Как мы уже указали, дипломатическая деятельность Бисмарка во Франкфурте окончилась полным фиаско. Его просто удалили оттуда и в самом начале 1859 года назначили посланником в Петербург, чтобы, как он сам выразился, “охладить его пыл холодной невской водой”. Войну 1859 года Бисмарк не предусмотрел, а между тем нетрудно было предвидеть, что Франция, дав урок России, захочет заставить смириться и вторую по могуществу державу, а именно Австрию. Но Бисмарк об этой всеми ожидавшейся войне долго молчит. Он не взвешивает вопроса, какое положение должна занять Пруссия, следует ли ей держаться Австрии или Франции? Он слишком занят своими мелочными препирательствами с австрийскою дипломатией. Он не задается широким вопросом, нельзя ли воспользоваться ожидаемой войною для того, чтобы добиться объединения Германии под главенством Пруссии? А между тем решительный образ действий со стороны последней мог сразу двинуть дело германского объединения. Австрия пошла бы на значительные уступки, если бы Пруссия предложила ей свой союз против Франции. С другой стороны, и Франция оказала бы Пруссии мощную поддержку – даже в том случае, если бы Пруссия обязалась только принять угрожающее положение относительно Австрии. России тогда, как и в 1848 году, нечего было опасаться: ей нанесены были слишком тяжелые раны севастопольским погромом; она слишком была недовольна Австриею, отплатившей ей за венгерскую кампанию знаменитым изречением, что Австрия “поразит мир своею неблагодарностью”, и явно враждебным положением, занятым во время крымской кампании. Пруссия же, наоборот, воздержалась от всякой враждебности в этот критический для России момент, и, следовательно, в Петербурге отнеслись бы вполне сочувственно к решительному шагу Пруссии, против кого бы он ни был бы направлен, – против Франции или против Австрии. Германское общественное мнение решительно требовало вмешательства Пруссии для нанесения совместного с Австрией удара по Франции и руководствовалось, конечно, тем соображением, что совместная победа двинет дело объединения. Но обо всем этом нет и помину в высказанных Бисмарком в то время соображениях. Увлеченный своими мелкими препирательствами с австрийскими дипломатами, он просто радуется всякой неудаче Австрии и не упускает ни одного случая, чтобы излить на бумаге свое раздражение против нее. Во время крымской кампании он советует прусскому правительству придерживаться нейтралитета, предвидя, что поощрение Австрии может доставить последней крупный успех на востоке. Но на самом деле этот успех втянул бы ее в восточную передрягу и обессилил бы ее в пределах Германии. Бисмарк же высказывался тогда в том смысле, что восточный вопрос не имеет никакого реального значения для Пруссии. Каким недальновидным он, однако, оказался в этом отношении, если принять во внимание, что сам он впоследствии искал для Австрии на востоке вознаграждения за утраты, понесенные в Германии, и заключением тройственного союза фактически обязал Германию отстаивать с оружием в руках интересы Австрии на востоке! Во время войны 1859 года он то и дело советовал Пруссии воздерживаться от вмешательства в пользу Австрии, а между тем, если бы Австрия сохранила за собою Ломбардию, то это послужило бы причиною слабости Австрии, потому что ей постоянно угрожала бы опасность со стороны национальных стремлений итальянцев. Но Бисмарк всецело подчинялся чувству раздражения против австрийских дипломатов, думая только о том, как бы в данную минуту чем-нибудь им насолить. Этот дальновидный, хладнокровный, сдержанный государственный человек, с затаенной энергией преследующий ясно сознанную цель, как его изображают сторонники, то и дело пишет из Петербурга запальчивые письма, в которых требует, чтобы прусские дипломаты смирили Австрию, дали ей внушительный урок. Когда скромный русский студент, дававший ему уроки русского языка, спрашивает его, кому же должно быть предоставлено главенство: Австрии или Пруссии, он “весь багровеет, и глаза его, всегда немного прищуренные, широко открываются и как бы хотят выскочить из орбит”. Одно название Австрии его выводит из себя. Таким ли должно быть настроение серьезного государственного деятеля, в течение долгих лет обдумывающего цель, к которой он неуклонно стремится?

