В этом году, что поля, что плодоносные сады принесли хороший урожай, и Лев надеялся получить с излишек хорошие деньги. Придержать он хотел лишь зерно, чтобы к зиме спрос на него увеличился и выросла цена. Он уже составлял в уме список покупок для дома, от досок, чтобы переделать крышу псарни, до нового дамского седла для Марии, дабы, когда листья начнут сыпаться с деревьев они вместе могли съездить поохотиться на уток.
Проверяя в очередной раз плодоносный сад (а это он делал не чаще, чем раз в неделю), Лев окончательно удостоверился, что яблоки и сливы уже можно начать собирать, а картошку выкапывать. Осталось проверить только рабочих, трудившихся над оранжереей племянника, и на этом можно было бы и закончить. Но, что – то вдруг блеснуло за раскидистыми ветвями яблонь. Он раздвинул рукой тяжелые от плодов ветки.
Вверх к солнцу тянулась маленькая золотая яблоня. Плодов на ней не было. Колыхаясь от ветерка, она вся переливалась, походя на танцующее пламя. Лев даже предположить не мог, как она здесь оказалась. Не могла же райская птица принести им саженец. Теперь стало понятно откуда взялось перо Жар – Птицы. То, что это было делом рук Петра, Лев не сомневался.
Он сорвал один листочек, и размял в руках мягкое золото. Переживёт ли это дерево зиму? Дабы не лишиться столь ценного экземпляра, было принято решение пересадить его в кадку и поставить в самом теплом месте дома – зеленной гостиной.
В будущем Любочке нравилось смотреть, как падая на ее листву, лучи превращаются в солнечных зайчиков. Не стоило подносить девочку слишком близко к дереву, она сразу тянула к яблоне ручки, чтобы попробовать её на вкус.
Сентябрь обозначился не только начало сбора урожая и приближением Новолетия, от проведения которого семье пришлось отказаться, но и трагедией. Дом Орловых с разницей всего в день потерял сразу двоих: Владимира и Фёдора. У последнего остались жена и маленькая дочь. Место начальника Тайной Канцелярии занял Олег.
Лев слышал, как Клара плакалась Вере:
– Я подозревала кто он, но всё равно его любила. Не могла честным людям в глаза смотреть. Так и видела там разочарования. Даже день освобождения не могла праздновать. И по совести должна была доложить о нём, но разве я могла? Только подумала, как его вешают, и почувствовала, что сердце в груди перестало биться. Я бы умерла вместе с ним.
Лев видел, как к Кларе постепенно приходит осознание, что они такие же люди из плоти и крови, и что не варят младенцев в котлах, прославляя тёмные силы. Вскоре, она могла без страха прогуливаться с Иваном по саду, доверять свою дочь няне и золовкам, и даже на почве одной религии, сдружилась с Варварой.
Жаль в последнее время мирные деньки не длились долга. После того, как Надежда вернулась в столицу, Вера вновь стала зависима от переписки с Анастасией, которая и открыла страшное происшествия. Оказывается, она давно была мертва.
Помещик Садулин молил о прощении на коленях. Но Лев был непоколебим. Он велел выкопать тело двоюродной племянницы и предал его земле на кладбище в Тихих Холмах. Народ туда приехал не многочисленный, поминать было негде. За поместьем ухаживал единственный смотритель. Поэтому, было принято решение провести поминальный обед у Орловых. Садулина не приглашали. Вскоре он станет очень занятым человеком, стараясь удержаться на плаву.
Каждый ребёнок, рождающийся в семье Орловых уже чувствовал, как переплетаются невидимые нити, опутывая собою всё вокруг. Эти нити тянулись к далёкому и зависели от близкого. Оборвать одну из них значило сотворить беду. Батюшка учил Льва бережно обращаться с этими тончайшими переплетениями мира, беречь их и сплетать заново в случае необходимости, а после Лев учил этому своих детей.
