Всего две (или около того) недели назад люди готовы были драться на дуэлях, чтобы получить хотя бы мазок, вышедший из-под его руки, а сейчас из десятка полноценных картин была продана всего одна. И где! На Золотой Аллее!
– Понимаете, Ваша Светлость, – нерешительно замялся смотритель художественного салона. – Тем, кто стоит выше, виднее.
Пусть он не смотрел Ивану в глаза, и говорил больше себе под нос, словно в неудачи Ивана была его вина, слова, произнесенные им, прозвучали, словно приговор. Для Ивана, как будто небо рухнуло на землю. Он вернулся к тому с чего начал.
Вот почему Александр советовал ему не расстраиваться. В который раз слепцом оказался лишь Иван. Даже видя правду, он не хотел её признавать, и в глубине души ему были важны лишь слава и почёт. Оказалось, что быть честным с самим собой ужасно мучительно.
Падение с пьедестала гения вышло болезненным. Иван чувствовал, словно раскололся на множество маленьких осколков, и больше не сможет себя собрать. Это боль настолько ослепила его, что Иван забыл обо всем, что до этого тревожило его дух. И даже любящий покутить Олег, оставил его в одиночестве переносить случившееся.
– Ха, – фыркнул он, – подумаешь, Императору не понравилось. Этот тиран денно и нощно сидит в своем дворце и нет ему дела до людей.
Но как бы Олег не рассыпался в утешениях, Иван оставался всё таким же подавленным.
– Я бы с радостью разделил с тобой эту чашу горького вина, но мне действительно нужно идти, – сожаление Олега было искренним. – Давай встретимся завтра. Завтрашний вечер у меня точно свободен.
Иван ничего не ответил и покинул его квартиру.
– Мне действительно жаль, – доносилось ему в спину.
В трактир он отправился в полном одиночестве, желая лишь заглушить голос истины в своей голове и разрушить себя окончательно. После этого всё заволок туман. А затем он впервые за свою жизнь очнулся в канаве. Его спутниками были: боль в теле, пустые карманы и холод. Дело шло к зиме и ночью Ивана покрыл иней. Добираясь до дома, он старался, как можно меньше попадаться людям на глаза. Иван мог судить о том, что ему это удалось, так как ни одна газета не пестрила заголовкам:
ОТПРЫСК ОРЛОВЫХ БЫЛ ПОБИТ НИЩИМИ
И на том спасибо. Иван был покрыт синяками с головы до пят. Он не помнил наверняка, так как к моменту происшедшего был уже знатно пьян. Но видимо его побили, ограбили (а может он уже всё пропил), и бросили замерзать в канаве. К счастью всё обошлось.
Иван старался лишний раз не попадаться никому на глаза с таким прекрасным лицом, и дважды притворился, что его нет дома: когда тем же утром его решил навестить Олег, и когда приходил Фёдор. А в середине декабря Ивана потревожило новое письмо от шантажиста, написанное всё тем же аккуратным подчерком:
Прошу сложить деньги в платок и оставить их на пересечении Лосницкой и Теневой улиц, рядом с витриной рыбного магазина. В полночь.
Иван располагал только семью тысячами и ста десятью рублями. Как и было сказано в послании, Иван завязал кошель с деньгами в платок, положив туда лишь половину от условленного. Мужчина был уверен, что эти деньги в скором времени вернуться к нему. Например, той же ночью, когда он выследит решившего угрожать ему человека, скорее всего впервые проворачивающего нечто подобное.
Иван не был агентом Тайной Канцелярии, да и полицмейстером тоже, но дабы заметить человека в длинном плаще, старательно скрывающим своё лицо, особых навыков не требовалось. Он шёл за ним несколько улиц, пытаясь не задохнуться от запаха чего – то гниющего, доносимого до него ветром. Этот смрад напоминал ему о Птицыно и увиденной там грязи. Но домысел, что его решил шантажировать кто – то из этого богами забытого района, казалась абсурдной и не имеющей никакого шанца на рассмотрения.
