Рыжая 1. Чисто семейное дело

4

Захлопнув дверцу, молодой человек откинул сиденье и с удовольствием вытянул ноги.

– Знаете, у вас был такой задумчивый вид… Мне показалось, что вы размышляете, сесть ли в машину или запрыгнуть через дверцу, – он разглядывал спутницу с откровенным любопытством.

Даша представила, как она разбегается, прыгает в салон автомобиля и падает брюхом на сиденье, диким воплем вспугивая голубей в окрестностях двух километров.

– Как вам такое только в голову пришло, – фыркнула она, осторожно выводя «Мерседес» на главную улицу.

– Кстати, мы так и не познакомились. Меня Илья зовут, а вас?

– Даша. А Илья – это настоящее имя?

– Конечно. Почему вы спрашиваете?

Она пожала плечами.

– У вас внешность… как бы это сказать – не славянская. И вдруг такое имя. Странно.

– Почему странно, я еврей, а у нас это имя достаточно распространено. К тому же мои родители музыканты, и Чайковский для них Бог.

– Но, позвольте, – изумилась Даша, – Чайковского ведь Петром звали!

– Так они не обо мне думали. Давно замечено, что люди с отчеством Ильич добиваются очень многого. Так что они проявили заботу о внуках.

– Ну и как внуки, оправдали доверие?

– Дашенька, – неславянский Илья осторожно убрал прядь с ее лица, – как вы думаете, если бы у меня дома сидели семеро по лавкам, смог бы я на улице приставать к хорошеньким женщинам?

От прикосновения тонкой смуглой руки Дашу бросило в жар. «Вот они, последствия нерегулярной половой жизни и Ольгиных дурацких советов. Не хватало еще, чтобы у меня ноги подкашивались при виде первого встречного смазливого мужика», – внутри разливалось раздражение. Только непонятно на кого: мужа, подругу или на себя. Илья заметил ее смущение, и легкая усмешка тронула капризные губы.

– Здесь можно запарковать, – сдержано произнесла Даша, выключая двигатель, – рада, что смогла вам помочь. Желаю приятно провести время, – она уже собралась уходить, но новый знакомый схватил за руку.

– Подождите, что случилось, я обидел вас? А как же обещание пообедать вместе? Пожалейте бедного странника, развлеките беседой на родном языке. Честно говоря, не помню, когда это было в последний раз!

– Я не говорю на иврите, – Даша недоуменно свела брови, – с чего вы взяли?

Илья сдержано вздохнул:

– Я имел в виду русский язык.

– Но вы же еврей, – ей стало неловко.

– Я русский еврей.

– А живете в Австрии?

– Должен же я где-то жить, – он развел руками.

– Значит, теперь вы австрийский еврей, – не самом деле, стоило немедленно умолкнуть, чем дальше развивалась эта тема, тем глупее она выглядела.

Но благородный Илья спас ситуацию.

– Хорошо, – он добродушно рассмеялся, – пусть будет по-вашему: австрийский, бывший русский. Идем обедать?

5

В полутемном зале ресторана, куда свет проникал через маленькие витражные окна, стояла освежающая прохлада. Соблазнительный запах еды постепенно возвращал душевное равновесие.

«Хорошенький шницель, – думала она, – в принципе, намного лучше, чем даже очень хорошенький мужчина. Удовольствия больше, а забот меньше».

– Итак, что будем есть? – новый знакомый плотоядно потер руки.

– Мне все равно, лишь бы это было мясное, горячее и в сухарях.

Илья оторвал глаза от меню и чарующе улыбнулся:

– Вы не перестаете меня удивлять. В наш век, когда женщины окончательно перешли на искусственное питание, вы требуете жареное мясо? Это, прям, героический поступок.

– Наверное, вы плохо знаете современных женщин, – автоматически ответила Даша, пролистывая меню.

На самом деле ей было стыдно признаться, что она не знает их совсем. Кроме циничной Ольги и еще пары домохозяек, других подруг у нее не было. Ольга жрала и пила все подряд, однако активная личная жизнь не давала ей расползтись во все стороны, что ели остальные, было неизвестно, да и неинтересно.