Но сейчас, стоя под соснами, где по заросшим мхом камням бежал чистый ручей, он понимал, что впервые в жизни ему придётся порвать одну из невидимых нитей. Он достал из кармана, завернутое в платок, ухо химеры, которое досталось ему ещё в юности, как трофей. Привязав его бечевкой к камню, Лев опустил его в воду, а уже к вечеру река, протекающая по землям Садулина была отравлена.
Звери и птицы покинули это место, когда Лев ещё не успел вернуться к дороге, чтобы, сев в карету вернуться в Сиреневый Сад. Скот передох в первые же сутки, а тот урожай, что ещё остался на огородах загнил, люди потравились (считая хозяина этих земель), кто – то слабый здоровьем даже умер, измученный горячкой. Через несколько дней деревня опустела.
Лев успел забрать ухо химеры до того, как на место покинутой деревни прибыла Тайная Канцелярия, о чём ему заблаговременно сообщил Олег. Но понадобиться ещё много времени, прежде, чем вода в ручье вновь станет чистой. Река с земель Садулина донесла заразу до более крупной Вены, а та в свою очередь разнесла её по столице. Там объявили эпидемию холеры и грешили на колдунов. В этот раз не напрасно.
Льву нравилось смотреть на румяное, светящиеся внутренним светом, лицо супруги. Такое случалось не часто. Во время охоты у неё из туго стянутой косы могли выпасть несколько смоляных прядей, и ветер играл с ними, пока в глазах Марии бушевал азарт.
Пойманных супругами на охоте уток, парили, жарили, коптили и вешали в погреб. Один раз им даже попался лось. Как – то вечером, после ужина, к Льву подошел Семён. Мальчик выглядел бледным, с залегшими под глазами тенями.
– Батюшка, меня одолели кошмары, – пожаловался он.
– Пойдём, спустимся в подвал, я дам тебе успокаивающий отвар.
Но ни отвар не помог, ни заговоры, ни травы. Сеёену продолжали сниться кошмары. Узнав об этом, Мария пренебрежительно спросила супруга:
– Его мать, что, была гадалкой?
Лев промолчал, зная, что развитие этой темы приведёт к скандалу. Хотя, предположение супруги вполне могли оказаться верными. После той ночи, он проснулся в районе Птицыно, где гадалок водилось больше, чем в любом другом месте. А раз та женщина могла быть представителем столь сомнительного вида колдовства, то предрасположенность к предсказанию могла передаться Семёну, и все его кошмары являлись призраками грядущего, которые сами решали, когда им исчезнуть.
– Подожди немного, – сказал он сыну, утешающе потрепав того по плечу. – Кошмары сами вскоре тебя покинут.
Ещё одним ребенком, дела, которого беспокоили Льва, был Пётр. Он всё чаще уезжал из дома, дабы нанести визит Яковенко, хотя и стал выглядеть здоровее. От вопросов Льва, он отмахивался и отвечал, что это дело между ним и семьей матери. Лев чувствовал, как назревает, что – то не доброе. Пётр и раньше был довольно скрытным, но охотно делился своими догадками и теориями с дядюшкой, который и открыл ему путь в мир колдовства.
Но в первый день ноября пришлось отодвинуть заботы о племяннике на второй план. Вере сделали предложения. Нужно было готовиться к свадьбе, и Лев занялся подготовкой приданного для племянницы. Он так хотел, чтобы её ничего не смущало и не тревожило, особенно теперь, когда события, ожидаемое ею последние полгода, наконец произошло. Видимо, в этот момент он упустил некую деталь, которая существенно повлияла на поведения Алёны.
Время для младшей сестры, словно отмотали назад. Одним солнечным днём в начале декабря, когда искристый снег, шедший всю ночь и переставший только под утро, лежал на заметённых дорожках сиреневого сада, она сказала за завтраком:
– От чего это ты сел во главе стола? Это место батюшки.
Тогда Лев не предал этой фразе большого значения, после скандала на императорском балу, Алёна иногда бывала излишне вредной. По-настоящему тревожный звоночек он услышал, когда та достала свои старые платья и велела высечь дворовую бабёнку за то, что та ей сказала:
– Помилуйте, сударыня. Да, вы годов тридцать такого не нашивали.