Но вот человек в плаще завернул в подворотню, и Иван внутренне заликовал. Это был конец. Сейчас он сорвёт с него капюшон и дело будет кончено. Но стоило Ивану зайти в подворотню следом, как он на что – то наткнулся. Лучше бы обошел брошенный мошенником кошель и следовал дальше, но мужчина сделал непростительную ошибку, которая дорого ему стоила. Он взял кошель в руки и согнувшись, застыл. Иван слышал, как бьётся его сердце в такт с удаляющимися шагами, преследуемого им человека. Дело было провалено.
Сильным порывом ветра Иван завалил себя на бок. Кошель выпал из его рук и тело перестало быть каменным, теперь он мог с помощью носового платка избавиться от пустого кошеля (по просьбе Ивана, Вена утащила его на самое дно) и попытаться переварить свой провал.
Следующим утром (как Иван и предполагал в течении бессонной и тревожной ночи) от мошенника пришло послания:
Вам не удалось собрать нужную сумму, но я так и быть, дам Вам ещё немного времени. Больше не пытайтесь преследовать меня, иначе, известные мне сведенья попадут в руки императорских ищеек.
Иван вздохнул с облегчением. За последние несколько часов в его голове успело прокрутиться огромное количество тяжелых мыслей. И все они заканчивались его смертью и смертью всей его семьи. Но мошенник оказался на редкость терпелив и даже в какой – то извращенной манере добродушен. Видимо ему до крайности были нужны деньги. Это вселило в Ивана крупицу уверенности в том, что кошмар закончится, как только он отдаст ему последнюю копейку.
Но набрать последнюю тысячу оказалось гораздо сложнее, чем представлялось. Больше никто не считал живопись Ивана даром небес, теперь он стоял в одном ряду с остальными художниками, правда начиная с конца. И продажа картин шла так же, как около двух лет назад, то есть, практически стояла на месте. Но для вымогателя муки жертвы не имели никакого значения, и процесс добычи денег тоже. В сущности, его заботил лишь результат.
Чтобы по столице не пошел слух, будто бы Иван Орлов на грани отчаяние и распродает своё имущество, пришлось продавать всю мебель тайно и под чужим именем. Себе он оставил только самое необходимое: стул, стол, кровать, самовар. Но выручил на этом всём немного, всего лишь две тысячи. Разумеется, этого не хватало, и Ивану пришлось уволить кухарку, прибавив к общей сумме ещё тридцать рублей. На еде он тоже решил экономить, питаясь только хлебом и водой (на красках экономить не получалось), и ещё пять рублей упали в кошель для вымогателя, послание от которого, как обычно, пришло неожиданно.
В первый раз он (что очень удивило Ивана) проявил благодушие, и простил ему не хватку монет. Иван надеялся, что и в этот раз вымогатель поступит точно так же, и положил в кошель с деньгами ещё и записку с просьбой немного подождать. Вновь рисковать и преследовать подлеца, Иван больше не решился. Он боялся, что затея вновь окажется провальной, и неудачная попытка обречёт его на ещё большие жертвы, рядом с которыми его материальное благополучие стремительно меркло.
И вновь мужчину ждала тревожная и бессонная ночь, наградой за которую стало одобрение мошенника. Он писал, что может ещё немного подождать. Вот только Иван был не уверен, что ждать ему действительно придется «немного». Он пытался продать свои картины всеми мыслимыми и не мыслимыми способами. Но выходило не очень. К тому же стало известно, что Надежда выходит замуж. У Ивана не было денег, чтобы подарить ей дорогую и помпезную вещь, как она любит, и он решил сделать дорогой в духовном плане подарок.
Он нарисовал Сиреневый Сад. Высокое небо поднималось над играющей бликами прохладой озера и круглой беседкой, в тени которой можно было укрыться жарким летним днём. Повсюду свисали былые гроздья сирени, и если в твоём сердце запечатлелся этот уголок, то можно почувствовать легкий плывущий аромат сирени.
Иван облегченно выдохнул, когда эта картина понравилась Надежде и она обещала повесить её на самом видном месте в новом доме.
