Moje książki
MojeКoszykListy
Wszystkie 345 kategorii

Романы Круглого Стола. Бретонский цикл

Tekst
Książka w języku rosyjskim
Autor:
0
Recenzje
Przeczytaj fragment
Oznacz jako przeczytane
Jak czytać książkę po zakupie
Smartfon,
tabletKomputer,
laptopE-czytnik
Czcionka:Mniejsze АаWiększe Aa

Вернувшись к своим, Иосиф молвил:

– Скажите Моисею, что, если он достоин благодати, никто не сможет ее отнять у него; но если ведет речи не от чистого сердца, лучше ему не просить ее.

– Меня ничто не устрашит, – ответил Моисей, – если только Иосиф дозволит мне занять место с вами.

Тогда они взяли его с собой и привели в залу, где был поставлен стол.

И вот сели на свое обычное место Иосиф, и Брон, и каждый из прочих. Моисей, осмотревшись, обошел стол и стал перед пустым сидением по правую руку от Иосифа. Вот он подходит, он готов уже сесть; и в тот же миг сидение и сам он пропали, не прервав ничуть божественную службу, словно бы их никогда не было на свете. Когда служба кончилась, Петр сказал Иосифу:

– Никогда не доводилось нам пережить такого страха. Скажите нам, молю вас, что приключилось с Моисеем.

– Не ведаю, – ответил Иосиф, – но мы можем узнать у Того, Кто уже столь многому нас научил.

Он преклонил колена перед чашей:

– Господь мой, так же истинно, как Вы приняли образ во плоти во чреве Девы Марии, и как пожелали Вы претерпеть смерть ради нас, и как вызволили меня из темницы, и как обещали Вы прийти ко мне, когда я буду молить об этом, поведайте мне, что стало с Моисеем, дабы я мог донести это людям, коих Вы доверили моему попечению.

– Иосиф, – ответил голос, – Я сказал тебе, что в память о предательстве Иудином одно место за столом, воздвигнутым тобою, должно оставаться пусто. Оно будет занято лишь с приходом твоего внучатого племянника, сына сына Брона и Энигеи.

Что до Моисея, Я покарал его за двуличие и лживый умысел, что вынашивал он против вас. Не уверовав в благодать, вас осенившую, он надеялся смутить вас. О нем не обмолвятся более до той поры, пока не придет освободить его тот, кто должен занять пустующее место[123]. И отныне те, кто отречется от Меня и от тебя, станут испрашивать тело Моисея, и им воистину будет за что винить его[124].

У Брона и Энигеи было двенадцать сыновей, и когда они выросли, то стали обременять родителей. Энигея умоляла своего супруга спросить Иосифа, что им делать.

– Я спрошу совета, – ответил Иосиф, – у священного сосуда.

Он пал на колени, и в этот раз ответ ему был передан с ангелом.

– Бог, – сказал тот, – сделает для твоих племянников все, что ты пожелаешь. Он позволяет им всем взять себе жен, при условии, что они признают главой того из них, кто не возьмет жены.

Когда эти слова дошли до Брона, он собрал своих сыновей и спросил их, какую жизнь они хотели бы вести. Одиннадцать ответили, что желали бы жениться. Отец стал искать и нашел им жен, с которыми и соединил их по изначальным обрядам святой Церкви[125]. Он им дал совет хранить верность брачному обету, блюсти всегда чистоту и быть едиными в сердцах и помыслах.

Один лишь, по имени Ален, сказал, что скорее даст содрать с себя заживо кожу, чем возьмет жену. Брон привел его к дяде. Иосиф принял его, смеясь:

– Ален должен быть мой, – сказал он, – я прошу вас, сестра и брат, отдать мне его.

И, обняв его, промолвил:

– Мой милый племянник, возрадуйтесь: Господь наш избрал вас, чтобы прославить его имя. Вы станете главным среди ваших братьев и будете править ими.

Он возвратился к Граалю, чтобы спросить, чему он должен научить племянника.

