Между строк

Глава 12

– Э, Шувалов, ну-ка оделся щас же! Тебя еще в медчасти не хватало, скоро в море выходить. Достали по госпиталям гаситься! – кричит дневальный.

Борька, спохватившись, что выскочил в одной футболке, едва сдерживает мат и возвращается в казарму.

– Всё, Санёк, не кипи, – примирительно бросает он, широкими шагами пересекая центральный проход. Под кожей зудит нетерпение и в то же время диафрагму сводит судорогой от волнения, настолько сильного, что кажется, еще чуть-чуть, и руки, как у алкаша, дрожать начнут при виде рюмки.

Схватив с сушилки бушлат, Шувалов на ходу натягивает его, даже не замечая, что он совершенно не просох. Пока идет по ЦП, вслед несутся шутки сослуживцев, знающих, что он, наконец, получил письмо от «своей ненаглядной», но Борьке сейчас плевать, каким придурком он себя выставляет.

Не до понтов ему. Все мысли заняты прожигающим карман письмом.

Как только в обед выдали почту, для мира Борька стал потерян. Увидел на конверте Машкину фамилию, выведенную размашистым, незнакомым почерком и едва не нарушил устав, чуть не поддавшись желанию сбежать с учений.

Неизвестность и дурное предчувствие шарахнули прямо под дых. Борька то и дело порывался вскрыть конверт в коротких перерывах между занятиями, но тут же одергивал себя, напоминая, что не время и не место.

Однако, добравшись, наконец, до облюбованного с начала службы, уединенного местечка, садится на покосившуюся лавку и, достав письмо, никак не может решится прочитать его. Сверлит воспаленным взглядом чужую, почти каллиграфическую вязь, и не знает, что думать.  Точнее – знает и даже почти уверен, да только верить не хочется. Совсем не хочется, иначе окончательно башню сорвет. Он эти полтора месяца-то еле как продержался. Метался, словно запертый в клетке зверь, сгорая от ожидания, накручивая в голове всякое. А теперь, если узнает наверняка… О, держите его семеро!

Стиснув до скрежета зубы, Шувалов втягивает с шумом промозглый, соленый воздух и тут же с шумом выдыхает, настраиваясь на неизбежную правду.

«Сейчас бы намахнуть, чего покрепче», – проскакивает малодушно, но Борька тут же отвешивает себе мысленного леща. В конце концов, сколько можно соплежуйством заниматься? Не он первый, не он последний, более того, классика жанра.

Как и всякий влюбленный дуралей, он с какого-то перепугу решил, что они с Машкой особенные, что не такая она, хотя объективно всё понимал и видел. Знал Машкины недостатки и слабости, но все же почему-то надеялся, что любовь окажется сильнее. Увы, не в их случае.

Эта мысль вызывает злость. Немедля больше, Борька решительно вскрывает конверт, да только ухватив краем глаза «Дорогой Боря…», написанное все тем же, чужим почерком, чувствует, как внутри стягивает в ледяную пружину.

Отбросив письмо, Шувалов, словно ужаленный, вскакивает с лавки и, прикусив губу, начинает расхаживать взад-вперед, пытаясь усмирить вспыхнувшую яркой вспышкой боль и ярость.

Это чуждое, полное официоза «Дорогой Боря…» вместо «Любимый» или «Юсик», не оставляет сомнений, что Машка его кинула. Наверное, он бы даже не стал дочитывать ее проклятое письмо, наверняка перегруженное соплями и оправданиями, но вопрос, почему оно написано другим человеком, озадачивает и беспокоит.

Пройдясь еще несколько минут туда-сюда, Шувалов все же пересиливает себя и, приготовившись к неизбежному, снова принимается за чтение, надеясь, расставить все точки над «i».

«Дорогой Боря! Знаю-знаю))) Слишком торжественно звучит, да и почерк тебя наверняка смущает, но давай оставим так, ладно? Я потратила весь вечер, пытаясь решить, как лучше начать это письмо и уже перепортила кучу бумаги. Боюсь, если так и дальше пойдет, нашим Сибирским лесам придется сильно поредеть, пока мы тебя из армии дождемся))»

У Борьки вырывается ошарашенный смешок. Сказать, что после такого начала у него глаза на лоб лезут – не сказать ничего. Он ни черта не понимает и Машку свою не узнает, но внутри, тем не менее, вспыхивает слабенький огонёк надежды, разгорающийся с каждой прочитанной строчкой все сильнее и сильнее.

