gününü xoş keçirəsən!»

Dedi: «Bəli, ata can, eləsini istəyirəm. Bəs gedəsən, bir cici-mici türkman qızını alasan, birdən sürüşüb üzərinə düşəm, qarnı yırtıla?»

Qanlı qoca dedi: «Oğul, qız tapmaq səndən, mal-pul xərcləmək məndən!».

Приблизительный подстрочный перевод.

Сказал юноша: «Отец, если ты хочешь меня женить, хочешь знать какой должны быть достойная меня девушка»? Если встану со своего места, встала чтобы раньше меня! Не успел взобраться на своего коня Карачук, она уже верхом! Пока не отправился я в землю кровавых гяуров, она отправилась раньше меня и привезла мне отрубленную голову!»

Сказал Канлы Годжа: «Сын мой, ты не девушку ищешь, ты желаешь найти мужественного богатыря, чтобы за его спиной жить припеваючи, проводить дни свои в удовольствии».

Сказал: «Да, душа моя отец, такую невесту желаю. А то ты сосватаешь мне тщедушную туркменку, если вдруг навалюсь на неё, разорву ей чрево».

Канлы Годжа сказал: «Сын мой, найти такую девушку твоё дело, потратить деньги, имущество, чтобы сосватать, моё дело!».

Дело не только в этой тщедушной туркменке (cici-mici türkman qizi), которая не выдержит его страстного темперамента, дело в самой интонации разговора сына с отцом, в которой нет ни капли ханжества и ложной стыдливости.

Другой пример.

В «Сказания о Сейреке, сыне Ушун годжа» («Uşun qoca oğlu Səyrək boyu»)^[275] Сейрек узнаёт, что от него скрыли, что у него есть брат, который в плену у гяуров. Он собирается вызволять брата из плена, отец и мать его отговаривают, и тогда он обращается к матери с такими гневными словами (цитируется по тому же адаптированному тексту 1988 года)

 
Oğlan anasına söyləmış, görək, nə söyləyib demişdir:
Ana, ağzın qurusun!
Ana, dilin çürüsün!
Mənim öz qardaşım varmış,
yolumdan qayıtmaram!
Oğuz elində qardaşsız durmaram!
Ana haqqı, tanrı haqqı olmasaydı,
Böyük, iti polad qılıncimi götürərdim,
Bircə anda gözəl başim kəsərdim,
Al qanını yer üzünə tökərdim,
ana, zalım ana!
 
 
Приблизительный подстрочный перевод:
Мать моя, пусть высохнут твои уста!
Мать моя, пусть онемеет твой язык!
Оказывается, есть у меня брат,
не сверну я со своего пути!
В огузском народе не останусь без брата!
Если бы право матери не было право самого Бога (Танры),
Вытащил бы свой большой, острый меч,
В один миг отрезал бы твою прекрасную голову,
Твою алую кровь пролил бы на землю,
мать моя, гнусная мать!
 

Трудно представить себе нечто подобное в последующей азербайджанской литературе (повторюсь – исключения только подтверждают правила), и удивительно уже то, что подобный текст, включили в школьный учебник

…он даже удивил моего 11-летнего внука, поскольку резко контрастировал с другими литературными отрывками из его учебника по азербайджанской литературе…

Чтобы избежать бюрократических волокит, название диссертации не изменил, но фактически написал её на основе текста «Китаби Деде Коркут». Благо жемчужины прекрасного, которые удавалось извлечь из этого текста, в полной мере отвечали моим эстетическим представлениям.

Хотя, с тех пор, – вновь из песни слов не выкинешь – мои восторги по поводу «Китаби Деде Коркут» поубавились. Это относится не только к «Китаби Деде Коркут», а практически ко всем героическим эпопеям.

За исключением «Илиады» Гомера^[276]. На мой взгляд, самой великой Книги истории мировой литературы.

…жена как фактор гражданского общества

Понимаю, нетерпеливый читатель сразу спросит, а причём здесь «гражданское общество». Одно слово-понятие взято из приватной жизни, другое – из общественной, жизни, одно – понятие интимное, закрытое от посторонних глаз, другое – относится к сфере принципиально открытой, публичной.