– Иосиф, – ответил голос, – твой племянник мудр и готов воспринять наставления. Открой ему тайну о той великой любви, которую Я питаю к тебе и ко всем тем, кто мудро воспринял Мое учение. Поведай ему, как Я сошел на землю, чтобы принять позорную смерть; как ты омыл раны Мои и собрал кровь Мою в сей сосуд; и как Я одарил драгоценнейшим даром тебя, твой род и всех тех, кто возжаждет чести причаститься к нему. Благодаря сему дару повсюду вас примут благосклонно, и никто не затаит зла на вас; в любой тяжбе Я буду на вашей стороне, и никогда вас не осудят за преступление, коего вы не совершали. Когда Ален познает это все, принеси священный сосуд; покажи ему кровь, изошедшую из Моего тела; предупреди его о коварных уловках, измышляемых Врагом, дабы завлечь тех, кого Я люблю: наипаче пусть остерегается гнева, ибо гнев ослепляет людей и совращает с праведного пути; пусть он не предается плотским удовольствиям и будет тверд, прославляя имя Мое среди тех, кого он приблизит. Он будет пастырем своим братьям и сестрам; он поведет их в страну, отдаленнейшую от Запада.

Завтра, когда вы все соберетесь, великий свет снизойдет на вас, и с ним придет послание, обращенное к Петру и повелевающее ему покинуть вас. Не назначайте ему пути; он сам укажет вам дорогу, ведущую к Долинам Аварона[126]; он будет жить там вплоть до прибытия сына Алена[127], который откроет ему всю силу твоего священного сосуда и уведомит его, что стало с Моисеем.

Иосиф сделал то, что было ему велено. Он просветил юного Алена, которого Бог удостоил своей благодати. Он рассказал ему, что знал сам от Иисуса Христа и что ему еще поведал голос.

Затем, на другой день, все они были на службе Грааля и видели, как с небес спустилась сияющая рука, оставив послание на священном столе. Иосиф взял его и сказал, обратившись к Петру:

– Милый брат, Иисус, искупивший нас от мук ада, назвал вас своим вестником. Вот послание, возлагающее на вас этот долг; поведайте нам, в какую сторону вы думаете направиться.

– К Западу, – ответил Петр, – в дикую страну, называемую Долинами Аварона; там я буду ждать милости Божией.

Между тем одиннадцать сыновей Брона, ведомые Аленом, коего они признали своим главою, покинули родителей. Они подались в дальние земли, возвещая всем встречным имя Иисуса. Повсюду Ален завоевывал сердца тех, кто ему внимал[128].

А Петр, уступив просьбам своих друзей, согласился остаться среди них еще на день. И ангел Господень сказал Иосифу:

 

– Петр хорошо поступил, промедлив с уходом; Бог хочет сделать его свидетелем силы Грааля. Брон, коего Господь уже избрал однажды для того, чтобы поймать рыбу, будет хранить Грааль после тебя. От тебя он узнает, как должно оберегать его и какую любовь Иисус Христос питал к тебе. Ты ему поведаешь сладостные, драгоценные и святые слова, называемые тайнами Грааля. После ты вручишь ему святой сосуд; и с этой поры те, кто захочет назвать Брона его истинным именем, будут называть его Богатый Рыболов.

И еще ангел Господень добавил:

– Все твои спутники должны последовать на Запад; Брон, Богатый Рыболов, изберет тот же путь и остановится там, где подскажет ему сердце. Там он дождется сына своего сына, чтобы передать ему чашу и благодать, сопряженную с обладанием ею. И тот будет ее последним хранителем. Так, через трех добродетельных мужей, коим доведется хранить чашу, осуществится символ пресвятой Троицы. Ты же сам, вручив Грааль Брону, покинешь мир и вступишь в царство вечной радости, уготованной друзьям Божьим[129].

Иосиф сделал, что ему повелел голос. На другой день, после службы Грааля, он поведал всем своим товарищам то, что слышал, кроме святых слов, открытых ему Иисусом Христом в темнице. Эти слова он передал только Богатому Рыболову, а тот записал их вместе с другими тайнами, коих не должны слышать непосвященные.

На третий день после отбытия Петра Брон, отныне хранитель Грааля, сказал Иосифу:

– Я хотел бы удалиться, отпусти меня.

– От всей души, – ответил Иосиф, – ибо твое желание – желание Бога.

Так он расстался с Богатым Рыболовом, о котором с тех пор сложили немало сказаний[130].

