Печорин, ожидая пока кончатся врачебные манипуляции, вспомнил вдруг недавний разговор девочек в садовой беседке. Действительно, подумал он: Вера блондинка с серыми глазами, девица Корнеева – первая жертва, судя по сестре-близнецу, тоже светлоглазая блондинка – как и Мери.
–– Иван Иванович, – спросил он вышедшего из комнаты вместе с княжной доктора, – а покойную девицу Песцову Вы пользовали, видели ее?
–– Девицу не лечил, но она приходила вместе с матерью, так что видел, конечно.
–– И как она выглядела?
–– Высокая, стройная, весьма привлекательная.
–– А волосы и глаза у нее какого были цвета?
–– Белокурые волосы, глаза светлые – голубые или серые, точно и не вспомню. А что это Вы, господин поручик, вдруг заинтересовались красотами покойной госпожи Песцовой. Загробная любовь?
–– Нет, нет, это я так. Доктор, я провожу княжну к матери и вернусь к Вам, дождетесь меня?
–– Конечно.
Княгиня послала за раненой дочерью коляску и хоть идти было недалеко, но пришлось подчиниться материнским заботам.
По дороге после нескольких минут молчания княжна спросила Печорина: «Вы же полагаете, что кто-то охотится за белокурыми женщинами со светлыми глазами? И черкес здесь совсем ни причем, так ведь?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПОДОЗРЕНИЯ.
Глава первая. Какие бывают безумцы.
Когда, проводив княжну, Печорин вернулся на квартиру к Вернеру, у доктора сидел гость – артиллерийский капитан Браницкий.
–– Григорий Александрович, присаживайтесь, послушайте, что господин капитан про нашего разбойника-черкеса рассказывает. Сбежал абрек! – с порога огорошил доктор.
–– Как сбежал?! Как это возможно?!
–– Да не сбежал, а только пытался, но его тут же расстреляли из нескольких стволов, – успокоил Браницкий.
–– Ничего не пойму. Расскажите-ка всю историю, господин капитан, – попросил Печорин.
–– Извольте, – с видимым удовольствием начал Браницкий. – Только что выслушал от самого коменданта. Черкес, как знаете, сидел уже несколько дней у нас тут, в холодной, от еды отказывался, брал только хлеб и воду и ни на какие вопросы не отвечал. Молчал, как камень. Только два раза рот и открыл – спросил про своего коня: поят ли кормят ли его, как полагается? Вчера решили его отвезти в Ставрополь в тюремную замок под надежной охраной и со скованными руками. А по дороге он вдруг стукнул солдата, что рядом сидел, своей чугунной башкой и вывалился из повозки, но тут же, конечно, был убит на месте.
–– Вряд ли надеялся убежать, просто предпочел смерть несвободе, – предположил Печорин.
–– Наверняка так и есть. Но теперь уж с этим делом покончено. Finita la commedia, как говорится – на этих словах Браницкий с удовольствием опрокинул в себя стопку кизиловой водки и вытер усы. Он просидел у доктора еще добрых полчаса, рассуждая о диких обычаях кровной мести и коварстве горцев, а потом скорее всего отправился со своим рассказом к другим знакомцам.
После его ухода Печорин, задумчив посмотрев в окно, произнес:
–– А нападение на княжну случилось уже после гибели всеми признанного преступника. Кажется, комедия-то продолжается!
–– Скорее уж трагедия, – поправил доктор. – Но ведь убитый абрек – не последний в здешних горах.
–– Как хотите, доктор, но я не очень верю в то, что черкес-мститель ищет и убивает исключительно белокурых и голубоглазых беспомощных женщин. Как-то это совсем не в характере и не в обычаях горцев. Ну, допустим, зарезал без жалости девицу Корнееву заодно с кирасиром, но чтоб специально выслеживать и подстерегать именно хрупких блондинок и убивать их кинжалом – увольте меня, не могу в это поверить!
–– Вы полагаете это кто-то из здешних? Какой-нибудь бандит из слободских?
