Мой брат Мохаммед Али

Каждый день Мохаммед добирался до спортзала бегом – это было частью тренировочного процесса; его то и дело останавливали полицейские. Анджело звонили чуть ли не каждый день, всегда прося подтвердить одно и то же; они не верили, что брат тренируется в легендарном спортзале на 5-й улице и неизменно проверяли его слова. «Анджело, у нас тут молодой человек – это твой боксер?» – спрашивали полицейские. «Да, он мой боксер, – часто с раздражением отвечал Данди. – Пожалуйста, отпустите его, парню нужно тренироваться». В Майами процветали те же предрассудки, что и во всей Америке, но, к счастью, брат по крайней мере жил недалеко от Анджело. Когда тренер и ученик притерлись друг к другу, Мохаммед все выходные начал проводить с семьей Данди.

Брат подписал тот контракт с «Луисвиллской группой» и уехал в Майами-Бич, а я тогда заканчивал школу. Став профессионалом, большую часть денег, полученных от спонсоров, Мохаммед потратил на покупку нового дома для родителей. Мама часто говорила о своих мечтах, и дом был одной из них. Я до сих пор помню, как она была счастлива. Теперь мы могли позволить себе и кое-какие дорогие вещи, ведь карьера моего брата шла в гору.

Вскоре я снова последовал за Мохаммедом. Несмотря на дружбу, сложившуюся с семьей Данди, брат очень мало кому доверял, поэтому в 1962 году он попросил меня приехать: хотел, чтобы рядом был близкий человек. Поскольку я не имел в то время никакой постоянной работы, то решил не упускать такую возможность. Мои обязанности заключались в том, чтобы быть частью свиты Мохаммеда и помогать на тренировках. Не стоит и говорить, что я вмиг собрал свои вещи и приехал в Майами. Быстро обустроился у брата. В свободное время мы часто смотрели фильмы в гостиной или просто отдыхали. Спать обычно ложились в одиннадцать, потому что вставать приходилось рано – нас ждала утренняя пробежка.

Казалось, именно такой наставник как Анджело и нужен моему брату, и не только потому, что он терпеливо разговаривал с полицейскими. Замечательный человек, добрый, как любимый дядюшка, и отличный спортивный психолог, почти волшебник. Ему удавалось проникать в сознание своих бойцов и нацеливать их на свершения, а они об этом даже не подозревали. На том этапе карьеры моему брату как раз такой подход и был нужен. Поначалу Мохаммед во многих вещах проявлял упрямство, поэтому Анджело приходилось заставлять своего подопечного думать, что он сам всего этого хочет. Долгое время Данди слегка манипулировал Мохаммедом: убеждал его, что именно он сам решил тренироваться больше или меньше, отрабатывать определенный удар или что-нибудь еще. Например, если Анджело хотел, чтобы Мохаммед чаще использовал апперкот, он начинал осыпать его похвалами за один-единственный апперкот в раунде, и в следующем брат делал его раз шесть.

Однако героем моей любимой истории о методах Анджело является другой боксер, который тренировался тогда вместе с братом. Уверенность в себе у того парня все слабела, особенно уверенность в силе своего удара. Как известно любому боксеру, такие опасения могут стать смертельными: если ты не уверен в себе, обязательно пропустишь атаку. Так вот, однажды, перед тренировкой, Анджело ослабил крепеж груши; когда парень нанес первый удар, та сорвалась, пролетела через весь зал и шмякнулась на пол. Пораженный боец решил, что необходимая для удара взрывная сила у него есть, и уверенность вернулась. Представьте, что вам помогает такой тренер. Я чувствовал, что прогресс есть, ведь мы иногда спарринговали с братом. То он побеждал, то я. Но видно было, что Мохаммед становится лучше, быстрее, сильнее.

