Паранойя. Почему он?

Глава 4

«Иногда самые вкусные вещи как раз самые ядовитые.»

К. Маккалоу «Поющие в терновнике»

Всё-таки привычка – вторая натура. Казалось бы, что может быть кайфовей, чем целый месяц без жены и детей? Никаких тебе «Серёжа, то, Серёжа, сё», «Пап, а можно то, а можно это», бесконечных бытовых проблем, глупых споров, выяснения отношений, навязчивых «Ты где? Ты с кем? Когда будешь?» и прочих прелестей семейной жизни.

Тишина, покой, ничего не раздражает и не мешает. Хоть выходи и как Иван Васильевич умиляйся: «Красота-то какая, лепота!». Месяц свободы: друзья, сауны, шалавы…

Ладно-ладно, шучу. Шалавы и сауны давно в прошлом. Но и без этих разгульных радостей самое время наслаждаться отъездом жены.

И я наслаждался. Целую неделю кайфовал, не видя её кислой физиономии. Так она меня достала за последнее время, что каждая мелочь в ней до невозможности раздражала. Впрочем, это было взаимно: Ларку тоже от меня трясло, и мы бесконечно друг друга цепляли. Обстановка в доме накалилась до такой степени, что я едва держал себя в руках при детях, поэтому, когда они с Ларисой уехали, выдохнул с облегчением, и подумал, что месяц – это даже мало.

Но вот прошло семь дней, и как ни странно, я заскучал. По Ольке с Дениской, по суете, по шуму в доме и даже по Ларкиному нытью. Приезжал вечером и прямо тоска брала, странно как-то без движняка, скучно, хотя скучать по сути было некогда: с приездом этого вояки навалилась куча дел, и я уставал, как собака. Мне бы после всей этой кутерьмы спать без задних ног, так нет же херь какая-то меланхоличная прёт, того и гляди на разврат со скуки потянет.

К счастью, предаваться хандре и страдать почём зря я не собирался, поэтому в тот же вечер отправился к сестре. Зойка всегда знала, что мне нужно, и не успел я приехать, как они с Женькой тут же организовали баню, шашлыки, позвали наших общих друзей, и мы душевно посидели прямо, как в молодости: под гитару, Хеннесси, придурковатые Жекины шутки и Альбинкины танцы на столе. Хохот стоял, наверное, на всю округу.

Правда, утром многим было не до смеха. Стенали в обнимку с айраном да, как обычно, причитали на тему того, что некоторые неприлично бодры, свежи и готовы к новым свершениям.

– Долгов, вот что ты за танк?! Больше всех вылакал и хоть бы хны! – возмутилась Алька, когда я объявил, что иду на пробежку.

– Завидуй молча, тётя, – подмигнув, насмешливо парировал я.

– Ой, блииин. А ты у нас прямо бравый мОлодец.

– А чё нет что ли? Ты у кого ещё такой пресс в сорок лет видела? – задрав футболку, продемонстрировал я свои кубики, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Алька же, не выдержав, зашлась страдальческим хохотом, когда я для пущего эффекта снисходительно добавил. – Можешь потрогать, а то когда тебе еще такая возможность выпадет.

– И правда, – подыграла она, и похлопав меня по животу, театрально вздохнула. – О, сердце, успокойся и не рвись! Прямо стиральная доска.

– То-то же! Это тебе не ВиктОровскую пузень наминать.

– Ой, иди давай, бегай, Аполлон хренов, – отмахнулась она со смешком.

– Пошли, тоже взбодришься, телеса растрясёшь, – предложил я, ласково шлёпнув её по пышной заднице, за что тут же получил тычок в солнышко.

– Я уже ночью всё растрясла, так что без меня.

– Ну, и клуша.

– Да куда уж нам до вас – вечно молодых да красивых.

Я улыбнулся и махнув на прощание, отправился подтверждать гордое звание. Правда, это оказалось не так уж просто после попойки. Хватило меня минут на десять, уж больно было жарко да и не особо кайфово после бессонной ночи, поэтому пробегая мимо озера, решил, что лучше поплаваю. И разомнусь заодно, и взбодрюсь. Жора был только рад такому повороту событий. Бегать за мной по лесу в тридцатиградусную жару его вообще не прикалывало, а тут тебе и прохладно, и утки плавают – идеально одним словом.

