Мечась на белых простынях, Екатерина звала Андрея, но тот был далеко и не мог взять её руку. Сестры сообщали ему о состоянии супруги в письмах. Сначала Алёна переживала, что правда утяжелит его сердце, поэтому она старалась сгладить текущее положение, дабы облегчить ношу Андрея. Это бередило её совесть, заставляя кусать губы каждый раз, как только письмо, вместе с остальной почтой, отправлялись в столицу.
Но вскоре нужда в этом отпала. Горячка отступила, и хрипы перестали срываться с губ Екатерины. Сон её сделался безмятежным, вернулся аппетит и желание уберечь первенца. По пробуждению она тут же спросила про Андрея, который до сих пор находился в столице. Хоть Екатерина ужасно тосковала, но старалась цепляться за возможность поправить своё здоровье. И пусть болезнь вскоре совсем отступила, но на всякий случай матушка ходила на поклон к Морене в первый весенний день.
Не смотря на тревожную зиму, по окончании лета, Екатерина родила здорового первенца. Мальчика назвали Александром, и внешне он больше походил на матушку, чем на отца.
В то же время его второй брат Владимир был, словно слеплен из фамильных черт Орловых. Екатерина выносила его спокойна, не переживая тяжелых болезней и ужасных потрясений, но мальчик родился со слабым здоровьем, волнуя окружающих минимум раз в месяц. От того, наверное, Екатерина больше лелеяла второго сына, потому что чувствовала, как быстро можно потерять родное дитя.
Третьим ребёнком стала девочка – Надежда. Имя ей дал Андрей, стоило малышке только появиться на свет. Девочка была единственным ребёнком, во время рождения которого Андрей находился в поместье.
Тройняшек матушка уже не увидела. Она пересекла калинов мост в тёплом мае, когда в плодоносном саду зацвела черёмуха. Попрощаться с ней пришли все семьи старого дворянства. Ларион Краевский приехал попрощаться с тётушкой без жены. В свете ходила молва о том, что отношения молодых не ладились, и те часто ссорились.
– Пусть тебе откроются небесные врата, – всхлипнула Алёна, прощаясь с матушкой.
От чего – то ей было жаль, что больше никто не упрекнет её в излишнем кокетстве, принятии дорогих подарков от чужих мужчин или трате денег на слишком высокие прически с живыми цветами. Теперь всё это не казалось раздражающим. Она готова была слушать нравоучения хоть каждый день, лишь бы матушка была жива. Но она безвозвратно ушла в тот пасмурный день.
Время шло и – неожиданно для себя – Алёна поняла, что ей нравиться не только кружить головы кавалерам на балу, но и учить этому Наденьку. Маленькая племянница росла прехорошенькой. На её лице сверкал румянец, а густые каштановые волосы скручивались на концах в локоны. Алёна симпатизировала этой малютке больше, чем другим детям своего брата.
Её сердце таяло, как только Наденька цеплялась за подол тётушкиного платья, и смотря на неё большими голубыми глазами, говорила:
– Тетушка, какое красивое платье. Я тоже такое хочу.
Часто случалось, что братья не брали её в игры, и Алёна купила племяннице породистую кошку. Из – за белого меха её назвали Снежинкой, и завели ей отдельно блюдечко, куда Надежда самостоятельно, каждое утро наливала молоко. И пока крохотный котёночек лакал из блюдечка, девочка гладила его по мягкой шёрстке. Как только Снежинка выросла, Надежда часто стала носить её на руках и держать с собой ленточки для игры.
Приближалось время, которое непросвещённые называли новым годом. Перед самым его кануном Андрей вернулся домой, привезя с собой два приглашения на новогодний бал в императорском дворце. Идти туда в одиночку он не желал.
– Слушать разглагольствования о мелких проблемах нового дворянства и так мучительно, а уж в одиночку и вовсе не выносимо, – фыркал он. – Какое мне дело до чьих – то распоясавшихся крестьян или не вошедших семенах. Лев, – обращался он к брату, – тебе будет с кем поговорить о сельском хозяйстве.
