И качая головой, пошла дальше по коридору, охая и восклицая:
– Кошмар и моветон. Ну что за страсти!
И если такое было лишь раз, ничего страшного. Но когда Алёна поймала его бродившим так ещё трижды, то, одним солнечным утром, заявила Петру:
– Да ты, Петенька, вновь всех привечаешь, под рёбрышками греешь, да по сторонам смотришь. Спроси-ка ты совета у Льва, он точно вызнает, что облегчит твои муки.
А затем в ворота усадьбы постучалась горе. Да так быстро после похорон Андрея и Екатерины, что невольно натолкнуло Алёну на мысль о злом роке, но она тут же отмахнулась от них веером. Нужно было съездить к этому старому и уродливому мужику, за которого отдали красавицу Анастасию, и забрать её бренное тело, дабы организовать погребение должным образом, с обрядами, колдовскими обычаями и положить девочку рядом с любящими родителями. Только так её душа могла отправиться дальше.
А через некоторое время не стало и Садулина. Загнулось всё его подворье, земля перестала плодоносить, и мор поселился в тех краях. Люди шептались о каре небес и наказание за грехи. А уж когда эта дрянь перекинулась на столицу… Колокола церквей зазвонили ещё упорней, одарив семью Яковенко головной болью. Забегали попы, потрясая своими животами и крестами во всю грудь. Просили покаяться. А те, кто с рождения был одарён нужным нюхом сразу поняли, что вонь эта вовсе не святая.
После этого, Алёна решила, что всё более – менее придёт в спокойствие.
– Такое бывает, – говорила она вздыхающей Марии. – Не часто. Где – то раз в несколько лет. Если канцелярские крысы не постучались к нам на следующий день, то, – пожала плечами, – можно и дальше наслаждаться чаем в тени этой прекрасной беседки.
– Для вас, как будто законы не писаны, – нахмурилась женщина и откинулась на спинку, поплотнее закутавшись в шаль.
Одной из ночей в плодоносном саду, нечто вспыхнуло так ярко, что разбудило весь дом. Сторожили нашли только выжженную траву и не более. Вот только затем Лев притащил в дом золотую яблоню.
– Где ты только её взял? – покачала головой Мария.
– Ну что ты, – объяснял он собравшимся домочадцам. – Это самое настоящее чудо. Только плодоносить не будет.
– Привейте, – предложил Пётр с таким видом, словно не понимал, как можно не додуматься до такого простого решения.
– Вот достанешь свою золотую яблоню и прививай ей всякое, – беззлобно отмахнулся Лев. – Тише – тише, – возмутился он, когда Алёна дотронулась до листвы веером. – Только не срывай. На эту красоту можно только взирать издалека.
Брат смотрел на яблоню, словно на самое большое сокровище в его жизни. Сказочки, в которые он верил оживали прямо на глазах, и как тут не радоваться?
И всё же Верочка выходила замуж. Ах, как Алёну уговаривали поехать.
– Ну, тётушка, – лебезил Олег. – Без вас не то. Кто будет её благословлять? Мы теперь круглые сироты. Кроме вас никто не озаботиться. Ну, тётушка. Ну, родная. А сколько набежит гостей из высшего света. Только представьте, как они поразятся, увидев вас.
Алёна обмахивалась веером и вновь чувствуя себя двадцатилетней кокеткой.
– Ох, проказник, – она легонько ударила его по плечу закрытым веером. – Уговорил. Запрягай самый роскошный экипаж.
И пусть настроение было больше задорным, чем злорадным. Алёна до самого фуршета надеялась, на несчастный случай. Пусть даже самый незначительный. Например, кто – нибудь наступит на платье Веры, или у кареты молодожёнов сломается колесо. Ну хоть что – нибудь!
Она пристально наблюдала за гостями. Может тут найдётся какая – нибудь девица, решившая устроить Герману скандал, отомстив за разбитое сердце. Но тот был чист и безгрешен, как жертвенный ягнёнок.
Алёна тяжело вздохнула. Настроение испортилось. Сокрушаясь на свою слабость к сладкой лести, женщина уже хотел отойти в сторону, как дорогу ей преградил мужчина.
Оркестр перестал играть мазурку и зачинал вальс.
– Я устала, сударь. Отойдите, – отмахнулась она, но тот всё продолжал стоять.