Намотав несколько кругов по озеру, я перевернулся на спину, и блаженно прикрыв глаза, понял, что счастье есть. Тихонечко покачиваться на воде под палящим солнцем, когда тебя обдувает прохладный ветерок, и ни о чём не думать – это прямо райское наслаждение. И я наслаждался, даже почти задремал, пока не услышал истошный девчачий визг. Не увидев на берегу Жоры, мне сразу стало всё понятно.

Видимо, какая-то деревенская Дунька забрела в поисках приключений. И точно: стоит, зажмурилась, уши зажала и орет, как резанная. Жора уже с перепугу слинял давно, а она всё вопит.

Ну, Дунька и Дунька, хоть и не деревенская.

А уж, когда она глазищи свои вытаращила и открыв рот, уставилась на мой пах, словно увидела восьмое чудо света, так я и вовсе чуть со смеху не помер.

Но добила меня Розелайда -Стефания. Услышав сей бред, я хохотал, как ненормальный, девица же бегала вокруг и пыталась мне втолковать, что неподалёку ходит дикий и ужасный зверь. Я, конечно, мог её успокоить, сказав, что Жора выдрессирован и в принципе не опасен, но она так забавно истерила, что не хотелось раньше времени лишать себя развлечения.

Впрочем, можно было не переживать: с этой ходячей катастрофой скучать не приходилось. Не успела она успокоиться из-за своей Розелайды, как вновь начала визжать. Я уж подумал, она припадочная какая-то, но оказалось, её змея тюкнула. Повод, конечно, веский, но не в обморок же из-за него падать?! Хотя я и сам, надо признать, немного напрягся, не зная, за что хвататься первым делом. Путь до нормальной больницы был не близкий. А если змея всё-таки ядовитая, то лучше бы, конечно, яд хоть немного откачать.

В общем, не долго думая, я подхватил девку на руки и помчался оказывать первую помощь. Да только, как уложил её на полотенце, раздвинул шикарные, загорелые ножки, так и завис, мысленно присвистнув.

Как-то я за всей этой комедией не особо к девчонке пригляделся. Да и чего приглядываться -то?! Что я молодух красивых не видел?! Видел да ещё каких! Но вот именно таких – только разве что в сказках про Алёнушку с Иванушкой.

Девка была чудо, как хороша. Эдакая чисто – русская краса, пышущая здоровьем: ясноокая, румяная, длинноногая, с золотой косой по пояс, соболиными бровями, кукольными щечками и сочными, с ума сводящими губами. Никаких тебе выпирающих костей, приросшего к спине живота, плоской жопы и впалых щёк. И попка, и грудь, и ножки, и животик красивый – всё при ней. Налитая вся, как яблочко – так бы и укусил.

Ну, или «оприходовал» бы прямо здесь под деревом. Молодой бы я точно церемониться не стал, оттрахал бы и глазом не моргнул. Да и почему нет? Тем более, что она вон – готова уже: дышит через раз, взгляд шальной, плывущий, то краснеет, то бледнеет.

Господи, такая прелесть! Однако, я уже и забыл, что такое юные девочки-целочки, смущающиеся от каждого твоего слова и взгляда. Впрочем, меня такие раньше никогда особо и не интересовали, чтобы помнить. Я любил матёрых, объезженных девок, знающих, что и почём. А сейчас вот смотрю и понимаю, что дебилом был редкостным.

Ну, как можно вот этой свежести и невинности в каждой чёрточке предпочесть потасканную бл*дь?

Всё-таки по молодости у меня мозгов вообще не было, как и вкуса. Тащил в кровать всех подряд.

Хотя сейчас вот немного появились, и понимаешь, что такую, как Настенька тоже уже не потащишь. Её надо мороженкой кормить, в кино водить, конфетки-подарочки покупать, а ни где-нибудь на квартирке потрахивать. Я, конечно, и не собирался, уж больно у неё глазки детские, наивные, но когда в них загорелся этот чисто-женский лукавый огонёк и девочка хоть и смущенно, но кокетливо уточнила, чем сыт буду, меня прям поманило.

Взглянул на неё в зеркало заднего вида и опять завис. Она расплела свою косу, волосы рассыпались по плечам и заискрились на солнце, переливаясь, словно жидкое золото. У меня аж скулы свело от желания коснуться этой нереальной красоты.

