Волчья река

– Эй, кто звонил? – спрашивает она.

– Женщина, которой был нужен совет, – отвечаю я.

Пальцы ее спотыкаются и замирают, она переносит все свое внимание на меня. Моя дочь красива, но, помимо этого, в ее облике читается сильный характер. И изрядная доля упрямства. Представить не могу, где она этого нахваталась.

– Что ей было нужно?

– Честно? Я сама не очень поняла. Хотя мне не кажется, что ей грозит особая опасность. Она не боялась за свою жизнь – по крайней мере, не настолько, чтобы по-настоящему принять помощь.

– Ясно. – Ланни снова устремляет взгляд в мерцающий экран, пальцы ее с яростной точностью щелкают по клавиатуре. Я люблю смотреть, как она атакует вещи – так настойчиво, словно от этого зависят жизнь и смерть. Моя прекрасная Атланта всегда движется только на полной скорости. – Я ненавижу это, ты же знаешь.

Она говорит об опасности, об ограничениях, о том, как приходится ущемлять себя во многих важных вещах.

– Знаю, – отвечаю я ей. – Мы попробуем сделать так, чтобы стало лучше.

Добравшись до кабинета, обнаруживаю на своем столе открытую бутылку вина и полный стакан. У Сэма на столе тоже стоит стакан. Сам Сэм роется в ящике с бумагами, зажав сотовый телефон между шеей и плечом. Я беру стакан, артикулирую: «Спасибо» – и опускаюсь в свое кресло. Потом проверяю электронную почту.

Это сущий ад. Наверное, мне следовало этого ожидать, учитывая мое поражение в студии Хауи Хэмлина, но такого я не ожидала. Когда вижу, насколько увеличилось число анонимных сообщений с угрозами и оскорблениями, я жалею о том, что поужинала. Пока что я игнорирую их; большинство все равно повторяются, как будто написанные текстовой программой. «Убей себя, уродская сучка. Окажи всем услугу и ступай в ад к своему муженьку. Разожги костер и прыгни в него». Ну и прочее в том же духе.

Перекидывая их все в папку «Для анализа», я вычищаю письма репортеров, желающих, чтобы я прокомментировала будущий документальный фильм. Кто-то услужливо подписывает меня на новостную рассылку «Погибших ангелов». Как мило!

Помимо этого, остаются еще четыре письма, каждое из которых содержит результаты автоматического веб-поиска, запрограммированного на ежемесячную доставку архива мне на электронную почту. Я слишком долго игнорировала «Сайко патрол» ^[5]. Но это понятно. Сначала я выздоравливала и приходила в себя, а потом… потом убедила себя, что Мэлвина больше нет, «Авессалома» больше нет и все просто… станет лучше. Что мне уже нет нужды тревожиться так сильно.

Я была идиоткой. И теперь расплачиваюсь за этот короткий дурацкий приступ самоуверенности.

Начинаю с самого давнего и открываю отчет. Это просто заархивированный перечень ссылок, по которым упоминаются Гвен Проктор, Джина Ройял или любое другое из фальшивых имен, под которыми я пряталась в течение того или иного времени. По датам – вскоре после событий в Киллмэн-Крик.

Выглядит достаточно обычно. Если можно назвать обычными пытки, насилие и смерть. И, конечно, этих ссылок множество. Сотни.

Еще более зловещим выглядит то, что в каждом последующем отчете их число опасно растет. Ссылки, распространяемые там и тут, видео, форумы, новые группы в «Фейсбуке», посвященные преследованию моей семьи, хэштеги в «Твиттере». И это лишь общедоступная сторона. «Темная сеть» мне теперь почти недоступна. У меня есть браузер «Тор», который гарантирует мне анонимность, но в «темной сети» действует принцип «кого ты знаешь?», там полным-полно подпольных контактов и скрытых интриг. Когда-то для навигации в этом мире я полагалась на группу хакеров, известную как «Авессалом», но тогда я не знала, кто такой Авессалом – точнее, что такое, – и платила ему за услуги. Без этого легкого доступа я могу лишь весьма ограниченно выполнять поиск на этих глубинных уровнях Интернета.