Но на счастье крестьянки вмешалась Мария.
– Алёна Володаровна, – нахмурилась она. – Вы конечно, всегда отличались любовью к фасону, не подходящему вам по возрасту, но, чтобы впасть в юность… Видит Перун, это выглядит убого.
Алёна встрепенулась, и словно мутная пелена слетела с её глаз.
– И правда, – потерянно протянула она. – Чего это я? Вот смотрю сейчас, и кажется мне, что эти платья совсем устарели. Ну, кто сейчас носит такие кружевные воротники?
Видеть сестру, впадающую в забытье было горько. В последний год на них свалилось множество всяких неприятностей, и Лев не видел ничего странного в том, что Алёна пыталась справиться с потрясениями своим способам. Легко и непринужденно, словно ничего и не произошло.
Но однажды, январской ночью его разбудил камердинер.
– Проснитесь, сударь, проснитесь.
Лев не понимал, что происходит, и первым его желанием было отослать вон настойчивого слугу, а на утро устроить ему головомойку. Но тот продолжал будить Льва, говоря, что дело требует срочного вмешательства графа и никак не может ждать до утра.
– Выйдете уже наконец, – не понятно к кому обращаясь, бросила потревоженная Мария.
И Лев понимая, что дворовой не сдастся даже под угрозой смерти, решил подняться. Кровь застыла в его жилах, когда он ступил на третий этаж. Душераздирающие крики Алёны проникали во все щели, сковывая живые души, коих у дверей её покоев собралось не мало. Присутствовал даже бледный Иван, с явными следами горячки на лице, и Пётр, видимо работавший допоздна в подвале.
Внутри пара дворовых девушек прижимали зло мечущуюся сестру к кровати. Она была облачена в одну рубашку, волосы растрёпаны и сбиты в колтуны. Голубые глаза лихорадочно блестели, а с потрескавшихся губ слетали ругательства и угрозы.
– Что с тобой, Алёна? – поразился Лев. – Остепенись.
Но уговоры не помогали и дело принимало не шуточный оборот. Девушки были на пределе своих сил, а Алёна, словно и не тратила их вовсе. Петру пришлось взять бутылёк забвения из запасов. Только после того, как им удалось влить его содержимое Алёне в рот (пытаясь разжать ей зубы, Лев чуть не лишился пальцев), она затихла и забылась глубоким сном.
Побитые сударыней девушки и дворовые отправились к себе во флигель, а Иван в сопровождении личного камердинера в свои покои.
– Не тревожься, – сказал Лев племяннику. – Подумай о себе. Все поправимо.
Лев на это надеялся. И не напрасно. По утру Алёна выглядело весело и не принужденно, словно минувшей ночью не было никакого приступа истерии, в порыве которой, она попыталась выброситься из окна, и побила пытавшихся её остановить дворовых. И то ли она действительно не могла припомнить, то ли прикидывалась, что ни понимает, откуда у неё на руках взялись лиловые пятна и царапины, которые она прикрыла длинными рукавами.
– Нынче длина и шёлк в моде, – заявила она, обмахиваясь веером из бархата и кружева.
Никто не стал ей возражать и касаться сцены прошлой ночи.
– Это переходит все границы, – заявила Мария, когда узнало о произошедшем. – Нужно, что – то делать. Алёна Володаровна становиться опасной и для себя, и для окружающих.
– Снова предложишь сослать её в Истрину? – грубо спросил Лев. – Мы уже оплачиваем пребывание там одного бедного мальчика. Если тебе все равно на неё, то подумай о репутации нашей семьи.
– Я ни разу не заикнулась об Истрине, – в том же тоне ответила ему Мария. – Но ты подумал об остальных людях в этом доме? Прошлой ночью она накинулась на дворовых, а дальше, ей под руку подвернется Лёшенька, Иван, Пётр, Клара с ребёнком, или обожаемый тобою мальчишка?