Конечно, роль здесь играл не только тренер. Любой спортсмен много работает, но Анджело не раз говорил, что никогда не видел боксера, который пахал бы так, как Мохаммед. А ведь Данди, не забывайте, за свою жизнь тренировал больше пятнадцати чемпионов мира. Вообще-то Анджело порой казалось, что Мохаммед даже чересчур много работает. И поэтому получает слишком много ударов на тренировках. Мы с Анджело знали, что Мохаммед позволяет своим спарринг-партнерам бить себя по голове. И даже в шлеме он поощрял эти тяжелые удары, избежать которых большинство боксеров стараются всеми силами. Мохаммед считал, что такие удары закалят его перед настоящими боями. Тогда эти мысли не звучали так безумно, как сейчас. В любом случае, брат был профессионалом на 100 % и пахал как проклятый перед каждым своим боем. А самые тяжелые из них, конечно, ожидали его впереди.

Миссия

Хотя в шестидесятые предрассудки и сегрегация процветали по всей Америке, в некоторых районах это проявлялось особенно ярко. Если в Луисвилле расизм был завуалированным, то в Майами – открытым. Например, сегрегация распространялась не только на кафе и ночные клубы, но и на пляжи. Белые отдыхали на прекрасных участках побережья с первозданно чистым песком, а темнокожим позволялось в лучшем случае купаться рядом с канализационными стоками. В то десятилетие рестораны все еще были отдельными, а официальная отмена сегрегации в школах вызвала бурное недовольство.

Вот что представлял собой Майами в 1960 году, когда туда переехал жить мой брат. Америка считалась свободной страной, но для темнокожих существовали жесткие ограничения, с которыми приходилось считаться всем, даже олимпийцам. Однако Мохаммеду никогда не мешала тренироваться мысль о том, что кто-то из соперников ставит себя выше него из-за цвета кожи, – ему было на это наплевать, – но за время жизни в Майами нам с братом не раз приходилось сталкиваться с самой неприглядной стороной общества. Стоило выделиться из массы, как кто-нибудь – открыто или за спиной – напоминал, где твое место. И я сейчас не только о простых людях: ты привлекал внимание властей, государственных институтов. Как-то раз Мохаммед сказал: «Мы, темнокожие, в безопасности, только когда сидим тихо. Стоит пошевелиться, и нас могут убить».

Брат, всегда отличавшийся уверенностью в себе, открыто презирал подобное отношение к темнокожим. Он изучил историю бокса, в особенности интересуясь судьбами темнокожих спортсменов вплоть до Джека Джонсона, который подвергался судебным преследованиям и был посажен в тюрьму по сфабрикованным обвинениям в том, что перевозил белую женщину через границы штатов с противоправными целями. Мохаммед также прекрасно знал о проблемах Джо Луиса и Джесси Оуэнса, которым большую часть жизни досаждала Налоговая служба США. Конечно, знаком брат был и с трудностями Джеки Робинсона, в чей адрес посыпались угрозы, когда он стал первым темнокожим игроком в Главной лиге бейсбола.

Джима Брауна, хорошего друга Мохаммеда, считали главным темнокожим негодяем Америки; на него повесили всевозможные фальшивые обвинения, особенно от женщин. Все просто: стоит темнокожему каким-то образом выделиться, как он тут же попадает под прицел общественного мнения. Конечно, та же участь постигла и Мохаммеда, ведь после победы на Олимпиаде интерес к нему со стороны журналистов увеличился. Говорили, что мой брат должен знать свое место, и при этом считали само собой разумеющимся, что он будет инструментом во всевозможных политических и экономических интригах белых. Мохаммед знал: если он начнет бороться с системой, то превратится в мишень. Но понимал, что станет ею в любом случае, как и всякий темнокожий американский спортсмен.