– Что с тобой? – обеспокоенно спросила его матушка, с которой он увиделся спустя долгое время. – Ты так худ и бледен. Не болен ли?
– Со мной всё в порядке. Правда, – Иван растянул тонкие губы в нежной улыбке.
Трепет наполнил его сердце. Спустя долгое время большая часть Орловых собралась в одном месте.
– Иногда я слишком увлекаюсь написанием картин, и совершенно забываю о времени, – с его губ лилась медовая для материнского сердца ложь.
За её спиной мелькал Фёдор, обещая брату жаркие разборки.
– Я готовлю нечто масштабное и невообразимое, – соврал он ему и на душе стало тяжелее. – Не хочу, чтобы ты узрел мои труды раньше времени.
Фёдор сомневался всего мгновение, но все же решил, что это похоже на брата и хмыкнул:
– Ты мог оповестить меня раньше, чтобы не затевать обид.
– Прости меня, если сможешь, – улыбнулся Иван, видя, что брат больше не сердится.
– Да, чего уж там. Раз не пускаешь меня на порог, то приходи хотя бы сам. Клара будет рада тебя видеть. Это дарует ей немного спокойствия. Её страшит разрешения от бремени, – доверительно сообщил Фёдор.
– Если представится случай, то непременно навещу вас.
Но этого не случилось.
Иван бы непременно сдержал своё обещание, но поиски денег, утянули его с головой. Он ужимался в своих нуждах как мог, продал стол и самовар, рисовал на заказ по грошовой цене и едва ли его существование было похоже на человеческое, скорее бледная тень восстала из могилы и скитается по Царь – Граду, ошибочно принимая себя за живого.
Иногда, хозяин дома говорил ему о визитах Олега или Фёдора. Но к большому облегчению, те никак не могли застать брата дома. На приходящие от них записки, приглашения и письма, он пытался отвечать непринужденно и постоянно ссылался на большую занятость. Иван не хотел, чтобы они видели его таким слабым и немощным.
Он чувствовал, как по утру тяжело поднимаются веки и холодеют все члены. Прежде, твердый мазок пропал и теперь кисть дрожала в его руках. А когда под конец зимы он принял решение продать печь (с надеждой, что так скорее сможет прекратить свои муки), и вовсе подхватил какую – то заразу. Она раздирала легкие на части, словно острые иглы крутил не прекращающийся вихрь, и те вонзались в его грудь изнутри.
Пришлось потратиться на какой – то порошок, посоветованный лекарем. К Золотаревым он не пошёл, те прознали бы всё о его пошатнувшимся здоровье. Кто – нибудь из них непременно бы написал письмо в Сиреневый сад. А Иван не хотел, чтобы домашние получали какие – либо другие письма от него, кроме приятных. Он никогда не упоминал на бумаге собственных невзгод, лишь успехи (большей частью придуманные им самим, чтобы родители гордились сыном) и немного повседневных дел, которыми он занимался.
На удивление порошок помог и это немного облегчило страдания Ивана. Он вновь мог приходить к заказчикам на дом и не смущать их кашлем. Это опустило немного рублей в его карман, которые тут же пришлось потратить, чтобы нанять повозку до усадьбы Орловых.
Ивану вдруг подумалось, что весь мир ополчился против него, и из подступающего мрака нет выхода. Родителей не стало слишком неожиданно.
Похороны прошли, как в тумане, сначала батюшки, затем матушки. Кажется, тётушка Варвара справлялась о его самочувствии, и Олег куда – то звал. Но всё, что ему хотелось, это перевести дух в родном доме. Встав по утру после похорон матушки, он даже немного воспрял духом и подумал, что сможет справиться со всеми трудностями, выпавшими на его долю. Родные стены придали ему сил, и он отправлялся в обратный путь полный тоски по родителям и воодушевлению для дальнейшей борьбы за жизни своих близких.
Вскоре наступило лето и на солнечных лучах принесло Ивану удачу. Деньги для вымогателя были почти собраны. После этого Иван смог бы наконец – то вздохнуть полной грудью, отбросить терзания и вновь начать своё восхождение на пьедестал гения.