Создает же природа…

Не знаю, что бы я выдал на волне этих мыслей, но к счастью, позвонила Зойка.

– Серёжа, что происходит? Мы тут тебя ждём, не завтракаем, а Лёша говорит, ты с какой-то девицей укатил. Где ты опять успел подцепить кого-то? – сразу же обрушила она на меня шквал вопросов и негодования.

– Не кипишуй, нормально всё. В офис подъезжай через полтора часа. И узнай, в какую больницу надо ехать, если змея укусила.

– Господи! Я надеюсь, не тебя?

– Нет, девчонку тут одну… Кстати, у тебя там в заборе где-то дырка, отправь кого-нибудь, пусть отремонтируют.

– Мда… дырка в заборе – это, конечно, прямо соблазн, – едко протянула сестра, сообразив, что к чему. – Ну, и поделом змея укусила – не будет лазить где попало.

– Злая ты, – усмехнулся я и снова взглянул в зеркало. Настенька делала вид, что не слышит наш разговор, но яркий румянец на щечках свидетельствовал об обратном, поэтому я убавил громкость динамика. Ни к чему девчонку смущать ещё больше, она и так сидит ни жива, ни мертва.

– А ты у нас, вижу, добреньким стал – сам повёз, – насмешливо заметила меж тем Зойка.

– Да я чёт не сообразил, – включил я дурачка, но сестра, конечно же, меня в момент раскусила.

– Ой, Серёжа, не заливай, пожалуйста. Знаю я, чем ты там «не сообразил».

– Ладно, не ворчи.

– Я и не ворчу, но хочу напомнить, что сейчас вот вообще не до девчонок.

– Ага. Всё, давай, увидимся в офисе, – отмахнулся я, не хватало ещё выслушивать нотации, тем более, что особого повода для них нет. Настёну – Сластёну я трогать не собирался, слишком уж зелёная она, а сейчас действительно не время, чтобы играть в мечту юной девы. На разок же её тоже как-то совсем не хочется. Жалко. Хорошая вроде девчонка, в чём мне пришлось убедиться уже в следующее мгновение.

– Сергей, ты… вы, – поправила она себя, видимо, вспомнив, что негоже «тыкать» дядьке на двадцать лет старше. -Передайте, пожалуйста, мои извинения вашим друзьям. Я, правда, не подумала…

– Да ладно тебе, я бы тоже залез, – подмигнув, успокоил я её, а то уж очень она загрузилась. И чтобы окончательно разрядить обстановку, насмешливо уточнил, возвращаясь к вопросу моей «сытости». – Ты лучше скажи мне, Анастасия Андреевна, кормить меня собираешься или нет? Я по твоей милости, между прочим, без завтрака остался, а ты мне тут всё какие-то «спасибо» да «извините» втираешь.

Естественно, она опять залилась краской смущения, я же едва сдержал смешок.

Умиляло меня это чудо. Я уже и забыл, что от женщины может пахнуть не только сексом, пресыщенностью и корыстью, но и стыдливостью, нежностью и искренним, не прикрытым никакими масками интересом.

– У меня яблоки есть, сойдёт? – выкрутилась она. Я не стал смущать её ещё больше и согласно кивнул.

– Сойдёт. Яблоки я люблю.

– Только они не мытые, я их по дороге на озеро нарвала, – предупредила она, зашуршав рюкзаком.

– Ну, оботри их там чем-нибудь.

– Да в том и дело, что нечем.

– Об топик свой оботри, – бросил я без задней мысли и только после вспомнил, что он у неё коротенький, и ей придется обтирать яблоки об свою прелестную «двоечку». Меня это повеселило. Однако фортуна ко мне благоволит. Опробовал Настьку со всех сторон: и ножки облизал, и кровушки хлебнул, осталось только яблоки со вкусом её сисичек пожевать и счастье есть.

– Может, водой полить? – предложила она, с сомнением взглянув на меня через зеркало.

– Так сойдёт, – усмехнулся я, и не оборачиваясь, протянул руку.

– Я себя прямо Евой ощущаю: со змеёй пообщалась, теперь вот яблоки раздаю, – весело заметила Настёна, вложив «запретный плод» в мою ладонь. Я хохотнул, поражаясь символизму ситуации.