Илья скинул куртку на свободный стул.

– Честно говоря, по этой причине я вообще перестал приглашать девушек в рестораны. Чувствуешь себя последним негодяем, когда у тебя в тарелке смачный кусок мяса, а барышня напротив жует какой-нибудь салатный лист.

– И куда же вы их теперь водите? В оперу, в порядке экономии? – Молодую женщину неприятно задело упоминание о других девушках.

Необычный собеседник поднял жгучие черные глаза и усмехнулся:

– Даша, билет в оперу стоит существенно дороже обеда, особенно если последний состоит из одной капусты. Так что вы будете пить?

– Водку, – сердито буркнула она, но тут же поправила: – Шучу. Каберне совиньон.

– Скверный выбор вин, – задумчиво произнес Илья, продолжая рассматривать меню, – ладно, пусть будет каберне.

«Гадина. Эстет проклятый», – думала Даша, с прискорбием отмечая, что молодой человек ей нравится все больше и больше.

Официант принес вино и, черкнув таинственный знак на картонном кружке, бесшумно удалился.

– Итак, – новый знакомый поднял бокал за тонкую витую ножку, – за успешную парковку и хорошее настроение у прекрасных дам!

Прекрасная дама вяло улыбнулась. Вино и вправду было скверным. Кроме того, чувство слабого беспокойства не оставляло ее, и новое знакомство по-прежнему создавало ощущение подвоха.

«Я перестала верить в искренность людей, – грустно размышляла молодая женщина, наблюдая за ловкими движениями вновь появившегося официанта. – Ну почему обязательно должна случиться неприятность? Неужели нельзя просто посидеть с красивым мужчиной в ресторане, чтобы потом не оказаться в тюрьме или больнице? Чушь. Сиди, пей и получай удовольствие».

– О чем вы все время думаете? – спросил Илья, отставляя бокал.

– Да так… ни о чем. День сегодня странный.

– В каком смысле странный?

– Слишком много событий. Тяжело с непривычки. Можешь обращаться на ты, если хочешь.

– Хочу, – он слегка наклонился в ее сторону, – ну тогда расскажи мне, что с тобой сегодня произошло. Я буду сидеть, смотреть в твои зеленые глаза и слушать.

Даша провела ладонью по лицу. От вина и его взгляда начала кружиться голова.

– Во-первых, у меня глаза не зеленые. А во-вторых, лучше сначала ты расскажи о себе. Ты же первый подошел.

Илья откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столу. Огромные черные зрачки странно мерцали в слабом свете свечи.

– Да мне и поведать-то особо не о чем. – Он задумчиво теребил салфетку. – Жизнь в Советском Союзе помню как в тумане – маленький был. Потом переехали в Вену. Учился. Родители хотели, чтобы я, как и они, стал музыкантом, но… – он рассмеялся, – у меня в ушах тамтамы – полное отсутствие музыкального слуха. Все детство надо мной охали: как же так, родители гении, а на мальчике природа отдыхает… В результате до сих пор вздрагиваю при виде скрипки.

– И чем же ты занимаешься?

– Устав от охов и вздохов, я подумал и стал ювелиром.

– Кем? – переход показался неожиданным.

– Ювелиром. Отличная еврейская профессия. Можно сказать, что от родных корней не оторвался.

– И что же ты делаешь? Сидишь в будке с лупой в глазу? – недоверчиво поинтересовалась Даша. Ей по-прежнему все казалось каким-то нереальным, неправдоподобным.

– Ну зачем же, – Илья усмехнулся, – у меня салон. В двух шагах от Санстефанплатц. Дизайн украшений разрабатываю сам, даже получил несколько наград.

– Понятно… – в душе поселилось уныние. Где-то совсем рядом била ключом настоящая жизнь. Одни создавали элегантные украшения и продавали их в собственных салонах, а в обеденный перерыв ездили в Прагу пропустить стаканчик вина, другие что-то расследовали по дороге из Линца в Париж… Даже паразитская Лунина мотается по всему белому свету, как подорванная. А она? Даром что живет в Праге. С тем, что видит каждый день, могла бы жить где угодно: стирка, готовка, уборка… А ведь ей уже тридцать.