Но на исходе третьего летнего месяца вместе с проливными дождями, вернулась и резь в груди. Прошлое лекарство не помогало и Ивану становилось все хуже, и хуже. Пришедший с севера ветер гулял по лишенной печки квартире, заставляя её единственного жильца кутаться в тонкое подобие одеяла.
Ивану всё труднее стало вставать с кровати. К боли в груди присоединился жар, и он стал напоминать раскаленное горнило. От этого кашель усилился, и вскоре у Ивана не осталось платка, на котором бы не присутствовали пятна крови. Всё что он мог, это дотянуться до бутылки холодного вина, чтобы облегчить собственные страдания. В начале сентября, кровать стала его постоянным пристанищем, и он больше не мог её покинуть, полнясь страхом незаметно для остальных сгинуть в пустой ротонде.
Заснув однажды днём, он чувствовал, что больше не встретит рассвета. Вспомнилось тепло дома и родные люди. Жаркие слёзы падали на подушку, когда он закрывал глаза, не в сила противится непонятной, живущий своей жизнью болезни.
Но неожиданно, утро всё же пришло к нему. Ласковые солнечные лучи, скользили по его коже. В комнате было натоплено и пахло осенними листьями, букетик из которых лежал подле кровати.
Это были новые, специально для него подготовленные покои, но Иван сразу узнал тепло родного очага. Слезы, словно маленький дождь, сорвались с его ресниц. Неужели все осталось позади? Хотелось верить.
Надежда, оставшаяся в доме после смерти родителей, рассказала, что его привёз Владимир и Родион Золотарёв. Последний назначил ему лечения и просил, как можно больше отдыхать. Иван бы с удовольствием соблюдав все предписания Германа, который имел не только присущее Золотарёвым чутьем, но и медицинское образование, лишь бы они помогли избавиться от зноя в груди.
Только думы о том, что сделает вымогатель, когда не получит своих денег ни давали ему насладиться покоем и постоянно ворошили угли исстрадавшейся души.
Но и это затмила новая беда, пришедшая на порог дома Орловых. Иван даже подумал, что это дело рук того мошенника, который, не получив от него недостающий суммы, решил сделать такое ужасное предупреждения.
На похоронах Фёдора (Иван чувствовал, что со смертью брата перестала существовать какая – то часть внутри него самого) Антонина Бориславовна, которая сильно напоминала ему пышущую здоровьем матушку, слёзно причитала:
– Неужели вас прокляли? Какой кошмар. Бедняги. Что же делать?
Надежда в серьез разозлилась на её слова, а Иван задумался. Неужели кто – то действительно мог так с ними поступить? Глупости.
Обсуждать дальнейшую судьбу Клары и её общего с Фёдором ребенка на семейном собрании, Иван не стал. И оповестив Олега, что он придерживается мнения, чтобы оставить их в поместье, Иван удалился в свои покои. Час вне постели забрал у него все силы.
Раньше мужчина и не замечал, что Надежда может быть такой заботливой. Хотя в детстве она больше всех присматривала за Снежинкой. Младшая сестра сама подавала ему отвары, меняла полотенца, если вдруг к вечеру Ивана одолевал жар, и помогала выйти в сад на недолгую прогулку. Иногда к ним присоединялась Вера, если не предавалось шитью, или переписке с Анастасией (теперь) Садулиной и Германом Золотарёвым (последнее было секретом).
Надежде даже Пётр был не помехой. Стоило ему вновь начать кидаться в Ивана острыми фразочками, наподобие:
– Какой от тебя толк, если ты день деньской пролёживаешь бока на кровати?
Как потерявшая всякое терпение Надежда бралась за тряпку и пару раз могла ударить, пытающегося защититься старшего брата. Признаться, Ивана это несколько веселило. Благодаря сестринской заботе он вскоре пошёл на поправку. Резь и жар в груди утихли, лишь изредка напоминая о себе слабыми всплесками.
На исходе третьего летнего месяца Надежда покинула родительский дом и вернулась в столицу, где её ждал муж.