– Ну, будем надеяться, что из Рая нас не выпрут, – сыронизировал я и надкусил яблоко.

Настя хмыкнула, а потом как-то тяжело вздохнула.

– Чего вздыхаешь? Нога болит?

– Нет, с ногой, кстати, всё нормально. Похоже, действительно медянка. Я за Розамунду переживаю.

– А чего за неё переживать? Найдут, никуда она не денется.

– Хорошо бы, а то мне лучше тогда от змеиного яда помереть, – призналась она со смешком, в очередной раз повеселив.

– Что, всё так печально? – сочувственно уточнил я, хотя можно было и не спрашивать. Назвать собаку на полном серьёзе тройным именем – это действительно печальный случай. Настька, видимо, собиралась сказать то же самое, но запуталась в обращении.

– А ты… ой, то есть вы…

– Да ладно уж церемониться. Мы теперь, можно сказать, одной крови, – ухмыльнувшись, дал я добро на фамильярность.

– А вот это совсем не смешно. Вдруг я каким-нибудь СПИДом болею, – вполне резонно заметила она.

– А ты болеешь? – насмешливо отозвался я.

– СПИДом – нет, но ещё кучей всяких заболеваний вполне могу, – не растерявшись, продолжила она гнуть свою линию, но малость просчиталась.

– Так и я могу, Настенька, а слюна на открытую рану – не есть хорошо.

– Ну –у… будем надеяться, что пронесёт.

– Понятное дело. Что тебе ещё остается, если ты сразу не сообразила?!

– Мне простительно, я растерялась.

– А в том и смысл, чтобы не теряться. Так что не далеко ты от меня уехала: тоже сначала делаешь, а потом думаешь, – подвел я итог.

Настёна собиралась что-то ответить, но позвонила Зойка, чтобы сообщить, что она обо всём договорилась, и в больнице нас уже ждут, а также, что парни нашли собачонку. Наказав, чтобы Леха подъехал с ней к больнице, я поспешил закончить разговор.

– Ну всё, нашли твою Розелайду. Скоро подвезут, – отложив телефон, сообщил я.

– Ой, как хорошо, – выдохнула Настя с облегчением. – Спасибо большое! Даже не представляю, что бы я делала…

– Лучше расскажи, каким ветром тебя в наши края занесло, – прервав её причитания, задал я главный вопрос.

– Э… ну, я… к бабушке приехала – погостить, – как-то не очень убедительно сообщила она. Я взглянул в зеркало, но Настя что-то с сосредоточенным видом стала искать в рюкзаке, поэтому лицо разглядеть не удалось, и я решил, не заострять внимание. В конце концов, какая вообще разница?!

– Значит, бабуля у тебя восьмидесятитрехлетняя любительница бразильских сериалов, – резюмировал со смешком.

– Не-ет. «Любительница» – это… бабушкина приятельница. Она тоже гостит.

– Весёлое у тебя лето.

– Есть такое дело.

– Ну, а в лесу ты что забыла? Бабушка разве не говорила, что это частная территория?

– Нет, конечно, иначе я бы не полезла.

– Вот так уж прям и не полезла? – подразнил я её.

– Естественно! Чужая территория – это табу, – лукаво улыбнувшись, высокопарно отрапортовала она.

– Серьёзно, однако, – протянул я. – И чего тебе в такую рань не спится? Это ведь не первое твоё нарушение границ частной собственности?

Настя, смущенно засмеявшись, нехотя призналась:

– Не первое. Уже неделю каждое утро нарушаю, чтобы запечатлеть рассвет.

– В смысле? – удивился я. Мне казалось, всё гораздо прозаичней, и девчонка просто ходит купаться.

– Я рисую. Правда, обычно не пейзажи, но здешние места очень вдохновляют, – воодушевлённо поделилась она. Я же не знал, что сказать. От искусства я был крайне далёк, как и от творческих личностей, певички и актрисы не в счёт, поэтому был заинтригован.

– Значит, ты у нас художница?

– Ну, если ты, как моя мама считаешь, что татуировка – это удел наркоманов и зэков, то нет.

– То есть? – не догнав, уточнил я.

– То есть я тату-художник, – отправила она меня в нокаут, весело поблёскивая глазками, зная, какое впечатление произведёт.

