–Все в порядке?– спрашиваю, когда он обращает на меня внимание.
–Какой уж тут порядок. Полнейший бардак! – с невеселой усмешкой отвечает он, снимая очки и отставляя от себя ноутбук.
– Ну, прям уж бардак?– мягко возражаю, ласково касаясь костяками пальцев его щеки.– Вот поправишься и со всем разберешься, а пока отдыхай и не напрягайся. Ты только –только на ноги встал.
Я продолжаю гладить его по лицу, но встретившись с пронзительным, каким-то странным взглядом замираю.
–В чем дело? – тихо спрашиваю, отчего-то становится не по себе.
–Во мне, наверное, – отвечает он с невеселой усмешкой, выбивая у меня почву из-под ног.
–В каком смысле?– уточняю, ничего не понимая.
–Да во всех.
–Что случилось, Олеж? – спрашиваю со страхом, напуганная его этой загадочностью и меланхолией.
–Случилось то, что не должно, Чайка, –тяжело вздохнув, опять выдает он очередную загадку с задумчивым видом. Но какое-то шестое чувство подсказывает мне, что говорим мы, отнюдь, не о работе. И сердце начинает колотиться, как бешенное, поскольку что-то творится в душе моего мужчины. Что-то для себя в эту минуту он решает, по глазам вижу, и мне страшно сделать что-то не так, совершить очередную ошибку, которая знаю, станет фатальной. Поэтому осторожно ступаю на тонкий лед и задаю вопрос:
–Почему?
–Потому что порядка нет, -вновь сбил он меня с толку. Я не понимала, о чем конкретно мы говорим, поэтому раздраженно пробурчала:
–Сдался тебе этот порядок.
–Конечно. Где нет порядка, там нет счастья, – пустился он в очередные рассуждение, на которые я не знала, что сказать. Хотя он, похоже, и не ждал от меня какого-то ответа.
–А что для тебя счастье? – интересуюсь все же.
–Покой, – отвечает так же тихо, смотря куда-то вдаль.
–Это не счастье, это комфорт, Гладышев.
Он усмехается.
–Твоя правда, Чайка.
–А это не моя, Олеж, а мудрых людей. Еще Достоевский писал: «Нет счастья в комфорте, счастье покупается страданием», – процитировала я недавно прочитанное «Преступление и наказание».
–А я уже настрадался, Ян, на три жизни вперед. Устал, – невесело подводит он итог. – И ни сил не осталось, ни смелости.
Я собираюсь сказать, что моей смелости и сил хватит на двоих, но Гладышев, тяжело вздохнув, сворачивает разговор.
–Ладно, давай спать, малыш, -ласково произносит он. И меня как-то сразу отпускает от тона его голоса. Странное, неприятное ощущение от разговора улетучивается, но осадок все же остается. Поэтому уснуть я не могу, обдумывая, что творится в голове и сердце у этого мужчины. Я не дура и подоплека разговора мне ясна, но вот горячее дыхание и крепкие объятия сбивают с толку.
Гладышев прижимается к моей спине грудью, зарывшись лицом в мои волосы. Его пальцы нежно скользят по коже, вырисовывают какой-то узор на моем животе, отчего по венам разливается терпкое возбуждение, а по телу проходит сладкая дрожь. Мы уже две недели не были близки, а учитывая все события, кажется, будто вечность. Словно это было в прошлой жизни и сейчас все видится таким странным. Страшно сделать лишнее движение.
Я осторожно пододвигаюсь ближе, чувствуя ягодицами, что мое желание взаимно. Прогибаюсь, Гладышев сжимает мое бедро стальной хваткой, пытаясь остановить.
Я опять ничего не понимаю. Оборачиваюсь, вглядываюсь в его лицо в темноте, но ни черта не вижу. И тут чувствую нежное прикосновение холодных пальцев к своему лицу. Они скользят так легко, как крылья бабочки, изучающе и в тоже время ласково. И щемит от каждого их касания, потому что в этот момент мы ближе, чем когда – либо еще. Гладышев не впервые был со мной нежен, но никогда так открыто, так трогательно.