– Дашенька, – приятный баритон нового знакомого прервал поток мрачных мыслей, – еще чуть-чуть, и я сделаю себе харакири. Ощущение, что тебе со мной все хуже и хуже.

В ореховых глазах блеснули слезы:

– Это мне с собой все хуже и хуже…

Илья осторожно взял ее за руку.

– Расскажи, что случилось.

– О чем рассказывать? – Даша с силой закусила губу, чтобы не расплакаться. – О том, что я целыми днями кружу по дому? Муж все время на работе, а когда возвращается либо ест, либо спит. Ребенок полдня в саду, полдня на моей шее. Уже пять лет я не работаю, друзей нет, при этом времени на развлечения тоже. О чем рассказывать? О недостиранном белье? Или о том, как в университете я мечтала стать великим искусствоведом, а стала паршивой домработницей?

Упиваясь своим горем, она тем не менее отметила, что упоминание о семье не вызвало отрицательной реакции, неотразимый владелец ювелирного салона лишь слегка поморщился, сделав очередной глоток.

– Насколько понимаю, сейчас это самая большая проблема женщин перелома тысячелетий: хочется и карьеру сделать, и в девках сидеть неохота. Поэтому сначала в институт, потом в декрет. Идея хорошая, но в раскоряку жить крайне неудобно. Или – или.

Даша с тоской рассматривала витраж за его плечом. Цветное стекло живописно изображало жуткую сцену последних минут великомученика: несчастного то ли душили, то ли топили, в общем, безвинно убивали.

«Вот помер человек, так хоть память осталась. А я? Сгину, никто и не заметит».

Ей захотелось к кому-нибудь прижаться. Хоть к дубовому столу.

– Если ребенок в саду, – продолжал Илья, цепляя вилкой ветчинный завиток, – иди работать.

– Здесь? – она горько рассмеялась. – Кем? Специализация у меня по русскому искусству. Надо заново идти учиться. В Союзе без диплома никуда не брали, а здесь и вовсе никто разговаривать не станет.

Илья махнул рукой официанту, показывая на пустой бокал.

– Хочешь, я в Праге открою салон? Все равно собирался расширять дело. Будешь у меня работать.

Даша поперхнулась.

– Прости?

– Открою салон, будешь у меня работать, – и взял ее руку и нежно прижал к губам.

«Хотела же посмотреть гороскоп, так нет, поленилась, – думала молодая женщина, выдирая руку, – голову даю на отсечение, на сегодня у меня смерть от кондрашки».

Его поцелуй, как ни странно, отрезвил, вернув способность рассуждать здраво. Красавец-ювелир, или кто он там на самом деле, не мог влюбиться в нее ни с первого взгляда, ни со второго. Лет пять назад, может быть, но сегодня… Если только в фотографию на паспорте.

«А может, он и вправду маньяк?» – перед глазами возник эпизод с Ольгиной грудью.

– И кем же я там буду? – с усмешкой поинтересовалась она, – швейцаром? Или мне уготована блестящая карьера продавщицы? А что, вполне маркетинговый ход: в нагрузку к элегантным подвескам познавательная история в духе National Geographic о первых серьгах, выкопанных каким-нибудь сэром Вулли в Уре. Как думаешь, повысит это торговый оборот? Или, например, могу напильником бриллианты обтачивать, тоже работа…

В глазах собеседника неожиданно блеснул злой огонек.

– А кем ты хочешь быть? Биллом Гейтсом с лицом Линды Евангелисты?

– Нет, Линдой Евангелистой с лицом Билла Гейтса, – встав, она взяла в руки сумочку, намереваясь гордо швырнуть деньги на стол и удалиться. Не хватало еще, чтобы каждый сопляк (а он, очевидно, был младше) вел себя как отец-кормилец.