–– Тоже маловероятно. Бандит ведь убивает для наживы, чтоб ограбить, а были ли ограблены наши жертвы? Не слышали, доктор, пропало ли что-то ценное у двух убитых девиц?
–– Про первую ничего не знаю, а капитанша Певцова говорила мне, что у ее Лизоньки сережка из ушка пропала с маленьким бриллиантом в золотой оправе – отцов подарок. Но сережка могла отцепиться, когда тело девицы по склону катилось. Да и не та это пожива, чтоб из-за нее убивать в такой опасной близости от людного места.
–– У княгини Веры с руки тоже пропал браслет с медальоном. Она им очень дорожила, но цены он был не слишком большой. Тут есть дамы, которые носят на шее или в волосах целое состояние. Подозреваю, наш злодей все же не простой грабитель, здесь какие-то более сложные и тонкие намерения! И почему блондинки?! Мери сегодня чудом избежала опасности! И Варя! – Печорин вскочил со стула, – Варя моя тоже блондинка сероглазая! Доктор, нельзя оставлять ни ту, ни другую без присмотру ни на минуту!
–– А еще бы лучше поскорей найти настоящего злодея. Я вот думаю, не безумец ли это?
–– Но сумасшедший среди нашего водяного общества был бы сразу замечен! В Пятигорске, кажется, есть один такой – был ранен в голову еще при Ермолове – сейчас бродит иногда возле Офицерского дома, какие-то песни поет, бормочет что-то. Он жалок, но безобиден.
–– Да, смирные безумцы жалки, одержимые слышат голоса и буйствуют, тех держат на цепях или в смирительных стульях в Домах для умалишенных. Но ведь, безумие, дорогой поручик, может быть разным. Коллега Мойер рассказывал мне недавно о книге одного доктора-англичанина. Тот находит, что бывают разумные безумцы, то есть люди, на общий взгляд, вполне нормальные, но подверженные, как он это называет, «моральному помешательству». Mania sine delirio – безумие в одной области – на вид и не распознаете. И это сильно усложняет дело, ибо, как говорится Bene dignoscitur, bene curatur6 и наоборот – что трудно распознать, то и вылечить нелегко.
–– Да и не только вылечить – найти такого умного безумца непросто. Ну и потом, дорогой доктор, это может быть и вовсе не безумец. Разве идея мести, например, живет только среди кавказцев? А есть еще зависть, корысть, – да мало ли причин и у приличных людей ненавидеть друг друга до смерти. Может, и убийца и вовсе не один.
–– Вы полагаете, что каждая из жертв пала от руки своего злодея? Сколько же их в Пятигорске –четверо? Или даже пятеро, если сегодняшний случай с княжной сюда присчитать.
–– Это, конечно, маловероятно, я только хотел сказать, что все может быть совсем не таким, как выглядит на первый взгляд, и в этом мы убедились, потеряв столько времени и сил на поиски кровожадного абрека. Кстати, – вспомнил вдруг Печорин, – на месте происшествия с княжной тоже нашелся некий «сувенир». Печорин достал давешнюю свою находку из кармана.
Это была мужская запонка, сделанная в виде золотой копии пуговицы мундира чиновника Нижегородской губернии. Императорская корона в верхней части и рога оленя на губернском гербе были выложены мелкими бриллиантами.
–– Да, это вряд ли принадлежит княжне или черкесу, – задумчиво протянул Вернер, – хотя по этой тропе многие ходят. Мы не можем знать наверняка, что запонку потерял нападавший.
–– Мне кажется, что я видел уже такую запонку, но где, у кого, не припомню, – сказал Печорин.
–– Ну, может, Вы просто чиновника нижегородского с подобными пуговицами мундирными видели.
–– Однако мундирные пуговицы не усыпаны бриллиантами, – возразил поручик. Оставьте пока запонку у себя, доктор! Однако сейчас я должен Вас покинуть, мне надо убедиться, что с сестрой все в порядке. Безумец это или корыстолюбец, но, кажется, что белокурые женщины со светлыми глазами вызывают в нем особую неприязнь или ненависть.