Но я вижу то, что находится на поверхности, вижу растущих монстров: день за днем комментаторы подпитывают страхи друг друга. Страхи, паранойю, ненависть и поспешные суждения. А вот, наконец, и ссылка на сайт «Погибших ангелов». Я щелкаю по ней, но могу попасть лишь на общедоступную главную страницу сайта – с фотоподборками, изображающими каждую из жертв Мэлвина. Мне трудно даже заходить сюда, смотреть на спокойные, улыбающиеся, полные надежды лица девушек, которые только-только вступили в жизнь. На умильных младенцев и детей, которыми они были в давние годы. Задолго до того, как попались в лапы моему бывшему мужу. Я продолжаю проматывать страницу. Как всегда, в самом низу размещается отдел новостей, в котором участники сообщества «Погибшие ангелы» – в основном родные жертв, но иногда и близкие друзья – размещают то, что считают важным.

На сей раз это не просто пост с воспоминаниями о дне рождения или праздновании окончания учебного заведения; это полный пресс-релиз, судя по дате, размещенный всего пару недель назад.

Он гласит, что съемки документального фильма «Погибшие ангелы» начались. И что фильм будет рассказывать не только о жертвах, но и о самих убийствах. О Мэлвине Ройяле.

И что еще важнее, о женщине, которая, вероятно, была его пособницей и ушла от ответа: о Джине Ройял.

Мне тошно. Я понимаю их боль, их гнев, их потребность хоть в каком-то облегчении, и я никогда не питала к ним ненависти за то, что они ненавидят меня. Пока что я могу быть лишь признательна за то, что в новости о съемках фильма нет никаких упоминаний о Сэме.

Очень многие люди внесли свой вклад в этот проект. Примерно десять тысяч человек, пожертвовавших сотни тысяч долларов. Это согласовано с некоммерческой организацией, которую Миранда Тайдуэлл основала в память своей погибшей дочери. Глядя на анонсы, я ощущаю еще более сильную тошноту. Они сулят: «Ждите продолжения в ближайшее время».

Они действительно делают это.

Они действительно нападают на меня.

Сэм завершает разговор, и я слышу, как он зовет меня по имени, но не могу ответить ему сразу. Просто не могу. В попытке выкинуть из головы «Погибших ангелов» я щелкаю по другой ссылке. Теперь на экране появляется сообщение: «Открыт сезон убийств» – а ниже фотография, на которой я, Коннор и Ланни, бесстрашно смеясь, стоим перед нашим домом. Поверх фото наложена мишень, а на наших телах тщательно прорисованы в «Фотошопе» пулевые отверстия.

Сэм обходит стол, и я сворачиваю картинку вниз экрана – но недостаточно быстро. Он наклоняется и берет мышь. Снова разворачивает картинку. Смотрит на нее. Мне знакомо это молчание. Движения души Сэма неизменно глубоки, быстры и порой опасны.

– Что скажешь? – спрашиваю я его.

– Скажу, что это нужно распечатать и прямиком отнести в полицию, – отвечает он. – И в ФБР. – По счастью, у нас и там, и там есть друзья. – И еще я скажу – тот, кто сделал это фото, был здесь и наблюдал за вами. И я хочу знать, кто это был.

– Изначальный снимок мог быть сделан журналистами, – говорю я ему. – Они охотятся на нас с того дня, когда был убит Мэлвин. – Поскольку я никогда не соглашалась дать интервью, они делали кучу фотографий – обычно вот такие зернистые снимки – дальномерным объективом. – Это не означает, что герой «Фотошопа», обработавший его, находился или находится где-то поблизости.

– Но не означает и обратного, – возражает Сэм. – Извини, но я отношусь к этому серьезно.

– Полагаешь, что я нет? Это даже не самое худшее из всего этого.

Он смотрит куда-то мимо меня.

– Именно этого я и боюсь.

Я собираюсь позволить ему увидеть все это. Я колеблюсь, поскольку в моем разделе «Сайко патрол» лежат некоторые особенно жуткие вещи. Вещи, которые даже сейчас кажутся слишком личными, чтобы ими можно было поделиться. Но он должен знать.

– Хорошо, – говорю я. – Не хочешь присесть и взглянуть на все прочее, что у меня собрано?