Каждый раз, закрывая на закате глаза, Иван боялся, что проснется в холодной ротонде, но этого не происходила. Вся его жизнь текла, словно детство и не прекращалось. Но затем он вспоминал, что пропали некоторые родные лица, а настроение в доме изменилось. Тогда реальность вновь брала над ним верх.
Вера мечтала о свадьбе, и могла подолгу сидеть в комнате, рассматривая своё новое пурпурное платье. Пётр выползал из подвала, лишь за тем, чтобы сковырнуть старые раны Ивана. Тётушка Мария стала ещё раздражительней и всё больше срывалась на сыне.
Неизменными остались только: Семён, всё так же мечтающий о путешествии на корабле, добродушный дядюшка Лев, заведующий в доме хозяйственной частью, приносил Ивану свежие фрукты и овощи, и проповедующая чужую веру тётушка Варвара, а также тоскующая о былом тётушка Алёна. Эти четверо продолжали придерживаться старых устоев, стараясь не замечать, как в застывшем некогда уголке, вновь пошли часы и всё стало меняться.
Острее всех это ощущала Клара, которая до сих пор пыталась привыкнуть к новому для неё с дочерью миру. Ивана даже испугала пустота в глазах женщины, когда ей сказали, что Орловы потомственные колдуны и отцовские карманные часы, с которыми играется Любочка тоже не обычные. Иван даже подумал, что она этого не вынесет, испугается и решить сбежать.
Но вместо этого, она с полными глазами слёз произнесла:
– Я догадывалась, – и слёзы, словно бисер, падали с её ресниц. – По тому, как он прислушивался к ветру или мог не с того, ни с сего предсказать погоду, ссылаясь на ломоту в суставах, – она всхлипнула, прижимаясь щекой к маленькой ладошке, которая тянулась её утешить. – Я видела в нём это. Видела, что – то странное. Не похожее на других, – она внимательно посмотрела в глаза Любочки, ёрзающей на материнских коленях. – И в ней тоже, что – то есть…
Иван был рад, что Фёдор сам выбрал себе жену и не ошибся. Конечно, было бы ещё лучше, не пропадай в доме серебро.
Иван подозревал, что Клара с Любочкой навещают его потому что тройняшки были похожи друг на друга, словно отражения, и в Иване, она видела своего почившего мужа. Возможно, она поладила бы и с Петром, но с Петром, даже из родных, мало кто мог найти общий язык.
Они-то и составили друг другу компанию, когда все остальные уехали на похороны Анастасии, что скончалась при родах. Это поняли не сразу. Вера, которая поддерживала с ней сношения долго не получала письма, а когда все же получила, взволнованно воскликнула:
– Что – то стряслось!
Она поняла это по изменившемуся подчерку, хотя было видно, что помещик Садулин пытался подражать подчерку жены. Анастасию уже было не вернуть к жизни, а процент с пашен Краевских, которыми заведовали Орловы до вступления в права наследства Никиты Краевского, ещё можно было получать. Семья приняла решения публично порицать Садулина и явилась на почин души Анастасии уже с подобным настроением.
Клара никогда не знала Анастасию и ей было немного совестно, что она не испытывает того же горя, что и все остальные, пусть и невольно. А Иван… хотел запомнить именно Анастасию Краевскую, тихую и нежную голубку, которая становилась образом ангела, надевая белое платье. Девушку, которая больше всех остальных цветов любила ромашки. От смутной тоски ему вновь подурнело, и Иван засомневался, что он хорошо перенесёт дорогу до имения Садулина. Мужчина чувствовал, что болезнь всё ещё не отступила и подтачивает его силы изнутри.
Так они и гуляли под высоким небом Сиреневого Сада, наблюдая, как озорной ветер срывает с тоненьких ветвей пожелтевшие листья сирени, а также проходя мимо будущей оранжереи Петра, которая расценивалась в Империи, как заморская диковинка.
Из имения Садулина, Орловы приехали обновленным составом. Прибыл Олег. Он натянуто улыбался Кларе, пока приветствовал её, на мгновение изменившись, он радушно посюсюкал Любочку. Но стоило этому прекратиться, вновь стал раздосадованным и подавленным. Посмотрев в глаза младшего брата, Иван сразу понял, что все негативные чувства Олега отчасти связаны с ним.