Глава вторая. Разговор с княжной Мери
Печорин нашел Варю у Лиговских. Вместе с Катериной Фадеевой и княжной Мери, на шее которой белела повязка, она сидела в гостиной и слушала Елену Ган, читавшую главы из своей новой повести. При появлении Печорина писательница замолчала и, несмотря на всеобщие просьбы, отказалась продолжать чтение, тем более, – как заметила она, что Кате нужно сопровождать маман к колодцу – пить кислосерную воду. Варя собралась идти вместе с ними и ни за что не хотела, чтобы ее сопровождал брат. Печорин настаивал, и они, наверное, рассорились бы, если б княжна Мери, выразительно глядя на Печорина, не сказала: «Григорий Александрович, не бойтесь отпустить сестру. Варя не дите и потом она все время будет вместе с Еленой Павловной и Катей. Катя, поклянись, что не отойдешь от Варвары Александровны ни на шаг!» – последние слова прозвучали не шутливо, а с полной серьезностью, и Елена Павловна Фадеева так же серьезно заверила Печорина, что они с Катериной понимают его братскую тревогу и обещают, что Варя будет в надежных руках.
Скрепя сердце Печорину пришлось согласиться – дальнейшая его настойчивость могла бы показаться просто невежливой.
Елена Ган тоже ушла вместе с матерью и сестрой, и Печорин остался в гостиной вдвоем с княжной.
–– Вы боитесь за Варю после утреннего происшествия на кладбище? – спросила Марья Сергеевна.
–– Да, – должен был признаться Печорин. – И не понимаю почему она ни в коем случае не хотела, чтоб я сопровождал ее. Что за детское упрямство!
–– Не понимаете? – княжна посмотрела с лукавством
–– Боже, – догадался Печорин, – там, вероятно, будет этот польский Аполлон, у них назначена встреча, и Варя не хочет, чтоб я при этом присутствовал.
–– Именно так, – подтвердила княжна. – Вы стали на редкость недогадливы в любовных делах, когда сами перестали в них практиковаться!
–– À propos, что Вы знаете об этом высокомерном шляхтиче, княжна? Варя бежит разговора о нем, а мне за происшествиями последних дней никак не удалось с ним поговорить.
–– Ну, во-первых, он не шляхтич, а узаконенный польский дворянин из довольно знатного в их стороне рода. Отец его служил в русской службе, вследствие долгой тяжбы потерял большую часть своего имения, остатки были разграблены в последнюю кампанию, в которой Вы, кажется, тоже участвовали.
–– Да я был в польской кампании, но мои солдаты имений не разоряли.
–– Но, кажется, господин Красинский все же смотрит на Вас как на одного из виновников своего разорения – по крайней мере, он был неприятно поражен, когда узнал, что Вы Варин брат. Это может показаться странным, если не знать характера господина Красинского.
–– А каков его характер на Ваш, княжна, взгляд?
–– Его душа открыта высокому, он благороден, он нежнейший сын, но, по-моему, он честолюбив и горд до озлобления. Малейший намек на презрение или высокомерие способен довести его до бешенства. Самолюбие его раздражено донельзя. Но Вы же знаете, что Ваша Варя – ангел, она кого угодно может укротить – при ней он смирен, как голубь.
–– Честолюбив до бешенства и наверное, злопамятен, – пробормотал Печорин.
–– Что? –переспросила княжна.
–– Ничего, это я так. Как Ваша рана – не болит? – перевел разговор на другое ее собеседник.
–– Все в порядке, благодарю Вас. Доктор сказал, что через пару дней можно будет снять повязку. Слава богу, маман поверила в историю со зловредным сучком. А что Вы обсуждали с доктором? Он тоже не верит в черкесского разбойника?
–– Да, мы оба сошлись на том, что убийца скорей всего в городе, а не в горах.
–– То есть человек из общества? Почему же он убивает?
–– Кто может точно сказать – из мести, из корысти, из ненависти… Вы не знаете никого вокруг, кто желал бы Вашей смерти или смерти княгини Галаховой?