–Что ты делаешь?– шепчу охрипшим голосом от вставших комом в горле слез, желая, чтобы он, наконец, сказал о своих чувствах, ибо я устала гадать и надеяться.
– Запоминаю самую красивую девочку на свете, – раздается тихий, едва слышный ответ, но меня эти слова оглушили, пошатнули мой мир, потому что я сердцем чувствовала, что это Гладышевское «люблю». Такое вот сотканное солью, нежное….
–Я люблю тебя, – так же тихо, скользя губами по его плечу.
–Спи, малыш, – нежный, едва ощутимый поцелуй в лоб.
–Сплю, – шепчу, закрывая глаза.
На душе так светло, так хорошо. И я засыпаю со сладкой улыбкой, желая продлить этот момент, как можно дольше, потому что в это мгновение между нами гармония, а она действительно самое главное в жизни, в этой гармонии и заключено счастье. И я счастливая. Сегодня ночью я такая счастливая, дыша с ним в унисон, свернувшись в клубочек в его объятиях, слушая мерный стук его сердца.
Утро тоже начинается со стука. Правда это тук-тук не имеет ничего общего с биением сердца моего Олежи, оно раздражающее и настырное. Открываю глаза и с удивлением обнаруживаю, что одна. Интересно, сколько же я спала? Сладко потягиваюсь, и накинув на себя Олежкин халат, в котором я брожу всю эту неделю, так как до сих пор не перевезла свои вещи, иду на поиски его хозяина.
Но каково же мое удивление, когда на кухни меня встречает преклонного возраста женщина, отбивающая мясо.
–Доброе утро! Я вас разбудила?– холодно произносит она, глядя на меня ничего не выражающим взглядом.
–Где Гладышев?– грубо спрашиваю, поскольку мне совершенно не нравится все это.
–Олег Александрович уехал на работу, просил вам передать, чтобы вы отдали мне ключ, когда пойдете, – вот так бесстрастно, будничным тоном меня убили. Стою, пытаясь понять, что это все значит. Оглушенная, дышу глубоко, не веря.
–В смысле? –тупо переспрашиваю.
–Что в смысле?– высокомерно приподняв бровь, произносит женщина.
Я качаю головой, разворачиваюсь и решительно направляюсь в спальню, путаясь в халате.
Закрываю двери и начинаю прокручивать то, что сказала эта женщина, пытаясь найти в ее словах что-то, чего там нет.
Нет, он же не может нести такой бред!
Что это, бл*дь, за шутки такие?!
Хватаю телефон, набираю номер, который выбит в моей подкорке, но в ответ – « Абонент временно недоступен, попробуйте позвонить позже».
Прикусываю костяшки пальцев, дышу рвано. И не верю, не верю, не верю!!! Что же ты творишь, Олеженька?! Что же ты делаешь?! Что делаешь….
Сейчас вчерашний разговор становится понятным. И то осчастливившее меня «люблю» превращается в «прощай», и от этого накатывает дикое, безумное отчаянье.
Нет, нет, нет! Этого быть не может! Сердце его не обманешь, а оно кричало, что любит он меня. Любит!
Неужели опять намечтала, неужели опять поверила в то, чего нет?
Подхожу к кровати, сажусь, тяжело сглатываю. Закрываю глаза, пытаясь, успокоится. Но внутри все рвется на ошметки от разочарования и боли, ломается, рассыпаясь на осколки.
Господи, сколько, сколько же можно? Сколько я буду бежать за ним без оглядки, когда он уходит? Склеивать, собирать себя по кусочкам, по пазликам, когда он раз за разом беспощадно разрушает и ломает? Сколько же, Господи, я буду отдавать, не прося ничего взамен? Не могу, не могу так больше, не могу! Не теперь, когда познала, как это, когда он мой и днем и ночью. Когда нет никаких условностей и запретов, когда есть только я и он, и то, что между нами. Не теперь, когда я хоть на миг поверила в его «люблю». И я до сих пор верю, иначе не могу, иначе я просто загнусь и умру от боли. От свирепой, сжирающей меня боли.