Алёна тяжело вздохнула. Разве за тем ходят на балы? Ну кому интересны поля и коровы, когда вокруг праздник, искрящиеся фонтаны, шампанское и танцы? Вот Алёна бы точно пришлась там впору. Но Андрей ни в какую не желал её брать.
– Там собираются чиновники и политики, тебе будет некому строить глазки.
– Пусть едет. Глядишь и жениха присмотрите, – вступился за сестру Лев, жена которого вскоре должна была родить. – А о сельском хозяйстве, я и так не мало знаю.
И тяжело вздохнув, Андрей дал добро, но, разумеется, с оговоркой:
– Будь скромнее и говори мало. Эти дворцовые интриганы умеют заговаривать зубы.
В столицу они выехали за несколько дней до мероприятия. Алёне непременно хотелось надеть новое платье, и сделать прическу по последней моде. Волосы нужно было забрать высоко вверх, украсив фруктами и драгоценными камнями. Одну из ночей ей даже пришлось спать сидя, чтобы не испортить творения цирюльника.
Во дворец она мечтала войти сверкая, не выбиваясь из общей обстановки. Алёна заметила крышу дворца, как только карета с фамильным гербом Орловых приблизилась к площади. В честь праздника её украсили еловыми лапами, бумажными гирляндами и лентами, в прошлом году были ещё и свечи, но после нескольких случаев возгорания, те были запрещены императорским указом. Лошади цокали по мощеному покрытию, неся господ к гвардейскому посту у ворот дворца. Только увидев лицо Андрея караул тут же их пропустил.
Брат с сестрой вышли из кареты у широкой лестницы. Ступая по белому мрамору Алёна чувствовала себя величественной, как сама императрица. Она прямо держала спину и ступала легкой походкой, поддерживаемая братом.
Ей казалось, что во дворце даже свет падает как – то по-другому. В роскошной императорской зале, главенствующее место на постаменте занимали пустые троны. Вальс кружил голову, шампанское текло рекой, а череда незнакомых лиц сменяла друг друга. Всем не терпелось поприветствовать Орловых. В том числе и иностранным гостям.
– Как хорошо, что наше спокойствие находиться в руках таких потрясающих людей, – руку Андрею пожал человек, на брюхе, которого с трудом сходился камзол.
Подошел и генерал – фельдмаршал Багров, редко посещающий собрания старого дворянства.
– Как поживаете? – осведомилась Алёна, пока тот целовал ей руку.
– Прекрасно, прекрасно, – его круглое, покрытое красными пятнами лицо, с щёткой усов под носом, лучилось радостью при виде сородичей. – Граница стоит, посягателей пока не предвидится.
– Все благодаря вам, – похлопала она ресницами.
– Позвольте представить, – оживился он. – Мой сын – Август, – и приблизившись к Орловым прошептал. – К счастью, в императорский кадетский корпус мы поступать не будем. Я просил разрешения, и мне дали добро на отправку сына заграницу. Там его точно научат большему.
– Хорошо ли поживает молодая княжна? – спросил Андрей, чуть усмехнувшись.
– Просто прелестно, любезный. Она совершенно потеряла голову от моего старшего сына, – последние слова он произнес почти беззвучно.
– Я рад, что ваши дела идут в гору, мой друг, – они обменялись крепкими рукопожатиями.
– Все благодаря вашим стараниям.
Алёну совершенно не интересовали делишки брата, она с нетерпением ждала, пока, какой – нибудь завидный кавалер попросит её о танце. Прекрасно зная о своей красоте, она не сомневалась – сегодня натанцуется вдоволь.
Первым её кавалером стал жеманный юноша в тёмно – зелёном камзоле. Он ей ничуть не понравился, но она всё равно не отказала. Иногда приходилось начинать с малого. Но за то, как был хорош тот, кто подошёл следом. Высок и статен, в заграничном кителе. Его вьющиеся волосы падали на смуглый лоб. Только раз заглянув в его чёрные глаза, Алёна поняла, что тонет. С этого момента для других кавалеров она была потеряна навсегда.
Он плохо знал имперский, но после старательных объяснений они поняли имена друг друга. Его звали Лучиано. По интонации, с которой он, что-то ей декламировал, Алёна поняла – он читал ей стихи. Щёки горели румянцем, а чужая рука казалась такой родной. Они тайно ускользнули из праздничной залы, и устроились на софе в одной из комнат дворца. Мир вокруг, словно замер. Молодым людям чудилось, что теперь эта жизнь принадлежала им двоим.