Но, раскрыв кошелек, молодая женщина с ужасом сообразила, что вот этого как раз и не нужно было делать: мелочи набиралось приблизительно доллара на два. Высыпать их на стол и уйти – оставить по себе память городской сумасшедшей. Со стороны сцена, наверное, впечатляла – оскорбленное достоинство стоит по середине ресторана и с разинутым ртом смотрит в пустой кошелек.

Илья с удивлением взирал снизу вверх.

Не вовремя подошедший официант также замер в ожидании.

– Мелочь ищу, в туалет сходить, – брякнула Даша первое, что пришло в голову.

Мужчины переглянулись.

– У нас бесплатно, – вымолвил официант, явно размышляя над тем, чем вызван подобный вопрос – дурным воспитанием или приступом воинствующего феминизма.

– Ты вернешься? – на всякий случай крикнул вдогонку Илья.

– Конечно, – как можно язвительнее ответила она, – нам ведь нужно еще обсудить условия контракта…

6

Прикрыв дверь дамской комнаты, Даша подошла к зеркалу. Помада расплылась, щеки горели, взгляд затуманился, и тем не менее она заметно похорошела – лицо явно приняло давно утраченное боевое выражение. Она стерла бумажной салфеткой остатки помады и накрасила губы заново.

Восьми часов постоянного стресса, пары комплиментов и одного поцелуя хватило, чтобы после долгого перерыва к ней вновь вернулась уверенность в себе и способность думать о чем-либо, кроме семьи. Этот красавчик прицепился неспроста. Но, с другой стороны, если его так заинтересовали Ольгины прелести, какого черта он позвал именно ее? Или все-таки сегодня со звездами проблемы? С утра Светка, днем этот…

И тут ее поразило внезапное озарение: а что, если ювелиру с невнятной национальностью и венскими номерами нужна была Лунина? Что, если красотка Сью обчистила его салон и подалась в бега?

Внутри появилась нервная дрожь. С одной стороны, так ему и надо, не будет рот разевать на длинноногих барышень, привык, что все млеют от его красоты, вот и расслабился, но что делать ей? Ведь эта гадина звонила утром и установить это будет совсем несложно. Хотя, о чем это она? Уже установили.

Даша закинула голову и застонала. Все становилось на свои места: Светка ограбила кудрявого ювелира, тот сразу же передал ее фотографии в полицию, те в свою очередь в средства массовой информации… А может, ювелир и сам заплатил паре местных изданий. Сол, находясь в Линце, пролистывал за завтраком утреннюю газету, увидел Светкину фотографию и вспомнил, что где-то встречал эту рожу и решил выяснить, где именно. А пятьдесят обещанных процентов со сделки – это половина награды за поимку вора. Все и все.

Однако вместо того, чтобы испытать чувство облегчения молодую женщину неожиданно охватила ярость.

«Скотина, жлоб проклятый, значит, где-то он предлагает царское вознаграждение, а из меня хочет вытянуть нужную информацию за тарелку супа. Да пусть хоть удавится, ничего не скажу!»

Решительно тряхнув рыжей шевелюрой, она покинула дамскую комнату, хлопнув дверью так, что немногочисленные посетители ресторана перестали есть и удивленно оглянулись по сторонам: не рухнули ли стены?

– Я обдумала твое предложение, – не присаживаясь, сухо произнесла Даша, – оно решительно мне не подходит.

Илья явно не ожидал столь резкой перемены настроения:

– Почему так категорично?

– У меня принцип – не работать в подчинении у человека, с которым хочется переспать. Так что ничего не выйдет, прощай.

Давно замечено, что красивых людей особенно портит глупое выражение лица. Ювелир сразу стал похож на рыбу, которую вынули из воды и дали по жабрам.

– Подожди, – в отчаянии выкрикнул он, – подожди, не уходи! Нам обязательно нужно встретиться еще раз.

– Зачем? – холодно поинтересовалась молодая женщина, – я замужем, а мужья, к сожалению, не оценивают подобной дружбы.

– Но ты же пошла со мной в ресторан, – злой огонек снова заплясал в черных глазах.