Я не помню, как покидала его квартиру, как отдавала ключи. И слава Богу! Слишком унизительный это момент, слишком болезненный.
Пытаюсь анализировать, но в голове такой сумбур, что меня хватает лишь на то, чтобы добраться до моей ( моей ли?) квартиры, лечь на диван и скулить, накрывшись одеялом с головой, выплакивая очередную обиду. Вот только это уже не просто обида, это сама жизнь. Моя жизнь, которая утекала из меня с каждой слезинкой. У всего есть предел, у любви и жертвенности тоже. Так вот сейчас настал предел моей. Сейчас во мне умирала любящая Янка, готовая на все ради мужчины, который ее убил, который свое «я», как и всегда, поставил выше ее «мы». А она все равно молила сделать что-нибудь, корчилась во мне, просила. Потому что даже сейчас она ради него хотела жить.
И спустя четыре дня, за которые ни разу Олег не позвонил мне, я пошла на поводу ее слез. Подняла себя и твердо решила, что сегодня расставлю все точки над «i», ибо больше так не могу. Определенность никогда не причиняет боли. Боль причиняет лишь всякое «до» и «после». Поэтому я хочу взглянуть в любимые глаза и понять, могут ли сказанные в темноте слова быть правдой. Или для правды нужен лишь яркий свет?
Собираюсь тщательнейшим образом. Я сегодня должна быть безупречна. Зачем? Наверное, чтобы при встрече с Гладышевым чувствовать себя увереннее, чтобы хоть как-то поднять самооценку, хотя это такая глупость. Теперь уже абсолютно наплевать на все, именно поэтому я отправляюсь прямиком к нему в офис, и вызвав Людмилу, прошу передать, что жду ее начальника в кафе на втором этаже. Она узнает меня сразу, и ничего не спросив, лишь коротко кивает и уходит.
А я иду, занимаю место на своей Голгофе. Заказываю капучино и жду.
То, что Гладышев здесь, чувствую еще до того, как он подходит к моему столику. У любимых мужчин особая энергетика. Они как радиоволна, на которую ты идеально настроена, и словишь, стоит чуть появиться на горизонте.
Вот и я ловила, отсчитывая секунды, настраиваясь, чтобы достойно встретить взгляд голубых глаз. Встретила, создала видимость, а внутри все заныло от тоски. Сжимаю горячий стакан с кофе, обжигая ладони, приводя себя немного в чувство, пока он делает заказ.
–Ну, надеюсь, это что-то действительно серьезное, потому что у меня из-за тебя нарушились все планы, – не щадя, бьет он с первой же фразы.
–У меня из-за тебя нарушилась вся жизнь, но я, как видишь, не жалуюсь, – парирую с усмешкой, ставя кружку на стол, чтобы дрожащие руки не выдали моего волнения.
–А что ты делаешь?
–Констатирую факт! – спокойно, сжимая под столом кулаки так, что ладони саднит от впившихся в них ногтей. Гладышев лишь хмыкает.
–И что же настолько важное ты мне хочешь сообщить, что не может подождать до вечера? – иронично спрашивает он, вальяжно развалившись напротив.
– А что, мы должны были встретиться вечером? – язвлю, начиная, заводится.
–А разве сегодня не среда?
Это снисходительное замечание отдается острой болью во мне, от которой едва ли не задыхаюсь. Глаза начинает жечь от подступающих слез, но я глотаю колючий комок в горле, обдирая все нутро.
Смотрю на Гладышева, вкладывая в свой взгляд ту агонию, что раздирает меня на части.
–Ты издеваешься? – спрашиваю дрожащим от слез голосом.