Вижу, как он вздрагивает. Потом подкатывает к моему столу свое кресло и усаживается, подавшись вперед и опершись локтями на колени.

– Конечно, – отвечает. – Приступай.

Сэм считает, будто он готов.

Но я вижу ужас и отвращение в его взгляде, когда я начинаю листать содержимое папок.

Никто не может быть по-настоящему готов. Только не к такому.

3. Сэм

Достаточно плохо было уже то, что Миранда Тайдуэлл в это утро устроила «засаду» для Гвен на шоу. Но когда я услышал, что эта женщина еще и собирается снять документальный фильм, в голове у меня зашумело. Я не мог представить, что Миранда Тайдуэлл и Гвен Проктор могли, пусть даже на короткое время, оказаться в одном и том же месте. В своей голове я всегда держал их раздельно, в аккуратных закрытых коробочках, и не допускал встречи.

Но в жизни такое не работает, и сейчас, когда Гвен сказала мне о фильме «Погибшие ангелы», мне показалось, что я медленно падаю в глубокий темный колодец. Близится удар о дно, и этот удар будет смертельным.

Всё, что я могу сделать сейчас, – притвориться, будто ничего не происходит. Я продолжу жить обычной жизнью, настоящей жизнью – пока смогу. Поскольку то, что хочет представить публике Миранда… оно мертво. Так же мертво для меня, как для Гвен – ее замужество. Я твержу себе это, хотя и понимаю, что призрак Мэлвина никогда не перестанет преследовать никого из нас. «Мертв» не означает «исчез».

Когда же я просматриваю этот тошнотворный парад «троллей» с их дикими, изобретательными попытками причинить боль Гвен… хотелось бы мне сказать, что это удивляет меня. Но на самом деле – нет. Это кажется слишком знакомым – ужасно знакомым.

К тому времени, как мы просматриваем половину материалов, я уже ничего не чувствую по отношению почти ко всей этой гадости. Уверен, что Гвен тоже умеет впадать в такое состояние. Мы договорились отметить самые худшие оскорбления и завтра передать их в Нортонское управление полиции. По меньшей мере, на нашей стороне будет Кеция Клермонт. А детектив Престер, пусть и не самый добрый человек из всех, кого я встречал, хотя бы честен. Он испытывает легкое сочувствие к Гвен, оказавшейся в такой ситуации, и это уже неплохо. Сейчас нам нужно сделать все, чтобы правоохранительные органы обеспечили нам мало-мальски надежный тыл.

В нашем маленьком поселении Стиллхауз-Лейк нет собственных полицейских сил, разве что неформально: Кеция Клермонт живет неподалеку, на холме по ту сторону озера от нашего дома, поблизости от своего отца. Иезекил (для друзей – Изи) Клермонт – приятный в общении, энергичный старик, которому требуется помощь, хотя он настаивает, что нет. Я заезжаю к нему раз в пару дней, выпить с ним пива на его приозерной веранде – построенной на скорую руку и, скорее всего, без административного разрешения – и завезти ему какие-нибудь покупки. Он уже довольно долго живет на том холме, и все его богатые белые соседи наверняка презирали его, пока не случился экономический спад и они не поуезжали в другие места. Мы приехали после этого. Гвен – для того, чтобы привести в порядок разоренный дом и сделать его своим. Я – для того, чтобы следить за ней и доказать, что она не та, за кого себя выдает.

Вот только я был неправ. Гвен – именно та. Она – одна из самых отчаянных и честных женщин, каких я когда-либо встречал. Было непросто приспособиться к этому, осознать это, но, приняв этот факт, я почувствовал себя… свободным. Как будто гнев, владевший мною так долго, улетучился.

Мне страшно думать, что это чувство могло не уйти… а просто затаиться. Может быть, вся та ярость, которую я отбросил, все еще прячется где-то снаружи и теперь намерена обрушиться на нас.

Утром мы едем в полицию.