Я рассказываю об этом, чтобы объяснить, почему брата привлекло движение «Власть черным!» и особенно «Нация ислама». Говорят, что Мохаммед присоединился к этой организации благодаря Малкольму Иксу, который вдохновил брата принять мусульманство, но на самом деле все было немного иначе. Малкольм действительно оказал сильное влияние на Мохаммеда, но изначально интерес в брате пробудил один из духовных лидеров «Нации ислама» капитан Сэмюэл Икс Саксон^[4]: они случайно встретились на 2-й авеню перед самым отъездом Мохаммеда на Олимпиаду в Рим, и именно он первым разъяснил брату учение «Нации». Сэмюэл Икс Саксон был капитаном мечети, в которую часто ходил брат после переезда в Майами. Познакомившись с философией «Нации ислама», Мохаммед понял, что искал нечто подобное всю жизнь. Тогда его больше интересовали не религиозные положения, а политические, но со временем это изменилось. Мы с братом вступили в «Нацию», потому что Мохаммед хотел почувствовать себя частью чего-то большого и важного, дело было не в духовных исканиях.

В любом случае наши родители, узнав о связях с этой организацией, не испытали восторга. Они были, мягко говоря, встревожены. Понять их можно, ведь папа с мамой верили, что их дети будут праведными христианами, а эта новая религия воспринималась как нечто чуждое. В юности Мохаммеду не давала покоя мысль, что расизм, который он испытывал на себе как боксер, – это несправедливо, что должен быть свет в конце туннеля. Родители учили, что Господь воздаст всем по заслугам, но нам, тогдашним подросткам, этого было мало. Брат всегда хотел докопаться до истины и постоянно спрашивал маму с папой, почему к темнокожим так ужасно относятся, почему все черное – значит плохое. Ведь даже в христианстве, в Библии, хорошее – белого цвета, а Бог Сын, как и Бог Отец, всегда изображаются белыми. Спаситель на иконах, которые мы видели с детства, показан как великодушный белый, и на небесах, похоже, нет места для верующих с другим цветом кожи. Так вот, нас это не устраивало. Брат не собирался быть каким-то там негром, уповающим на милость христиан, которые уже не раз показывали, что темнокожие – люди второго сорта. Нет, принимать такое Мохаммед отказывался.

* * *

Конечно, из-за нашего вступления в «Нацию ислама» переживали не только родители. Эту организацию ненавидело большинство американцев, а к любому человеку, с ней связанному, относились с подозрением. «Нации» сторонились даже многие темнокожие. Скажу начистоту: сначала о нашем решении принять ислам никто не знал, потому что мы с Мохаммедом собирались держать его в тайне, дожидаясь, пока не придет нужный момент. Хотели рассказать об этом чуть позже, а пока приходилось быть предельно осторожными: и с белыми журналистами, которые постоянно совали нос в наши дела, и с некоторыми болтливыми людьми из окружения. Мы с братом не сомневались: если о нашем членстве в «Нации» станет известно, руководящие органы бокса, общественное мнение и даже правительство США могут помешать Мохаммеду воплотить мечту – стать чемпионом мира. Поэтому решили хранить все в тайне до того момента, как заветный титул окажется у брата в руках. Как повторял Мохаммед, «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби»^[5].

Однако, несмотря на скрытность, некоторые знакомые начали догадываться о наших связях с «Черными мусульманами». К тому времени Мохаммед одержал рекордные 19 побед в 19 поединках, 15 из которых – нокаутами, и ему представился шанс сразиться с тяжеловесом Сонни Листоном, действующим чемпионом мира. Брат знал, насколько важен этот бой для его карьеры. Как-то раз, месяца за три до того поединка, в Рождество, мы с Мохаммедом сидели дома у Анджело, а его семья проводила время на заднем дворе. Тогда дружба белых с темнокожими была редкостью, да и брат еще не стал звездой, поэтому о каждом нашем визите судачили соседи: темнокожие юноши приходят в гости к Данди, ничего себе! Позже, когда Мохаммед прославился, соседи сами спешили зайти, чтобы его поприветствовать; а тогда, видя, как два темнокожих парня стучат в дверь дома в квартале для белых, они не могли поверить своим глазам.