В словах супруги чувствовалась неотвратимая и жестокая правда. Смотреть, как любимица отца, красавица Алёна, такая мечтательная, лишается рассудка было невыносимо, но и бросить её одну среди белых стен, безликих марионеток, и грязных перин, Лев не мог. Он распорядился достать, когда-то снятые, решетки на окна, велел служке добавлять в чай сестре клевер, и приставил к ней несколько дворовых, чтобы они незаметно следовали за ней день и ночь, сменяя друг друга.
– Что всё это значит? – возмутилась Алёна, когда в середине декабря на окна в её комнате ставили решётки. – Лев, объяснись.
– Так всем нам будет спокойнее, – он говорил мягко, стараясь убедить сестру.
– Точно не мне, – нахмурилась Алёна. – Засова для двери не припасли?
Лев тяжело вздохнул. Он не рассчитывал на понимание Алёны, но слышать в её голосе обиду, а в глазах видеть печаль, всё равно было невыносимо. Поступи родные с ним так же, он бы чувствовал то же самое. И это вполне могло осуществиться. Лев лишь надеялся, что увиденное им несколько дней назад было лишь проделкой Сна.
Лев задержался в кабинете допоздна. Начался новый год у непросвещённых, и со всех деревень к нему свозили учётные книги для проверки, которые он не смог проверить в декабре из – за свадьбы Веры. Нужно было посчитать доходы и расходы каждой деревни, убыточные земли взять под контроль. Занявшись этим после обеда, Лев не заметил, как сгустились сумерки и за окном, после солнечного дня, разыгралась метель.
По ощущениям, время было около полуночи, когда он решил, что вполне может продолжить своё занятие завтра. Направляясь к спальне, которая находилась не так далеко от кабинета, Лев освещал себе путь нескольким свечами, их свет и выцепил из темноты, то, чего не должно было быть. Рядом с лестницей на первый этаж неподвижна замерла мужская фигура.
В столь поздний час мог бодрствовать только один человек.
– Петя, – позвал Лев племянника, но тот не отозвался.
Тогда Лев подошел поближе. Но вместо домашней рубашки (камзол Пётр скидывал в первые пятнадцать минут работы в подвале), свет обличил темную крылатку и мокрые сапоги. Лев поднял взгляд выше, и чуть не выронил серебряный подсвечник. Боком к нему стоял Владимир и смотрел в темноту. Волосы племянника слиплись от горячей крови, которая струилась по его лицу, и собираясь на подбородке, капала на ковер.
Лев, больше не доверяя своим глазам, затаил дыхание. Он слышал, как гулко бьётся его сердце, и как за стенами поместья воет вьюга, но ни звука не исходило со стороны племянника. Собравшись, Лев решился протянуть к нему руку, но, когда она вот – вот должна была коснуться плеча, привидение растворилось, и Лев остался в коридоре один.
После этого он решил продолжить свой путь к спальне, но заняв место рядом с женой, так и не смог уснуть, всё думая, что могло привести душу Владимира обратно в дом. Но прошло ещё несколько дней, а Лев так больше и не столкнувшись с призраком племянника, решил списать это на полуночные видения, так как по утру не смог обнаружить на этом месте и капли крови.
Наступали последние прохладные деньки в этом году, когда в поместье Орловых пришло тревожное письмо из Истрины – Павел Краевский умертвил себя.
Вина легла тяжким грузом на душу Льва. Они отправили его туда не излечивать поврежденный разум, а отбывать последние дни своей жизни. Лев представил, что может случиться, попади туда Алёна и его тело поразила дрожь ужаса. Если раньше он колебался, то теперь окончательно решил, даже если сестра дойдет до крайней степени помешательства, то останется в родном поместье.
Несколько дней Лев пытался собраться с мыслями и написать письмо Никите в пансионат, но каждый раз, когда он брался за перо, что – то непременно отвлекало его, не позволяя зайти дальше приветствия. Он с жалостью представлял, что мальчик почувствует, лишившись последнего родственника, и быть человеком, который принесет ему эту чёрную весть, Лев хотел в самую последнюю очередь. Но не было больше никого, кто мог бы это сделать.