– Ну и что? Тогда я хотела есть и не хотела заняться сексом с тобой. Теперь всё наоборот.

Она ничем не рисковала, каждая женщина знает, что лучший способ отбить у мужчины охоту к легкому флирту – осмотреть с ног до головы, как кусок отбивной и в откровенной форме предложить заняться сексом. Восемьдесят процентов отваливают сразу. Остальные двадцать составляют извращенцы, глухие, тупые и безнадежно влюбленные. Ни к одной из этих категорий красавец ювелир точно не относился, поэтому он лишь стиснул зубы и махнул рукой, подзывая официанта.

Глава 3

1

Кобург, небольшой прелестный городок, расположенный почти в самом центре Германии наслаждался неспешной провинциальной жизнью. Густые кроны деревьев, сплетались широкими, разлапистыми ветвями, превращали улицы в тенистые аллеи, в глубине прятались по-немецки добротные особняки. В одном из таких особняков, после своего переезда в Германию и поселилось семейство Либерманов.

Как и подобало приличному немецкому городку, Кобург был насквозь пронизан несокрушимым спокойствием, что вызывало в Левиной душе, привыкшей к разгульному шуму московских улиц, глухую неприязнь как к ни в чем не повинному Кобургу в отдельности, так и ко всей Германии в целом. Язык давался ему с трудом, а громкая немецкая речь, даже через пять лет проживания, заставляла вздрагивать, будоража генную память.

Во время Отечественной их семья сильно пострадала, но, тем не менее, когда пришло время выбирать новую родину, Либерманы дружно указали в сторону Германии. Во-первых, как настоящие евреи, они и в мыслях не могли допустить переезда в Израиль, ну а во-вторых, опять-таки, как истинные дети своего народа, справедливо рассудили: кто нам жизнь загубил, пусть теперь сам и мучится.

Поначалу Лева надеялся, что со временем сможет смириться и с немцами, и с их образом жизни, но годы шли, а он по-прежнему не мог найти себе места в этой чужой, неприветливой для него стране. Советские историки в германии были не нужны, другой специальности у него не было, а ни к чему другому его организм приспособлен не был.

В конце концов он принял разумное решение: не забивать себе голову всякими глупостями, а вести светский образ жизни, то есть чтение, спорт, театры. Единственное, что беспрестанно отравляло и без того гнусное существование сибарита в изгнании, так это настойчивое любопытство трудящихся немцев, чем же он все-таки там занимается и как зарабатывает на хлеб насущный?

Поначалу на вопрос о работе бывший советский гражданин весело отшучивался, мол, все деньги уже заработал и теперь на заслуженном отдыхе. Получив такой ответ, многие принимали его за издевательство, другие за слабоумие, а третьи, поминая недобрым словом всех евреев вместе взятых, прикидывали сколько же это денег нужно иметь, чтобы так жить.

В конце концов, устав от сплетен и пересудов, Лева заявил, что он вот уже несколько лет работает над созданием наиподробнейшей монографии об истории Древнего Египта. Тому, слава богу, насчитывалось тридцать веков и посему ближайшие сто лет можно было спокойно писать одно только вступление.

2

На самом же деле деньги, которые позволяли ему вести образ вольного художника, имели более прозаическое происхождение и название, а именно «невозвращенный кредит».

История Левиной деловой карьеры была забавна и, вместе с тем, похожа на сотни других подобных историй рубежа 80-90-х годов.

А началось все с круиза…

Мало кто уже помнит детскую радость советских людей неожиданно открывшейся возможности выехать за границы горячо любимой родины без тещиных и профсоюзных рекомендаций, без унижений и без проницательного майора Пронина в ОВИРе.

Газетное объявление – приглашение в поездку по загадочным дальним странам настолько поразило воображение вчерашней школьницы Светы Луниной, что ни о чем другом она уже думать не могла, и через неделю Лева метался по Москве в поисках двух тысяч долларов, дабы спасти любимую от неминуемой смерти.

– Чахотка, – сквозь слезы шептала Светка, – лечится исключительно морским воздухом. Причем не черноморским, а непременно средиземным.