– Ти откажешь старый друг? – вдруг спросил он, протягивая руку.
Алёна замерла. Осознание медленно подбиралось к ней, готовясь проглотит и выплюнуть косточки. А если ослышалась? А если просто показалось? И ещё тысячи если поселились в её голове.
Она сжала веер до треска в спицах. Жар разлился по телу, ладони вспотели, а затем тут же стало холодно. Женщина подняла глаза, мысленно увещевая себя не питать напрасных ожиданий. Но увидев эту оливковую кожу, тёплые глаза и старый шрам, пересекающий правый глаз, Алёна чуть не лишилась чувств.
Веер выпал из ослабевших пальцев. Резко закружилась голова. Лучиано схватил Алёну под локоть, и встретившись взглядами, они замерли.
Забыв, как дышать, Алёна почувствовала, как слова заостряют в горле. Перед глазами поплыло, и даже потемнело.
– Прошу вас, – легонько встряхнул её Лучиано. – Я много лет ждал нашей встречи, синьорина. Думал всякое и готов был принять, что угодно, лишь бы вы были счастливы, синьорина.
Алёна вцепилось в его предплечье, словно боясь, как бы Лучиано не исчез, словно туман по утру.
– В своём ли я уме? Вы ли это?
– Самый настоящий, – он пылко приник губами к её руке. – Подарите мне танец.
Всё ещё находясь в непонимании, Алёна робко кивнула, и мужчина утянул её в круговорот вальсирующих пар. Ноги с трудом держали женщину, но Лучиано это ничуть не смущало. Он уверенно вёл в танце, нашёптывая ей нежности на гаэльском.
Она ловила каждое его слово, отдающееся в сердце сладкой истомой. За те годы, что прошли во время их разлуки, она многое позабыла, и сейчас могла только догадываться о чём он ей говорит.
Весь вечер прошёл для Алёны, словно во сне. Она не видела ничего и никого, кроме Лучиано, и когда пришла пора распрощаться, ею овладел такой безумный страх, что она чуть не лишилась чувств.
– Ну что ты, – шептал мужчина на ломаном имперском, целуя её слезящиеся веки. – Не печалься, я заберу тебя.
Алёна провела кончиками пальцев по его шрамам, и вкус желчи почудился на языке.
– В этот раз точно, – пообещал он, целуя её ладони. – Верь мне. На этот раз я не отступлю.
С болью в сердце им пришлось разомкнуть объятия и разойтись в разные стороны, ежеминутно оглядываясь через плечо.
– Сейчас же, найди мне ту шкатулку, которую батюшка привёз мне из Полесья, – потребовала Алёна у камердинера.
Но старик только сокрушённо покачал головой:
– Сударыня, как же так. Вы ведь её давеча отдали Надежде Андреевне.
– В самом деле? Хм… Что ж делать – то? Мне она теперь до ужаса нужна. Так нужна, что душа из тела рвётся, – женщина тяжко вздохнула.
– Давайте я вам другую приспособлю. У вашей матушки было много украшений.
– И то верно, – согласилась Алёна. – Добудь мне, какую – нибудь особо прелестную.
– Обождите, сударыня, я принесу её в ваши покои, – старый камердинер разулыбался своей полезности, и заковылял на чердак, где среди пыли, годами складывалось имущество Орловых.
– Вот, – принёс камердинер кованный ларец, – ещё от вашей прабабушки.
– Какая прелесть, – ладони Алёны скользили по самоцветам. – Это подойдёт.
Драгоценные камни так искрились на солнце, что дар речи покидал смотрящего. Но восхитившись его красой, женщина убрала ларец в самый дальний угол, под своей кроватью, куда в самые ясные дни не попадало и луча. Теперь ему предстояло укрывать письма новой хозяйки от любопытных Варвар.
Белые конвертики, содержащие в себе крупицы счастья, приходили под покровом ночи. Быстрокрылый Дербник приносил их в своих когтистых лапах.
Оказывается, за пределами Империи бурлила самая настоящая жизнь. Столько всего происходило в мире. В то время как в единственной газете, одобряемой комитетом цензуры, «Имперском Рассвете» – ничего не печатали, а если и появлялась статья, то искривлённая и вывернутая на изнанку.
Однажды он принёс веер. Золотые спицы, тёмные кружева и такая лёгкость, словно Алёна держала в руках крылья бабочки. Он был словно создан для её руки.