В то утро, когда Лев позабыл и о Павле, и о письме было морозно, облака затянули небо, и после ночной метели, дворовым пришлось откапывать тропинки и двери в курятник, псарню, конюшню и каретный сарай. Но никто даже не подумал вычистить дорожку в сиреневый сад, который в это время года был гол и посещался только ребятней, играющей в снежки. Но если бы кто – то из дворовых решился сделать это, то найти тело Ивана было бы гораздо легче.
Первыми тревогу подняли те, кто вставал в поместье с первыми петухами. Один камердинер пришёл сменить дворовую девицу у кровати больного, которая оказалась пуста. Через несколько комнат служка обнаружил распахнутое в янтарной гостиной окно, видимо оно было открыто всю ночь, и метель щедро посыпала мебель и ковер снегом, заметя капли крови на подоконнике, которые обнаружат чуть позже.
К поискам Ивана приступили немедленно, тот был болен и не мог куда-либо уйти. Лев предполагал, что в бреду ему могло, что – то привидеться и племянник поддался порыву, не имея возможности отличить иллюзию от реальности. С каждой минутой поисков тревога в доме всё нарастала и к несчастью ей было суждено оправдаться.
Брата нашел Пётр. Тот сидел, привалившись к сиреневому кусту, безмятежно смежив веки, словно присел в тени ароматных гроздей, скрываясь от полуденного зноя. Он был ещё жив, когда снег заметал его. Труп закоченел, и дабы надеть на Ивана погребальные одежды и положить в гроб, его пришлось ломать в нескольких местах.
Вечером того же дня состояние Алёны усугубилось. Посреди скорбного ужина, когда домочадцы и глаз не могли поднять от тарелки, Лев распорядился налить всем по бокалу вина, чтобы выпить за покой Ивана, Алёна вдруг заявила:
– Какая чушь, наш Ванечка маленький, а этот мужчина никак на него не похож, – после чего сестра истерически рассмеялась, повергнув всех в крайнюю степень изумления, и не прекращала смеяться даже тогда, когда её увели из – за стола в личные покои.
Смех женщины был слышен весь вечер и почти всю ночь до самого рассвета. В поместье спали исключительные дворовые, из семьи Орловых не спал никто. А на следующий день она схватилась за нож и пырнула одну из девиц, присматривающих за ней.
После этого, Лев принял решения запереть её в комнате. Дворовые меняли ей ночной горшок, и три раза в день приносили еду, а также чай с клевером, до полудня и перед сном.
Первым кто вернулся в поместье после новостей о кончине Ивана был Олег. Он привез с собой бутылку коньяка, которую они со Львом распили на двоих, Пётр выпил только стакан и покинул их компанию.
– Я начинаю верить в проклятие, нависшее над нами, – тяжело вздохнул Лев. – Снова два покойника. Один за другим…
– Кто ещё? – нахмурился Олег.
– Дня четыре назад пришло письмо из Истрины. Павел разбил себе голову о стену.
Олег тяжело выдохнул и зажмурил глаза. Смерть старшего сына Кириваткиных была мучительной.
– Никита знает?
– Ещё нет, – покачал головой Лев. – Всё никак не решался ему написать. Скоро они с Андреем вернуться из пансионата, тогда постараюсь найти в себе силы. Лишь бы душа Павла обрела покой.
– Вы правда считаете, что мы прокляты? – Олег обновил стаканы.
– Все возможно. Твой батюшка по молодости забавлялся с чем только мог. Но признаться, я лично не видел, что именно он делал.
И хоть легче было написать, чтобы не видеть, как глаза ребёнка наполняются безысходностью и печалью, но ничего подобного Лев не заметил. Услышав о кончине брата, Никита только тяжело вздохнул, в чертах лица даже промелькнуло некое облегчение.
– Могу я с ним попрощаться? – спросил он.
Лев кивнул. После похорон Ивана, Андрей отправился в пансионат в одиночку.
В ясное морозное утро Лев и Никита выехали из поместья Орловых и уже после полудня были в Истрине. Главный врач лечебницы тут же их принял, не смотря на обеденное время.
– Мы совсем недавно получили от вас известия, – он ступал впереди гостей, тощий, с лёгкой щетиной.