«Ты, наверное, сейчас очень удивлен и обеспокоен, но выдохни, пожалуйста. Все в порядке. Уже в порядке… Прости, что так долго не отвечала и заставила поволноваться. Наверняка ты уже надумал всякого… Хотя чего я спрашиваю?! Конечно, надумал. Вот я бы на твоем месте точно надумала. Ну, знаешь же меня))»

Борька понимающе хмыкает. Что есть – то есть. Машка действительно та еще мозгоклюйка, правда, обычно не признает этого, да и с самоиронией у нее туго, теперь же… Шувалов не знает, чем обоснованы столь заметные перемены, и они ему с одной стороны нравятся, а с другой – вызывают еще больше вопросов, сомнений и беспокойства.

Что, черт возьми, там происходит? – клокочет у него внутри. И словно в ответ на его мысли, Машка пишет:

   «Всё, что ты сейчас накручиваешь в своей голове – глупости, Борь. Выкинь их, пожалуйста, оттуда и не злись на меня, я тебе сейчас всё объясню. Правда, даже не знаю, с чего начать. Столько всего произошло, до сих пор не верится. Ну, начну, наверное, с того, что тебе не дает покоя в первую очередь – с почерка. Собственно, отсюда все пошло и поехало. Как я тебе уже говорила в прошлом письме, маму снова уволили с работы, и она снова запила, но в этот раз очень сильно. Дошло до того, что я пришла с работы и обнаружила у нас в доме шалман. Борь, ты только не дури, ладно? Все уже в прошлом…»

На этом месте у Борьки внутри всё переворачивается, он даже не замечает, как вновь поднимается с лавки, и начинает расхаживать взад-вперед, выпадая в осадок всё больше и больше по мере чтения.

«Я знаю, я – дура, хотя для тебя это, конечно, не секрет)) Ты меня сейчас будешь ругать последними словами и будешь прав, но в тот вечер я была такой уставшей, Борь, такой злой и загнанной в угол, что ни о чем не могла больше думать, кроме как поскорее остаться одной. В общем, я взорвалась и попыталась разогнать всю эту компанию.»

Борька с шумом втягивает воздух и запрокидывает гудящую голову, живо представляя свою девочку в кучке упившихся до поросячьего визга утырков.

Господи, дай ему сил! Эта проклятая необходимость торчать за тысячу километров, когда его Машка в такой ситуации, сводит его с ума. Хочется махнуть на все рукой и послать эту гребанную армию по известному маршруту из трех букв. И в следующее мгновение его накрывает таким бешенством, что он готов и в самом деле уйти в самоволку, стоит только прочитать, что какой-то алкаш кинулся на Машку, и спустил ее с лестницы, после чего она попала в больницу с сотрясением и сломанной рукой.

«Как ты понимаешь, я просто физически не могла тебе написать. Да и не хотела, если честно, Борь. Я ведь тебя знаю, ты бы не выдержал, примчался и создал бы себе кучу проблем, а я так устала от проблем! Если бы ты только знал, как я устала…»

Эти, пропитанные придушенным отчаянием, строки действует на Борьку отрезвляюще. Ему вдруг становиться до невозможности стыдно за свои идиотские, мелочные подозрения. Его Машка выживает там, как может, а он тут со своей глупой ревностью. Ну, не идиот ли?

Дальнейший ее рассказ о том, как «козел-начальник» не дал ей больничный и уволил, наплевав на закон, просто придавливает к земле. Наверное, Шувалов только сейчас в полной мере осознает, насколько тяжело Скопичевской приходится. Ведь у нее никого, по сути, нет. Ни родителей добрых, ни настоящих друзей, ни какой-никакой финансовой подушки. Пожалуй, если бы она вильнула хвостом и подыскала себе спонсора, это даже можно было понять, но она ждала его. А он… Вот, что он может сделать, запертый тут, как в тюрьме?

Сбежал бы, да только от этого больше проблем, чем пользы. Как вариант, можно было, конечно, матери написать, попросить, чтобы взяли с отцом под свое крыло Машку, так ведь мать ни за что не согласиться, и ее понять можно. Но от отчаяния Борька готов на все. Собственное бессилие просто убивает.