Так вот, в тот день, когда мы пришли к Анджело, его дети распаковывали подарки. Мохаммед скучал по родителям, оставшимся в родном Луисвилле, и Данди стали для нас почти второй семьей. Брат особенно любил играть с Джимми, младшим сыном Анджело, и они проводили много времени вместе. Сначала мы просто обедали и отдыхали, наслаждаясь семейным уютом, но потом Джимми распаковал свой подарок – переносную рацию, и молчавший до этого Мохаммед с радостью согласился поиграть. Малыш Джимми принялся бегать по дому, крича в рацию: «Кассиус! Кассиус! Ты где?» А Мохаммед ответил: «Тут нет никакого Кассиуса, на связи Мохаммед Али». Озадаченный мальчик завопил: «Я не знаю, кто такой Мохаммед Али!» Брат не боялся называть свое новое имя в семье Данди, потому что Анджело знал о членстве Мохаммеда в «Нации ислама», хотя обычно и не вмешивался в политические взгляды ученика. Данди был одним из немногих, кому брат доверял. В целом, как я уже говорил, Мохаммед старался держать все в тайне из опасений, что бой отменят, как только пронюхают о вступлении спортсмена в столь ненавидимую обществом религиозную организацию. Это могло поставить крест на надеждах Мохаммеда стать чемпионом мира, а Анджело больше всего на свете хотел, чтобы брат получил титул.

Мало кто знает, что сначала брату дали имя Кассиус Икс – именно так назвал его Элайджа Мухаммад. Потом имя изменили на «Мохаммед Али», как раз вовремя, чтобы брат смог объявить об этом сразу после победы над Листоном. Нам сказали, что «Мохаммед» означает «быть достойным похвалы», а «Али» – «высший». О новом имени мы узнали по телефону, а потом пришли домой к Элайдже Мухаммаду. Духовный наставник объяснил, что́ значит имя брата. Меня же тогда назвали Рахманом Али, то есть «милосердным».

Вступив в «Нацию ислама», мы также стали учениками лидера, почтенного Элайджи Мухаммада, который в дальнейшем оказал серьезное влияние на брата. Почти сразу мне показалось, что идеи «Нации» подходят Мохаммеду больше, чем все изученное раньше. Окунувшись в глубинную философию «Нации», брат получил возможность направить свои чувства на то, что – он понимал – станет важным в его жизни.

Членство в этой организации изменило жизнь брата и в других областях. Став частью «Нации», он не только много общался с Элайджей Мухаммадом, но и попал под обаяние одного из девяти детей наставника. Джабир Герберт Мухаммад был праведным мусульманином и к тому же бизнесменом: управлял фотостудией на 79-й улице в Чикаго, а также официальной газетой «Нации» под названием «Мухаммад говорит». Брат познакомился с ним вскоре после боя с Листоном и поинтересовался, не против ли Элайджа, если его сын станет менеджером. Элайджа согласился сразу, и это стало началом длительного сотрудничества, от которого сам Герберт выиграл не меньше, чем «Нация». В то время десятилетний контракт Мохаммеда с «Луисвиллской группой» все еще действовал, поэтому Герберт смог взять карьеру брата под свой полный контроль только в 1966 году, но и до этого не упускал ни единой возможности усилить свое влияние. Однако мы с Мохаммедом тогда воспринимали это как должное: были уверены, что наше сотрудничество основано на взаимном уважении и абсолютном доверии.

Самого Элайджу спорт не интересовал совсем – его единственной, главной целью было улучшить положение темнокожих в белой Америке. Для этого он с радостью использовал самые разнообразные механизмы, и харизматичный, известный боксер, не боящийся высказывать свои мысли, конечно, очень ему пригодился. Так что, в определенном смысле, Элайджа эксплуатировал Мохаммеда, но эта эксплуатация, можно сказать, была взаимной. Мохаммед быстро наладил личные и рабочие отношения с Гербертом, через которого мы получили возможность тесно общаться с лидером «Нации ислама».