Их, не самый приятный, разговор, состоялся, когда поместье Орловых погрузилось во тьму. Тогда уже не только хозяева дома придались сонной неге, но и прислуга. Так их никто не мог услышать.
Пылал огонь в камине. Иван достал заранее принесенные слугами подсвечники и зажёг свечи. Больше света они не создавали. Олег просил соблюдать некое подобие секретности.
Когда братья присели рядом с камином, Олег, не говоря ничего лишнего, вынул из внутреннего кармана письмо. Довольно объемное, содержащие пять или семь страниц.
– Прочти, – сказал Олег, протягивая письмо недоумевающему брату.
Подчерк Иван узнал сразу. Всё же, его обладатель около года присылал ему угрозы и требования. Он, поднял взгляд на Олега, но тот кивком показал на письмо. Иван рассчитывал найти там наглость, насмешку, угрозы, в крайнем случае раскаяние. Но никак не те строки, по которым пробежались его глаза.
– Ты помнишь его? – спросил Олег, когда после прочитанного душа Ивана наполнилась горечью.
– Смутно.
– Я сам немного зол, – нахмурился Олег. – И на него, и на тебя. Обмолвись лишним словом хоть один из вас, тебе не пришлось бы так страдать. Возможно, сейчас ты бы рисовал картины, где – то в одном из провинциальных городов.
– Я и сейчас могу это делать, – Иван потер грудь. – Вот поправлю здоровье и вновь возьмусь за кисть.
Олег взял у него письмо и бросил в камин. Языки пламени обступили его, принимая в объятья. Иван смотрел, как бумага чернела, поглощаемая пеклом и не мог отвести взгляд.
– Пусть всё это забудется. Останется прожитым. Доброй тебе ночи, – пожелал Олег и вышел.
Он прав, подумал Иван. Время уже не вернёшь, и с мошенником сделать было ничего нельзя. Если он ещё не почил, то сделает это в скором времени и ни на что уже не повлиять. Всю ночь Иван размышлял над тем, что было бы, не прибегни он к шантажу, а обратись с просьбой о помощи. Пусть не к нему, но к Олегу, Фёдору или на крайней случай к Петру. Никто из них не отказал бы ему, и возможно отговорил бы от затеянного.
И даже, когда комнату залил рассветный багрянец (Иван просил не опускать на ночь портьеры), он всё продолжал думать об этом. Олег покинул усадьбу двумя часами позже.
– Неужели ты скоро преставишься? – хмыкнул Петр, намекая на бледность Ивана и покрасневшие глаза, хотя сам выглядел не лучше. Похоже, он ехал из столицы всю ночь и лишь недавно вернулся.
Иван вспомнил, как Надежда прохаживалась по физиономии Петра тряпкой и ему вновь стало смешно.
– Чего это ты повеселел? – нахмурился Пётр.
Они случайно столкнулись в библиотеки, когда выпал первый снег. Белые комья падали за окном, а здесь, среди книжных стеллажей пылал камин и горели свечи. Атмосфера располагала для лёгкого чтения.
– Вспомнил забавную вещь, – пожал плечами Иван. Ему вдруг подумалось, как он отреагирует, узнав приключившуюся с Иваном историю и каким был её итог. – Послушай, вчера…
Пётр пусть и с недовольным лицом, но слушал его, как в дверь влетела запыхавшаяся дворовая с блестящими глазами, и упиваясь восторгом, закричала:
– Сударыня Вера выходит замуж! – будто это ей сделали предложение.
Дворовая побежала дальше по коридору, разнося эту новость во всех направлениях, а Пётр повернулся к Ивану и спросил:
– Ну, что дальше?
– Ничего, – вздохнул Иван. Портить настроение и так с рождение ничем не довольному Петру, после новости, которая даже ему пришлась по вкусу, Иван не решился.
– Спустись к своему дурному брату, – попросила тётушка Алёна, укутанная в шелка и бриллианты не по возрасту.