Согласен, разумеется, «жена» относится к области приватного и, действительно, не имеет непосредственного отношения к сфере публичной.

Признаюсь и в другом, моя система доказательств порой мне самому кажется надуманной и искусственной, но потом сомнения рассеиваются, прибавляется чуточка уверенности. Что-то здесь, пожалуй, схвачено, подмечено, какое-то зерно во всём этом есть. Поэтому и решился поделиться своими наблюдениями.

Начну издалека. Мне приходилось говорить и писать о странных перекосах в нашем восприятии понятия «мать». В полемическом задоре даже заявлял, что азербайджанской культуре чуждо понятие «матери».

Мне решительно возражали, вся наша поэзия пронизана этим образом, а сколько песен посвящено матери, с какой эмоциональной отдачей все мы их слушаем.

Вновь согласен, и слушаем, и закатываем глаза, и умиляемся то ли образу «матери», то ли самим себе, за свои чувства к матери. Но обратите внимание (NB!), чаще всего речь идёт о «седовласой матери» («ağbirçəkli ana»). Именно от этой седовласой матери и наше умиление, и наша эмоциональная отдача, и наши восторги.

Но ведь «мать», по своему прямому смыслу, молодая женщина, скажу более «грубо и зримо»^[277], это женщина в возрасте, так или иначе связанном с рождением ребёнка.

…где-то прочёл или от кого-то услышал, что Назим Хикмет^[278] сравнивал свободу с женщиной-матерью, груди которой полны молока…

А «седовласая мать» это образ не матери, а скорее бабушки, которая вышла из репродуктивного возраста.

…мы говорим о норме, а не об исключительных случаях…

Образом «седовласой матери» пронизана наша культура настолько, что по моим наблюдениям, даже сильно вытеснила образы «седовласых отцов»

…добавлю, что в нашем кино – сравните с кинематографом Центральной Азии^[279] – как пластически, так и содержательно, нет образов стариков как аутентичных носителей национального кода…

Седовласая бабушка это прекрасно, но, как бы сказать поделикатнее, чтобы ничего обидного, это – после жизни. Это некая дистанция от непосредственности самой жизни, дистанция уважения, почитания (ehtiram), когда любое преодоление этой дистанции оказывается противоестественным, признаком дурного тона.

…Западная литература, театр, кино, полны примеров того как «бабушка» будто заново начинает жизнь, освободившись от пут мужа и семьи, но это не про нас, и совсем другая тема…

«Пожилая мать» один из основных признаков многопоколенной семьи. Она когда-то сама пришла в эту многопоколенную семью, чтобы подчиниться её нравам

…азербайджанское «невеста» («gəlin», «та, которая пришла»), очень точно выражает эту психологию «пришлости»…

Жена, которая «пришла» должна подчиниться правилам многопоколенной семьи, по крайней мере, до тех пор, пока не обретёт новый статус в качестве «седовласой».

Вот я и хочу обратить внимание, насколько не безобидна эта подмена матери как женщины в репродуктивном возрасте, «седовласой матерью». Поскольку последняя характеризует привязанность, а возможно, и подчинённость, многопоколенной семье. И постоянно будет тормозить выход к социуму, иначе говоря, тормозить представление о том, что у молодых мужчины или женщины могут быть интересы вне многопоколенной семьи.

Мир, вне многопоколенной семьи нужен только для того, чтобы у него «забирать», и «приносить» в многопоколенную семью.

В данной системе ценностей «жена, та, которая пришла», уже по определению, не может быть значимой фигурой.

Во-первых, она может «увести мужа» от всех остальных родственников.

Во-вторых, может внести раскол в отношения между братьями.

Участь сестёр – становиться невестами, становиться теми, которые должны уйти. Они даже толком дочерьми не должны становиться, поэтому нет необходимости в отдельном слове, просто особь женского пола.^[280]

Вы возразите, и будете правы, что это всё теория, а в жизни всё давно не так. Сегодня на улице можно встретить попрошайничающих «бабушек», да и в большинстве семей, особенно невысокого достатка, уважение к «бабушке» скорее дань традициям, а нередко просто лицемерное прикрытие более суровой реальности. Во многих семьях жена давно не та, которая «пришла», и практически всем верховодит. Что нет и не было у нас не «Кабанихи»^[281], ни «Вассы Железновой»^[282].