– Но в чем же разница, Светочка? – робко вопрошал несчастный ухажер.

– Спроси у Чехова, – сухо обрезала умирающая, прикладывая окровавленный платочек к губам.

Не стоит и говорить, что старшие Либерманы категорически отказались от участия в благотворительной акции и с ходу объявили, что такую заразу и бубонная чума с ног не свалит, не то что вполне целебный московский воздух. И только добрая тетушка Сима, соблазнившись обещанным высоким процентом, вынула из заветной шкатулки 20 сотенных бумажек и, протягивая деньги непутевому племяннику, произнесла жалобным голосом:

– Смотри, Левушка, не обмани старую тетю Симу, на похороны себе отложила.

Племянник с удивлением оглядел тетушку, которой, принимая во внимание ее возраст и состояние здоровья, до смерти оставалось добрых лет сорок, от комментариев все же воздержался, поспешив лишь горячо заверить в честности своих намерений.

Две недели круиза, как и полагалось, принесли Светке новых любовников, подарки и веселье до утра. Лева же, жестоко страдая от морской болезни, лежал в полном одиночестве в душной каюте, без еды и секса. Единственным развлечением в промежутках между мучительными приступами рвоты у покинутого влюбленного была возможность горестных размышлений о том, как вернуть деньги.

Наконец, вступив на твердый берег и вдохнув полной грудью столичный воздух, Либерман принял единственное возможное решение: заняться бизнесом, даже не подозревая, сколь тернистым окажется сей путь.

3

В их группе предпринимательской деятельностью занимался один-единственный человек – Вася Карпухин из Читы. Поделившись с ним своими проблемами, Лева моментально оказался втянутым в аферу с дубленками.

– Ты не представляешь, какие у нас шьют дубленки! – восторженно размахивал руками розовощекий крепыш. – Класс! Фирма! От югославских в жизни не отличишь. Нужна всего лишь штука баксов: на билет и задаток. Остальное выплатим, когда продадим. Чистого навару десять тысяч долларов!

Либерман не знал, как выглядят югославские дубленки, но сердце подсказывало, что вполне презентабельно, и воодушевленный неожиданно быстрым решением всех проблем, на коленях вымолил у тети Симы еще тысячу долларов и сел дожидаться приезда спасительной партии дефицита.

Вася вернулся, как и обещал, через неделю и, немного смущаясь, выложил на колченогую общежитскую кровать двадцать новеньких, хрустящих, стоящих и жутко смердящих дубленок.

Даже такой неискушенный в торговле человек, как Лева, понял, что это конец. Можно было смириться с пронзительным ядовитым запахом, который они источали: продавать товар можно было на морозе. Закрыть глаза на цвет и фасон: вкус – дело глубоко личное. Неспособность дубленки сгибаться в любом направлении хоть и создавала неудобства при каждом движении, но также не была смертельной – не аэробикой же в ней заниматься. Но что абсолютно представить было невозможно, так это того сумасшедшего, который согласится купить зимнюю вещь с рукавами чуть ниже локтя.

Преодолев отвращение, Лева дотронулся до мехового чудища, понюхал, робко потянул за рукава – не растягиваются ли? Но нет, рукава оставались все той же шокирующей длины.

– Что это? – осипшим от горя голосом спросил он товарища.

– Дубленки, – неуверенно ответил тот.

– Вижу, – взорвался несостоявшийся бизнесмен. – Позволь спросить, для кого? Для члена общества давших руки на отсечение?! Ты куда смотрел, когда их брал? Себе в жопу? Что прикажешь теперь с ними делать?

– Придумаем что-нибудь, – робко пискнул Вася, – в Москве чего хочешь продать можно, подумаешь, двадцать дубленок. Да у нас их с руками оторвут, – неосторожно обмолвился он и тут же прикусил язык.

– Я тебе, козлу, самому руки оторву! Короче, ищи покупателя где хочешь, но через неделю деньги должны лежать на столе.