Кареты уже ждали их у крыльца, и несмотря на то, что свадьба Веры не завтра и в столицу ещё нужно попасть, тётушка Алёна нацепила на себя всё, что считала красивым.
Все собрались в сенях, готовые отправляться. Не было только Петра, которому, что – то срочно понадобилось в подвале.
Иван вздохнул, Петра из подвала он ещё не вытаскивал. Если говорить на чистоту, с тех пор, как дядюшка Лев прекратил их обучать, Иван больше ни разу туда не спускался.
Открыв дверь, за которой вниз тянулась узкая лестница, он почувствовал, как из глубины повеяло смесью сухих трав, напоминая далекие деньки, проводимые в лугах и рощах. Ведомый ностальгическим запахом и хорошим расположением духа, Иван спустился в окутанный мраком подвал. Там ярко горело перо, которое держал Пётр.
Иван увидел, что, согнувшись над столом, брат, что – то высматривает. Он пригляделся и понял, что это была трость с набалдашником в виде орлиной головы. Давненько он её не видел. Ивану стало неловко, словно он наблюдал что – то тайное и сокровенное.
Мужчина кашлянул пару раз в кулак, чтобы привлечь внимание брата. Сработало. Пётр вздрогнул и обернулся.
– Что ты здесь делаешь? – зло спросил он, словно готов был броситься на Ивана с кулаками.
– Все ждут, – ничуть не смутился Иван. – Нам нужно отъезжать.
Пётр фыркнул и убрал перо в шкатулку.
Через несколько дней после свадьбы Веры, когда семья уже вернулась в поместье, Иван понял, что зря совершил эту поездку. В груди вновь начал тлеть уголёк. Всё началось, как обычна хворь, с несильного кашля и насморка. Но позже ко всему прочему прибавилась головная боль и Иван вновь почувствовал жжение в груди. Всё это случилось, как на зло перед тем, как он, вынув мольберт и краски, решив вернуть себе былые навыки, чтобы летом отправиться в Цапелево.
– Надежда написала, – сказала тётушка Алёна, зашедшая как – то его проведать. – Справляется о твоем здоровье.
Взгляд Ивана зацепился за веер из бархата и кружева, которым она обмахивалась.
– Красивый? – спросила она, заметив его внимания. – Ты хороший мальчик, я тебе кое – что скажу, – она наклонилась к нему, вновь не встающему с кровати, и прошептала. – Это подарок от одного прекрасного человека. Только не проговорись Андрюше.
Она потрепала его по голове и выпорхнула из комнаты, как будто обрела былую молодость и силу.
По спине Ивана пробежали мурашки. У него промелькнула мысль, что тётушка Алёна просто не хочет принимать все произошедшие с ними несчастья, и справляется с этим по-своему. После этого вечера Иван редко приходил в сознания. Оно утекало от него, словно вода сквозь пальцы, с каждым днём все быстрее и быстрее.
Параллельно ему, уголек в груди превратился в лесной пожар, захватив всё его естество. В моменты просветления Иван чувствовал, как сгорает изнутри, моля богов послать ему избавления.
Так произошло и в тот день. Тепло, идущее от камина, сморило дворовую, просидевшую всю ночь и почти минувший день над постелью сударя, а за окном на Сиреневый Сад опускались сумерки. Сыпал снег и создавалось ощущение, что ночь уже наступила.
Иван проснулся от приятного сквозняка, который ласкал его пылающее лицо. Он блаженно вздохнул, поднимая свинцовые веки. Ему почудилось, будто на месте дворовой сидит Владимир, и смотря на пламя в камине, горестно вздыхает.
Иван сделал усилие, чтобы приподняться на кровати, но видение уже исчезло. От двери веяло нежной прохладой, и он подумал, почему бы не лечь, в одной из холодных комнат. С трудом перебирая не послушными руками и ногами, он брёл, опираясь на стену. Коридор принял его в свои тёмные объятья. Из глубины веяло морозом, который и затушил все свечи в подсвечниках.