Мери на минуту задумалась и ответила:
–– Нет, нет! Такие ужасы встречаются только в романах госпожи Radcliffe
–– А между тем четыре человека убиты – и не романным героем. Княжна, обещайте мне, что Вы будете осторожны, и никогда и никуда не отправитесь в одиночку. И, пожалуйста, присмотрите за Варей, когда я не с ней – душа моя неспокойна.
–– Заверяю Вас, Григорий Александрович, что мы будем теперь ходить только вдвоем, а лучше втроем – после сегодняшнего происшествия я понимаю, что все это совсем не шутки.
Расставшись с княжной, Печорин зашел в сестре, и, убедившись, что она жива-здорова и собирается провести вечер у постели тетушки, отправился к себе на гору. По дороге он еще раз попытался в подробностях припомнить ту историю, которая свела его со Станиславом Красинским в Петербурге. Он вспомнил со стыдом, как рассказывал в ресторане «Феникс» анекдот о чиновнике, которого тем утром чуть не задавил на Невском, как высокомерно разговаривал с оказавшимся тут же Красинским, как презрительно высмеивал его отказ от дуэли «под предлогом» (как казалось ему тогда) заботы о старой и больной матушке. Да, Красинский мог бы – и даже должен был! – считать его смертельным врагом и желать отмщения. Каково же ему было узнать в брате девушки, которую он, возможно, полюбил, петербургского белосултанника, чуть не задавившего его и потом еще принародно унизившего. Печорин вдруг явственно вспомнил слова Красинского в ответ на его дуэльный вызов: «Вы думаете, что я буду достаточно вознагражден, когда всажу вам в сердце свинцовый шарик! … Нет, я бы желал, чтоб вы жили вечно и чтоб я мог вечно мстить вам».
Способен ли Красинский, упиваться счастьем отмщения, отнимая все, что Печорину дорого? Злопамятство, сосредоточенность на одной страсти, вспышки бешенства – не похоже ли это на то безумство, о котором они говорили с Вернером? А Варя? В опасности ли Варя? Любит ли ее Красинский или только притворяется, чтоб подобраться поближе?
Растревоженный этими мыслями Печорин уснул только под утро.
Глава третья. Тайны, секреты и подозрения.
После завтрака Печорин зашел за сестрой и отправился с ней на прогулку, по дороге пытаясь выведать у нее правду об ее отношениях с Красинским. Стараясь быть доброжелательным и мягким, он уверял, что, разумеется, видит их взаимную симпатию и не имеет ничего против, но хотел бы как брат больше знать об ее избраннике. Варя повторила свой рассказ о том, что она познакомилась Красинским через тетушку, приятельствующую с его матерью, что Станислав – примернейший и нежнейший сын и уже много лет жертвует ради своей больной матушки всем, даже своим характером: он не сделал карьеры, достойной его честолюбия, потому что не имел возможности принимать должностей, которые заставили бы его надолго разлучаться с матушкой. Карьера его движется, но медленно, потому что – надо быть честной – из-за своего гордого и непреклонного характера он не всегда ладит с начальниками. Но в душе – он добр и прекрасен.
–– Да у тебя Варя все добры и прекрасны – даже твой беспутный брат, – с улыбкой посмотрел на сестру Печорин.
–– Ты такой и есть. А знаешь, мне Станислав рассказывал, что он знавал некоего господина Печорина и тоже офицера, с которым у него вышла очень неприятная история, чуть не закончившаяся дуэлью. Я сказала ему, что это, наверное, был один из воронежских Печориных, родственников наших по батюшке, у них в нашем роду дурная слава.
–– А не подвержен ли господин Красинским неожиданным припадкам возбуждения, не впадает ли он иногда в излишнюю ажиотацию? – хотел спросить Печорин – и не спросил, глядя на беззаботную, счастливую Вареньку, которая раскраснелась от смущения и удовольствия, рассказывая о человеке, который был ей явно небезразличен.
Печорин отвел сестру к Лиговским, еще раз взяв с нее, Кати и Мери слово, что они нигде не будут ходить по одиночке, и отправился к доктору, чтобы рассказать о своих подозрениях по поводу Красинского.