Нортон – типичный южный городок в нескольких милях от Стиллхауз-Лейк; его экономика балансирует на грани краха, цепляясь за надежды и молитвы. Об этом свидетельствуют и закрытые магазины, и выбоины на дорогах. Никто не обманывает себя мыслями о светлом будущем города, но все мрачно намерены работать над этим. Лично я люблю Нортон; мне нравится то, как здесь сохраняют здания, пусть даже они стоят пустыми. В этом месте есть некий стиль, хотя Гвен часто говорит, что городу это не поможет. Она склонна во всем видеть темную сторону. Я пытаюсь увидеть светлую – по крайней мере, в последнее время я сделал это своей задачей.

Здание полицейского управления с восьмидесятых годов не претерпело особой перестройки, но хотя бы парковка здесь вместительная. Войдя в само здание, мы немедленно натыкаемся на взгляд женщины, сидящей за конторкой. Этот взгляд, выражающий лишь подозрение, адресован Гвен. И не потому, что Гвен посторонняя – это потому, что она Гвен, и женщина за конторкой знает всё о ее прошлом.

Я выхожу вперед и прерываю эту игру в гляделки.

– Здравствуйте. Нам нужно поговорить либо с детективом Престером, либо с детективом Клермонт.

Женщина переводит взгляд на меня; он становится чуть-чуть теплее.

– Могу я спросить, зачем?

– Это конфиденциальный вопрос, – отвечаю я и улыбаюсь ей.

Кажется, это действует. Она берет телефонную трубку и набирает номер. Гвен смотрит на меня и закатывает глаза. Я пожимаю плечами. Не всегда надо держать каменное лицо, особенно в общении с людьми, которых мы хотим сделать своими союзниками.

Примерно через минуту Кеция открывает дверь, отделяющую приемную от остального полицейского участка, и жестом приглашает нас войти. Кеция – элегантная молодая женщина афроамериканского происхождения; в последнее время она носит прическу в африканском стиле – густую копну натуральных кудрей вокруг головы. Выглядит это зрелищно и гордо, особенно здесь, в относительной глуши. Индивидуальность этой прически резко контрастирует со стандартным бежево-коричневым брючным костюмом, который она носит; пиджак почти полностью скрывает наплечную кобуру. Когда она поворачивается, на ремне ее сверкает полицейский жетон; я придерживаю дверь перед Гвен, когда та следом за Кец направляется в детективный отдел.

Сам отдел не впечатляет – и неудивительно, учитывая, насколько невелик Нортон. Но, как и почти во всех маленьких городках, здесь полиции приходится бороться с изготовлением наркотиков, наркоманией и связанными с этим преступлениями. Так что вряд ли Кец готова к предстоящему разговору.

– Полагаю, вы тут не для светской беседы. – Она указывает нам на потертые кресла по дальнюю сторону ее стола. – Это насчет змеи?

Гвен вздыхает:

– Не совсем. Ты смотрела «Шоу Хауи Хэмлина»?

– Да, – отвечает Кеция. – Они ударили тебя под дых в прямом эфире. Мне жаль.

– Мне тоже.

– Тот документальный фильм, о котором они говорили… – Кеция на миг откидывается на спинку кресла, размышляя. – Они приедут сюда, ты же понимаешь, да? Захотят отснять город, местные достопримечательности, вероятно, поговорить с некоторыми здешними жителями, которые от тебя не в восторге. И мы ничего не можем с этим поделать, честно говоря. Можешь пойти в мэрию и попробовать получить постановление о судебном запрете, но сомневаюсь, что это сработает.

– Да, но мы пришли сюда не из-за этого, – говорю я, потому что Гвен не отвечает.

– Кстати, у меня есть новости насчет змеи. Мы нашли отпечаток пальца, совпадающий с отпечатком Джесса Бельдена. Джесс – один из тех типов, о которых я тебе говорила, умеет ловить всяких разных ползунов. Проблема в том, что Джесс отрицает, будто сделал это, а единственного отпечатка мало, чтобы обвинить его хотя бы в хулиганстве. – Кеция качает головой. – Бельдены – мерзкая семейка, и похоже, что они терпеть тебя не могут. Есть какие-нибудь догадки почему?

Гвен говорит, что не знает. Я отвечаю не сразу, потому что… мне кажется, что я знаю. И что это – моя вина.

Откашливаюсь. Обе смотрят на меня. Такое ощущение, что на меня направлены сразу два прожектора.