О пребывании Бисмарка в Петербурге мы не станем распространяться. Определенной дипломатической миссии он не имел. Отношения Пруссии к России были в то время вполне удовлетворительны, и Бисмарк имел полную возможность заниматься воспитанием своих детей, изучением русского языка и бесконечными охотничьими экскурсиями. Особенно его соблазняла охота на медведя. Нечего и пояснять, почему из всех русских характерных выражений ему особенно понравилось слово “ничего”, которое он даже выгравировал на своем портсигаре. В его натуре несомненно есть много такого, что соответствует настроению русского человека, когда тот произносит свое традиционное “ничего”. В отличие от других прусских посланников при нашем дворе он изучил русский язык довольно основательно, так что мог даже объясняться на нем, и одно время так к нему пристрастился, что, со свойственным ему увлечением, даже предлагал заменить во всех немецких гимназиях преподавание греческого языка русским. Конечно, это предложение не было принято и осталось столь же бесследным, как и вообще его деятельность в качестве посланника при нашем дворе. В наших великосветских кругах к Бисмарку отнеслись довольно сочувственно, потому что он представлял контраст с другими немецкими посланниками, отличавшимися педантичностью и сухостью в обращении. Бисмарк имел вид независимого человека, прекрасно умеющего держать себя в обществе и отлично владеющего французским языком. О России он составил себе, однако, довольно невыгодное мнение. “Русский народ, – говорил он, – имел бы блестящую будущность, если бы он не был поголовно заражен пьянством”. Кроме того, он вынес еще и такое впечатление, что всем хорошим, что есть в России, она обязана немцам. Эти широкие обобщения живо напоминают категоричность суждений, столь свойственную общественной среде, из которой вышел великий германский канцлер. Пребывание Бисмарка в Петербурге было, впрочем, непродолжительным. Уже в начале 1862 года он был вызван в Берлин и более в Петербург не возвращался. Ему предназначался более видный пост.

Глава V. Бисмарк – министр-президент

Биографы Бисмарка изображают его назначение на пост министра-президента приблизительно следующим образом. Своей парламентской деятельностью он обратил на себя внимание правительства, которое усмотрело в нем надежную опору; поэтому решено было воспользоваться им как одною из главных сил и подготовить его к будущей выдающейся роли, предоставив ему различные посты, которые позволили бы обстоятельно познакомиться со всеми пружинами прусской и общеевропейской политики. Вот почему он назначен был сперва посланником во Франкфурт, а потом и в Париж. Особенно же горячие сторонники Бисмарка утверждают, что план объединения Германии был у него готов чуть ли не тогда уже, когда он предавался бесконечным кутежам в померанском своем поместье, что он воспользовался своим назначением во Франкфурт для того, чтобы изучить приемы дипломатии, принял назначение в Петербург, чтобы подготовить Россию к соблюдению нейтралитета во время австро-прусской и франко-прусской войн, затем пост в Париже, чтобы одурачить Наполеона, и наконец, совершив все эти миссии, соблаговолил принять пост министра-президента для осуществления задуманного им грандиозного плана.

Все это – одна только легенда. Беспристрастное изучение фактов сразу разрушает это великолепное здание, воздвигнутое панегиристами Бисмарка. Во-первых, прусское правительство не могло действовать последовательно в этом отношении, потому что король Фридрих-Вильгельм IV отличался удивительной непоследовательностью в своих решениях и симпатиях: он склонялся то в пользу либеральных, то в пользу консервативных начал и в сущности относился с недоверием ко всем своим помощникам. Этот факт настолько известен, что на нем и останавливаться нечего. Во-вторых, нельзя упускать из виду, что в изучаемый нами период произошла перемена царствования: в 1857 году брат короля, принц Вильгельм, был назначен регентом, а в 1861 году король Фридрих-Вильгельм IV скончался. Это устраняет всякую мысль о строгой последовательности в выборе правительством сотрудников. На самом деле, как мы видели, деятельностью Бисмарка во Франкфурте остались в Берлине недовольны, поэтому-то и состоялось его перемещение из Франкфурта в Петербург. Но и отозвание его из Петербурга вовсе не было вызвано желанием дать ему возможность ближе присмотреться на месте к политике Франции. Напротив, он был вызван из Петербурга в Берлин прямо для того, чтобы занять пост министра-президента, и если это назначение не состоялось, то, как мы сейчас увидим, по вине самого же Бисмарка, окончательно уничтожающей легенду о необычайной его проницательности. Однако прежде, чем коснуться этого вопроса, мы должны уяснить себе, почему прусское правительство обратило именно в это время внимание на Бисмарка и проявило склонность назначить его на столь ответственный пост министра-президента.