–– Теория неплоха, – сказал Вернер. – Но какого числа ваш враг приехал в Пятигорск? Мог ли он зарезать кирасира и двух девиц? И зачем ему их-то убивать?
–– Когда приехал, надо выяснить. А девиц и Мстиславова мог и правда убить какой-нибудь абрек, а Красинский решил замаскировать свою месть под черкесскую. Я не на шутку боюсь за Варю, да и за княжну Лиговскую. Раздраженный неудачей, злодей (кто бы он ни был!) может повторить свою попытку. Но надеюсь на благоразумие Мери и особенно – на заботливость госпожи Фадеевой.
–– А я хотел предложить Вам прогуляться до госпиталя, встретиться с моим
коллегой – доктором Мойером, он больше моего интересуется душевными болезнями и может нам рассказать о том, какого сорта бывают безумцы и попадает ли Ваш польский Аполлон под их классификацию.
Доктор Мойер с завидной обстоятельностью рассказал им о современном взгляде передовых европейских докторов на безумцев и безумие, о новых методах лечения, применяющихся в домах умалишенных, пересказал в подробностях статью англичанина Притчарда, присовокупил наблюдения из собственной врачебной практики. К концу второго часа Печорин едва сдерживал зевоту, думая о том, не является ли такая педантичность и скрупулезность одним из видов безумия или того хуже – пытки.
Между тем ничего нового по сравнению с тем, что гораздо короче поведал Печорину накануне Вернер, его коллега не сообщил. Мойер тоже утверждал, что есть безумцы, маниакально сосредоточенные на какой-то идее – они ведут себя совершенно разумно, как обычные люди, но в моменты приступов бешенства, которым такие, можно сказать маниаки, подвержены, они убивают – ради этой своей идеи. Другие же душевнобольные слышат голоса или видят самого дьявола, повелевающего им совершать кровавые преступления. Но, заметил доктор Мойер, некоторые больные душой думают, что слышат не призывы врага рода человеческого, а наоборот, голоса херувимские или ангельские, которые велят им спасти невинную душу или остановить грешника на пути порока. Убивая, такие больные считают себя рукой Бога, спасителями, а не погубителями.
Последние замечания доктора неизвестно почему показались Печорину знакомыми, – наверное, уже попадались на глаза в какой-нибудь журнальной статейке.
Обедать доктор Вернер с Печориным были позваны к Лиговским, где собралось все знакомое общество. За столом разговор зашел о тайнах и загадках. Андрей Михайлович Фадеев (под большим секретом) рассказал про своего бывшего Екатеринославского начальника – генерала Инзова, о происхождении которого ходили весьма загадочные слухи, Рассказывали, что к князю Юрию Петровичу Трубецкому его друг, небезызвестный граф Яков Брюс, привез маленького мальчика и просил оставить его жить и воспитываться в семье князя, а о деньгах на содержание ребенка, ему, мол, заботиться не придется. На вопрос Трубецкого: «что же это за мальчик, кто он такой?» Брюс ответил: «что это должно оставаться тайною, которую он теперь открыть не может, а откроет только перед смертью и только ему одному». Трубецкой просил сказать, по крайней мере, как мальчика зовут, как его фамилия? На это Брюс ему сообщил, что мальчика зовут Иван, а фамилия его Инзов. Этим ограничились все его сообщения, более от него ничего не добились. Фамилия Инзов, очевидно сокращенная от двух слов – иной зов, или – иначе зовут, представляла широкое поле для догадок всякого рода и заставляла предполагать вероятное намерение скрыть настоящее имя или происхождение. Но загадка, так и осталась загадкою и никогда ничем не разъяснилась. Ходили слухи, будто бы он был сын одного очень высокопоставленного лица и еще другие столь же проблематические. По крайней мере, когда уже по смерти Брюса Трубецкой привез юношу в Петербург и передал его историю через свои связи при дворе императрице Екатерине, семнадцатилетний Инзов тотчас был зачислен на службу в гвардию да сразу в чине премьер-майора, и получил к тому же три тысячи червонцев на обмундирование и обзаведение. Служебное его поприще продолжалось довольно успешно. И если Иван Никитич до сих пор не сделал блестящей, видной карьеры, то единственно по недостатку всякого стремления к ней, отсутствию честолюбия и претензии на какие бы то ни было военные или гражданские доблести. Хотя служил он в военной службе, но натура его совсем не воинственная. Он человек добрый, с познаниями, совершенно бескорыстный и весьма благочестивый. Я счастлив, что имел честь служить под его началом, дай Бог ему здоровья и долголетия, – закончил свою историю Андрей Федорович, подняв бокал за здоровье генерала.