– Бельден, – говорю я. – Ну этот Джесс… он ведь часто посещал тир?

– Раньше – да, – подтверждает Кеция. – Но потом его выгнали. Пару недель назад он явился пьяным, и кто-то в тире отобрал у него оружие, а когда тот попытался отнять обратно, уложил его мордой в пол. Бельден не подавал ни на кого заявление, но я слышала, что ему пришлось обратиться к стоматологу. А что?

Медленно поднимаю руку.

– Это я впечатал его физиономией в стойку. Он вел себя дико и представлял угрозу для других. Хавьер был в «предбаннике», а то он лучше справился бы с ситуацией. Полагаю, Джесс затаил обиду.

– Погоди, – говорит Гвен. – Ты хочешь сказать… это не из-за меня?

Поднимаю брови. Я не буду напоминать ей о том, что не все в мире происходит из-за нее. Гвен понимает это и прикрывает рот рукой – мне кажется, так она маскирует смех. Я рассказывал ей об этом происшествии, но когда я выкинул этого дикаря – Бельдена – из тира, я даже не знал его имени. И понятия не имел, что выбил ему пару зубов.

Кеция, должно быть, улавливает облегчение, исходящее от Гвен, потому что говорит:

– Ну я не стала бы расслабляться, Сэм. Эти Бельдены любят делать людям гадости. Вряд ли вы в последний раз слышите о них.

– С этим можно что-нибудь сделать?

Она качает головой.

– Только поймать их с поличным. У вас есть камеры наблюдения, верно?

– За домом, не за почтовым ящиком.

– Направьте камеру в ту сторону, вот что я посоветую. Если они захотят повторить шутку, у нас по крайней мере будут улики.

Это мне уже больше нравится, но это не решает непосредственную проблему.

– Спасибо за совет, но… мы пришли не из-за этого. Мы пришли из-за угроз. Ты считаешь, за этим тоже могут стоять Бельдены?

Кеция снова садится прямо.

– Выкладывайте.

Гвен достает папку и передает через стол. Кеция открывает папку, и ей сразу же бросается в глаза отфотошопленный снимок. Несколько секунд она рассматривает его, потом решительно переходит к следующей странице. Это послание с угрозой убить Гвен за то, то она была сообщницей Мэлвина. Сообщение длинное, в нем слишком подробно перечисляются способы, которыми отправитель намерен осуществить правосудие.

Следующий автор обвиняет меня и Гвен в том, что мы – мошенники, действующие в рамках правительственного заговора, призванного убедить общественность в том, что маньяки действительно существуют. Автор угрожает убить детей Гвен (тоже актеров, конечно же), если мы не покаемся и не сознаемся в тайных замыслах правительства – который он расписывает во всех подробностях, включая разглагольствования о секретном сговоре богатеев и о чипах в наших дебетовых картах. Это полный бред сумасшедшего, вряд ли в этом можно усомниться.

Гвен сделала впечатляющую подборку угроз, и Кеция молча изучает их все, потом закрывает папку.

– Ничего себе, – говорит она; это звучит еще недостаточно сильно. – И за какой это период?

– Я взяла только за последние недели, – отвечает Гвен. – Полагаю, теперь, когда шоу Хэмлина попадет в Интернет, количество всего этого сильно возрастет. Подобные передачи всегда способны поднять градус безумия на несколько делений.

– Угу, – соглашается Кец и откидывается назад. – Итак, я могу затребовать ордер и проследить IP, с которых это всё было отправлено, но вы же знаете: мало шансов, что это делается с открытой учетки, которую легко найти, а если даже мы доберемся до этих людей, то обвинение против них выдвинуть трудно. А даже если и выдвинуть, до суда не дойдет. Так что в итоге…

– Вы просто угробите кучу времени и денег на расследование, но получите, скорее всего, просто пшик, – говорю я. – Так что ты советуешь… подождать, пока один из них не пристрелит кого-нибудь из нас, и это уже будет настоящее преступление, которое можно расследовать.

– Я этого не сказала, – отвечает Кеция, и я слышу, как ей изменяет профессионально-спокойный тон. Должно быть, я говорю с такими интонациями, когда меня что-то задевает лично. – Послушайте, я это сделаю. Я прослежу IP. Я потребую на некоторое время усилить патрули вокруг озера. Но, по сути, все эти послания не похожи на дело рук местных жителей, в частности Бельденов.