С 1857 года государственными делами Пруссии фактически управлял будущий германский император Вильгельм I, который уже давно симпатизировал Бисмарку. Мы отметили уже, что тотчас по поступлении на службу Бисмарк был представлен тогдашнему принцу Вильгельму и был ему лично известен. Но более тесные отношения между ними установились в конце сороковых годов. Принц Вильгельм был решительным противником конституционного правления и так резко осуждал либеральные мероприятия своего брата, что во время мартовских дней толпа чуть было не разнесла его дворец, который уцелел, только благодаря находчивости некоторых студентов, изобразивших на нем крупными буквами слова: “Национальная собственность”. Ненависть к принцу Вильгельму была так сильна, что ему пришлось удалиться в Англию. В это именно время Бисмарк выступил со своими консервативными речами в соединенном ландтаге, и так как в этих речах почти буквально высказывались чувства и взгляды, которыми воодушевлен был сам принц Вильгельм, то между будущим германским императором и его канцлером установились чувства теплой симпатии. Эти чувства нашли себе пищу в эпизоде, которым сопровождалось возвращение принца Вильгельма в его отечество. Как только распространился слух, что он возвращается, Бисмарк начал составлять адреса в пользу бывшего изгнанника и собирать под ними подписи. Эти адреса были представлены принцу Вильгельму. Кроме того, Бисмарк обратился к нему лично с сочувственным письмом, в котором полностью выразил свои консервативные взгляды. Тут, конечно, со стороны Бисмарка была проявлена некоторая предусмотрительность, то есть он предвидел, что принц Вильгельм, вероятно, вступит на престол после смерти своего бездетного брата. Закон престолонаследия послужил ему твердым базисом для политической его проницательности. Однако принц Вильгельм хотя и сочувствовал Бисмарку, но относился к его деятельности с некоторым недоверием. Он был человек очень осторожный и расчетливый, а Бисмарк в то время этими качествами не отличался. Кроме того, принц Вильгельм, дав торжественно клятву, что он будет соблюдать конституционные принципы, решительно отказывался, формально по крайней мере, нарушить эту клятву, а Бисмарк склонен был применить к народному представительству ту тактику, которую он в прежнее время рекомендовал по отношению ко всем большим городам и которая доставила ему прозвище “разрушитель городов”. Напомним тут же кстати, потому что это необходимо для уяснения себе хода событий, что принц Вильгельм с юных лет всецело посвятил себя военному делу и необычайно любовно относился к увеличению военного могущества Пруссии. Если уже к концу пятидесятых годов прусская военная организация могла быть названа превосходной, то благодаря именно тому обстоятельству, что принц Вильгельм с необычайной старательностью довершил в этом отношении дело, начатое его предками. Успехи, им достигнутые в этом направлении, внушали ему уверенность, что прусская армия сумеет постоять за себя, когда настанет час положиться на военное счастье для доставления торжества политическим видам прусского правительства.

Взвесив все это, мы поймем, почему принц Вильгельм, когда он вступил на престол, с одной стороны, склонялся в пользу назначения Бисмарка на пост министра-президента, а с другой – как будто колебался приступить к этому решительному шагу. Политические убеждения Бисмарка были всем хорошо известны. С одной стороны, он стремился покончить с конституционным правлением, с другой – преисполнился ненавистью к Австрии и готов был тотчас же объявить ей войну. Кроме того, известно было, что Бисмарк отличается склонностью к решительным действиям, к смелому натиску. Все это делало его человеком опасным во многих отношениях, но в то же время при известных условиях и орудием, которым можно было воспользоваться с успехом. Эти обстоятельства как будто приближались. Принц Вильгельм в качестве регента старался еще энергичнее ускорить успехи прусской военной организации и требовал от народного представительства необходимых для этого сумм. Но народное представительство не доверяло принцу-регенту. Надежды на наступление новой эры скоро исчезли. С каждым днем все более выяснялось, что правительство придерживается политики, которая нисколько не соответствует ни настроению, ни стремлениям общества. Постоянные требования сумм на новые вооружения сильно смущали всех просвещенных людей. Войны в ближайшем будущем никто не ожидал, а между тем шли усиленные приготовления к войне; таким образом, возникало подозрение, что это увеличение боевой готовности направлено не против внешних, а против внутренних врагов, что собираются отменить столь недавно дарованную конституцию и в случае возникновения беспорядков подавить их силою оружия. Не таковы были намерения правительства, которое, как мы уже отметили, формально по крайней мере, твердо решилось не изменять государственного строя: принц-регент, впоследствии король Вильгельм I, хотел только воспользоваться достигнутым влиятельным положением, чтобы осуществить свою давнишнюю мечту, то есть доставить военной организации Пруссии вполне прочное основание. Но народные представители не доверяли правительству и настойчиво отказывали ему в военных кредитах. Возникал непримиримый конфликт между обществом и правительством. Последнее распускало одну палату за другой, но выборы оказывались для него все менее благоприятными. Надо было решиться на какой-нибудь более энергический шаг. Ни одно министерство не могло удержаться долго во власти: все они терпели крушение вследствие непримиримости требований государственной власти и народного представительства.