–– Конечно, не у каждого имя окружено такими странностями и загадками, но свои тайны есть, наверное, у всякого, – сказала Елена Ган.
–– Ну, это ты, Леночка, говоришь как писательница, в романах-то, конечно, нужны тайны да загадки, иначе читатель и страниц в книге не разрежет. В жизни все проще, может, и про Ивана Никитича все только досужие слухи.
–– Нет-нет, я уверена, что не бывает людей без секрета, – воскликнула Катерина, – ну разве что наша маман.
–– Доктор, а у Вас есть какой-то секрет? – шутливо обратилась Мери к доктору Вернеру. – За что Вас прозвали Мефистофелем? Почему Вы Вернер, хотя и Иван Иваныч? Почему Вы всегда в черном?
–– Господи, сколько вопросов зараз. Никакой тут тайны нет. Дед мой по отцу был немцем, но русской крови во мне много больше. Имя мое мне не идет, да и фамилия тоже, Werner ведь защитник, стойкий воин. А я – какой же я воин и даже стоек не слишком, – проговорил доктор, намекая на свою хромую ногу. – А Мефистофелем шутники здешние меня прозвали за то, что безобразен, хром и хожу в черном.
–– А я думаю, что знаю Ваш секрет, доктор! Признайтесь, что Вы пишете не только злые эпиграммы, но и трогательные стихи! – продолжала подшучивать княжна Мери, но по тому, как доктор вдруг засмущался и отвел глаза, – она поняла, что ненароком угадала и выдала настоящую тайну доктора Вернера.
Отзывчивая сердцем Варенька Печорина, заметив это, тут же бросилась на помощь доктору
–– Я знаю человека, у которого гораздо больше секретов и мрачных тайн! – она выразительно посмотрела на брата.
–– Дорогая сестрица, все мои тайны – дела давно минувших дней, они глупы и никому не интересны, – сказал в ответ на ее взгляд Печорин.
–– Нет-нет, Грег, я не тебя имею в виду, а этого человека с портрета в нашей гостиной, ты еще называл его байроновым Ларой. Вот у того были действительно страшные пронзительные глаза и улыбка настолько презрительная, что девочкой я всегда проходила мимо этого портрета зажмурясь. Думаю, у того, с кого этот портрет списан – много тайн. И знаете, господа, тут есть офицер, который весь на этот портрет похож.
–– Ах, да, –прапорщик Ларин, он, кажется, из осужденных по делу 14декабря, которых перевели на Кавказскую линию из Сибири. Впрочем, – Печорин вспомнил поведение Ларина во время их совместного патрулирования – он сам об этом предпочитает, кажется, не распространяться, тайн своих выдавать не хочет. А «декабристов», как их называют, я видел в деле – плохого ничего сказать о них не могу, храбрые воины и хорошие товарищи.
Варенька, заметив, что разговор опять приобретает серьезный и даже опасный поворот, сказала кокетливо:
–– А вот у нас, у девиц, никаких мрачных тайн, правда, Мери?
–– Зато секретов от матери полно, – не утерпела попенять дочери княгиня Лиговская.
–– Маман, маленьких секретов нет только у очень скучных людей, – возразила Марья Сергеевна. – Кстати помните ли Вы, что завтра мы все званы к Горшенковым, они дают вечер в честь именин Елизаветы.
У полуоткрытой двери в гостиную стояла Леля и с интересом слушала разговор взрослых. «Тетушка» Надя подошла к ней и за руку утащила отчаянно сопротивлявшуюся Лелю в сад.