Вдруг они посмотрели друг другу в глаза и Лучиано замолчал. Их губы оказались так близко. В жажде испытать новое чувство, Алёна подалась вперёд, как дверь распахнулась, потревожив влюбленных.
На пороге стоял Андрей. Лицо его было бело от ярости. Он злобно, что-то бросил на родном Лучиано языке, тот успел проронить лишь несколько слов с примирительной интонацией, прежде, чем Андрей оказался рядом и схватив сестру за руку, повел её прочь.
Теперь ланиты горели не от трепещущего сердца, а от стыда.
– Какой позор, – скрежетал Андрей зубами, позволив сестре наскоро облачиться в меховую накидку и затолкав в карету. – Молись богам, чтобы лишние глаза вас не увидели.
– Ты жестокий человек, жестокий, – роняла она слёзы в батистовый платок.
– Крути головы нашим, а на иностранцев даже не заглядывайся. Хочешь, чтобы нас всех повесили? Это дело быстрое. Ничего не стыдясь, прямо во дворце. И юбки задрать была готова.
Алёна зарыдала ещё сильнее.
– Что толку реветь? – раздраженно спросил Андрей. – Теперь даже не думай и шагу ступить из дома.
Чем больше карета отдалялась от дворца, тем горестнее становилось у Алёны на душе. Теперь воспоминания о чёрных глазах жгли ей душу.
Дни тянулись в тоске и не желании встать с кровати. На завтрак Алёна теперь не спускалась, лежала до обеда и не поддавалась уговорам, за обедам ела немного, ко сну отходила рано. И всё время смотрела в окно. Со стороны было видно, что мысли её находятся, где – то далеко и окружающая действительность девушку не трогала.
– Не больна ли ты? – справлялась у сестры Варвара.
В ответ Алена только тяжело вздыхала.
Она уже не чувствовала стыда, испытанного в тот вечер, когда Андрей чуть ли не за волосы приволок её домой. Все мысли были заняты одним человеком. Он приходил к ней во снах, и она часто представляла, как прекрасна была бы жизнь, если бы им позволили быть вместе. Иногда эти мысли изматывали девушку до такой степени, что она рыдала по ночам в подушку.
Но одним днем её печаль рассеялась. Чёрный быстрокрылый ястреб, крылья которого со свистом рассекают ветер принёс ей радость. Письмо от Лучиано было написано на ломаном имперском языке. Так ей стали понятны его стихи. Они звучали немного странно, но очень красиво.
Найдя в библиотеке словарь Гаэльского языка, Алёна написала ему ответное письмо. Её послание унес тот же ястреб. Тогда Алёна завороженно наблюдала, как он отталкивается от подоконника и взмывает вверх. На мгновение его крылья затмевали яркое солнце, а затем исчезали, словно сгорая.
Их переписка сразу же стала постоянной. Алёна достала ещё учебников по Гаэльскому и вскоре более – менее могла грамотно на нём писать.
– Душа радуется, кода смотрю на тебя, – говорил Лев. – Занятие для ума, самый верный признак порядочного человека.
Тем временем наступала весна. Природа пробуждалась от длительного сна, а вместе с ней расцветала и душа Алёны. Прежде, чем положить письмо от любимого в шкатулку, она прижимала его к груди, а затем прятала и сверху присыпала украшениями.
Имперский Лучиано становился всё лучше и лучше, Алёна же в свою очередь иногда разговаривала со Львом на гаэльском, пусть с большим акцентам и путаясь в словах, но уже это можно было считать большим успехам.
Тоска снедала возлюбленных. Их сердца тянулись друг к другу, но умом они понимали, что никогда не смогут быть вместе. Близился май, Лучиано вместе с гаэльской делегацией должен был покинуть территорию Империи.
Девушка онемела, получив эту новость. Она не представляла, как будут дальше тянуться её дни, без милого друга, и тогда влюбленные задумали побег.
– Как хорошо, что ты приободрилась, – заметила Екатерина, когда они с Алёной пили чай в беседки у озера.