Я мог себе представить, как она, подобно великосветской барышне рисует птичек и рассвет, но, чтобы тату – это у меня как-то в голове не укладывалось. Не вязалось с её образом. Однако Настёна – Сластёна оказалась полна сюрпризов.

– Интересное кино, – усмехнувшись, подивился я. – Ты не похожа на всех этих…

– Фриков? – подсказала она, забавляясь. Я рассмеялся и развёл руками, признавая, что и меня не обошли стороной стереотипы. Оставшийся до больницы путь Настя просвещала меня насчёт своего увлечения: рассказывала, как поняла, что хочет работать именно на коже; как создала свою первую татуировку; поделилась своей мечтой посетить тату – конвенцию в Париже; рассказывала, какие бывают стили, сложности и почему до сих пор ничего не набила себе. Она рассказывала с таким упоением, что я был в очередной раз очарован. Мне всегда нравились люди, горящие своим делом, от них исходит какая-то особая энергетика, и жизнь бьёт ключом. Вот и от Настьки била, и я пил её жадными глотками, вспоминая, каково это мечтать, открывать для себя что-то новое, познавать мир и смотреть на него ни как на что-то грязное, дикое, бесчеловечное, а как на нечто поистине удивительное, полное неизведанных тайн и чудесных мгновений.

Это было невероятное ощущение, словно мне снова восемнадцать. Эта солнечная девочка вызывала во мне какой-то душевный подъём, наполняла теплом и светом. Поэтому, несмотря на то, что мне до безумия хотелось продлить эти ощущения и хлебнуть их сполна, я решил, что не стану лишать Настёнку её наивных представлений о любви, мужчинах да и о мире в целом. В конце концов, для меня это лишь ещё один способ развеять скуку, а для неё наверняка станет чем-то серьёзным. Не то, чтобы я был альтруистом, но иногда, с некоторыми людьми хотелось быть всё же чуточку лучше, чем я есть, и эта малышка, как ни странно, с ходу попала в категорию людей, которых я трепетно оберегал от самого себя.

Да только это оказалось не так-то просто…

Когда припарковался у больницы, Настька выпорхнула из машины, встряхнула своей роскошной гривой, прямо как в рекламе. Волосы заструились золотым водопадом по спине до самой попки, и я на ней залип. Упакованная в коротенькие джинсовые шортики, она так и напрашивалась на смачный шлепок. У меня аж ладонь загорелась, и я на автомате потянулся, но к счастью, вовремя сообразил, что творю.

Сунув руку в карман от греха подальше, едва сдержал смешок. Давно меня так не припекало. Пожалуй, пора заехать к Ариночке – температуру сбить, а то совсем заработался, скоро крыша поедет.

Пока размышлял о своем оголодавшем состоянии, мы зашли в больницу. Нас тут же встретили и со всей любезностью проводили к врачу.

– Подождёшь? – уточнила Настя с нарочитой небрежностью, не подозревая, что глазки выдают её волнение с головой. Я, едва сдерживая улыбку, кивнул и, протянув руку, забрал у неё рюкзак, который она неизвестно зачем прихватила. Сластёнка прикусила нижнюю губку в попытке скрыть радость и поспешила в кабинет.

Осмотр длился долго, за это время я успел решить ряд рабочих проблем и даже заскучать, поэтому от нечего делать достал торчащую из рюкзака папку с Настькиными набросками. Конечно, это был чистейшей воды наглёж, но кого это волновало? Уж точно не меня. Да и что там могло быть такого особенного? Обычные рисунки.

Но, как оказалось, далеко не обычные. Открыв папку, я сразу же прифигел: с первого листа на меня оскалила зубы оторванная медвежья башка, истекающая кровью. И настолько это выглядело реалистично, что я даже потрогал потеки крови, чтобы убедиться, что они не стекут мне на шорты, но больше всего поразил взгляд медведя: горящий дикой злобой и в тоже время отчаянный какой-то, задушенный, безысходный. Он гипнотизировал и, не взирая на всю агрессию, заставлял сопереживать. Не знаю, сколько я смотрел в эти окровавленные глаза, но просто пролистать альбомчик – как изначально собирался, – не получилось. Я вдруг по-настоящему увлёкся и с интересом рассматривал каждую работу, а посмотреть было на что. Хоть в искусстве я и дуб дубом, но даже мне было понятно, что Настя невероятно–талантлива. Её рисунки пробирали, завораживали. Было в них что-то живое, цепляющее, вызывающее неподдельные эмоции. Правда, меня напрягало, что большая часть – сплошной мрачняк. И хотя девочка превращала всю эту чернуху в нечто прекрасное, вывод напрашивался один: с горчинкой всё же Сластёна.