Мессир Робер де Борон говорит: «Теперь бы надобно суметь рассказать, что стало с Аленом, сыном Брона; в какую страну он попал; какой наследник от него родился и какая женщина его вскормила. – Надо бы сказать, какую жизнь вел Петр, в каких местах он побывал и где его, должно быть, найдут. – Надо бы поведать, что стало с Моисеем, столь надолго потерянным; затем, наконец, куда отправился Богатый Рыболов, где он остановился и как к нему возможно прийти.

Эти четыре отдельные повести следовало бы объединить и представить каждую, какой она должна быть; но никто не смог бы собрать их вместе, не услышав перед тем рассказ о других частях великой и правдивой истории Грааля; и в то время, когда я ее излагал, при покойном монсеньоре Готье, который был из Мон-Белиаля[131], она еще не была описана ни одним из смертных. Теперь я извещаю всех, к кому попадет мой труд, что, ежели Бог дарует мне жизнь и здоровье, я намерен заново написать эти четыре части, если только отыщу основу их в книге. Но сейчас я не только оставляю ту ветвь, которой следовал до сих пор, но также и три других, от нее зависимых, чтобы заняться пятой, с обещанием вернуться когда-нибудь к предыдущим. Ибо, если бы я не позаботился об этом уведомить, то, я уверен, нет в мире человека, который не счел бы их утерянными и не стал бы гадать, почему я их оставил»[132].

Переход к «Святому Граалю»

Такова первая книга или, лучше сказать, исходное введение ко всем Романам Круглого Стола. После истории Иосифа Аримафейского Робер де Борон, оставив в запасе целый ряд приключений Алена, Брона, Петра и Моисея, переходит к другой главе или ветви повествования – ветви о Мерлине, которую мы находим в полностью сохраненном виде лишь в прозаическом романе того же названия.

Но вначале мы займемся романом в прозе о Святом Граале, еще одной формой той легенды об Иосифе, которую Робер де Борон изложил в стихах.

Здесь уже нет, как в поэме, более или менее точного переводчика валлийской легенды о Граале; здесь есть автор Грааля, который, говоря от своего имени, хочет приписать самому Иисусу Христу роль сочинителя и публикатора книги.

Этот автор не называет себя, объясняя свою скромность тремя не слишком уважительными причинами. Если бы он позволил себя узнать, говорит он, вряд ли бы кто поверил, что Бог открыл такие великие тайны личности столь ничтожной; книгу не почитали бы в той мере, как она этого заслуживает; наконец, автора сочли бы ответственным за те ошибки и промахи, которые могут допустить переписчики. Эти причины, говорю я, никуда не годятся. Бог, повелевший ему переписать книгу, отнюдь не рекомендовал ему скрывать свое имя; если его сочли достойным такой милости, его не должно было заботить, что скажут завистники; наконец, боязнь ошибок и вставок, сделанных переписчиками, должна была его беспокоить не больше, чем Моисея, апостолов и еще многих авторов, духовных или светских. Он не назвал своего имени, чтобы окутать якобы данное ему откровение еще более непроницаемой тайной; но вот этого ему не стоило говорить: он мог бы потрудиться найти другие оправдания.

Он выдавал себя за священника, живущего в уединенном скиту, вдали от всех проторенных дорог. Дадим теперь ему слово, несколько сократив его рассказ:

Обретение книги Грааль

Перевод и комментарии И. С. Мальского



В Страстной Четверг[133] года 717, едва я, отслужив вечерню[134], отошел ко сну, послышался мне глас, подобный раскату грома, и молвил: «Проснись и слушай о Едином в Трех и о Трех в Едином». Я открыл глаза и узрел вокруг себя небывалое великолепие. И предстал мне муж дивной красоты, и вопросил:

– Уразумел ли ты реченное Мною?

– Не дерзну так утверждать, господин мой[135].

– Словами теми изъяснена сущность Троицы. Ты сомневался, что Единое Божество, Единая Сила существует в трех лицах. Скажи, кто же тогда Я?

– Господин мой, очи мои немощны, Ваш великий свет ослепляет меня; и словом человеческим нельзя выразить то, что превыше человеческого.