Женщина подолгу разглядывала его, то пристально вглядываясь в плетения, то пылко прижимая к сердцу. По словам Лучиано она была достойна самого лучшего. И чем больше женщина перечитывала их тайную переписку, тем больше в этом уверялась.
– Что с моими платьями? – в ужасе Алёна перебирала свой платяной шкаф, натыкаясь на одежду дамского фасона. – Где мои наряды? Это возмутительно, кто этот шутник? Найду, высеку розгами. Живо принесите мне мою одежду.
Недоумевающие дворовые жались к дверным косякам, опасаясь горячившейся сударыни.
– Ну чего встали? – продолжала кричать Алёна. – Я к кому вопрошаю? Если то же мгновения мои платья не вернуться назад, я расскажу всё батюшке.
Побледневшие дворовые разбежались, переполняемые первородным страхом перед мертвецами. Ни один из них, не представлял, чего же хочет сударыня, но каждый был полон решимости отыскать неизвестный предмет, и избежать кары.
– То-то же, – благосклонно кивала она, принимая в руки платье, которое много лет назад уже вышло из моды. А затем причитала, пытаясь в него влезть. – Это как это? Это что это?
Всё-таки сдавшись она бросила одежду на пол и приказала всё исправить. В тот вечер Алёна топала ногами и кидалась в дворовых всем что только под руку попадётся. Тут они по неволе забегали, лишь бы сударыня успокоилась.
Алёна чувствовала себя такой молодой, такой прекрасной, что решила бежать, как только выдастся возможность. По ночам ей часто не спалось, и женщина представляла, как оказавшись в объятиях Лучиано она уноситься с ним всё выше и выше, уносясь с ветром за границы Империи. А там их ждёт только счастье и полная луна.
Это ужасно выматывало её, заставляя срываться на дворовых. К удивлению Алёны, те ещё не ходили жаловаться на неё к батюшке.
В одну из ночей, когда томимая ожиданием письма, Алёна сидела у окна, меж деревьев в плодоносном саду, мелькнула проворная тень. Была полная луна, и в её свете струящимся на землю отчётливо был виден гибкий силуэт. Его очертания женщина узнала бы из тысячи.
Вот и настал час, воодушевлённо подумала она, распахивая окошко, так и совершиться мой шаг к счастью, без подготовки и плана. Ну и пусть, махнула она рукой на оставленные вещи, в новой жизни они мне не понадобятся.
А тем временем тень подкралась под её окна. Алёна забралась на подоконник и уже было перебросила ноги, как визг дворовой разрушил ночное забвение.
Тут же множество рук стали хватать её, затаскивая обратно. Женщина кричала, билась в хватке дворовых, пиналась руками и ногами, рвалась в окно, но силы были не равны. Её с трудом затащили на постель, продолжая удерживать.
Среди неблагородных лиц мелькнуло испуганный лик Льва. Он что – то говорил ей, пытаясь успокоить, а затем просто ухватил её за лицо, и надавил на щёки, насильно вливая в рот, что – то вязкое и безвкусное. Как только жидкость коснулась кончика языка, голова стало тяжелой, в глазах поплыло, и непроглядный сон смежил ей веки.
По утру Алёна не могла понять, собственное сердце сыграло с её разумом злую шутку, или это было наяву. Но чувствовала она себя вполне здравой.
Через несколько дней Дербник вновь принёс ей заветное послание. Лучиано справлялся о её здоровье, и очень переживал за то, что Алёна пыталась спрыгнуть из окна.
«Береги себя, – писал он. – Воссоединение наших сердец непременно состоится. Будь на изготовке, совсем скоро я тебя заберу.»
Тревожное чувство внезапно лишило Алёну сна. Она вздрогнула и очнулась на подоконнике. Вновь созерцала вид из окна до глубокой ночи. Девственное снежное покрытие искрилось под лунным светом.
Женщина тяжело вздохнула. Отсутствие следов чужого присутствия удручало её и нагоняло тоску. Вот бы сейчас перечитать милые сердцу письма. Но стоило им попасть в руки Андрея, и Алёна их больше не видела.
Одно упоминание переписки с сыном Гаэльского посла приводило брата в ярость, и Алёна вновь затихала, глотая горькие слёзы.