Окно в одной из комнат было распахнуто настежь. Иван остановился около него, хотя сырая от пота рубашка грозилась превратиться в корку льда. Кружившие вальс снежинки, подбрасываемые ветром, залетали в открытое окно, падая Ивану на всклокоченные волосы, воспаленные веки и потрескавшиеся губы, принося облегчения. Но этого было мало. Огонь все ещё бушевал в груди, заставляя Ивана скрючиться в приступе кашля. Он прикрывал рот рукой, но несколько алых капель всё равно упало на подоконник.
Он вышел на улицу через заднюю дверь. Фонарь, который висел рядом с ней на цепочке валялся в снегу, и его успело задуть, так, что торчал лишь один чугунный кончик. Из конюшни доносилось ржание коней и не привычно тоскливый вой из псарни. К ним присоединилось завывание начавшейся вьюги.
Ветер задувал пригоршни острых льдинок под козырек крыльца, бросая их в лицо Ивана. Вьюга сбивала его с пути и мешала идти. Позади остались очертания флюгеров для дворовых и курятника. Найдя опору в тонком стволе, Иван опустился в сугроб, наслаждаясь мелодией бьющихся друг о друга ветвей, обросших ледяной корочкой.
От порывов ветра и обилия снега, огонь в груди начал гаснуть, оставляя после себя пустоту и лёгкость. Теперь болезнь уйдет. Теперь он будет здоров.
Вера Орлова
С возрастом Вера поняла, что совать нос в чужие дела, а уж тем более рыться в чужой переписке, неприлично и аморально. Но тогда, девчушка, которой едва исполнилось три года об этом даже не подозревала. Буквы для неё были всего лишь закорючками на страницах книги сказок, которую читала им нянюшка перед сном в девичьей.
И зачем взрослые пишут чернилами на листах, ей тоже было невдомёк. Но относились они к этому очень серьезно и бережно. Особенно тётушка Алёна. Она хранила их на своем высоком столе, в шкатулке, бусами из которой позволяла играться девочкам.
Вера понимала, что, когда играешь в прятки нужно прятаться и дышать как можно тише, чтобы другие тебя не нашли. В этот раз водил Саша, а от него укрыться было очень сложно даже в таком большом поместье, как у Орловых. В комнаты старших членов семьи заходить было запрещено. Но Надя постоянно так делала, а потом не сознавалась. Вот, и, ещё не Вера, но Верочка решила поступить точно так же. Теперь Саша не сумеет найти её прежде остальных.
В покоях тётушки Алёны пахло, чем – то приторно сладким, как варенье. Аромат шёл от флакончика, который тётушка Алёна хранила со всеми другими скляночками на своем высоком столике, рядом со сверкающими бусами, серёжками и колечками, а также своим премилым детским портретиком в витой рамочке.
Нитка янтарных бусин свешивалась из крайней шкатулки, и Верочка, схватив их, потянула на себя. Бусы натянулись и потащили за собой шкатулку. Она перевернулась и все украшения, вместе с белыми прямоугольниками рассыпались по полу.
Переполняемая страхам порки, ещё не знающая, что в мире есть вещи куда страшнее, девочка залилась горькими детскими слезами. Скрипнула дверь, но вошла не тётушка Алёна, и даже не Саша. На плач пришёл Андрей Володарович. Он погладил по голове Верочку, все ещё сжимающую в кулачке бусы. Поняв, что никто не собирается её ругать, девочка начала успокаиваться.
– Вот и ладно, – ласково скала батюшка, вытирая дочери слёзы хлопковым платочком. – Ничего страшного, сейчас всё уберем.
Он взял одно из выпавших писем и замер. Верочка вновь чуть не расплакалась, увидев, как его брови сходятся на переносице, а зубы скрипят от злости. Андрей Володарович, затолкал все украшения в шкатулку, оставив дочери янтарные бусы, а письма забрал себе.
– Иди, – вытолкал он Верочку за двери. – Найди себе другое место для пряток.
Но не успела Верочка подумать, где скрыться, как старший брат уже выпрыгнул из – за поворота, и закричал:
– Нашел!
А затем грянула буря.
Это было так пугающе, и так быстро прошло.