–Почему? –невозмутимо пожимает плечами.
–Не прикидывайся! Что, бл*дь, за детские игры?! – закричала я, уже не сдерживая себя.
–Не ори! – рыкнул, подаваясь вперед.
–А ты не веди себя, как придурок! Думаешь, после всего мы вернемся к «средам и пятницам»?
–После какого «всего», Чайка? Ты что, всерьез думала, что что-то вдруг изменилось, только потому что я в очередной раз вытащил тебя – дуру из дерьма? – насмешливо интересуется, мастерски разыгрывая изумление.
–Какой же ты урод, Гладышев! Зачем тогда ты примчался ко мне в Рубцовск? – выплевываю, не в силах больше ходить вокруг да около.
–Пожалел. Не чужая же ты мне все –таки, – спокойно парирует, а у меня все обрывается внутри от боли.
–Зачем ты так?– тихо, не скрывая горечи.
– А зачем ты спрашиваешь, если не хочешь знать ответ?– зло, прожигая меня яростным взглядом.
–Потому что надеялась, что он будет иным!– кричу от обиды и унижения, глядя в эти бездушные глаза.
–И что теперь? Какие твои действия? Проглотишь, забудешь, и продолжим, как ни в чем не бывало? – вопрошает, давя на меня, растаптывая своим презрением.
Я захлебываюсь слезами. Не получается у меня уйти красиво, эффектно, с гордо поднятой головой, только вот так – по-уродски, униженно поджав хвост. От этого становится еще горше. Прячу лицо в ладонях, пытаясь, успокоится. Не сразу, но мне удается это сделать. Встаю, иду в дамскую комнату, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к следующему раунду, хотя зачем? Давно уже ясно, что проиграла. Но надо доиграть эту роль до конца.
Возвращаюсь, Гладышев взглянув на меня, мрачнеет. Интересно, ему стыдно или противно?
Собравшись с духом, сажусь напротив и ровным насколько это возможно голосом сообщаю:
–Я больше не хочу продолжать наши отношения.
–Ты же говорила, что без меня тебе больнее?– приподнимает насмешливо бровь, делая глоток и тут же морщится.– Фу, ну, и кофе у них тут.
А меня это замечание шарахнуло со всей дури своей неуместностью. Как он может быть таким мерзким? Что с ним, бл*дь, не так?! Даже для него это слишком.
У меня тут вопрос «жизни и смерти» решается, а он про какой-то долбанный кофе. И «проглотить» бы очередную обиду, какая разница уже – одной больше, одно меньше да сыта по горло. Пережрала, что обратно лезет. Но и сил нет, чтобы высказать свое возмущение. Да и какой уже смысл? Все равно все для себя решила.
–Говорила, – подтверждаю со вздохом. – Глупая была. Сейчас понимаю, что лучше, Гладышев, подыхать без тебя, чем с тобой, если ты мне больше ничего предложить не можешь.
Пытаюсь за улыбкой скрыть боль, не знаю, получается ли, но я все равно растягиваю фальшиво губы и смотрю на Гладышева, хотя мне стоит это огромных усилий. Он неопределенно хмыкает и бросает нетерпеливый взгляд на часы. Весь его вид так и кричит: «Давай быстрее, девочка, не трать понапрасну мое драгоценное время». В этом весь он – все у него по делу, без лишнего трепа и хождения вокруг да около. И я люблю его таким и в тоже время ненавижу. Знаю, что не бывает мужчин, с которыми легко и просто ужиться, без всяких забот и проблем. Но у каждой женщины появляется в жизни такой, с которым она хочет пройти все сложности. Мужчина, с которым я хотела и хочу этого, сидит напротив, скучающе постукивает пальцами по столешнице и вообще не заморачивается. Ему пофиг, совершенно, абсолютно наплевать.