Никогда еще Шувалов не чувствовал себя таким беспомощным и так остро не ощущал, что ему всего восемнадцать, и он – никто, и ничто пока в этом мире, особенно, когда Машка начинает в своем письме с оптимизмом заверять, что нет худа без добра.

Она рассказывает, что все это время в больнице училась писать левой рукой, а также подружилась с одной девочкой-медсестрой, которая вместе с подругой искала третьего человека, дабы потянуть аренду за квартиру.

Ничего не тая, Маша признается, как, несмотря на огромное желание уйти от матери, ей стало страшно и, наверное, она не пересилила бы этот страх, если бы не Гладышев.

Оказывается, друг нашел им квартиру в своем доме на первом этаже, которую соседи никак не могли продать, а после дал Машке денег на первые два месяца, пока она не найдет работу.

Читая слова благодарности в адрес Олега, Боре начинает казаться, что мир сходит с ума. Чтобы Скопичевская сказала «спасибо» Гладышеву? Сюр какой-то. К счастью, через пару строк всё возвращается на круги своя, и она уже вовсю обзывает его «высокомерным придурком» и «надутым индюком», жалуясь, какой разнос он ей устроил из-за ее молчания, а ведь она, как раз, собиралась все рассказать и объяснить.

«Борь, ты прости меня, пожалуйста, что столько времени молчала! Знаю, надо было кого-то попросить написать тебе, как-то успокоить, возможно, даже соврать. Но я была в таком состоянии, особенно, первые две недели, что хоть вой, да и ты наверняка еще больше начал бы беспокоиться, а то и вовсе примчался бы домой, поэтому вот так все получилось. Глупо очень. Уверена, ты на меня ужасно злишься и правильно делаешь. Я и сама считаю, что большей дуры свет не видывал, но уж какая есть)) Знаешь, у меня в больнице была куча времени о многом подумать, и я кое-что пересмотрела в своей жизни, в себе и… В общем, я тебя, наверное, еще ни раз удивлю, но надеюсь, что в приятную сторону. А пока, давай, уже заканчивать говорить обо мне. Поверь, у меня все хорошо. Гипс немного создает дискомфорт, но девочки относятся к моему состоянию с пониманием и пока справляются с домашними делами без меня. Единственное, что беспокоит – как быть с работой. Впрочем, еще есть время, чтобы что-то придумать, и я обязательно придумаю, Борь. Не переживай! Расскажи лучше о себе, о сослуживцах, что вы там делаете, что изучаете…  Как вообще обстановка? Я очень надеюсь, что у тебя все хорошо и нет никаких проблем. Одевайся теплее, береги себя и не сомневайся, я жду тебя, очень – очень жду, Шувалов, и ужасно скучаю. 

С любовью твоя Маша.» 

Перечитав дважды последние строки, Борька тяжело сглатывает. Ни одно письмо за прошедшие полгода не вызывало у него такого смятения и сумбура. С одной стороны все вроде бы складно и ладно, логично даже, но с другой – что-то не дает покоя.

Шувалов не узнает свою Машку. Все ее действия и слова идут вразрез с его представлением о ней.

До вечера он вновь и вновь перечитывает ее письмо, пытаясь за что-то зацепиться, найти, в чем же подвох. Но выучив наизусть каждую строчку и задубев во влажном бушлате, возвращается в казарму все с теми же вопросами и сомнениями. Ночью они набрасываются на него, словно стая оголодавших волков.

Промаявшись до рассвета, Борька все же приходит к выводу, что либо Машка зачем-то врет, либо он вообще не понял, в какую девушку влюбился. Однако узнать правду можно, только дождавшись письма от Олега.

Вот уж кто-кто, а Гладышев врать не станет. Друг придерживался твердой позиции – лучше горькая правда, чем сладкая ложь, поэтому Боря даже не сомневается, что он непременно откроет ему глаза, особенно, если дело касается Машки.

К счастью, письмо от Гладышева долго себя ждать не заставляет. Приходит буквально на следующий день. И каково же Борькино удивление, когда друг пересказывает ему все тоже самое, что и Машка, присовокупив к рассказу свое мнение о Скопической и ее недалекости.

Читая Гладышевские ядовитые замечания, Шувалов обалдело чешет затылок и понимает, что ни черта не понимает. Проскакивает шальная мыслишка, что может и Гладышев врет, но Боря тут же отмахивается от нее. Друг бы никогда не стал проворачивать делишки за его спиной, тем более, со Скопичевской. Не про Гладышева такие интриги.