Всё верно, жизнь есть жизнь, а большой город есть большой город. Он способен перемолоть самые консервативные традиции. Согласен, но разве мы не видим как у нас, даже в большом городе, едва ли не большинство молодых мужчин и женщин связаны цепкими узами. Разве мы не видим, как живучи у нас патриархальные предрассудки, как отравляют жизнь не одного молодого мужчины или молодой женщины.

Слова, как всегда, многое определяют. Можно стать их пленником, даже не подозревая об этом.

А всё по той причине, что продолжаешь подменять мать твоих детей, твоей собственной матерью.

Прочёл недавно такую мысль философа Вадима Руднева^[283] в его рецензии на книгу Гарри Гантрипа. «Шизоидные явления, объектные отношения и самость»^[284].

В. Руднев пишет:

«Большую роль в переходе к реалистичному восприятию мира играет то, как мать реагирует на агрессию малыша. Уничтожая мать в фантазии, ребёнок убеждается в её выживании в реальности, что подтверждает её независимость как внешнего, реального объекта. В этом случае на неё можно действительно положиться, не боясь разрушительной силы собственных импульсов. Такое «использование объекта», в свою очередь, важно для формирования в будущем способности к зрелой любви».

Не будучи знаком с книгой Гарри Гантрипа и, в целом, с литературой по психиатрии и психоаналитике (кроме, скажем так, 3. Фрейда для начинающих) не могу судить обо всех нюансах мысли В. Руднева.

Но – как я понял – нормальный и естественный процесс «уничтожения матери в фантазии»,

во-первых, способствует тому, что сама мать более органично сможет «выжить в реальности», после того, как дети выросли и стали самостоятельными;

во-вторых, именно в этом случае на мать можно действительно положиться, не боясь собственных разрушительных импульсов, особенно острых в подростковый период;

в-третьих, – может быть самое главное – это необходимый переход к будущей способности к зрелой любви, возможный только после «уничтожения матери в фантазии».

Не надо понимать эти мысли буквально, речь идёт о нормальном процессе взросления и отпочкования.

В противном случае, как мужчина, так и женщина, так и остаются в материнской плаценте, лишённые способности создать собственную семью.

Но причём здесь «гражданское общество», снова спросите вы.

Теперь мы подходим к самому главному, которое, надеюсь, снимет многие (но не все) вопросы.

Жена, в большом городе перестаёт быть той, которая пришла.

Она разрывает дистанцию почитания и почтения, она разрывает любые традиции, она никогда не подчинится правилам многопоколенности.

Она непосредственность самой жизни, она настоящее, а не прошлое.

Она постоянная включённость, вовлечённость в каждодневные заботы.

Она постоянно сталкивается с вечной нехваткой ресурсов, не только материальных, но не в меньшей степени психологических, которые необходимо восполнять.

И если развитое общество освободит её от каждодневных забот об уборке, стирке, приготовления пищи, даже (вижу и такие перспективы развитых обществ) заботы о воспитании детей, она окажется способной преодолевать границы собственной семьи и выходить в социум. Ведь уровень её развития, назовём это уровнем гражданского развития, подскажет ей, что в социуме не только «добывают для семьи», но и помогают гармонизировать взаимоотношения с другими.

В большом городе, чтобы он нормально функционировал, должны быть разные формы «коммунити», а семья всего лишь одна из них.

Жена, в современном значении этого слова-понятия, появляется там и тогда, где и когда возникает нуклеарная семья^[285].

Нуклеарная семья возникает не в лоне другой семьи, а самостоятельно, независимо, и завершается, когда взрослые дети создают собственные семьи и отпочковываются

…то, что остаётся после, может продолжаться до смерти одного из супругов или распасться, но это «после» уже трудно назвать нуклеарной семьёй…

По мнению «Википедии», в нуклеарной семье на первый план выдвигаются отношения между мужем и женой, а не отношения с детьми, т. е. не межпоколенные, а внутрипоколенные отношения.