– Ну, как? – раздался её тихий голосок, отвлекая меня от моих размышлений. Подняв голову, встретился с напряженным, немного взволнованным взглядом.

– Красиво, – ответил на автомате, Настя нахмурилась, явно неудовлетворённая таким ответом, поэтому пришлось включать режим дилетанта. – Хотя я во всём этом вообще не секу. – открестился я. С творческими натурами хер угадаешь, что нужно сказать, чтобы не обидеть, поэтому лучше отвертеться.

– А что тут «сечь»? – улыбнувшись, села она рядом, отчего меня окутал нежный, едва уловимый аромат парфюма, который захотелось распробовать – зарыться носом в шелковистые волосы и понять, чем же именно пахнет эта девочка, какая она на вкус… Но я тут же оборвал эти мысли, и приняв серьезный вид, вернулся к теме нашего разговора.

– Ну, как что, – сыронизировал я. – А как же все эти поиски концептуальности, контекста, формы?

Настька фыркнула.

– Меня, конечно, закидают тапками, – с усмешкой заявила она, – но я считаю, что весь анализ должен сводиться к «нравится» или «не нравится». Читать же биографию художника, изучать эпоху, в которой он жил, чтобы понять контекст его картин – чистейшее придурство. Искусство должно говорить само за себя и быть понятным каждому. Как говорил Лев Николаевич Толстой: «Великие предметы искусства только потому и велики, что они понятны и доступны всем.»

Я хмыкнул и весело уточнил:

– Значит, можно смело присваивать статус «говна» всему, что я не понял?

Настька рассмеялась.

– Резонно. Но да. Искусство, оно, как ни крути, субъективно. И если тебя что-то ни коим образом не зацепило, значит, это произведение не имеет для тебя никакой ценности, а следовательно – говно. Другое дело, что твоё мнение не всегда истина в первой инстанции.

– А чьё же тогда истина?

– Большинства.

– Ну, у толпы, обычно, вкусы еще те.

– А в том, наверное, и смысл, чтобы отвечать потребностям общества и быть отражением своей эпохи.

– Мне всегда казалось, что гениальность заключается в том, чтобы быть актуальным во все времена, – подразнил я её, с удивлением отмечая, как легко и ненавязчиво Насте удалось вытянуть меня на разговор о вещах, которые никогда не были мне интересны.

– Возможно… Но, к сожалению, многим из тех, что опередили своё время, пришлось дожидаться его не в самых комфортабельных условиях, поэтому я предпочитаю быть востребованной, нежели гениальной, – резюмировала она, в очередной раз переворачивая мое представление о себе. Я –то думал она из мечтательниц – идеалисток, но нет, эта девочка, судя по всему, на вещи старается смотреть реально. Конечно, не без налёта наивности, но это лишь добавляло ей толику очарования. И я с каждой минутой очаровывался всё больше и больше. Особенно, когда она достала из папки рисунок, на котором было изображено Зойкино озеро, и протянув мне, весело поинтересовалась:

– Ну что, готов присвоить моей работе что-то повыше статуса «говна»?

– Да без проблем, если расскажешь, что нужно делать, – усмехнувшись, забрал я у неё набросок.

– Ничего особенного, Сергей Эльдарович. Просто смотреть и говорить всё, что в голову приходит, – рассмеялась она, но тут же облегчила задачу. – Какие три наречия тебе приходят на ум, глядя на этот этюд?

– Три наречия… – пытаясь принять серьезный вид, задумчиво отозвался я, всматриваясь в «этюд».

Боже мой, слова –то какие! Однако я со Сластёной за эти пару минут культурно обогатился больше, чем за всю жизнь походов с Ларкой по театрам, галереям и выставкам.

– И? – протянула Настенька взволнованно. – Если ничего на ум не идёт, то это тоже нормально. Значит, всё-таки «говно».