* * *

Несмотря на вступление в новую организацию и возросшую роль религии в жизни брата, он продолжал все так же упорно тренироваться для достижения своей цели – титула чемпиона мира в тяжелом весе. Но он находил время и для друзей. Поединок с Листоном был назначен на 25 февраля 1964 года; накануне мы с Мохаммедом навещали десятилетнего Джимми: из-за удаления грыжи мальчик лежал в больнице и не мог прийти на бой. С пяти лет сын Анджело ходил на все поединки брата и теперь, конечно же, очень расстроился. В больнице произошел один интересный эпизод: в палате для белых не было мест, и Джимми спросили, не будет ли он против, если его положат с темнокожими. «Почему я должен быть против?» – удивился мальчик. «Ну, потому что там лежат негры», – ответил доктор. Джимми, разумеется, не возражал, и оказался единственным белым в палате. И вот однажды он разговорился с темнокожим ровесником, который лежал рядом, и сказал: Мохаммед будет боксировать за пояс, а он не сможет прийти, так обидно. Вдруг из коридора послышался крик: «Маленький шеф, ты где?!» (Так Мохаммед иногда называл Джимми, а его отца – просто «шефом».) «Малыш Данди, ты где?!» – не замолкал голос. Через пару секунд мы с братом и еще трое ребят из команды Мохаммеда – Бандини, Ховард Бингхэм и телохранитель Паттерсон, в джинсовках, с грозным видом ввалились в палату. Представляете выражение лиц медсестер? Вот они перепугались!

В общем, мы подошли к Джимми. Мохаммед поцеловал его в макушку. Глянул на темнокожего мальчика, который лежал рядом. Пошутил: «Чем занимаешься, лентяй? Лежишь тут и ничего не делаешь!» Схватил два кресла-каталки, усадил в одно Джимми, в другое – этого парня, и мы выкатили их в коридор. Пациенты глазам своим не верили, глядя на этот переполох. Мы очень долго просидели с Джимми, и каждому ребенку в палате достался автограф от Мохаммеда. Брат показывал «скольжение Али», делал всякие фокусы, строил рожицы, так что поднял настроение всем детишкам.

Пошутить, конечно, брат любил, но порой нам всем было не до смеха. Тогда в боксе огромную роль играла мафия. Она контролировала некоторых боксеров и, конечно, пристально следила за боями за титул чемпиона мира в тяжелом весе – самым ценным в нашем виде спорта. Правда, такое положение дел многих устраивало. А некоторым даже нравилось такое покровительство со стороны криминального мира. Мне кажется, это было удобно для бизнесменов и тех, кто делает ставки, ведь они четко понимали, как все устроено. Но в шестидесятых у мафии появилась серьезная проблема в лице «Нации ислама». Эта организация защищала Мохаммеда с самого начала его профессиональной карьеры, еще до того, как Герберт стал полноправным менеджером вместо Луисвиллской группы. Благодаря «Нации» мафия, как ни старалась, не могла взять брата под свой контроль, поэтому, по сравнению с другими чемпионами тех лет, Мохаммед оставался свободным человеком: мог делать, что хотел, и ходить, куда хотел. Кто знает, что ждало бы брата, если бы не покровительство «Нации»?

Анджело же все эти незаконные махинации не нравились. В ту эпоху бокс был неразрывно связан с организованной преступностью, но поговаривали, что с криминальным сообществом контактировал брат Данди, Крис, а не сам Анджело. Вполне логично. Ведь все, что было нужно, Анджело мог получить через брата. Так что с мафией был связан Крис, но по-настоящему ни его, ни Анджело они не контролировали. Перед боем с Листоном Данди встречался с печально известными братьями Найлон, Бобом и Джеком: хотел добиться того, чтобы гангстеры не давили на рефери. Анджело вел себя хитро. Только за 20 минут до начала поединка он объявил, кто будет его судить. Далеко не всем это понравилось. Братья Найлон, мафиози вроде Фрэнки Карбо и его помощника Блинки собирались взять бой под свой контроль. Это были опасные люди. Конечно, ни Анджело, ни Крис помогать им не собирались. Тренер Мохаммеда и его брат отстаивали интересы бокса, стремясь сделать его чистым.