– Значит, ничто не способно остановить это, – говорю я. – Нам всю жизнь придется оглядываться. И дети вырастут в страхе.

– Сэм… – начинает она, но я не хочу слушать:

– Нет, Кец, не надо подмешивать сахар к кучке дерьма и называть это завтраком. Ты оставляешь Гвен и детей без защиты, в то время как люди явно желают видеть их мертвыми.

– Тогда тупой вопрос: чего ты хочешь от меня? Приставить к ним круглосуточную охрану? Привлечь ФБР? У них есть отдел, специализирующийся на интернет-угрозах, но они заняты двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. У них меньше тысячи человек персонала на всю страну, так что, когда дело дойдет до ваших материалов, дети, скорее всего, уже вырастут. Я пытаюсь помочь. Но я не хочу врать. Видит бог, наши законы не успевают за преступлениями. Однако я – офицер правоохранительных органов и могу действовать только в рамках закона.

Я зол. Я не ожидал, что так разозлюсь, но я хотел бы получить больше. Гвен, похоже, на этот раз находится на стороне здравого смысла и спокойствия.

– Сэм, – говорит она, – Кец подходит к делу практично. Я не ждала ничего другого. И ты знаешь, какими смелыми Интернет делает некоторых людей – по крайней мере, пока они сидят за монитором.

Она смотрит мне в глаза, и я отвожу взгляд. Когда-то я был одним из этих злобных анонимов, обрушивающих на нее ярость через туманную завесу Всемирной паутины. Мы никогда не обсуждали это в подробностях, никогда не называли сетевых псевдонимов или конкретных угроз – ничего из того, что я мог творить в этот период мрачного угара. Легче оставить это позади, если не бередить зажившие раны.

– Неважно. Спасибо, что уделила нам время, Кец. Я просто хотела, чтобы ты была в курсе ситуации и оказалась готова, когда что-нибудь случится.

Я отмечаю выбор слов: «когда», не «если».

Кеция снова перелистывает содержимое папки к первой фотографии, на той, где Гвен и дети испещрены фальшивыми пулевыми отверстиями.

– Вот это меня беспокоит, – говорит она. – Больше, чем остальное.

– Почему именно это? – спрашиваю я. В папке есть и другие отфотошопленные снимки. И многие из них куда хуже.

– Это фото – другое. Автор не тратил время на фантазии и идеологию. – Она склоняет голову и внимательнее всматривается в фотографию, потом берет ее в руки и хмурится. – Понимаешь, большинство этих мерзавцев рисуют целую уйму ран, верно? Чем кровавее, тем лучше. Чтобы шокировать и напугать. Но это… – Она поворачивает фотографию к нам. – Что вы видите?

Мы оба молчим несколько секунд. Наконец я говорю:

– Выстрелы насмерть.

– Верно, – соглашается Кец. – Голова и грудь. Голова и грудь. Голова и грудь. И если посмотреть, куда приходятся раны, – это почти мгновенная смерть. Кто-то знает свое дело. Я начинаю беспокоиться об этом.

– Я тоже, – говорю я.

Потому что немногие вещи столь же опасны, как снайпер, который знает свое дело.

* * *

– Вероятно, она права, – говорю я по дороге домой. – Они – просто диванные воины. Но я хочу связаться с Майком и переслать ему это фото – просто на случай, если он видел что-то похожее или сможет найти что-нибудь. Я очень хочу знать, серьезно настроен этот тип или он просто еще один идиот с клавиатурой.

Гвен – отнюдь не диванный воин; она пережила куда больше, чем способно вообразить большинство людей. Я тоже не боюсь сражаться. Но сила и отвага – не защита против пули снайпера.

– Проверь в тире у Хавьера, – предлагает Гвен, и я мысленно пинаю себя за то, что не подумал об этом первым. – Снайперам нужно тренироваться, верно? Может быть, он знает кого-нибудь из местных, кто занимается там…

– Отправлюсь туда немедленно, – обещаю я. – Высади меня у пикапа. Наверное, следует вдобавок проверить пару сайтов по поиску работы.