Но тогда что же получается? Он совсем свою Машку не знает?

Видимо, совсем. Да и надо признать, накрутил себя, настроил, что бросила, а оно вон как бывает.

 Перечитав по десятому кругу ее письмо, Шувалов чувствует, как постепенно его начинает отпускать. Он все еще не может безоговорочно принять Машкины оправдания, но пьянящее облегчение и желание верить в лучшее уже делают свое дело.

Глава 13

– Ну, наконец-то, – выдыхает Алёнка, когда классный руководитель объявляет, что они отлично справились с работой и могут быть свободны.

 Немедля ни секунды, Глазкова спешит в раздевалку, чувствуя, что еще чуть-чуть, и настроение будет окончательно уничтожено. Впрочем, от него уже толком ничего не осталось. А всё эти проклятые обсуждения одноклассников новогодней вечеринки, на которую Глазкову, естественно, никто не удосужился позвать.

 Не то, чтобы Алёнке сильно хотелось, но всё же было мало приятного в течении часа, пока они украшали класс, слушать все эти разговоры и ловить косые взгляды, в которых отчетливо читалось «ты здесь лишняя». Сколько Глазкова ни убеждала себя, что ей плевать, а все равно цепляло, заставляя чувствовать себя какой-то неполноценной и бесконечно-одинокой. Это бесило и вызывало досаду. В преддверии Нового года хотелось совершенно иных эмоций.

 Раньше Алёнка обожала предпраздничную суету: покупку подарков, обсуждение праздничного меню, нарядов, школьной Елки, и где они с друзьями встретятся после боя курантов, чтобы запустить салют и сходить на горку. Алёнка всегда с нетерпением ждала середины декабря, когда весь город начнет сверкать разноцветными огоньками гирлянд, пробуждая в душе предвкушение чего-то чудесного. Теперь же перспектива провести новогоднюю ночь с родителями у телевизора омрачала и без того не лучшее настроение. Алёна, конечно, в силу возраста и характера старалась не унывать, но в такой обстановке это было сложновато.

 Если бы только мама отпустила ее в родной город к бабушке с дедушкой и друзьям, но нет. Ольга Андреевна, насмотревшись новостей и наслушавшись рассказов про беспредельных братков, теперь не отпускала дочь даже на улицу после восьми, что уж говорить про другой город.

 Вот и получалось, что все Алёнкины ожидания свелись к письму от Бори Шувалова. Она страшно переживала, что ничего из их с Гладышевым затеи не выйдет и в тоже время боялась, что все получится, и ей придется играть эту в высшей степени странную роль.

 Господи, как же она намучилась с первым письмом! Вопреки собственной убежденности, изображать зацикленную на себе страдалицу оказалось не так уж легко. Алёнка посыпалась буквально на первой же строчке, не в силах назвать парня ни интимным «любимый», ни уж тем более, глуповатым «Юсиком».

 Глазкову передергивало каждый раз от этой идиоткой клички, да и от Машки в целом. Однако, поначалу Алёнка все же решила не рисковать и придерживаться стиля этой девицы: сухой пересказ событий, немного нытья, жалоб и жаления себя любимой. Правда, перечитав сей опус и последнее письмо Бори, поняла, что такой парень достоин чего-то большего, поэтому добавила немного тепла, юмора и заботы. В тот момент это казалось таким правильным, что никакие доводы рассудка не смогли переубедить ее. Но стоило отправить письмо, как на нее тут же нахлынули сомнения, и с тех пор не отпускали вот уже полторы недели.

 Поверил? Или почувствовал подлог? – задавалась она вопросом, проверяя каждый день пустой почтовый ящик.

 Этим же вопросом она задается и сейчас, выходя из школы, с едва заметной улыбкой втягивая наполненный морозной свежестью воздух. После школьной духоты с ее склочной атмосферой, мороз оказывает поистине очищающий эффект. На душе сразу становится светлей и веселей.

 Словно скинув с плеч десять килограмм, Алёна бодрым шагом пересекает школьный двор и спешит в кондитерскую за своим любимым, шоколадным батончиком с марципаном. Предвкушая терпкий вкус миндаля, она не сразу замечает незваного провожатого, пока он в отличие от нее, не продолжает свой путь, не обращая внимание на красный свет светофора.