Она утёрла вдруг увлажнившиеся глаза, и взглянув на снежный простор плодоносного сада, вдруг, преисполнилась необъяснимой решимостью. Либо она сейчас же заберёт у Андрея свои любовные письма, либо уже никогда не сможет посмотреть Лучиано в глаза. Сдаваться сейчас она отказывалась.
Дворовая, приставленная к ней, дремала, прислонившись к дверному косяку. Но очнулся, только заслышав лёгкий скрип двери.
– Сударыня, – ахнула она, быстро придя в чувства. – Возвращайтесь в постель. Граф не велел выходить. Куда же вы на ночь то?
Алёна посмотрела на девицу взглядом, которым иногда смотрела на надоедающих ей людей матушка. Сталкиваясь с другим человеком взглядом, она словно заглядывала внутрь него, через тёмные омут зрачков, пробираясь под самую черепушку, трогая, переставляя с места на место то, что считала нужным. И отступала, лишь после удовлетворения внесёнными коррективами.
Девушка покачнулась, светлые глаза закатились, и она осела, погружаясь в глубокий сон на грани жизни и смерти.
От покоев Алёны до кабинета старшего брата, нужно было пройти половину усадьбы. В столь поздний час никто не повстречался ей на пути, и она вспомнила как иногда матушку мучила бессонница от головных болей, и она могла часами бродить по пустой усадьбе, слушая, как шумит листва за окнами, накрапывает дождь, стрекочут ночные твари, или дети возятся в своих постелях. Батюшка закупоривал для неё бутыльки с забвением, потом это делали Андрей и Лев, а сейчас наверно…
Женщина остановилась на пол пути. Сейчас и не зачем делать подобного. Точно, Андрея уже едят черви. И письма он давно сжёг, развеяв их пепел по ветру.
Сожаление вырвалось из груди горячими слезами. Она повернула обратно, с трудом волоча ноги от пришедшего к ней осознания. Вспомнив, что у её дверей наверняка всё ещё лежит, смежив веки, девушка, Алёна решила немного прогуляться. Пусть и тяжело, но должно же когда – то стать легче? До покоев Ивана было совсем не далеко. Кажется, говорили, что он болеет, а женщина так и не навестила племянника.
В комнате больного было гораздо теплее, чем у неё, уютно потрескивал, пылающий камин. В пылу горячки он был совсем один. Тонул в больших подушках, и тяжёлом пуховом одеяле. Светлые, мальчишеские волосы, совсем вымокли от пота.
Вдруг его веки дрогнули, и по лице Алёны прошёлся его замыленный взгляд. Нежность к этому малолетнему племяннику переполнила её сердце. Где же его матушка? Так и погибнет ведь дитя без любви. Кажется, она развлекла его простым разговором, повышая тон голоса, чтобы выглядеть повеселее, а затем, его куда – то увезли.
Она было точно в этом уверена.
– Да приди же в себя, – твердил ей Лев. – Это и есть Иван. Посмотри внимательней. Моё сердце то же истекает кровью, но я не кормлюсь иллюзиями. Оставь кривляния, и так тошно.
Всё внутри Алёны вспыхнуло, словно от искры. Как он смеет с ней так разговаривать? Её душили рыдания и смех над глупостью окружающих. Она и не заметила, как кто – то взял её под руки и вывел из комнаты. С Иваном она так и не попрощалась.
Лев потом долго и бессильно воспрошал: «Что на тебя нашло?». Но Алёна и сама толком не могла понять отчего так поступила.
Дворовая, приносившая ей еду, вдруг показалась Алёне излишне хитрой. Она смотрела не неё из-подлобья, пока накрывала стол, и усмехнулась, задав вопрос:
– Вы так смотрите в окно. Кого – то высматриваете? Может стоит передать, что – нибудь графу?
Алёна почувствовала, как её сковывает дурной холод, будто сейчас все её чёрные секретики выплывут наружу, вновь мешая Алёне сбежать из этой тюрьмы.
Взгляд метнулся к столовым приборам. Нож с круглённым лезвием не пойдёт, пытаться угрожать с его помощью просто смешно. Вилка уже лучше, у неё острые зубцы, и если как следует надавить, то можно серьёзно навредить.
Более не раздумывая, женщина взялась за вилку, одной рукой ухватив дворовую за косу, она приставила четыре острых зубца к глазу девушки. Та от испуга дышала рвано и тяжело, опасаясь, что сейчас может остаться без ока.