– Ты вернешься к ужину?

– Посмотрим. А на ужин будет мясной рулет? – Это семейная шутка: по какой-то причине Коннор решил, что не получает достаточно мясного рулета, и теперь требует его едва ли не к каждой трапезе. Гвен старается не слишком потакать ему. Но дети пережили слишком многое, и дополнительная порция мясного рулета – невысокая цена за чье-то счастье.

– Не сегодня, – отвечает Гвен.

– Тогда буду.

Она останавливает внедорожник. Прежде чем вылезти наружу, я наклоняюсь и целую ее. Поцелуй получается долгим и нежным, и я начинаю сомневаться, нужно ли мне сейчас идти в тир. Но потом вспоминаю, что каждая секунда моего промедления сулит Гвен и детям все новые опасности.

Поэтому я иду.

Мой пикап немало поездил по ухабистым проселочным дорогам, но это настоящая рабочая лошадка, и я люблю его… за исключением тех моментов, когда мне звонят. За шумом мотора и лязгом кузова почти ничего не слышно, да и связь в этих местах не везде хорошая.

Номер, высветившийся на экране моего мобильника, пока я веду пикап вверх по склону холма к тиру, мне незнаком; но код региона я опознаю́ – округ Вашингтон. Я принимаю звонок и повышаю голос, чтобы меня можно было расслышать за шумом мотора:

– Да?

– Я поменял номер, – говорит Майк Люстиг. – Спасибо, что взял трубку, приятель. Боже, ты что, ведешь «Эф-пятнадцать»? ^[6]

– Раздолбанный «Шеви», – отвечаю я ему. – Звучит похоже, да?

– Что? Я. Тебя. Не. Слышу. – Он чрезмерно выделяет каждое слово, но этим только подзадоривает меня пошутить.

– Тогда ты не услышишь и то, как я называю тебя ослиной задницей, которая вечно пропадает со связи на сто лет, – говорю я ему. – Когда ты звонил мне в последний раз?

– Если верить логам моих звонков – четыре месяца, плюс-минус.

– Вот именно. Ну и друг из тебя – как из дерьма пуля.

– Уйми свое нездоровое эго, у меня было тайное задание. Тебе понравилось бы: я должен был узнать, как печатают деньги.

– Новый план для выхода на пенсию?

– С учетом того, что тут творится, – вполне может быть, – отвечает он. – Правительственная служба – это не мармелад в шоколаде, но теперь она приобрела новый привкус навоза.

– Мудрец говорил, что и это пройдет.

– Мы знакомы с разными мудрецами.

– Значит… ты позвонил только потому, что тебе стало скучно?

– Нет, – отвечает Майк, и голос его звучит уже не так легкомысленно. – Гвен просто не может удержаться, чтобы не попасть в новости, да? Ты понимаешь, что это значит сейчас. Теперь из всех щелей снова полезут кошмарные уроды, охотясь на нее, на тебя, на детей… Черт возьми, ей просто нужно было держаться тише воды ниже травы!

– А ты хоть представляешь, как на нее давили? Ей нужно было просто выступить перед СМИ и попытаться оставить это все позади.

– И что, получилось? – Майк несколько секунд молчит. – Туда явилась чертова Миранда Тайдуэлл. Ты ее видел?

– Нет. – И я рад, что не видел. И не смотрел запись, выложенную на «Ю-тьюб». Просто не смог.

– Ты ведь и сам понимаешь, что вам нужно держаться подальше от всей этой мути, ведь так?

– По сути – так. Но спасибо, что считаешь меня тупым первоклашкой.

– Приготовишкой, – поправляет Майк. – И тебе, дешевому летуну, выше не продвинуться.

– Отвали, из моих налогов тебе платят твое огромное правительственное жалованье. Но ты наверняка не так часто об этом вспоминаешь.

У Майка низкий голос и еще более низкий смех, от которого вибрирует динамик телефона.

– Приятель, тебе иногда нужно иногда давать порку своему внутреннему белому ребеночку. Но послушай серьезно: то, во что вы с Гвен ввязались…

– Не надо. Даже не начинай.