– Не тарахти, Настёна, дай сконцентрироваться. Надо же вдуматься, всмотреться, в конце концов, – дурачась, провозгласил я.

– Да ну тебя, – отмахнулась она немного обиженно и протянула руку, чтобы забрать рисунок, но я увернулся.

– Не мешай новоявленному эксперту.

Настька закатила глаза и улыбнувшись, покачала головой.

Я же, отбросив шутливый тон, поделился впечатлениями, понимая, что для неё это действительно важно:

– Однозначно, твои работы цепляют. Есть в них что-то живое. И этот рисунок не исключение.

Настя замерла и кажется, даже дышать перестала, я же закончил наречиями, как она и просила:

– Я бы охарактеризовал как: робко, загадочно, нежно.

– А говоришь, не сечёшь, – пожурила она меня, пытаясь скрыть смущение и довольную улыбку. Глазки же так радостно засверкали, становясь зелёными – зелёными, словно изумруды, что я засмотрелся, в то же время поражаясь самому себе.

Никогда раньше не обращал внимание на такие мелочи. Помнится, Ларка даже развела из-за этого целую трагедию. Какого бреда я только не наслушался, когда она обнаружила, что я не в курсе, какой у неё цвет глаз: и не любил я её никогда, и не ценил, и скотина вообще бесчувственная, и как так можно, и что я за муж такой, и… В общем, повеселила она меня тогда знатно.

Всё –таки бабы забавные существа: то, что я с ней двадцать лет прожил – это как бы не считается, а вот цвет глаз – это да, это показатель! Интересно, то, что я этот цвет у Настьки заприметил означает что-нибудь? По Ларкиной логике я уже должен быть по уши, но поскольку женская логика – вещь крайне сомнительная, то…

– Спасибо, – словно что-то почувствовав, прервала Настенька ход моих мыслей.

– За правду не благодарят. Ты очень талантлива.

– Правда? – робко уточнила она, словно никогда раньше не слышала ничего подобного.

– Правда, Сластён, – улыбнувшись, шепнул я и не удержавшись, заправил ей прядь волос за ушко, ласково коснувшись порозовевшей щёчки, отчего пальцы, будто током прошило.

Настя тяжело сглотнула, наши взгляды встретились, и у меня кровь вскипела. Смотрел в эти наивные, горящие глаза, ещё не умеющие скрывать свои чувства и желания, и голову терял. Все благие намерения летели к такой –то матери.

Я её хотел. Хотел зверски, нестерпимо, до ломоты во всем теле. И не просто отыметь, а себе. Надолго. Вот такую чистую, сладкую, нетронутую, нежную. Утонуть в ней, захлебнуться, жадно вылизать всю, сожрать…

Словно в ответ на мои больные фантазии у Насти заурчало в животе. Меня это, конечно, ничуть не отрезвило, а вот Сластёнка смутилась: нервно усмехнулась и отстранившись, нарушила звенящую от зашкаливающего напряжения тишину.

– Кушать хочу, – покраснев, призналась она. – Всегда, когда понервничаю, аппетит просыпается.

Я хмыкнул и попытался усмирить своих демонов, но они оказались шустрее…

– Ну, тогда поехали кушать, – предложил прежде, чем понял, куда меня понесло.

– Поехали, – без раздумий согласилась она, сводя на «нет» мои попытки обрести хоть какую-то порядочность. – Только мне нужно сначала позвонить, предупредить, что задержусь.

– Конечно, бабушку нельзя заставлять волноваться, – усмехнувшись, кивнул я.

Настька поспешила отвести взгляд, убеждая, что чего-то она привирает насчёт своей бабки.

Выяснять это сейчас я, конечно, не собирался, но на будущее пометку сделал.

На какое будущее, Серёжа? – тут же уличили меня остатки совести. – Покорми ласточку и отпусти, пусть летает дальше, не ломай крылышки.

Поскольку мне не хотелось трахать себе мозг, то я решил, что именно так и поступлю. В конце концов, всё равно бы заехал пообедать, а с Настькой хоть не скучно.

Пока она договаривалась с бабкой, я отблагодарил медперсонал, позвонил в ресторан, чтобы к нашему приезду уже всё было готово, а после скинул Лёхе сообщение, чтобы перекантовался где-то час с Розелайдой.