При таких-то обстоятельствах король Вильгельм вспомнил о Бисмарке, о той энергической поддержке, которую он оказал его брату против народного представительства. Был принят во внимание и настойчивый, упорный, решительный характер Бисмарка: дело кончилось тем, что его вызвали в начале 1862 года из Петербурга для переговоров. Бисмарк, конечно, достаточно присмотрелся к делам, чтобы понять трудности положения, и уяснил себе, что устранить неразрешимый внутренний конфликт можно, только устроив отвод накопившемуся чувству недовольства. Ненависть к Австрии в нем была, как мы видели, очень сильна, и при таких условиях он сообразил, как соображали многие вовсе не гениальные люди до него, что внешние усложнения могут, временно по крайней мере, устранить внутренний кризис. Заявляя о своей полной готовности принять пост министра-президента, он, однако, ставил условием, чтобы ему разрешено было в случае надобности немедленно пустить в ход реорганизованную прусскую армию. Это условие не было принято королем, который жил в уверенности, что все несогласия с Австрией разрешатся миролюбиво, и вместе со всей Германией ужасался при мысли о братоубийственной войне. Таким образом, мысль о назначении Бисмарка министром-президентом была оставлена, и он попал посланником в Париж. Состоялись новые выборы. Палата начала свою деятельность с того, что отвергла все испрашиваемые правительством военные кредиты. Примирение между правительством и палатой оказалось невозможным. Король Вильгельм счел это за личное оскорбление и только в этот момент с тяжелым сердцем решился выставить против народного представительства такого деятеля, как Бисмарк. Тот тем временем не только не изучал настроение французского правительства, не подготовлял его нейтралитета на случай никем не ожидавшейся войны, а проводил безмятежно дни в Трувиле и южной Франции. Тут он получил телеграмму, вызывавшую его в Берлин. Он выехал немедленно и, наученный опытом, согласился стать во главе министерства, не предлагая уже никаких условий, а просто подчиняясь воле короля. Назначение его исполняющим должность председателя министерства состоялось 11 (23) сентября 1862 года. Во всей Европе это назначение было понято в смысле решительного торжества консервативных начал. В самой же Германии влиятельная “Кельнская газета” писала: “Прусский народ знает, что г-н фон Бисмарк добивается внешних осложнений, а во внутренней государственной жизни хочет вызвать полный застой”. Орган немецких либералов, “Берлинская всеобщая газета”, дала своим читателям следующую характеристику нового министра-президента: “Начал он свою карьеру помещиком с очень умеренными политическими знаниями. В своих парламентских речах он выступил очень резко, небрежно, иногда грубо остроумно, но самостоятельных политических идей никогда не проявлял. Во Франкфурте он усвоил себе дипломатические приемы; в Петербурге и в Париже подслушивал тайны интригующих принцесс. Но с административной практикой он не знаком и нигде не имел случая присмотреться к работе государственного механизма”. Остальные менее солидные органы общественного мнения называли его “вечным буршем”, “хвастуном”, “юнкером”; общее же мнение либеральной печати сводилось к тому, что назначение Бисмарка равносильно государственному перевороту. Консервативные органы, в свою очередь, пришли в неописуемый восторг. Они верили, что всяким либеральным веяниям теперь надолго положен конец. Таким образом, вся германская печать единодушно признала назначение Бисмарка событием чисто внутреннего порядка. Лишь некоторые более дальновидные газеты выразили опасение, что это чисто внутреннее событие легко может повести к внешним усложнениям, потому что деятель закала Бисмарка не устрашится даже войны, чтобы сохранить за собой и своей партией господствующее положение.