– Наступила весна и развеяла мою меланхолию, – ответила Алёна. – У нас такое не редко бывает. Даже у Андрея. Как бы он не кичился своим умом и осознанностью, но природа мать и его одолевает.
Алёна полной грудью вдохнула аромат розового чая. В её легких он путался с бабочками, потерявшими голову от любви.
Погодка в этот день выдалась чудесной. Над беседкой простиралась безоблачная синь, а в пруду плескались, запущенные туда по велению Льва карпы. Дети были заняты няньками, и сударыням хотелось наслаждаться тишиной. Екатериной двигало желание чуть дольше продлить свой отдых, а Алёна хотела насладиться последними днями в родном поместье, до побега остались сутки, уже следующей ночью она навсегда покинет это место. Алёна знала, батюшка бы понял и простил дочь.
На втором этаже в слезах заходилась Верочка. Она теребила руками бусы. Рядом с ней стоял растерянный Саша и не знал, что делать. Он беспомощно посмотрел на свою тётушку и виновато произнес, словно боясь, что его будут стыдить за слёзы сестры:
– Мы играли в прятки, и я нашёл её первой. Я не помыслил, что она рас переживается.
Алёна достала платок и утёрла Верочки лицо.
– Все хорошо, – приговаривала она, поглаживая племянницу по спине. – Кто тебя обидел?
Верочка сморщила лицо, готовясь вновь ронять слёзы, но Алёна вспомнила, как Варвара иногда утешала детей весёлой шуткой, и пока дитя не заплакало, она ухватила малышку за нос. Той сразу перехотелось плакать. Она удивлённо заморгала слипшимися от слёз ресницами, и резко выдохнула.
– Так на тебя не один жених не посмотрит, – Алёна взмахнула платком, начав говорить быстро и весело. – Иди, обратись к зеркалу. Глаза так опухли, словно тебя пчелы жалили. Саша проводи её посмотреть.
Расслабившийся мальчик взял сестру за руку, и повёл вниз на первый этаж, казавшись уже и забывший об игре. Алёна была рада самой себе. Так ловко управилась, а главное быстро и дети остались довольны. Её мысли вновь вернулись к Лучиано, и она направилась в комнату, уже решив какие платья можно взять с собой в Гаэлию.
Вечером, когда, отужинав вместе семья уже почаевничав и уладив последние дела, готовилась отойти ко сну, Андрей ворвался в комнату младшей сестры, подобно вихрю. Его лицо было суровым. За прошедший день он слова Алёне не сказал, только напряженно смотрел, словно что – то обдумывая. И вот, видимо пришло время.
Он плотно закрыл за собой дверь и даже не присел на софу. Он встал перед сестрой, сложив руки на груди. Молчание в комнате было удушающим, и Алёна начала первой.
– Андрей, что случилось? – плохое предчувствие поселилось в груди.
– Я знал, что ты та ещё искусительница Алёна. Знал, как любишь мужчинам головы морочить. Родителей не стало, я ни в чём тебе не отказывал: платья, украшения, выходы в свет. Что хочешь бери, кружись хоть до упаду, а ты отплатила мне чёрной монетой.
Внутри девушки, что – то оборвалось и ухнуло вниз. Она с трудом натянула улыбку на бледные губы.
– Не понимаю.
Андрей зло рассмеялся. Он выхватил из – за пазухи стопку писем и кинул ей под ноги.
Алёна ахнула, но осталась сидеть.
– Бежать решила. Мало нам позора? – на шее брата напряглись вены.
– Я? – как бы удивлённо заметила она.
– Да чтоб тебя, – прорычал сквозь зубы Андрей. – Ты из себя дурочку не делай. Поговорим, как образумишься.
Выходя, брат хлопнул дверью, и к ужасу Алёны, она услышала щелчок замка. Бросившись к двери, она дёрнула ручку, но та оказалась закрыта. Слёзы отчаяния побежали по щекам. Она забарабанила кулаками в дверь, умоляя:
– Открой, Андрюша! Прошу! Ну что ты, это не моё, честно, Андрюшенька! Я бы никогда!..
Но брат был к ней глух.