Сей неведомый склонился надо мною и дунул мне в лицо. И тотчас чувства мои обострились, уста исполнились бессчетного множества наречий. Но лишь вознамерился я заговорить, как привиделось мне, будто из уст моих исторгся факел огненный, и преградил тот огонь путь словам, кои желал я произнести[136].

– Уверуй же, – молвил неведомый Муж. – Я – Податель истины и Кладезь премудрости. Я – Господь Всевышний, Тот, о Коем сказано у Никодима[137]: «Мы знаем, что Вы – Бог[138]». Убедившись в твоей вере, Я поведаю тебе величайшую из тайн земных.

И Он протянул мне книгу, что легко поместилась бы в ладони, и молвил:

– Вверяю тебе величайшее чудо, какое только возможно получить человеку. Книгу сию, писанную моею рукою[139], должно читать сердцем, ибо язык смертного не может произнесть слов ее, не досадив этим четырем стихиям[140], не потревожив небеса, не возмутив воздух, не расколов землю и не изменив окраску вод. Муж, открывший ее с чистым сердцем, испытает радость тела и души, и тот, кто узрит ее, да не убоится внезапной смерти, сколь бы ни был велик груз его грехов.

 

Тут великое сияние, которое я едва уже выносил, возросло столь сильно, что ослепило меня. И пал я без памяти, а когда чувства ко мне возвратились, не было боле вокруг никаких чудес, и я принял бы все, что приключилось со мною, за сон, коли не нашел бы в руке своей ту книгу, что вручил мне Владыка владык. Тут поднялся я, преисполненный тихой радости, и вознес свои молитвы, а после стал разглядывать книгу, и узрел на заглавном листе:

«Се корень рода твоего»[141]

И читал я до Первого часа[142], но мнилось мне, будто я едва начал, столь много букв умещалось на малых сих страницах.

И читал я затем до Третьего часа[143], следуя от корня древа рода моего и узнавая с течением повести о славных деяниях предшественников моих. Подле них казался я лишь тенью человека, столь далек я был от того, чтобы равняться с ними в добродетелях. Продвигаясь в чтении далее, прочитал я:

«Начинается Святой Грааль»

И третье заглавие:

«Начинаются Страсти»

И заглавие четвертое:

«Начинаются Чудеса»

Молния сверкнула пред моими очами, а вослед ей грянул гром. Дивный свет все разгорался, и не мог я снести его блеска, и во второй раз лишился чувств.

Не ведаю, сколь долго пребывал я в таком состоянии, но, когда поднялся, стояла вокруг тьма кромешная. Мало-помалу стал возвращаться день, вновь засияло солнце, и обонял я приятнейшие запахи и внимал сладчайшему пению, какое только доводилось мне слышать; певчие, мнилось, чуть не касались меня, но не смог я их увидеть и не смог ощутить. Они же хвалили Господа, то и дело повторяя:

«Честь и слава Победителю смерти, Подателю жизни вечной!»[144]

Возгласив хвалу сию восьмикратно, голоса смолкли; и слышал я громкое плескание крыльев, а потом смолкли все звуки, лишь витал аромат, сладость коего пронизала меня.

Наступил уже Девятый[145] час; мне же чудилось, лишь брезжит первый утренний проблеск. Я закрыл книгу и начал службу Страстной Пятницы. В этот день не совершают таинства причастия, ибо Господь выбрал его, дабы умереть. В виду воплощенной Истины не должно прибегать к символу Ее; и коли им причащают в иные дни, сие есть память об истинном Жертвовании пятничном.

Когда уже готов я был восприять Спасителя моего и преломил хлебец жертвенный на три части, явился ангел, удержал мои руки и молвил:

– Не вкушай от трех частей сих, доколе не увидишь явленного мною.

И вознес он меня на воздух – не телом, но душою, – и доставил в некую страну, где исполнился я такой радости, что ни единый язык не мог бы всю ее выразить, ни единое ухо услышать, ни единое сердце вместить[146]. Не солгу, возвестивши, что попал я на третье небо, куда вознесен был святой Павел; но, дабы избежать обвинений в тщеславии, поведаю лишь, что была мне там открыта великая тайна, кою, согласно святому Павлу, словом человеческим нельзя пересказать[147].

И молвил ангел:

– Видел ты чудеса великие, теперь же готовься узреть еще большие.