Разумеется, сам Листон тоже был в руках мафии. С 1953 года, с начала профессиональной карьеры, боксером «владел» гангстер из Сент-Луиса, Джон Витале. А к 1959 году права на него перешли к Фрэнки Карбо, некогда работавшему киллером в «Корпорации убийств», и его партнеру Палермо. «Корпорация убийств» держала в руках Сонни и полностью контролировала результаты многих статусных боксерских поединков. К счастью, Мохаммед был в хороших руках – под покровительством братьев Данди. Они ограждали его от контактов с мафией, поэтому брат мог полностью сосредоточиться на подготовке к бою. Я же не только помогал ему тренироваться, но и поддерживал морально. Так что – да, Мохаммед не общался с криминальным сообществом, этим занимались Данди. За неделю до первого боя с Листоном, а потом и утром в день поединка, мы получили анонимные звонки с угрозами, но не придали им особого значения. Мы верили: нас защитит Бог, а если нет, то на помощь придет «Нация».

В итоге брат бился с Листоном в Майами, но перед собственным поединком ему пришлось пройти еще одну проверку на прочность. Мой профессиональный дебют вышел тяжелым. Соперник, Чип Джонсон, был опытнее меня, с шестью профессиональными поединками за плечами, да и по любителям он выступал намного чаще, чем я. Бой получился очень сложным, я пропустил несколько тяжелых ударов. Потом мне сказали, что Мохаммед пробрался в раздевалку и встал в коридоре, желая посмотреть мой поединок. Как старший брат, он всегда за меня переживал и хотел, чтобы я победил, и победа получилась легкой. Для меня это значило намного больше, чем результат. Я никогда не забуду, что в самый важный вечер для своей карьеры мой брат больше волновался за меня, чем за себя.

В любом случае, досталось мне в том бою изрядно, но я выстоял четыре раунда и победил решением судей. Однако чувство эйфории после успеха в первом же профессиональном бою длилось недолго. Когда ринг-анонсер объявил, что я – брат Мохаммеда, зрители загудели. Он еще не успел их очаровать, и публика открыто выражала свою неприязнь любому его родственнику. Крики не затихали, и брат просил меня уйти с ринга: теперь настал его черед биться.

Когда я вернулся в раздевалку, Мохаммед обнял меня за плечи и прямо сказал, что он сегодня ночью станет чемпионом, а мне не придется больше боксировать: «Руди, ты только что провел свой последний бой, – с волнением сказал он мне. – Я буду заботиться о тебе до конца твоей жизни, об этом не переживай». Я быстро сходил в душ, переоделся. А потом бросился на арену, чтобы увидеть поединок брата. Пока Мохаммед пробирался к рингу, воздух дрожал от напряжения и накала страстей – крики, гул… Естественно, у каждого боя своя атмосфера, но тогда в воздухе витало что-то особенное. Сколько бы брат ни валял дурака и ни шутил, мы оба знали: Мохаммеду предстоит опасный поединок. Если честно, было действительно страшно. Внутри просто холодело: конечно, я нервничал каждый раз, когда брат выходил на ринг, но в тот вечер едва мог усидеть на стуле.

Может, не стоило так переживать. С самого начала брат показал и злопыхателям, и болельщикам, что его слова о желании сразиться с Листоном не были пустой болтовней. Пританцовывая, он ловко уклонялся от сокрушительных кулаков Сонни, а сам обрушивал на него удар за ударом, не останавливаясь ни на секунду. Через пару раундов Листон уже едва держался на ногах, не говоря о том, чтобы наносить свои знаменитые удары.

Единственный раз за весь бой брат испытывал трудности, когда команда Сонни прибегла к грязному трюку, чем-то намазав его перчатки: в результате Мохаммед какое-то время почти ничего не видел, и это чуть не стоило ему победы. Я сразу понял: что-то не так, и мозг заработал с бешеной скоростью. Прежде всего, мне, конечно, стало страшно за брата: если бы я почувствовал угрозу его здоровью, то в ту же секунду утащил бы Мохаммеда с ринга. Но мы понимали, что это, вероятно, единственный шанс брата стать чемпионом мира, что проиграй он сейчас, и больше Листон не согласится с ним биться. Замешательство, накал страстей, гул зрителей, которые решили, что Сонни вот-вот перевернет ход боя, меня просто оглушили.