И я его не понимаю, просто отказываюсь после этой странной недели, что мы пережили. Наверное, лучше бы он никогда не показывал мне, что может быть другим, не заставлял чувствовать себя любимой. Потому что раз попробовав, я больше не согласна на меньшее. Как писал Ремарк: «Дай женщине пожить несколько дней такой жизнью, какую обычно ты ей предложить не можешь, и наверняка потеряешь её. Она попытается обрести эту жизнь вновь, но уже с кем-нибудь другим». Я не хотела с другим, но и с Гладышевым больше не хочу так, как раньше.
–Почему?– шепчу отчаянно, всматриваясь в такое любимое и такое чужое в эту минуту лицо.
–Смысла не вижу, -пожимает плечами, а у меня кончаются все слова. Боль достигает такого предела, что хочется умереть.
–Ты ведь для себя давно все решил, да?– усмехаюсь, вдруг ослепленная догадкой. И когда он отводит взгляд, у меня вырывается смешок.
–Ненавижу тебя! – сглотнув ком, тихо произношу, словно сама себе.
– Мне жаль, Ян! Наши отношения изначально были ошибкой и ….
–Замолчи, – цежу, закрывая уши. Меня трясет от накатывающей боли и отчаянья. – Уходи, Гладышев. Уходи, сейчас же! Уходи, раз тебе плевать, что ради тебя я готова была на все. И это не просто красивые слова, это чистейшая правда. Тебе лишь стоило щелкнуть пальцами. Потому, что я любила тебя и люблю так, как любят в жизни только раз. И ты этот «раз» профукал. Пусть для тебя я одна из многих, но сомневаюсь, что найдется еще такая дура, которая полюбит тебя со всеми твоими задвигами. А я… да, я – та дура, Олеженька, у которой счастье тобой начиналось и тобой же закончилось. Поэтому уходи, пока эта дура во мне не начала умолять об обратном, – мой голос срывается, и я замолкаю.
Мы смотрим друг на друга в последний раз, ему нечего мне сказать, а мне… Мне хочется кричать: «Смотри! Смотри, что ты со мной сделал! Смотри в эти потухшие глаза, когда –то сиявшие мириадами звезд, смотри на эти искусанный до крови губы, в попытках сдержать слезы причиной, которых всегда был ТЫ! Смотри на осколки сердца, которое ты разбил, а ведь оно лишь для тебя одного билось. Только для тебя! Хотя, это уже неважно. Теперь уже все неважно. Просто смотри, ибо нам больше нечего друг другу сказать, ибо ничего больше не осталось, кроме киношного «прощай!»».
Но никогда я тебя не прощу, Гладышев! Никогда! – шепчу, глядя ему вслед, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не зареветь, чтобы не сорваться и не побежать за ним.
Нельзя! Нельзя, нельзя, нельзя! – как мантру повторяю, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь болью отрезвить себя. Запиваю горечь потери остывшим кофе, но становится еще поганей.
Терпи, Яночка, терпи! Ты же сильная девочка, терпи. И не плачь, только не плачь! Тебе нельзя, иначе на коленях за ним поползешь, умоляя, чтобы вернулся. А это уже дно, апофеоз твоего унижения.
Лучше уж потерять его, вырвать с корнем, чем день за днем медленно умирать, агонизируя. Пусть будет больно, пусть невыносимо, но только так – через страдания обретается покой и счастье. И ты будешь счастливой, будешь. И однажды поймешь, что эти хождения по мукам были не зря. Только потерпи, немного потерпи. И ты забудешь, слышишь?! Забудешь.
Да, забуду. Только сейчас нужно отвлечься, чтобы не плакать.
Достаю лихорадочно телефон и ищу номер Пластинина, поскольку только он может помочь с залом. А мне срочно, во что бы то ни стало нужно попасть на тренировку. Только так смогу отвлечься, иначе утону в слезах. А плакать нельзя, никак нельзя…
Продолжение следует…
В оформлении обложки использована фотография автора NatashaFedorova с сайта https://ru.depositphotos.com/home.html по лицензии XL