И вознес он меня еще выше, в страну, что светилась и переливалась всеми красками во сто крат сильнее, нежели стекло.

И дозволено мне было лицезреть Троицу – раздельно Отца, Сына и Духа Святого, и целокупность их в единой форме, едином Божестве, едином могуществе. Да не упрекнут меня завистники, что-де оспариваю я премудрость святого Иоанна Евангелиста, изрекшего:

«Очи смертного не видели и не смогут вовеки увидеть предвечного Отца»[148].

Ибо святой Иоанн разумел очи телесные; когда же душа разлучена с телом, дано ей разглядеть то, что тело мешало увидать.

И вот, пребывая в таком созерцании, ощутил я, как задрожала твердь и гром прокатился. Несчетное множество Добродетелей небесных окружило Троицу и вдруг поникло, словно лишившись чувств. Тут ангел принял меня и отнес туда, откуда взял. И прежде того, как вернуть душе моей привычную оболочку, вопросил: видел ли я чудеса великие?

– Ах! столь великие, – отвечал я, – что ни один язык не мог бы поведать о них.

– Вернись же вновь в свое тело и теперь, когда ты боле не усомняешься в Троице, иди и достойно прими Того, кого познал.

И вот, когда опять обрел я[149] плоть свою, уже не увидел подле себя ангела, но лишь книгу. Причастившись, дочитал я ее до конца и упрятал в ковчежец, в коем хранил просфоры. Я запер ковчежец сей на ключ и вернулся в свое обиталище, и положил не прикасаться более к книге до свершения пасхальной мессы. Каковы же были скорбь моя и удивление, когда после первой же службы[150], открыв ковчежец, не нашел я в нем книги; а ведь до того часа я даже не отпирал его![151]

И тотчас же глас свыше рек такие слова:

– Что дивного в том, что книги больше нет там, куда ты ее запер? Разве Бог не покинул свою гробницу, не сдвигая с нее камня[152]? Но вот что велит тебе Всевышний: завтра поутру, отслужив мессу и поевши, ступай по тропе, проторенной к проезжей дороге. Та же доведет тебя до дороги к Месту Распри[153], что возле Каменной Плиты[154]. Здесь возьми вправо, и тогда попадешь на тропу, ведущую к перекрестку Восьми Путей, что на равнине Вальстока. Дойдя же до Скорбного родника, где некогда была великая сеча[155], встретишь ты неведомого зверя, коему велено указать тебе путь. И вот, как потеряешь ты его из виду – а будет это в местности, называемой Норгав, – наступит конец твоим поискам[156].

На другой день[157] во исполнение веленного я покинул свое жилище, осенив крестным знамением дверь и перекрестившись сам.

Я миновал Каменную Плиту и достиг Долины мертвых, кою легко узнал, ибо некогда видел там битву двух рыцарей, лучших во всем свете[158]. И вот, пройдя еще галльский лье[159] от того места, я приблизился к перекрестку; предо мною подле источника высился крест, а под крестом тем возлежал зверь, о коем поведал мне ангел. Завидя меня, он поднялся; и чем дольше смотрел я на него, тем менее мог распознать его природу. Глава и шея его, белые, будто только что выпавший снег, были как у агнца, лапы – словно от черной собаки, тело лисье, шерсть и хвост – как у льва. Приметив, что сотворил я знак креста, он немедля встал, направился к перекрестку и пошел по ближней дороге, ведущей направо. Я следовал за ним так близко, как дозволяли возраст мой и немощь; в час Вечерни[160] он покинул торную дорогу и свернул в обширные заросли орешника, по которым шествовал почти до исхода дня. И вот мы устремились в глубокую долину, затененную густым лесом, и очутились перед скитом[161]; на пороге его стоял старец в монашеских одеждах. Завидя меня, сей добрый человек откинул с головы капюшон, преклонил колена и испросил моего благословения.

– Я такой же грешник, как и вы, – отвечал я, – и благословлять не вправе.