На этом деловые переговоры были окончены, и каждый пошел со своим горем дальше. Пню ясно, что ни через неделю, ни через две Лева денег не увидел.

Судьба дубленок сложилась следующим образом: одну забрал себе Вася, в «отопительных» и рекламных целях, вторую – его приятель, лишенный стипендии и родительской поддержки. Оставшиеся восемнадцать штук унесли две мрачные личности, у которых Карпухин имел неосторожность занять полторы тысячи долларов. Кредиторы морщась, затолкали негнущийся мех в багажник, нецензурно выругались и, пообещав в следующий раз набить морду, уехали.

Вася не стал дожидаться ни их, ни Левиного визита, собрал пожитки и навсегда исчез из студенческого общежития.

Получив столь предательский удар в спину и окончательно потеряв веру в человечество, Либерман пустился во все тяжкие. Он торговал сибирским кедром, сингапурскими компьютерами и неведомой красной ртутью. На сделку века – продажу двух подводных лодок – приехало восемь человек посредников: разного пола, возраста и национальности, все в деловых костюмах того времени от фирмы «Адидас».

Через полчаса оживленных переговоров выяснилось, что покупателя среди них нет и, вероятно, никогда не было, первый хотел купить для восьмого, таким образом, замкнув круг. Выругавшись, и на всякий случай обменявшись телефонами, горе-бизнесмены разъехались для поиска новых сделок. Так зарождалась в России эра капитализма.

Тем не менее, вопреки всем экономическим законам и здравому смыслу, что-то продавать удавалось, а полученных денег с лихвой хватало на рестораны, такси и Светкины лекарства. Сгубило Либермана то же, что и всех остальных – глупость и жадность.

Как-то под вечер ему позвонил солидный мужчина, представился директором подмосковного пансионата и предложил купить последний по бросовой цене. Цена действительно была выгодной, но все же внушительной.

Лева обсудил полученное предложение с двумя приятелями, после чего было принято единственное и неправильное решение: брать кредит в банке. Сказано – сделано.

В результате сделки концессионеры приобрели пачку отксерокопированной бумаги с не поддающимся осмыслению юридическим текстом и размытыми печатями, а также сомнительное право на 99-летнюю аренду ветхого здания с пьющим персоналом и лечащимися пенсионерами.

Буквально через несколько дней стало очевидно, что никто, включая как здание, так и предпринимателей, столько не протянет. С персоналом проблем не возникло – каждого из них можно было уволить минимум по трем статьям. На пути капитализма, как всегда, грудью стали большевики. Пронюхав о сделке, старички мгновенно организовали первичную ячейку – опыта им было не занимать, и завалили все вышестоящие инстанции письмами и жалобами.

Бизнесмены приняли ответные шаги – пенсионеров пытались травить, заливать, был устроен даже небольшой пожар, в результате чего ушли все тараканы и крысы, но старые большевики, пережившие войну и советскую власть, остались на месте. Использовать объект в коммерческих целях, таким образом, не представлялось возможным, других дураков на субаренду не нашлось, бывший директор исчез в неизвестном направлении.

И тут разразилась настоящая катастрофа: пришло время возвращать кредит. Левины подельники лишь беспомощно развели руками. В самом начале сделки, они высчитали свою прибыль, деньги обналичили и давным-давно их потратили. Либерман хоть и поступил умнее – передал свою долю родителям, но оказался в том же положении, что и остальные, то есть с фигой в кармане.

В ответ на несуразную просьбу сына вернуть деньги мудрый еврейский папа лишь глянул строго из-под очков и произнес, не повышая голоса: «Из нашего сейфа, сынок, как с Дона – выдачи нет», – после чего вновь углубился в Монтеня, показывая, что разговор окончен.

Документы к переезду были уже готовы, посему, не дожидаясь стука в дверь, Либерман-младший взял ноги в руки и отчалил в Германию.

По факту невозвращения кредита возбудили уголовное дело. Кроме того, банк, не рассчитывая на успех официальных органов, предпринял собственное расследование, и двое Левиных партнеров, не успевших предусмотрительно покинуть родину, лишились всего имущества и трех зубов (в общей сложности).