В тот момент в опасном положении находился не только Мохаммед, но и Анджело. Члены «Нации ислама» – секунданты брата – сразу же насторожились: они решили, что здесь каким-то образом замешан тренер – вдруг он совсем не так верен Мохаммеду, как все думали? Но Анджело доказал им свою честность. Он по опыту знал, какие трюки использует Листон, и просто промыл брату глаза.

«Не смей сдаваться!» – прорычал Данди, отправляя Мохаммеда на раунд, который оказался финальным. Некоторые тренеры советуют боксерам наносить определенные удары и ждут, что те в точности выполнят их указания, но Анджело всегда предоставлял Мохаммеду свободу: брат вел бой самостоятельно, используя приобретенное за годы тренировок мастерство. Коньком Данди были как раз кризисные ситуации: возможно, именно его хладнокровие и невозмутимость позволили Мохаммеду избежать поражения. Анджело понимал, что у его лучшего ученика есть шанс стать чемпионом мира. К тому времени они стали относиться друг к другу, как отец и сын. Я был уверен, Данди не предаст своего лучшего воспитанника. Ни за что.

После грязного трюка Листона мы с членами «Нации» начали вдвойне внимательнее следить за другими возможными хитростями. Конечно, я был личным телохранителем Мохаммеда и всегда находился рядом с братом. Еще до поединка, пока мы были в раздевалке, мне посоветовали не сводить глаз с бутылок с водой – вдруг кто-нибудь зайдет и что-нибудь в них насыплет. Если бутылки хотя бы на несколько минут оказывались вне моего поля зрения, я должен был налить в них чистую воду из опасений, что туда успели подмешать какую-нибудь дрянь. Рисковать было нельзя. Мы не сомневались: если победителя будут определять судейским решением, вмешается мафия. Вот таким тогда был бокс.

Мохаммеду промыли глаза, и Листон признал поражение в шестом раунде, а вот за пределами ринга атмосфера все накалялась. Как я узнал потом, после поединка гангстеры подошли к Герберту и сказали: «Если не согласишься работать на нас, мы придем к тебе с 20 громилами». Герберт никак не отреагировал, но, говорят, уже в следующем бою брата среди зрителей было две тысячи членов «Нации». Однако угрозы обеих сторон оставались только словесными.

Тогда же я с удивлением узнал, что на 100 % брат не уверен даже в Анджело. Как-то раз через несколько дней после поединка с Листоном мы сидели дома у доктора Ферди Пачеко, и откровенные слова Мохаммеда всех поразили. Он прямо сказал, что во время того боя не доверял никому – ни Анджело, ни Ферди, ни кому-либо еще. Кто-то просто не поверил своим ушам, а кто-то его понял. В любом случае, Мохаммед сомневался во всех своих секундантах. «Я доверял только брату и капитану Сэму», – сказал он всем присутствовавшим. Хотя к тому времени у нас были отличные отношения с Анджело, зернышки сомнений у брата оставались. Мохаммед считал, что неважно, насколько близко он дружит с каким-нибудь белым, – всегда есть шанс, что его предадут.

Тот бой вызвал широкий общественный резонанс. В определенном смысле благодаря победе Мохаммеда над Листоном организованная преступность перестала так значительно влиять на бокс. Ведь Сонни, пусть и не по доброй воле, приносил мафии наибольшие доходы: ему принадлежал самый ценный титул, который можно было монетизировать. Вместе с проигранным титулом позиции потеряли и гангстеры. Окончательно это обозначилось, когда в матче-реванше, состоявшемся 25 мая 1965 года, Мохаммед снова победил Листона. Мне кажутся просто смешными предположения о том, что Сонни поддавался. Очевидно, мафия рассчитывала, что Листон вернет себе титул. От этого зависело, продолжат ли они контролировать бокс и получать от него огромные деньги. В том поединке на карте стояли жизнь и деньги Листона, ведь для мафии он представлял ценность, только пока дрался и выигрывал. Мне кажется, после второй победы Мохаммеда в титульном бое гангстеры еще немного сдали позиции: они даже звали Анджело и Криса в свои ряды, но братья Данди, конечно, отказались. Однако выдохнуть никто не успел, потому что произошло событие, взволновавшее Америку.