Рыдая, Алёна собирала письма Лучиано и прижимала их к груди. Как они могли оказаться у брата? Разве он бы стал рыться в шкатулки с бусами?..
Уже на следующий день, Алёну выпустили. Андрей был против этого, но Лев уговорил его не горячиться.
– Ну кто в юности не терял голову от любви? Уберётся этот гаэлец с нашей земли и всё ею забудется, и вновь на балах будет кружить.
Подобное пренебрежение к её искренним чувствам обидело Алёну, и она специально не спускалась на завтрак, обед и перерывы на чай. А на ужин, Андрей пообещал привести её за космы. Пришлось нехотя подчиниться.
За столом она демонстративно ни с кем не разговаривала, и поднесла вилку ко рту лишь дважды, повинуясь тяжелому взгляду старшего брата, который считал, что всё это блажь. В свои покои она удалялась с гордо поднятой головой. Оскорблённая в своих самых лучших чувствах, она хотела показать, что не сломлена. Но стоило оказаться одной, как слёзы вновь наполнили глаза.
Днём она видела, как над поместье кружит сокол Лучиано, но не может приземлиться. Алёна вновь перечитывала их переписку, начиная с первого письма и заканчивая последним. Перед сном она даже не пустила в комнату дворовую, чтобы та помогла ей снять платье.
Алёна роняла слёзы на подушку, прижимая письма любимого к губам, когда руки коснулось, что – то холодное. Она вскрикнула, и повинуясь её воле, вспыхнула свеча рядом с кроватью. Маленькая ящерка юрко ползла по одеялу.
Оказавшись совсем близко, она вынула язык, и на мокрую от слёз подушку упал клочок бумаги. С брезгливостью Алёна приняла его. Посмотрев на неё, ящерица моргнула и скрылась.
Дыхание замерло на губах, стоило только развернуть записку. Любимый просил довериться и быть готовой. Она подбежала к окну, и под ним смогла разглядеть знакомый силуэт. Он махнул ей рукой, и в груди сладко защемило.
Алёна заметалась по комнате, собирая в узелок всё необходимое, чтобы бежать на легке: расчёску, нижние одежды, запасные башмачки, если первые стопчутся в дороге, и всего остального по мелочи.
Прыгать из окна она почти не боялась. Ведь внизу ждал, Лучиано. Он словил её, словно пушинку. Оказавшись в руках юноши, Алёна не удержалась и запечатлела поцелуй на его губах. Лучиано крепко сжимал любимую. Они дышали друг другом, словно кислородом и не могли насытиться.
Ступив ногами на землю, Алёна потянула его за руку по тропинке, которая должна была вывести их к дороге, где, как сказал Лучиано была привязана лошадь. Одной рукой он нежно, но надёжно держал ладонь Алёны, а в другой нёс узелок.
Влюблённые шли лесом, как острый месяц, что освещал им путь, скрыли тучи. Сердце Алёны ухнуло вниз.
– Он заметил, – взволнованно предупредила она Лучиано.
– Кто? – спросил с акцентом.
– Андрюша – мой брат, – она настойчивее потянула его по тропинке.
Лучиано помог возлюбленной подобрать юбки, и они заспешили вперёд. Стоило им только сесть на коня, их и след простынет на земле Орловых.
Задул ветер, гнущий к земле деревья. Предупреждающе зашумела листва. Когда грянул гром, а порывы ветра чуть ли не сбивали с ног, Алёна поняла, что только чудо поможет им сбежать. Совсем рядом затрещала берёза. Её ствол согнулся, раздался треск, и дерево переломилось, упав на дорогу перед беглецами.
Алёна почувствовала, как сердце, словно упало вниз, затерявшись в трусливой пустоте. Лучиано одним прыжком преодолел толстый ствол, и подхватив Алёну за талию, помог ей перебраться. Изящная туфелька скользнула по стволу. Девушка вскрикнула, и только сильнее ухватилась за плечи возлюбленного. Но его руки держали крепко и вскоре она вновь была на земле.
Молния, подобно живым корням расползлась по небу, на мгновение осветив следующий за ними силуэт. Алёна с ужасом узнала заострившиеся черты лица и голубизну глаз, перетёкшую от гнева в ураган. Грянул настолько оглушающий гром, что у неё на мгновение заложило уши.