Главный врач вёл их по холодным коридорам, звеня связкой ключей. За ними шли двое мужиков, чтобы подсобить в подъеме тела из подвала.
– Признаться, мы ждали вас раньше.
– Возникли некоторые трудности, – холодно ответил Лев.
Мужчина покивал.
– Не хотите ли прежде взглянуть на комнату, где проживал больной?
Лев вспомнил о сестре, которая больше не покидает своих покоев, и настроение его стало ещё мрачнее, чем было.
– В этом нет необходимости.
– Ваша воля, – пожал плечами главный врач. – Но Павел Ларионович в последний год много писал.
– Тогда соблаговолите передать нам эти записи, – Лев надеялся, что тот ничего не писал о колдовстве и просвещённых.
Они остановились у белых дверей на ручки которых был накинут замок. Запирать эту палату просто не было надобности. Её бывший житель сейчас был завёрнут в простыню, и покоился в подвале, ожидая, когда его бренное тело будет предано земле.
– Дело в том, что он использовал в качестве материала не бумагу и чернила.
Мужчина снял замок, и открыв двери, жестом пригласил родственников погибшего войти. Лев посмотрел на Никиту, мальчик был бледен.
– Подожди здесь, – Лев мягко похлопал его по плечу.
Никита покачал головой, и они вместе шагнули в палату, где, не смотря на проветривание всё ещё стоял запах железа. В первое мгновение Лев подумал, что стены выкрашены в красный, но приглядевшись понял, что когда – то белые стены были испещрены надписями. Пораженный Лев подошел поближе, но не смог разобрать и слова. Резкие буквы древнего языка плясали перед глазами, в некоторых местах сливаясь друг с другом. Слова были разбросаны в хаотичном порядке, и не вязались в глазах Льва в предложения. Будь здесь батюшка или Андрей, они бы смогли прочитать начертанное, но Лев не учил мёртвых языков и детям их не преподавал.
Лев провел пальцем по стене.
– Это что, кровь?
– К сожалению, – кивнул главный врач. – Мы много раз связывали ему руки, привязывали к кровати, и даже завязывали рот. Был случай, когда он прокусил себе язык, чтобы писать дальше. Но Павел Ларионович каждый раз находил способ выбраться из пут.
– Закрасьте здесь всё, – бросил Лев, и взяв за плечи обмершего Никиту, вышел вон из палаты.
Яму на семейном кладбище Краевских, мужики, нанятые из ближайшей деревни, копали пару дней. Лопата никак не входила в мерзлую землю, и от натуги они часто выбивались из сил. Копали посменно, сначала одни, затем другие, в то время первые отогревались и так до тех пор, пока могила не была вырыта.
Гроб с Павлом опускали в землю под завывания ветра. Только двое желали ему благополучно пересечь небесные врата и попасть в ирий. Никаких песнопений и лишних глаз, никаких новостей и слухов. Для остального мира Павел пропал три года назад, и только немногочисленный круг лиц знал, что тот жил. А сейчас, несколько мужиков закапывали его на два метра под землю.
– Вы знаете, что там было написано? – вдруг спросил Никита. – Вдруг Паша хотел нам, что-то сказать?
– Он писал их в бреду, – покачал головой Лев. – Возможно так он заглушал свои страдания. Не думай об этом. Лучше постарайся запомнить его здорового.
Они ещё немного постояли, а затем окончательно продрогнув, направились к карете, чтобы через пару часов быть в поместье Орловых.
– Батюшка, – по возвращению к нему подошел Семён. – Я думаю, что совсем скоро смогу стать, как матушка.
– Правда? Какая радость, – улыбнулся сыну Лев, хоть и не понимал, о чём идет речь.
– Мне снятся волки. Это точно матушкино наследие, – восторженно произнес Семён, и умчался в известном только ему направлении.
Лев тяжело вздохнул, предвкушая с сыном серьёзный разговор о его происхождении. Но тому не было суждено состояться.