–– Леля, ты опять подслушивала у дверей! Так нельзя делать, это неприлично и недостойно!
–– Ну и что! А мне не интересно вовсе слушать ваши с Зизи разговоры по куколок и платьица! Правда и у взрослых разговоры тоже скучные и секреты у них смешные
–– А твой придуманный таинственный Индус еще смешнее.
–– Индус-то вовсе не придуманный. Он мой Хранитель и спасает меня во всех бедах.
–– В каких таких бедах?
–– Пойдем в беседку, я тебе расскажу, – Леля поманила рукой, и Надя пошла за ней как сомнамбула.
–– Помнишь, у бабушки в доме висела картина высоко на стене, прикрытая белым покрывалом? Я была совсем малюткой и мне страсть как хотелось на нее посмотреть. Я просила снять покрывало, но никто меня не послушал. Тогда я пододвинула к стене стул, на него поставила столик, а на столик еще один стул, взобралась туда, опираясь на стенку, и дернула за край покрывала. Но тут все подо мной закачалось и больше ничего не помню. Я очнулась и увидела, что я по-прежнему одна в комнате, лежу на полу невредимая, а стулья и столик на прежних местах стоят. А на стене, – хрустально-голубые глаза Лели засверкали фосфорическим блеском, – а на пыльной стене под картиной отпечатки моих ладоней! Это он, мой Хранитель, меня спас. А картина на другой день исчезла, и никто не хотел мне сказать, что на ней было! Вот это тайна, я понимаю! – а не скучные ваши секретики!
–– И еще знаешь, что тебе скажу, – Леля смотрела так пронзительно, что Надя почувствовала себя маленькой мышкой перед страшной усатой кошкой, – Я умею разговаривать (тут Леля понизила голос до шепота) – с мертвыми! Можно позвать душу из другого мира, и она будет на твои вопросы отвечать! Правда-правда!
–-Les filles, où êtes-vous !7 Надин, Леля, мы вас ждем! – раздался голос Катерины, – и наваждение исчезло: Надя увидела перед собой не таинственное существо с горящими глазами, а маленькую выдумщицу-племянницу. Она замахала руками: «Вечно ты всякую ерунду придумываешь, тьфу на тебя!» – и девочки, взявшись за руки, побежали в дом.
Глава четвертая. Именины
Гостиная в доме, который снимала чета Горшенковых, была полна гостей. Казалось, все водяное общество решило поздравить хозяйку и заодно засвидетельствовать почтение ее влиятельному супругу. Дамы в вечерних платьях всех расцветок с широкими по моде рукавами блистали белизной плеч, соревнуясь в смелости вырезов, и только у именинницы декольте было целомудренно прикрыто фишю из нежнейшего батиста, а рукава, сужаясь, обтягивали руку до самого запястья. Водяные сплетницы сочли это очень уместным – не так уж много найдется желающих любоваться жилистой шеей, сухими плечами и худощавой ручкою.
Печорин подошел к Елизавете Николаевне с поздравлением, справился о здоровье, о том, как протекают курортные дни. Госпожа Горшенкова отвечала неохотно, как будто через силу, наклоняла головку с тугими локонами у висков по-птичьи вбок и вообще была похожа на какую-то полузадушенную пичугу или увядший до времени цветок. Печорин не знал, как вежливо закончить эту тягостную беседу, но на выручку подоспела Варя, и он, поклонившись, отошел, успев заметить, что после его ухода Елизавета Николаевна, кажется, оживилась. «Варя обладает удивительной способностью вдохнуть жизнь даже в полумертвого», – с восхищением подумал Печорин о сестре.
Вечер двигался по заведенной колее. Старички играли в карты, молодежь весело смеялась, дамы щебетали в саду, где играл курортный оркестрик, солидные мужчины сгрудились вокруг хозяина и предались серьезным разговорам: рассуждали будет ли толк от задуманной Киселевым крестьянской реформы. Большинство сходилось в том, что лучше бы ничего и не трогать – любые перемены только к худшему, не нами заведено, не нам и кончать. Горшенков рассказывал, как ездил в Курскую и Тамбовскую губернию для ревизии государственных имуществ, давая понять, что он будет не последней фигурой в новом киселевском министерстве, образование которого – дело решенное и поддержанное Государем.