Вскрикнув, она заторопилась в перед, потянув за собой, затормозившего было Лучиано. Она чувствовала, как напряглось его тело под изумрудным мундиром. Сердце поэта отступило под натиском опасности, и натура бойца выступила вперед. Но промедление, хоть и благородное могло им многого стоить.
Первая тяжелая капля упала Алёне на плечо. Вскоре к ней присоединились множество других. Ливень обрушился на мир стеной. Ноги постоянно вязли в грязи и Лучиано постоянно подхватывал Алёну, хотя сам с трудом передвигал ноги. Платья налилось влагой и стало слишком тяжелым для столь хрупких плеч.
Мир слился в один непрекращающийся шум, Алёна только и успела прикрыть голову, когда к ливню прибавился град. Горячие слезы, мешались с холодным ливнем. Она чувствовала, как силы покидают её, но Лучиано все продолжал тянуть её за собой.
Совсем рядом находился мощный дуб, который мог бы скрыть их от Андрея своими ветвями. Но блеснула молния, и во все стороны брызнули искры. Ветер сорвал с губ Алёны испуганный крик и унёс в тёмное небо. Дерево опасно накренилось и раскололось на двое. Пышная крона устремилась на возлюбленных. Лучиано укрыл девушку в своих объятьях, она крепко зажмурилась, и больше не в силах выдержать ломающегося мира, лишилась чувств.
Ах, как бы ей хотелось открыть глаза, и обнаружить себя в руках любимого. Но вместо этого девушку одним рывком за предплечье, поставили на ноги. Природа вокруг кружилась, и она с трудом себя осознавала, когда её уже тянули в перёд.
После первого же шага она оступилась, и упала на колени, пачкая шелковый подол. Ничего не понимая, Алёна удивлённо подняла глаза, но вместо мягких карих зениц, её встретил холодный взгляд брата. Гнев и мука отражались на его бледном лице. Алёна всё поняла без слов.
– Как… – всхлипнула она. – Как ты мог? Ненавижу тебя! Ты разрушил мою жизнь. Вырвал моё сердце. Правильно люди говорят, ты – шавка императора!
Андрей замахнулся, и Алёна, вжав голову в плечи, ожидала, что вот – вот последует хлёсткий удар, который будет жечь ей кожу ещё не один день, но рука брата повисла в замахе.
После бури природу сковывала непривычная тишина, которую разрушил вздох брата. Его ладонь тяжело опустилась вдоль тела.
– Поднимайся, – устало выдохнул он, и вновь потянул сестру за собой.
Плетясь следом за прихрамывающим на левую ногу Андреем, Алёна оглянулась. Позади оставались переломанные деревья и выжженная земля.
Когда на окна её покоев ставили чугунные решётки, Алёна не могла возразить. Она с трудом поднимала, налитые тяжестью, веки, чувствуя, как пылает грудь. Руки дворовых девушек и Варвары, ощущались на её коже живительной влагой. Они приподнимали ей голову, дабы горьковатая жидкость попала Алёне в горло, оставляя после себя привкус зверобоя на языке.
Иногда ей чудилось, что Лучиано был рядом, держал её за руку, нашептывая стихи на гаэльском. Зелень его глаз уносила Алёну далеко – далеко, туда куда не дотягивались руки брата, и маленький любопытный нос не совался в личные вещи, туда, где они с Лучиано были счастливы под голубым небом, а босые ноги касались горячего песка.
В моменты просветления, когда жар отступал, и дворовые помогали менять ей сорочку и простыни, до слуха доносились шарканье ковров, окрики батраков, стуки мебельных ножек о паркет. Работы велись живо и утихали только к позднему вечеру.
Уж лучше бы Алёна забылась в горячке, сошла с ума или умерла вместе с Лучиано. Она не могла представить своей дальнейшей жизни. Казалось, что мир рухнул, а солнце, что уже который день всходило на небосвод, лишь обломок былого.
В один из вечеров, Варвара принесла ей письмо. Сердце в груди, вспорхнуло, и Алёна с влажным блеском в глазах, дрожащими пальцами вскрыла конверт. Но содержимое было написано имперским языком, аккуратным, с завитушками, подчерком.