У Сластёны, видимо, возникли какие-то проблемы, потому что из динамика орали во всю глотку, и хоть слов было не разобрать, голос явно принадлежал не бабке, а матери.

– Ты меня уже достала с этими волосами! Я их отрежу к чертям! – психанув, заявила меж тем Настька.

– Только попробуй, я тебя потом убью, дрянь такая! – было ей ответом. Тон сего послания мне, конечно, не понравился, но в принципе, я поддерживал: отрезать такие волосы – кощунство.

Сластёнка же раздражённо сбросила вызов и отключив телефон, подошла ко мне.

– Что, «бабуля» не одобрила наши планы? – с усмешкой поинтересовался я.

– Да ну её, – отмахнулась она. – Совсем уже сдурела.

– Ей-то простительно, а вот ты… Не вздумай обрезать волосы!

– Ещё один, – закатила Настя глаза. – Не волнуйся, обрезать я их не намерена, они мне самой нравятся.

– Тогда поехали, кормить тебя будем.

– А тебя нет? Ты у нас вроде тоже голодным был.

– Ну, я-то вечно голодный, – ухмыльнулся я.

Настька, прищурив глазки, недвусмысленно взглянула на меня, я же подтолкнул её к выходу от греха подальше, но, как оказалось, всё только начинается.

В машину она села на переднее сидение, и мне открылся шикарный вид на её длиннющие ножищи.

– Какой у тебя рост? – не удержавшись, полюбопытствовал я. Настя удивленно покосилась, но помедлив, всё же ответила:

– Метр семьдесят семь.

– Охренеть – не встать! – вырвалось у меня.

– Все охреневают, -усмехнулась Сластёна невесело.

До меня же только дошло, что я выдал.

– Насть, ты обиделась что ли? Я же наоборот…

– Я поняла, – прервала она меня с мягкой улыбкой. – В любом случае, у меня уже давно нет комплексов на этот счёт.

– А что раньше были? –удивился я. Комплексовать с такими данными – это надо быть замороченной на всю голову.

– Конечно, – протянула Настька со смешком. – Все девчонки такие миниатюрные, аккуратненькие и я… шпала.

– Шпала?! – хохотнул я, но не успел охренеть с её загонов, как она пояснила:

– Пацаны так звали класса до восьмого.

– А-а… вон оно чё, а то я уж хотел тебя лечить в срочном порядке. Ну, до восьмого класса мы все соплечьё бестолковое, – заверил я её, вспоминая себя мелкого. Я тогда, помнится, тоже Натку Гриднёву шваброй звал. А потом подрос и успокоиться не мог, пока трусы с этой «швабры» не стянул.

– Вот и тётя мне говорила: «Подожди, Настя, сейчас подрастут эти идиоты малолетние, и начнут о длинноногих шпалах мечтать, да только пока сопли прожуют, умник какой-нибудь подсуетиться.»

– И как? Подсуетился? – насмешливо уточнил я, искоса взглянув на неё и даже напрягся слегка в ожидании ответа.

– Прям. Кругом одни идиоты, – смущенно улыбнувшись, отшутилась она.

Мне стало смешно, ибо я, как раз, собирался пополнить бесславные ряды, но выбор нынче невелик: либо идиотом, либо – мудаком. Мне, конечно, мудаком привычней, но ни к чему это сейчас. Лишние хлопоты, да и Настенька – натура творческая, эмоциональная: страдать начнёт, мучиться, а мне потом на рисунках её красуйся с оторванной башкой или ещё чем похуже… Так что нет, побаловались и хватит.

– Настька, а ты мясо–то ешь? – хватился я, когда подъехали к ресторану. – А то ты, может, веган, а я тебя в мясной ресторан притащил.

– О, нет, это не моя история! – открестилась она, выходя из машины. – Я ем всё и много, так что со мной лучше по ресторанам не ходить.

– А кто сказал, что я собираюсь за вас платить, Анастасия Андреевна? – подколол я её.

– Я, – просто отозвалась она, и подмигнув, насмешливо добавила. – Вот прямо сейчас говорю: позвали меня в ресторан – значит будьте любезны платить.

– А как же женская эмансипация, феминизм?

– Исключительно в разумных пределах.

– «Разумные» – это случайно не те, которые выгодны?