 У Алёнки сердце едва не выпрыгивает из груди, когда тощий, уже подросший, но все еще щенок выбегает на дорогу, и улицу оглашает истеричный гудок клаксона, и визг шин.

 Перепуганный малыш, поджав хвост, растерянно замирает, но к счастью, загорается зеленый свет.

 Алёна, немедля, бросается к дворняжке и, подхватив на руки, спешит унести подальше от дороги. Вслед ей летит отборный мат водителей, решивших, что это ее собака.

 Перепуганная не меньше щенка, Глазкова добегает до дома и, только очутившись в родном дворе, понимает, что не знает, что делать дальше. Зато щенок, не растерявшись, начинает облизывать ей лицо, будто спеша задобрить до того, как она решит, что он ей не нужен.

– Эй, приятель, прекрати, – рассмеявшись, опускает Алёнка предприимчивого малыша на заледенелую лавку.

 Тощие лапки помеси овчарки с лайкой начинают дрожать от холода, а карие глаза наполняются такой грустью, что у Глазковой сжимается сердце.

– Ну, и что мне с тобой делать? – вздыхает она тяжело.

 Малыш, несмотря на холод, радостно виляет хвостиком и, навострив ушки, с надеждой смотрит на Алёнку. И она знает, что не сможет оставить его на улице в мороз также, как знает, что мама ни за что не позволит ей держать собаку в квартире, тем более, большую. Но, возможно, получится уговорить ее дать время, чтобы подыскать щенку хозяев.

 Загоревшись этой идеей, Алёна облегченно выдыхает, и с улыбкой снова берет щенка на руки.

– Не волнуйся, красавчик, я обязательно тебя пристрою, – обещает она ему, на что он отвечает ей очередной, щедрой порцией обожающих поцелуев, вызывая у нее смех и окончательно стирая весь негатив прошедшего дня.

 Так, смеясь и уворачиваясь от вытянутой мордочки нового друга, Алёнка заходит домой.

– Ты опять за старое, – вместо приветствия, усмехается Лёшка, встречая ее в прихожей.

– А что, надо было его на морозе бросить?

– Это не ко мне вопрос, ты знаешь маму. Она тебе не позволит его оставить.

– Ну, это мы еще посмотрим, – парирует Алёнка на чистом упрямстве, готовая защищать малыша до последнего. Брат на ее заявление только тяжело вздыхает, но устоять перед искренним, щенячьим дружелюбием не может.

 До прихода родителей они с Алёнкой, как два маленьких ребенка, не отходят от неугомонного счастливчика. Кормят, купают, играют с ним и даже пытаются обучать командам. Однако, стоит только Ольге Андреевне переступить порог дома и заметить жизнерадостного наглеца, уже облюбовавшего ее тапки, как идиллии приходит конец.

 Весь вечер квартиру Глазковых наполняют повышенные голоса и неутихающие споры, но в итоге все заканчивается строгим предупреждением:

– У тебя неделя, Алёна, чтобы его пристроить, иначе пойдешь из дома вместе с ним.

 С этими словами Ольга Андреевна капитулирует с поля боя, раздраженно хлопнув дверью своей спальни. Алёнка же, подхватив щенка, со счастливой улыбкой начинает кружиться, заверяя его и себя, что все будет хорошо.

Ближе к ночи эмоции утихают, и Глазкова, спохватившись, вспоминает, что так и не проверила почтовый ящик. Не в силах ждать до утра, девушка выскальзывает на свой страх и риск из квартиры, и мчится за почтой, предчувствуя удачу. И на сей раз интуиция ее не подводит.

 Открыв железное дно ящика, на руку ей выскальзывает белый конверт, от которого внутренности сводит судорогой. Фамилия Маши, выведенная неразборчивым почерком, ничуть не успокаивает.

 Дрожа от волнения, Алёна потихонечку возвращается домой, в свою комнату, где ее радостно встречает ушастенький найденыш. Он ластиться, прыгает и виляет хвостом, но Алёнка сейчас не в том состоянии, чтобы уделить ему внимание. Мимоходом почесав его между ушами, она садиться на кровать и судорожно втягивает воздух, сжимая белый конверт.

 Как ни странно, щенок, будто все понимая, садиться напротив и, слегка склонив голову набок, смотрит на нее умными, любопытными глазками.