Писал Любомир. Он справлялся о её здоровье, приглашал выйти в свет, и поведал все самые свежие сплетни враждующих фракций.
Алёне было и весело, и тошно, и досадно на свои не сбывшиеся ожидания. Она забросила письмо, куда – то в тумбочку, и быстро о нём забыла, вновь отдавшись мечтам о единственной любви.
Девушка вспомни об этом клочке желтоватой бумаги, исписанной тонким подчерком только весной. Что ж, Любомира сгубила любовь к прекрасному полу и гордыня. Не то, чтобы Алёну поразил столь печальный финал единственного друга, но сердце, словно разрывалось на части. Хотелось вырвать его из груди и более не мучиться.
Зная тяготу мужчины ко всему экстравагантному и необычному, девушка принесла в Сосновый Бор розу. Такую ярко – алую и ароматную, что от неё кружилась голова. Её посадили на могиле друга, и вскоре она разрослась буйным цветам, выделяясь среди прочих захоронений на семейном кладбище Кириваткиных.
После приезда детей Краевских, дом, словно перевернули с ног на голову. Царившая до этого спокойная атмосфера теперь прервалась криками Павла, рыданиями Анастасии и тихим поскуливанием Никиты.
– Это невозможно вынести и остаться в здравом уме, – жаловалась Мария мужу. – Мне кажется ещё немного, и я буду стенать так же, как Паша. Мне безусловно их жаль, но более терпеть нет сил. Отрядите их в какой – нибудь пансион.
– Да кто им там поможет? – не соглашалась Алёна. – Запрут по комнатушкам и всё.
– Ну хотя бы Пашу, – умоляла Мария.
И к сожалению Алёны, мольба снохи была услышана.
– Не могу поверить, что ты поступаешь так жестоко, Андрей, – порицала она брата. – Ты был Краевскому другом, а теперь ссылаешь его детей?
Тот тяжело вздохнул и уселся рядом с камином, потирая больное колено.
– Не говори глупостей. Тут остаются Настя и Никита, из них ещё выйдет толк, а у Паши душа в клочья, ему уже ничем не помочь.
– Да разве не для нас эта работа? – возмущённо взмахнула она веером.
– Куда ты лезешь? – вдруг накинулся на неё Андрей. – Или жизнь тебе более не дорога? Венемид сказал, что мальчишка безнадёжен, и даже мольбы не смогут его излечить. И чем скорее он уедет, тем для нас лучше. Он может навредить нам всем.
– Ах, какие речи, – закатила девушка глаза. – А Золотарёвы значат ставят себя выше всего. Даже выше мира.
Андрей тяжело вздохнул и уткнулся лицом в ладони, а затем поднял на неё тяжелый взгляд и спросил:
– Неужели этот мальчик тебе дороже, чем Наденька или Влад?
На это Алёне нечего было возразить.
Вскоре экипаж с ничего не ведающем Павлом выехал за ворота Сиреневого Сада и потонул в утреннем тумане. Алёна провожала его с крыльца, сожалея о неизбежности данного решения. Рядом, жался к её боку Никита.
– Давайте постоим тут ещё, – попросил мальчик, когда дворовые принялись закрывать ворота. – Рядом с вами так тихо. Я совсем ничего не слышу.
Вместо ответа, Алёна обхватила его одной рукой и прижала к себе чуть ближе, стараясь передать ему чуточку душевного тепла, в котором так сама нуждалась.
Годы шли, а житейская мудрость обходила Алёну стороной. Судьба, словно подавала ей руку, пытаясь одарить ясностью разума. Но вместо того, чтобы принять её предложения, женщина брала судьбу за руку и смело делала предложение:
– А давай станцуем кадриль!
Из сезона в сезон ветви сирени расцветали и увядали. Старые цветы сменялись новыми, пышущими жизнью. Природа обновлялась, и по летней свежей росе бегали уже не Никита с Андреем, а один Семён. Его звонкий смех разносился в округе, словно делая краски ярче.