* * *

Все случилось шестого марта, меньше чем через две недели после того, как брат завоевал титул чемпиона мира: Элайджа Мухаммад объявил, что теперь боксера зовут Мохаммед Али. Брату и до боя приходилось отвечать на вопросы о «Нации», но теперь начался настоящий дурдом: репортеры названивали беспрестанно, называя Мохаммеда сектантом и ставя под сомнение законность организации. Критики мы все, конечно, ждали, но обрушившееся на нас количество негатива было просто невероятным. Многие темнокожие тоже считали, что, вступив в «Нацию», Мохаммед совершил огромную ошибку, ужасную ошибку, как для своей карьеры, так и для роли представителя темнокожего сообщества. Одновременно на нас посыпались угрозы расправы, словно каждый, у кого был карандаш и бумага, считал своим долгом напомнить брату, что ему это с рук не сойдет. Мохаммеду обещали закидать дом бутылками с зажигательной смесью, обстрелять машину или просто убить. Еще больше ненависти вылилось на Анджело и его семью за сотрудничество с Али. Мы знали, любой человек в окружении Мохаммеда стал мишенью для самых криминальных элементов Америки.

Мне, как брату, было за него страшно. Тогда я превратился в настоящего телохранителя и не выпускал его из виду: делал все, что было в моих силах, – в буквальном смысле не сводил с него глаз, проверял, не отравили ли его еду… Стал ли я из-за этого немного параноиком? Конечно. Злило ли это меня? Еще как.

Давайте скажем честно: любому известному темнокожему в Америке когда-нибудь угрожали смертью. Без разницы, кто ты – боксер, репортер, который не боится высказаться прямо, или президент США. Темнокожий обязательно привлечет внимание озлобленных дегенератов, которые не знают, что такое политкорректность. За пять лет с 1967 года, когда профессор Гарри Эдвардс предложил Олимпийский проект за права человека, он получил 300 (!) угроз расправы. Просто для нас, для тех, кто не боялся говорить открыто, тогда это было нормой. Поэтому неудивительно, что, стоило Мохаммеду объявить о членстве в «Нации», а потом и отказаться идти в армию, нашлось достаточно трусов, которые, сидя на диване, писали гадости темнокожему парню, который настаивал на соблюдении своих конституционных прав. К этому просто привыкаешь. Со временем угрозы перестают пугать – только надоедают. И злят, во всяком случае, меня.

И еще одна деталь – не повод дрожать от страха, а мелкая неприятность: становясь членом «Нации», ты понимал, что ФБР будет прослушивать телефон, читать почту и следить за тобой везде. Если взглянуть на объем информации, собранной ФБР за те годы, в файлах по «Нации ислама» – сотни тысяч страниц. ФБР проверяло мечети и прослушивало каждого члена «Нации», от Малкольма Икса до местных министров, чиновников и заместителей во всех городах. Собирало информацию об их родителях, номерах машин, встречах. По какой-то причине власти действительно считали «Нацию» угрозой Америке. Правоохранительные органы потратили огромные деньги на наблюдение за этой организацией – по большей части впустую. «Нация ислама» настолько дорожила своей репутацией, что постоянно просила нас не носить с собой оружие и подробнейшим образом инструктировала о том, как нужно вести себя с представителями закона. Помню, Элайджа Мухаммад не хотел, чтобы у нас при себе был даже перочинный ножик. Мохаммед не противился и говорил: «Я не верю в жестокость… если только на тебя не нападают».