– …добром не кончится. И ты должен это знать. Рано или поздно кто-нибудь пострадает. Вероятно, она. И мы оба знаем почему, верно?

К этому моменту я уже подъезжаю к тиру и выхожу из машины. Некоторое время молчу, прислонившись к шершавым бетонным блокам, из которых сложена стена здания. Стоянка у тира набита битком, но снаружи никого нет, кроме меня и лягушек, квакающих где-то в лесочке.

– Да, знаю, – отвечаю. – Я тебя слышу. Но прямо сейчас она в беде. И я не могу просто… уйти.

– Гвен Проктор умеет выживать.

– Думаешь, я не умею?

– Думаю, когда-то умел, до тех пор, пока не расслабился… – Майк несколько секунд колеблется, потом вздыхает: – Послушай, я дал твой номер кое-кому. Прими звонок, ладно? Это важно.

– Во что ты меня втягиваешь?

– Ни во что такое, с чем ты не мог бы справиться, – говорит он. – Береги себя, Сэм. Мне пока что не наплевать на это. Хотя я так и не знаю почему.

– Это мило, но я все еще намерен обвинить тебя в подделке денег. Сколько за это дают – двадцать лет в федеральной тюрьме?

– Это грубо с твоей стороны.

Люстиг кладет трубку. Я заменяю его прежний номер в списке контактов на новый и стою на том же месте еще несколько минут. Он прав. Ситуация такова, что нам с Гвен, возможно, придется расстаться. Появление Миранды – признак наступления дурных времен. И мне нужно как следует обдумать, что это может означать. Но не сейчас. Чем дольше я сумею избегать этой конкретной проблемы, тем лучше.

Захожу в тир и спрашиваю у Хавьера, не видел ли он кого-нибудь подозрительного. И от того, что он не видел, мне не становится лучше. Слишком много мишеней намалевано у нас на спинах, и я ничего не могу с этим поделать. Тир сейчас забит до отказа, нет ни одной свободной стрелковой кабинки, поэтому я просто слоняюсь снаружи. Мне нравится Хавьер. Он – отставной морпех, все еще достаточно молодой, и в нем есть основательность, которая заставляет людей прислушиваться к тому, что он говорит – каким бы тихим голосом он ни говорил. Хавьер может разрядить напряженную обстановку в тире, просто войдя в помещение; какие бы ссоры ни возникали между людьми, при его появлении они обычно затихают. Если бы, когда Бельден начал бузить, я позвал бы Хавьера, а не полез бы разбираться сам, дело, вероятно, ограничилось бы одним пристальным взглядом, а не побоями.

– Ты хочешь, чтобы я посматривал за чужаками, – говорит Хавьер, когда я уже собираюсь уезжать. По ту сторону бетонной стены раздается размеренная, приглушенная стрельба, похожая на удары молота, но мы не обращаем на это особого внимания. В тире следует беспокоиться тогда, когда стрельба прекращается, поскольку это означает, что все отвлеклись на нечто из ряда вон выходящее – или что кто-то пострадал. – Поверь, я так и сделаю. Как дети?

– Хорошо, – говорю я ему. Знаю: он по-прежнему чувствует себя виноватым за то, что Коннор и Ланни сумели выбраться из его хижины и влипнуть в неприятности – и это после того, как Гвен вверила их его попечению. – У них всё в порядке. И они скучают по тебе, жалеют, что ты не заходишь в гости.

Хавьер кивает, но на его лице читается выражение, близкое к нежеланию.

– Она не винит тебя, – говорю я ему. – Ничуть. Ты делал все возможное, чтобы уберечь их.

– Да, но этого оказалось недостаточно, верно? – отвечает он. – Я знаю, что она меня не винит. И от этого только хуже. – Смотрит на меня, потом отводит взгляд.

– Ну а я бросил их, – напоминаю я ему. – Как ты думаешь, каково мне от этого? Ты был с ними, оберегал их. А я – нет.

– Они любят тебя. Ты заставил их поверить в то, что у них снова может быть папа. Не отвергай этого, это важно.

Это действительно важно. И вдобавок чертовски страшно. Я не хочу причинять им боль, ни за что на свете, но прямо сейчас… прямо сейчас я не вижу, как избежать этого.