И только Алёна отвергала изменения. Она видела неизбежность хода времени и всё же предпочитала жить единым днём, получая письма от друзей из высшего света. Она смеялась над сплетнями, которые доносились до неё в сей глуши. А когда становилось невмоготу, и воздушная лёгкость покидала женщину. Она брала в руки старые письма Любомира.
Здесь были его последние чувства и слова, грязные слухи, которыми он с ней делился уже давно прогремели, и даже эхо затерялось в дали. Но главное – на этих страница он жил, хохотал и ещё не знал, что двоюродный брат выстрелит ему в грудь.
К сожалению, самые ценные бумаги, на которых красовался витиеватый подчерк, были давно сожжены Андреем. Она сама видела, как брат бросил из в камин, чтобы Алёна и помыслить больше не могла о том молодом иностранце.
Как бы сильно она не терзала душу, а время не воротишь. Схоронив чужой образ в своём сердце, Алёна продолжила наблюдать, как луна сменяет солнце, а зима лето, с радость возвращаясь к жизни высшего света в моменты торжества.
Иногда, во время семейных посиделок, она замечала, как потускнел брат. Мужчина осунулся и не чувствовалось в нём больше той силы, что была ранее. В такие моменты голосок, где – то глубоко в её сознании, ехидно замечал: «Это тебе наказания за мои мучения». Но родная кровь брала своё и она тяжело вздыхала, надеясь на милость богов.
Но когда они отвечали на её молитвы? В тот майский день, когда она впервые за долгое время облачилась в чёрное платье, Алёну разрывали на части множество противоречий. Ей виделась гроза, и как гаснет свет, и тёплое прикосновение трав к босым, детским ножкам, и тёплую мальчишескую руку, за которую она цеплялась в детстве.
В тот момент, когда она кидала горсть земли, душа женщины воспарила. Сомнение отступили, и она поняла, что готова простить брату все обиды. В это мгновение так хотелось посмотреть Андрею в глаза, в последний раз, сказать о томлении сердца, и поведать о том облегчении, которое испытала, отпустив таившуюся злобу.
Невестка, которая была так привязана к мужу прожила недолго.
Алёна разочарованно вздохнула. Несмотря на приход весны, дом был словно окутан тоскливым холодом, который пробирал до костей и бередил души. Верочка всё оплакивала родителей и свой не состоявшийся брак. Алёна бы покривила душой, заявив, что испытывает к этому ребёнку искреннюю жалость.
Куда более её беспокоил Пётр, оставшийся без защиты матери. Женщина хорошо помнила, что он, родившись последним из тройняшек не сразу закричал, и с ним уже успели распрощаться, как Екатерина взяла его на руки.
Она качала его дрожащими руками, бледными губами нашёптывала ласковые слова, и когда синие губы малыша вдруг налились краской, Екатерина бессильно откинулась на подушки. Её глаза закатились, и более напоминая покойника, она перепугала своим видом и приглашенных лекарей, и домочадцев.
Видимо, то был переломный момент.
Не имея привычки бродить ночью, Алёна сильно удивилась – решив, что заберёт своё зеркальце из Гаэлии, оставленное в гостиной, сейчас и другого варианта не приемлет – когда столкнулась с Петром в коридоре.
В полной темноте он стоял у отцовского кабинета и остервенело дёргал за ручку, будто наровясь оторвать.
– Петя, – шепотом позвала Алёна, но видя, что племянник совершенно не хочет её замечать, повторила громко и настойчиво. – Петя, что ты делаешь?
Мужчина резко замер. Такое поведение заставило женщину содрогнуться. Она не отрывала взгляда широко распахнутых глаз от его затылка, как вдруг он резко повернулся, являя тётушки свои белёсые глаза.
Как от визга женщины не проснулся весь дом, осталось для неё загадкой. А вот Пётр сразу вздрогнул, и словно сбросив с себя, что – то мерзкое, отбросил очки, начал тереть глаза, и только проморгавши, спросил:
– Тётушка, почему вы не спите?
– Потому что бродят тут всякие, спать не дают, – истерично взвизгнула она, не отнимая руки от сердца. – Кажется я видела папеньку, – причитала она. – Это каким извергом надо быть. Иди к себе, – шлёпнула она его по предплечью, – и до петухов не смей носа из комнаты показывать.