Думаю, что это не столько реальность, сколько вектор развития нуклеарной семьи, и чем более развитым, более экономически состоятельным будет становиться то или иное общество,

…соответственно, более раскованными, более свободными его граждане…

тем в большей степени отношения с детьми будут отодвигаться на второй план.

В конце концов, как бы не радовались родители тёплым отношениям между братьями и сёстрами, по логике нуклеарных семей их удел, когда придёт время, окончательно отрываться от нуклеарной семьи, в которой они выросли, и создавать своё жизненное пространство, свой мир отдохновения и тепла.

Конечно, в современном Азербайджане всё нет так, поскольку мы одной ногой живём в традиционном обществе, другой – в обществе посттрадиционном, одной ногой живём в селе, другой – в городе, нуклеарная семья у нас опутана паутиной традиционной семьи и никак из неё не вылупится. Как и в России, у нас всё больше и больше семей, в которых мать-одиночка (ужасное слово из традиции отсталых стран) воспитывает единственного ребёнка без мужа.

У нас, даже там, где речь идёт о более или менее нормальных семьях, отношение к детям выдвигается на первый план, и резко отодвигает на задворки семьи отношения между мужем и женой. Такое впечатление, что в наших семьях основная цель мужа и жены и, следовательно, сверхзадача семьи, чтобы их дети достигли того или иного «хлебного места» («çörək ağacı»), их собственные жизни совершенно обесценены перед лицом этой сверхзадачи.

Психолог Рена Ибрагимбекова^[286] очень точно назвала наших «мам» – «мамашками», думаю, это в полной степени можно распространить и на наших отцов – «папашек».

Такие вот «мамашки» и «папашки», вечно готовые к самопожертвованию, комплексующие по поводу безответности этого самопожертвования, и, сами того не подозревая, не только обесценивающие собственные жизни, но и обрекающие своих детей

…хотел написать «собственных» детей, но потом догадался, что «собственный» от слова «собственность». Но сама эта оговорка весьма примечательна…

на точно такое же обесценение, «самопожертвование», в ближайшем будущем.

По мнению той же Википедии, становление нуклеарной семьи происходит при переходе от традиционного общества к обществу буржуазному. С этим трудно спорить, но в наших условиях такой переход нередко определяется жизнью сельчан в Большом городе. Здесь в Большом городе может быть что-то вроде нуклеарной семьи, но там, в провинциальном городе, или в селе, есть большая семья с патриархальным укладом, и она незримо (время от времени, зримо) присутствует в жизни «нуклеарной» семьи.

Мы будем всё больше сталкиваться с тем, что именно современная жена сможет решительно отказаться от традиций собственной семьи, которыми невольно обросла, и, прямо или косвенно, должна будет столь же решительно вынудить своего мужа отказаться от традиций семьи, в которой он вырос. Понимаю, сегодня такая позиция кажется изначально конфликтной, провоцирующей конфликт, но на самом деле более конфликтной для женщины, жены, сегодня становится именно традиционная семья.

Разрушение традиционной, патриархальной семьи сделает подобный образ Жены и её привилегии привычными и даже нормативными.

Нуклеарная семья не только способна разрушить патриархальную семью и патриархальное сознание, но и становиться реальным препятствием к созданию авторитарных государств, поскольку способно разрушить патернализм^[287] во всех его формах.

Можно предположить, что будущие трансформации нуклеарной семьи приведут к соответствующим трансформациям и в наших браках. По крайней мере, начнёт исчезать не только серьёзная зависимость от мнения родителей (это не самое страшное), но и серьёзная зависимость молодых от мнения, как многочисленной родни, так и просто окружающих.

…кроме всего прочего, не будет страха, что семья обязательно на «всю оставшуюся жизнь»…

Теперь я могу сказать, что множество нуклеарных семей, в которых Жена выдвинется на первый план, рано или поздно, перестанут апеллировать к традициям, к «старшим», которые якобы наделены особой мудростью. Хотя мудрость эта в конечном итоге сводится к тому, что мужчина, муж, всегда прав, ему всё позволено, а женщина, жена, должна знать своё место. Тогда и будет высвобождаться пространство гражданского сектора.