– Ну, что, будем читать, ушастик, – тяжело вздохнув, разворачивает Аленка письмо и, прикусив губу, пробегает глазами по первым строчкам.

 «Дорогая Маша!)))) Думаю, нашим Сибирским лесам все же придется изрядно поредеть до моего дембеля, поскольку я тоже испортил кучу листов прежде, чем начать это письмо.»

 У Аленки невольно расцветает улыбка на губах и становиться так тепло на душе от этой искренности и капельки смущения, сквозящего в Бориных строках. Словно в подтверждение ее ощущений, он пишет:

 «Смешно, но чувство, будто не полтора месяца тебя не слышал, а вообще только-только познакомился. Странно все как-то. Не знаю, Манюнь, не могу описать свои эмоции. Я ведь и правда, накрутил всякого… Думал, что всё)) А теперь чувствую себя таким придурком. Прости, малышка!»

 Это сожаление Алёнку резануло. С досадой закатив глаза, она отложила письмо и откинулась на спинку кровати, сверля раздраженным взглядом потолок. Последнее, чего ей хотелось, это реабилитировать Машку Скопичевскую в глазах Бори и вызвать у него чувство вины. Не хватало еще, чтобы этот парень извинялся перед такой вертихвосткой. Но поздно, Шувалов не просто извинялся, он места себе не находил от беспокойства за ее судьбу, за то, что ничем не может помочь и заперт в армии, как в тюрьме. Он чувствовал себя в ответе за нее и сходил с ума от собственного бессилия. Каждое его слово было пропитано заботой и любовью. Он ругал Машку за глупый порыв и в то же время гордился ее решительностью: тем, что она нашла в себе смелость уйти от матери, и жить самостоятельно.

 Читая все это, Алёнка едва сдерживает страдальческий стон, только сейчас в полной мере осознавая справедливость маминых предупреждений.

 Она ведь и в самом деле играет чувствами человека и нагло лезет в его жизнь. Он ей поверил: поверил, что его ждут, любят, что о нем заботятся тогда, как ничего из этого нет и не будет.

 Как он почувствует себя, когда узнает правду? Каково будет его разочарование и злость? Разве это справедливо? Разве он заслуживает к себе такого отношения, как со стороны девушки, так и со стороны друзей?

– Что мне делать, ушастик? – вопрошает Алёнка, понимая, что ввязываться в эту затею было совершенно неправильно, но и дать сейчас заднюю – тоже не выход.

 Она продолжает читать, и ноющее ощущение внутри с каждым словом становиться все сильнее и сильнее. Боря рассказывает о себе, что его определили в штурманскую боевую часть, и что через десять дней он выйдет в море, чему очень рад, ибо в учебке уже надоело, хоть и сослуживцы ему попались с хорошим юмором и без заскоков. Он рассказывает, как они прикалываются друг над другом и командирами, и Алёнка не может сдержать смех, живо представляя происходящее.

 «У меня всё хорошо, Манюнь, пацаны нормальные попались, да и прапоры тоже. Единственное – не могу избавиться от чувства, что просто просираю здесь время. Всё это такая фигня. Сейчас бы с радостью поехал на Север с Гладышевым хотя бы на год. Подзаработал бы нам деньжат на первое время, да и ты могла бы поехать со мной. А теперь… даже не знаю, Маш, как быть. Уже который день ломаю голову. Ты напиши мне сразу, как получишь письмо, какие вообще варианты есть по работе, чтобы ответ успел прийти до выхода в море, а то потом фиг знает, когда передадут почту. Если ничего не найдешь, я напишу матери, попрошу помочь хотя бы продуктами. А дальше вернусь из плавания и решим, как быть. Ты только не геройствуй больше, Маш, и от меня ничего не скрывай. Я, конечно, бываю придурком, но не настолько, чтобы создать нам еще больше проблем. Мне главное, чтобы у тебя все было хорошо, Манюнь. Так что прекращай дурить и думать за меня. Сдувать пылинки и оберегать – моя забота. Прости, что тебе приходится справляться со всем этим дерьмом в одиночку. Если бы я мог, ты знаешь, я бы все для тебя сделал. Я люблю тебя, малышка, очень сильно люблю!

 Твой Боря.»

 Алёнка тяжело сглатывает, смахивая подступившие вдруг слезы, ибо даже не сомневается, что так и было бы – он бы сделал всё. Всё для эгоистки, которая никогда не оценила бы, ибо для таких, как она значение имеет «сколько» и «что», а не то, что для кого-то это всё.