Казалось, для бизнесмена-любителя все кончилось благополучно, но частенько, по ночам, лежа без сна и покрываясь холодным потом от каждого шороха, Либерман подолгу проклинал и Россию, его отторгшую, и Германию, их приютившую, а заодно и банк, так легкомысленно выдавший кредит. Жить не хотелось вовсе.

Вот и сегодня с самого утра Лева испытывал непонятную тревогу. Несколько раз звонил телефон, но трубка молчала. Может, соединение было плохое, а может…

После третьего звонка Либерман почувствовал легкую дрожь в ногах. Ехать в таком состоянии в клуб вряд ли было разумным.

«Пойду немного прогуляюсь, – решил Лева, – а то совсем с ума сойду».

Людей на улице почти не было, до обеда оставался еще час, и только неспешные домохозяйки в прохладе тенистой аллеи с возмущением обсуждали повышение цены мяса на два пфеннига.

Либерман зябко передернул плечами и направился к недалекой придорожной гостинице, куда частенько захаживал пропустить кружку-другую пива и поболтать с темпераментным хозяином-испанцем, которого угораздило жениться на немке.

Он уже отошел на значительное расстояние от дома, когда каким-то шестым вдруг почувствовал, что за ним следят. Резко обернувшись, Лева почти налетел на человека, идущего следом.

«Все-таки они меня достали», – со странным спокойствием подумал он и сухо спросил:

– Чем обязан такому вниманию?

– Лев, это ты? – в свою очередь удивился незнакомец, чуть отступая назад, – а я иду и думаю, ну надо же как похож! Честно говоря, хотел пройти мимо, просто не мог поверить, что в такой глуши встречу знакомого.

Лева внимательно оглядел мужчину, одет по-европейски – дорого и неброско, светлые усы и очки в тонкой оправе делали его похожим на типичного немца. Выглядит приблизительно ровесником, но где они могли встречаться?

Незнакомец рассмеялся:

– Не помнишь! Конечно, сколько лет прошло. А я до сих пор не могу забыть ту тусовку после зимней сессии, когда ты на радостях учил всю группу пить водку, как настоящие мексиканцы. Мои соседи до сих пор со мной за это не разговаривают.

У Левы камень с души свалился – сокурсник! Все, что было связано с университетом, вызывало у него самые теплые чувства.

– Вы куда-то исчезли, курить было нечего, – продолжал мужчина, – и мы с Лукичом пошли собирать деньги на сигареты. Я играл на скрипке, кстати, ты не помнишь откуда она взялась? А Лукич, набрав в рот портвейна, звонил в дверь и когда выходил человек – прыскал винищем ему в лицо. На третьей квартире нас взяли. Потом чуть не отчислили, помнишь?

Лева смущенно хихикнул, Лукича, известного алкоголика-отличника, он помнил прекрасно, так же, как и последствия той катастрофической вечеринки: залили вечный огонь в университетском городке, сына замминистра, упившегося первым, отправили самолетом в Махачкалу, из общежития выкинули несколько столов и кроватей, а перед окном ректора вместо снежной бабы поставили огромный ледяной фаллос.

Отчислить хотели человек двадцать, но влиятельные родители бросили все силы, и дело замяли. А начиналась вечеринка действительно с невинного Левиного предложения.

– Да, ладно, ладно, чего в молодости не бывает… Ты сам-то здесь какими судьбами?

– Жена уговаривает переехать… Она немка, помнишь Жанку с филфака?

– Конечно, помню, симпатичная такая, только маленькая.

Мужчина хмыкнул:

– Зато все рядом. Вот приехали в гости к родственникам, присматриваемся. Может, посоветуешь чего?

– О чем базар, – Лева впервые за эти годы почувствовал себя кому-то нужным, – давай зайдем пивка выпьем, не на дороге же разговаривать?

Сокурсник посмотрел на часы и почесал затылок.

– Ладно, давай, минут сорок у меня есть. Заодно расскажешь, как тут живут. Может, и переезжать не стоит?