А если в этом будущем между мужем и женой будут возникать конфликты

…а они неизбежны там, где сталкиваются две психологические бездны, к то муже отягощённые опытом своих семей…

то они в одних случаях будут находить способ непосредственно обсуждать собственные проблемы, в других обращаться к психотерапевтам и психоаналитикам, в третьих к юридически-правовым институтам, осуществляющим развод.

А всё вместе, это возможно только там, где сложились нормальные социальные институты. И гражданское общество, как один из его главных атрибутов.

И тогда – и только тогда – мы, наконец, придумаем слово жена.

И вся наша свадебная бизнес-индустрия, включая множество «Дворцов бракосочетания»

…у нас они лукаво называются «Домами радости» («Şadlıq evi»), наверно, чтобы за помпезностью спрятать свою унылость…

потерпят полное банкротство.

И рухнут в одночасье.

…жена как испытание для мужчины

Выше я говорил о разрыве с матерью, как единственной гарантии будущей полноценной любви. Если принять «материнскую плаценту» за метафору, то отнесём к ней любые формы покровительства и патернализма, включая наше доморощённое «дайы»^[288]. Всегда сохраняется возможность к чему-то или к кому-то прислониться, за кого-то спрятаться, в случае чего кому-то пожаловаться. Во всех случаях главное не брать на себя всю полноту ответственности.

В нуклеарной семье не столько в значении посттрадиционной, сколько в значении городской, урбанистической, подобное становится невозможным. Семья ведь не просто суживается, не просто практикует отселение, она постепенно освобождается от атавистических (второстепенных, отвлекающих, размывающих) связей. Меняется социальная функция семьи в обществе, меняются личностные отношения мужчины и женщины, мужа и жены. Они, несущие в себе родимые «пятна» прошлых традиционных семей, должны найти в себе мужество (мужество «быть»), чтобы начать всё с нуля, не позволять кому-либо серьёзно вмешиваться в их жизнь.

Культивируемое в западном сознании почти императивное, «мысленно убей своего отца», совершенно не означает открытую враждебность между отцом и сыном, а только необходимость освобождения от власти отца, чтобы построить собственную независимую жизнь, тем более в обстоятельствах жизни, изменяющихся от одного поколения к другому.

…Можно привести множество примеров из западной интеллектуальной мысли и художественной литературы, которые сформировали подобное сознание. Одно из самых пронзительных, в этом ряду, письмо Ф. Кафки к отцу^[289], в котором он признаётся в своём постоянном страхе перед отцом и о том, к каким последствиям в его дальнейшей жизни привёл этот страх.

Письмо Ф. Кафки, наряду с другими произведениями, как художественными, так и интеллектуально-теоретическими, сыграло огромную роль в понимании того, как опасно строить на страхе взаимоотношения людей, как в обществе, так и в семье. Думаю, что в опоре на это письмо можно многое понять не только во взаимоотношениях наших отцов и сыновей, но и в целом, в наших доморощённых нравах. Достаточно сказать о широко распространённом убеждении наших людей в том, что мы относимся к категории «гылындж мусульман». Но никто при этом не задаётся вопросом, во-первых, как может нормальный человек жить в постоянном страхе, в постоянной задавленности страхом, во-вторых, и, наконец, не задаваться вопросом, а в чьих руках будет дубинка («гылындж»).

И самое страшное, что это гнусное убеждение в том, что нас надо обязательно бить по голове, не вызывает даже маломальских возражений, многих, казалось бы, нормальных людей.

Подлинная нуклеарная семья с независимыми ролями мужчины и женщины возможна там и только там, где и мужчина, и женщина способны преодолеть своё «несовершеннолетие»^[290],

…позволю себе воспользоваться кантовской метафорой, которую он относит к переходу к Просвещению, как, прежде всего, к отказу от опоры на авторитеты…

отказаться от постоянного пресса традиций.

Новые роли мужчины и женщины в полной мере способны раскрыться только там, где место традиции в широком значении этого слова заменят безличные социальные институты. И важным компонентом этих новых «ролей» станет гражданское общество с его атомарностью и огромными потенциальным возможностями, чтобы из этой «атомарности» в каждый момент времени складывались те или иные гибкие общественные образования.