– Мерзавка! – шипела Алёна, всё сильнее впиваясь ногтями в чужой затылок. – Решила выше меня встать? Проговоришься хоть кому – нибудь о том, что здесь узрела и больше никогда не увидишь белый свет.
– Молю, простите. Я не хотела. Умоляю.
Раздался стук в дверь, и камердинер обеспокоенно поинтересовался:
– Алёна Андреевна, стоит ли мне обеспокоиться вашим самочувствием?
– Помоги… ААААААААААА…
Девушка выгнулась, надеясь, что её окажут подмогу, но запаниковавшая Алёна дёрнула её на себя. Брызнула кровь, женщина зажмурилась, чувствуя, как горячие капли оседают на её лице.
Ворвавшийся в комнату камердинер застал, как схватившись за лицо, девушка визжала, катаясь по полу. А Алёна стояла над ней, не зная, что стоит предпринять, и в замешательстве даже не подняла руку, чтобы утереть лицо.
После этого еду Алёне стали приносить мужики, которых было не так-то просто покалечить. Ту девушку она больше не видела, да и зачем? В том, что без глаза осталась, эта дурёха сама виновата. Нечего было хозяйке перечить.
Никто больше не помогал Алёне с переодеванием, не приносил тёплую воду для обтирания, не расчёсывал ей волосы, не обновлял румяна. Попытавшись освоить эти навыки самостоятельно, Алёна только перевернула тазик на кровать и переборщила с румянами. От досады она попыталась выбросить косметику в окно, но то было закрыто. И она раздавила её каблучками домашних туфель.
В последние дни женщина только и делала, что спала, да читала письма от Лучиано. По вечерам она неизменно занимала место у окна, допоздна вглядываясь в даль и иногда получая письма, через щёлочку в раме.
В тот вечер было так же. Сложив пересмотренные до дыр письма в ларец, Алёна чуть припудрилась и уселась прямо на подоконник. Она всё повторяла про себя: «Может сейчас. Уже скоро придёт Лучиано и заберёт её в лучшую жизнь.»
И вот под сенью плодовых деревьев мелькнула тень. Ухватившись за неё взглядом, женщина внимательно начала её рассматривать. От предвкушения новой встречи с возлюбленным, она прильнула лбом к оконному стеклу, тихонько стуча по нему ногтями, словно тот мог услышать.
Тень почему – то мешкала, будто роясь под яблоней. И когда она всё же выступила под яркий лунный свет, Алёна обомлела от ужаса. По двору бегала гончая. Одна из тех, что вывели Кириваткины и по старой дружбе поделились ею с Орловыми. Такая вцепиться, ничем не оттащить, и целым точно не уйдёшь.
А вдруг он сейчас идёт сюда, в ужасе подумала Алёна, и нарвётся на эту псину?
Со стороны каретного сарая затрусила ещё одна гончая.
Да они же раздерут его, сокрушалась женщина, готовая лишиться чувств.
Вкус крови из треснувшей губы привёл её в чувства, она соскочила с подоконника, и закружилась по комнате. Ваза, стоящая на трюмо, не смогла пробить стекло, только оставила трещину.
Цветы, принесённые Семёном, рассыпались по ковру, среди воды и осколков. Следующим под руку попался подсвечник. Но и он не сразу помог разбить окно. Алёне пришлось нанести ещё один удар, и ещё, а затем следующий, прежде, чем одно из стёкол разбилось.
Заслышав звон, собаки навострили уши и бросились к окну Алёны, заливаясь неистовым лаем. А она продолжала бить окно, получая порезы, лишь бы гончие приковали всё своё внимание к ней.
С этого вечера ей казалось, что бессилие стало её вечным спутником. Сквозь решётки она видела, как два всадника спешно мчатся на лошадях. Но только миновав каретный сарай, один из них падает с лошади и замирает.
Лошадь второго встаёт на дыбы, чуть не сбрасывая седока. С большего расстояния было трудно понять, что именно случилось и кто приехал. Дворовые переполошились, забегав, как безголовые куры. Туда же устремился Семён, но долго там не задержался. По тому, что он убежал в слезах, Алёна могла предположить, что там была Мария. Вот только это её чуть не сбросили или это она упала, женщина разобрать не могла.
И снова Алёну жестоко обманывали.