 И почему хороших парней всегда тянет на таких девчонок? Разве не хочется шагать по жизни рука об руку, строить общие мечты и достигать их совместными усилиями? В чем тогда смысл быть парой, если все приходиться делать самому?

 Алёнка искренне не понимает этого, но очень хочет, чтобы однажды кто-то полюбил ее также, как Боря свою Машку. Как же всё-таки обидно за него.

– Да-а, встряли мы с тобой по самое не балуй, ушастик, – перечитав еще раз письмо, резюмирует Алёнка и помогает щенку забраться на кровать. Тот сразу же принимается за своё и облизывает Аленкино лицо, вызывая у нее очередной приступ смеха. – Фу, ну прекрати. Прекрати, я тебе говорю.

 Несколько минут уходит на то, чтобы угомонить любвеобильного малыша, а после Глазкова снова возвращается к насущным проблемам.

– И все же, как мне быть, ушастик? Я так не хочу его обманывать.

 Ушастик, улегшись к ней под бок, начинает активно вилять хвостом, словно одобряя ход ее мыслей.

– А может и не обманывать? – продолжает она рассуждать. – Ну, или хотя бы по возможности. Он ведь со мной искренен, почему бы и мне не быть с ним такой в рамках всей этой затеи? Как считаешь, ушастик? По-моему, мы могли бы стать друзьями.

 Ушастик дает исчерпывающий ответ, лизнув ее в нос. Хохотнув, Алёнка чмокает его в ответ и, взяв тетрадь с ручкой, принимается за очередное письмо, решив, что больше ничего выдумывать не станет, а просто подгонит свою жизнь под Машкины реалии.

 Так Ольга Андреевна стала Олей – той самой девочкой-медсестрой, отец – парнем Оли, а Лёшка – подружкой Оли. Школа превратилась в литейно-механический завод, на который Машка устроилась метрологом, и где коллектив оставлял желать лучшего, а курсы кройки и шитья Скопичевской только предстояло освоить, как только снимут гипс.

 В общем, Машку ждали серьезные трансформации, а Борю сюрпризы, но, по крайней мере, в этом было хоть что-то правдивое и, хотя Алёнкину совесть это ничуть не успокаивало, все же на душе стало гораздо легче, когда она смогла поделиться не мифическими проблемами мифической Машки, а своими собственными.

 Поначалу было немного неловко писать про не самый теплый прием «заводчан», но потом Алёнку, будто понесло. Она рассказала про то, что чувствует себя одиноко и не в своей тарелке на новой «работе», не обошла вниманием Борькино письмо, расспросив подробнее о ребятах, с которыми он общается, о распределении. Поделилась впечатлениями о новом, просмотренном фильме и, конечно же, рассказала о своей «головной боли» – ушастике, которого «хозяйка квартиры» требовала отдать в самое ближайшее время. Несмотря на то, что позитивного в ее житие -бытие было по большому счету не больше, чем у Машки, Аленка постаралась подать это все с юмором и оптимизмом, посмеиваясь над своими неудачами и заверяя Шувалова, что в целом она справляется, поэтому он может быть абсолютно за нее спокоен.

 Закончив письмо поздравлениями с Новым годом, ранним утром она мчится на почту, надеясь, что ее откровения успеют дойти до того, как Борька уйдет в море.

 Следующую неделю все ее мысли заняты Ушастиком. Она везде и всюду после школы развешивала объявления, но никто так ни разу и не позвонил. Мама капала на мозги, что непременно выгонит ее на улицу вместе с этой «животиной», если до конца недели он не будет пристроен. Поскольку Ольга Андреевна уже не первый раз выставляла Алёнкиных найденышей, сомневаться в ее угрозах не приходилось, и Алёнка впадала в отчаяние. Она так привязалась к малышу, что уже не представляла себе жизни без него. Он был таким умненьким, ласковым и игривым, что Глазкова просто не понимала, как мама может оставаться к нему равнодушной, но тем не менее, сколько Алёнка не пыталась уговорить ее, та была непреклонна.

 Помощь пришла совершенно неожиданно и откуда не ждали. Спустившись по просьбе матери за квитанцией к почтовому ящику, Алёна с удивлением обнаруживает письмо от Бори.