Печорин быстро заскучал, в нем поднималось волной раздражение. Ему было невыносимо смотреть, как заискивают перед Горшенковым люди, которые еще два-три года назад подумали бы, пускать ли на порог этого тонкогубого господина весьма сомнительного происхождения. В свое время ходили слухи, что он вообще был брошен отцом и воспитывался где-то в глуши грубой и невежественной мачехой, от которой отец и сбежал, скинув ей на руки дитятю. А теперь смотрите-ка: чуть ли не столбовым дворянам покровительствует, «в чины выводит и пенсии дает».
Миновав ломберный столик, где игроки в вист начинали очередной роббер, обойдя стороной компанию молодежи, затеивающую игру в фанты, взглянув на офицеров, флиртовавших в саду с кокетливыми дамами, Печорин с горечью заметил, что для каждого из этих кружков он чужой. Он и сам чувствовал себя неуместным в любой из этих компаний, да, по правде сказать, и его общества не слишком искали: у него была репутация человека недоброго, острого и злого на язык. Но что хуже всего – его дурная слава уже постарела и потускнела, как всякая позапрошлогодняя новость, а ветераны светских скандалов – как и всякие ветераны – самые жалкие создания.
«Наверное, – подумал Печорин, – я все же принадлежу к числу лиц, один вид которых порождает недоброжелательство. А впрочем, какое дело мне до всех этих людей – зачем мне всматриваться в них и стараться сблизиться с ними, – не собираюсь же я, подобно госпоже Ган, заняться сочинением романов во французском вкусе. Я забуду о них быстрее, чем они обо мне, быстрее, чем они забыли об убитых девицах и Вере, которых так театрально оплакивали. Но не прошло и двух недель – и все весело щебечут, будто ничего и не было».
Исполненный таких невеселых мыслей он вышел в сад и присел на скамью рядом с раскуривавшим трубку комендантом. Вопреки умозаключениям Печорина, комендант завел с ним разговор именно о трагических происшествиях. Он пересказал уже известную поручику историю о том, как арестованного абрека убили при попытке к бегству и прибавил: «Вот ведь душегуб какой– пять жизней на его счету».
–– Как пять? – удивился Печорин.
–– А есаулова дочь, Настя, которую в казацкой слободке-то убили, помните? Все грешили на ее жениха, который зарезал ее из ревности, а оказалось, что и здесь скорее всего черкес виноват. Третьего дня пришли ко мне двое его товарищей и рассказали, что накануне пировали с ним в соседней станице. Помогли там бабе свинью зарезать, вот она им и устроила праздник. Урядник, ну жених-то этот, и другой его товарищ напились, как эта зарезанная ими свинья (комендант сам засмеялся неожиданно случившейся остроте). Старший товарищ сгрузил их в повозку уже поутру и, проезжая мимо слободки, женишка-то пьяного и скинул мешком на сеновал. Значит не было урядника дома той ночью, когда девицу зарезали, а кровь, что на нем нашли и сочли за доказательство – это свиная кровь была. Пришлось молодчика отпустить, он и сам-то по девке зарезанной больно убивался, хоть та и была бесомыжница8. Но красавица была – это да. Казачки-то обычно смуглые, черноглазые да черноволосые, а у Насти этой волос белый, глаза серые да с поволокою, ну чистая русалка.
–– То есть она блондинка была, эта зарезанная невеста?
–– Ну да, говорю же – как распустит свою косу, так волос золотом и отдает! Было очевидно, что и сам комендант не раз засматривался на грешную Настасьину красоту.
–– Так что вот, думаю, пять душ погубил нехристь, да – в добрый час и сам отдал богу душу. Но, может, теперь он песни слушает в их басурманском раю, они ведь думают, что каждая погубленная христианская душа у ихнего аллаха в зачет идет.
На террасу вышла Варя и стала оглядывать сад в поисках брата. Печорин, попрощавшись с комендантом, подошел к сестре.