– Какой же это Лев? – возмущалась она.
У неё ноги подкосились, когда сказали, что Лев погиб от яда змеи, даже уделали, чтобы женщина могла пойти на похоронную церемонию и с ним попрощаться. Но что она сейчас видит? В гробу лежит какой – то старик. Это дурная шутка? Или новая мода, хоронить чужаков?
– Ох, тётушка, – громко воскликнул Олег, будто они на сцене в театре. – Ты так бледна. Бедняжка, от горя совсем не пила и не ела. Тебе нужно на воздух.
Он мотнул головой, и взволнованный Константин подхватил её под руки.
– Нет, я в порядке, – запротестовала она.
– Горе то какое, – взвыл Олег тонким голоском.
– Пойдёмте, пойдёмте, – приговаривал Константин, утягивая её в сторону двери.
Безуспешно она пробовала упираться, племянник тащил её дальше, пока Олег на разные лады причитал за их спинами.
Измученная переживаниями Варвара наведалась к сестре в час, когда в доме Орловых обычно готовились ко сну. Утирая слёзы платком, она причитала:
– Я знала, я так и знала, что нам всем нужно каяться. Что теперь делать? Так неожиданно многих не стало. Сколько бы я не молилась всё напрасно. И Семён сейчас неизвестно где?
– Как неизвестно где? – Алёна оторвалась от созерцания окна, где в плодоносном саду мерцали свечи.
– Убег, – вновь всхлипнула Варвара. – Даже с отцом не попрощался. Бедный наш мальчик. Как ему, наверное, сейчас страшно и одиноко.
– Его ищут? – женщина поднялась со своего место. Куда же он в такой час?
– Нашли бы хоть целого. Что в этих лесах только не водится. Ах, наш маленький, наш бедненький…
Так вот, что снаружи твориться, догадалась Алёна, занимая прежнее место у окна.
– И что, все мальчишки на поиски ушли? – осторожно спросила женщина.
– Все, – простодушно ответила сестра, утирая слёзы.
Хоть кому – то в этом доме благоволит удача, усмехнулась Алёна бледными губами. Он бежал, оставляя погоню позади. А я? Смогу ли и я, когда – нибудь выбраться отсюда? Или так и останусь сидеть в этой комнатушки. Отчего – то стало невыносимо душно.
Идеальней момента для побега было не придумать, и Алёна до боли в груди переживала, что сегодня Лучиано пришлёт ястреба, вместо того, чтобы прийти лично. Но тот, разузнав об обстановке в усадьбе Орловых, уже стоял под её окнами.
– Я сейчас выйду, – сказала она одними губами, и показала рукой в сторону выхода. – Только дождись.
Алёна боялась, что Лучиано раствориться, как утренний туман под солнце, как только она отвернётся.
Разобраться со старожилами было не сложно, они были совершенно беззащитны перед Алёной. Женщина легко проникала в их сознание, будто читала открытую книгу. В доме почти никого не было, и ей удалось выскользнуть через заднюю дверь. Там, вопреки её страхом ждал Лучиано.
Любовники слились в крепких объятьях. Алёна слушала, как бьётся сердце мужчины и слёзы наворачивались на глаза от этого прекрасного звука. Он здесь. Он рядом. Живой.
– Пойдём, – он накинул на её плечи тёмный плащ, пониже натянув капюшон. – Я оставил лошадь недалеко отсюда. Нужно спешить.
Алёна облегчённо вздохнула, выпив студёной родниковой воды. На языке осело странное горьковато послевкусие. Правда, в данный момент ничуть её не беспокоившее. По её ощущениям они скакали вечность, но Лучиано сказал, что прошло всего лишь несколько часов.
– Как же хорошо, – вздохнула она, растягиваясь на потрескивающем мху.
Воздух полнился ощущением свободы. Среди голых еловых веток уже показалась алая полоса на востоке. Неужели они скакали всю ночь? В это предрассветное время лес был до странности тих: не стрекота сверчков, ни уханья сов и шелеста размашистых крыльев, ни писка юрких мышат.
– Ты так бледна, mia cara. Так худа, – Лучиано нежно гладил её по спутанным волосам. – Ничего. Ещё денёк, и мы будем свободны и счастливы.
– Я уже счастлива, – она села и прильнула к его груди.
До того, как солнце взойдёт в своей первобытной красе, оставались считаные минуты.