На весенние каникулы вернулись студенты и ученики пансионата. Как раз к именинам Любочки, той исполнялся второй год. Алексей взял младшего брата и решил вместе с ним навестить родню матери.
– Только следи за Семёном, – попросил Лев, опасаясь, что те будут пренебрежительно относиться к чужому ребёнку.
Но всё прошло удачно. Семён вернулся от Кириваткиных воодушевленным и перестал беспокоиться о преследующих его снах. Теперь он грезил тем, что станет волком или медведем.
– Я приму это, – сказал он Льву, и тот вздохнул с облегчением.
Мужчине не хотелось разочаровывать сына.
В марте неожиданная весть обрушилась на головы Орловых – уже как несколько месяцев Надежда была мертва. Олег писал, что нашёл тело сестры в их с супругом доме, и что добьётся казни Сергея. Он задушил её ещё в ноябре и сбросил тело в подвал. Плоть уже успела разложиться, поэтому хоронить племянницу пришлось в закрытом гробу. Её знали многие представители старого и нового дворянства. Она блистала в светских кругах и была известной личностью. Многие желали выказать соболезнование.
Ближе к концу первого весеннего месяца Пётр привез из столицы труп на телеге и хорошую новость – Горячев был казнен. Второе всех только обрадовало, первое же неприятно поразило всё поместье.
– Теперь весь дом пропахнет мертвечиной, – недовольно морщилась Мария.
– Терзать чужое тело, – ахнула Варвара, в ужасе схватившись за голову. – Это преступление против творца. Нужно немедленно предать его земле.
– Впервые я с вами согласна, – поддержала её Мария, обмахиваясь веером. – Скорее спрячь этот кошмар, пока Любочка не увидела.
– Раскури в подвале мелиссу или петрушку, когда будешь его разделывать, – попросил племянника Лев. – И наложи прохладу на тело, – и пригрозил. – Если просочится хоть доля запаха я скормлю его псам.
Первое время, не привыкшим к подобному соседству, Орловым, было неуютно находиться в поместье, зная, что в подвале лежит труп человека. А вскоре «Имперский Рассвет», газета, выписываемая из столицы, стала писать об убийствах молодых дворян.
– Они же учатся в том же университете, что и наш Лёшенька, – ахнула Мария, увидев статью.
И супруги написали сыну письмо, где просили быть осторожнее. Тот ответил, что никогда не ходит в одиночку и никакой убийца его не страшит. Но Лев с Марией все равно переживали. Сын учился на юридическом факультете, имел порывистый и неудержимый характер. Как бы Полицмейстерская Канцелярия не привлекла его к этому делопроизводству. Для Алексея это прозвучит, как вызов, и поимка преступника может стать делом его чести.
Но беспокоиться стоило вовсе не о нём. Вера, которая вот – вот должна была разрешиться от бремени, и подарить старшим Золотарёвым первого внука погибла. Лев лишь надеялся, что она задохнулась раньше, чем огонь накинулся на тело, и Вера не мучилась в агонии. Так как племянница была уже замужней женщиной, то и хоронили её в доме мужа на Золотых Лугах.
Лев был там всего единожды. В далекой юности, когда был ещё мальчишкой. Пусть с тех пор минул не один год, но Лев до сих пор помнил тот аромат душистых трав, пестрые луга, теплое солнце и васильки во ржи. Он был уверен, Верочка обретёт здесь покой. И Лев вместе с ней. Не смотря на скорбь, в тот день его постигло облегчение. Он вдруг понять то, что он должен был осмыслить давным-давно.
Все произошло, когда Олег и Родион Золотарёв оттаскивали Германа от ещё не зарытой могилы супруги. Они потащили его в поместье. Агрофена бежала впереди, открывая на их пути двери, Лев следовал за ними, дабы проследить, не случиться ли чего худого.
Когда перед ним остались лишь двери гостиной, где всё ещё беснующегося Германа пытались усадить в кресло, Лев понял, что Агрофена остановилась у дверей, не смев лицезреть страдания сына. Смотря на её бледное лицо с выражением усталости и волнения, он понял, что ему жалко Агрофену, как и любого другого человека на её месте. Не более того.
– Знаете, – сказал он. – Я не могу прижать вас к своей груди и утешить. Теперь я свободен.
Она подняла на него мокрые удивленные глаза.
– Я рада за вас, – губы женщины тронула слабая улыбка.
Лев кивнул, и вошёл в гостиную, где, не скрываясь рыдал Герман.
Весна в этом году выдалась поздней. Когда пришла пора вспахивать поля для пшеницы и гречихи, снег толстым слоем всё ещё лежал на полях, и полевые работы пришлось отложить до тех пор, пака он ещё немного не подтает.
Крестьяне переживали, что из –за сдвига графика пашни и посева, сдвинется и пора сбора урожая. Осенние ветра могли заморозить их труды. Но Лев знал, что в природе ничего не возникает само по себе, и если Ярило задерживался, то так было нужно.
К концу апреля весь снег почти растаял, и крестьяне приступили к пашне. Дороги развезло в ожидании яркого солнца. Поэтому следы чужих сапог, на которые Льву указал дворовой, с рассветом открывающий, а с закатом закрывающий ворота, хорошо пропечатались в грязи.
– Ты уверен, что это не посыльный?
– Я сам видел его, сударь. Лица только не разглядел. Он долго тут стоял. Я хотел подойти да спросить, что надобно, да только его уже и не видать было.
– Выпусти на ночь гончих.
Вора или любопытного зеваки им ещё не хватало.
Тележка с телом Алексея въехала в ворота, когда дворовые прилаживали в покоях Алены новое стёкла. Прошлой ночью она выбила их, и только старания дежуривших у комнаты дворовых уберегли её от ран.
Сначала никто ничего не понял. Из кареты, которая ехала впереди, вышел Олег. На лице, которого маской застыли скорбь и безысходность. Первым кто вышел ему на встречу был Семён. Он с настороженностью подошёл к брату, приветствуя его.
– А что это? – полюбопытствовал он. – Снова образец для Пети?
Но тот промолчал, не зная, что и ответить. Он не препятствовал, когда, дрожащей рукой, Семён откинул простыню. Та выпала у него из онемевших пальцев, и он отшатнулся назад, испуганно смотря на восковое лицо родного брата. Вышедший из дома Лев почувствовал, как скованное болью замерло сердце. Он бросился к повозке, ещё до конца не осознавая, что Алексею больше не помочь. Лев обхватил руками лицо сына, но его ладони обожгло холодом.
В дверях появился сначала запыхавшийся Пётр, а за ним Мария. Ее отчаянный крик прозвучал на всю округу, словно резали по живому. Она бросилась сыну на грудь, бессильно воя и роняя горячие слезу. Лев обнял её за плечи, стараясь заглушить их общую боль.
Олег стоял молча, словно обездвиженный. Крупные слезы скатывались по его щекам, а он лишь опустил голову, позволяя им течь.
Тем же вечером, пока гроб с телом Алексея стоял в голубой гостиной, дожидаясь завтрашних похорон, в кабинете Льва состоялся длинный разговор. Олег сидел перед ним склоняя голову, и терзаемый чувством вины. Он рассказал ему всё, ничего не утаив.
Случилось то, чего Лев боялся – сын воспринял месть, как дело чести. В этом были виноваты только он и Мария, которые воспитали Алексея таким. Супруга ещё в его ранние годы твердила сыну, что умереть с честью лучше, чем жить в бесчестии, и Лев поддерживал её в этом мнении. Но теперь, когда завтра должны были состояться похороны его первенца, Льву было не до громких и красивых речей. Его сын был мёртв, только потому, что когда – то Лев не сказал ему одну простую фразу – в любой ситуации спасай свою жизнь.
Ход времени продолжался. Дни шли своим чередом, и супруги Орловы учились жить с новой потерей. Лев ушёл в работу, часто покидая поместье, дабы проверить дела крестьян в очередной деревне. Мария же мучилась целыми днями, то плача, то смотря в даль. Она почти полностью отказалась от еды, срываясь на дворовых, камердинерах и Семёне.