Но напрасны были мои речи: он так и не поднялся, покуда не получил благословения. Затем старец ввел меня за руку в скит и настоял, чтобы я разделил его трапезу. Я провел там ночь, и наутро, помолясь, как просил меня тот добрый человек[162], вновь пустился в путь; а за изгородью уже поджидал мой провожатый – чудный зверь. И я все следовал за ним по лесу, пока к полдню мы не очутились в дивных ландах[163]. В том месте высилась сосна, называемая Древом Приключений[164], а под корнями ее бил чудесный родник, песчаное ложе которого было красным, будто огнь пылающий, вода же холодна, как лед. Трижды за день вода сия становилась зеленей изумруда и горькою, словно желчь.

Зверь улегся под сосною; когда же вознамерился я сесть подле него, то увидел, что поспешает ко мне на взмокшей лошади некто, по виду слуга. А тот, спешившись у родника, снял с шеи своей полотняный сверток и молвил, преклонив колена:

– Госпожа моя, что обязана Рыцарю Золотого кольца вызволением своим в день, когда некто, известный вам, узрел великое чудо, приветствует вас и просит отведать сих кушаний.

И он развернул тряпицу, и вынул из нее яйца, белый, еще теплый пирог, чашу и бочонок, полный ячменного пива. Я с великой охотою взялся за трапезу, а затем велел слуге прибрать, что осталось, и вернуть даме с моею благодарностью[165].

И слуга удалился, а я вновь отправился своею дорогой вослед зверю. На склоне дня мы вышли из чащи к перекрестку, где воздвигнут был деревянный крест. Там зверь остановился; послышался конский топот, и вот явились трое рыцарей.

– Добро пожаловать! – молвил первый рыцарь, сходя с коня; он взял меня за руку и просил остановиться на ночлег в его жилище.

– Возьмите коней под уздцы, – велел он своему оруженосцу[166].

И я последовал за двумя рыцарями до их жилища. Первый же из них, мыслю я, признал меня по носимому мною знаку[167], ибо встречал меня ранее в месте, которое назвал. Но видя, что не желаю я открывать свои помыслы, он не упорствовал в расспросах и удовольствовался тем, что принял меня как нельзя лучше.

Наутро продолжил я свое странствие, а зверь уже ждал у дверей, готовый пуститься в дорогу[168]. К Третьему часу[169] мы достигли в пути своем лесной опушки, и узрел я посреди просторной поляны красивую церковь, прилепившуюся к палатам немалым, подле вод, называемых Королевиным Озером. В церкви той прекрасные монахини пели утреню высокими и сладостными голосами. Они приняли меня, дав и мне помолиться своим чередом, а после службы насытили трапезой; но вотще просили меня остаться: я простился с ними и, ведомый зверем, возвернулся в лес. Когда же свечерело, бросил я взор на плиту у обочины дороги; и увидел там опечатанный свиток, каковой поспешил развернуть, и прочел в нем такие слова:

«Господь Всевышний возглашает тебе, что обретешь ты искомое нынешней ночью».

Я поворотился к зверю, но не видел его более; он исчез. И тогда дочитал я послание, и узнал, что же еще надлежит мне сделать[170].

Лес сделался реже; на холме в половине лье от меня высилась красивая часовня, откуда неслись ужасающие вопли. Убыстрив шаги свои, приблизился я к ее порогу, а поперек его простерся бесчувственно некий муж. Я сотворил крестное знамение пред его лицом; тогда он поднялся, и блуждание очей его открыло мне, что муж сей одержим нечистым. Повелел я бесу выйти, но отвечал тот, что не подчинится, ибо явился по Божьему велению, и один лишь Бог принудит его. Тогда взошел я в часовню – и первое, что узрел там на алтаре[171], была искомая книга! Тут возблагодарил я Господа и положил книгу сию перед одержимым. Дьявол тотчас же возопил:

– Не продолжай, – вскричал он, – вижу я, что должен удалиться; но не в силах этого сделать, ибо сотворен тобою знак креста на устах сего человека.

– Поищи другой выход, – ответствовал я. И бес выскользнул через нижние ворота с премерзкими завываниями, от коих, должно быть, пали все деревья лесные там, где пролег его путь[172]. Я же взял на руки одержимого, и положил пред алтарем, и бодрствовал над ним всю ночь, а наутро стал расспрашивать, чего бы ему хотелось отведать.

– Того, что вкушаю обычно.

– Что ж это?

– Травы, коренья, плоды дичков. Тридцать три года я отшельничаю, и вот уж девять лет ничего иного не едал.

Я оставил его, дабы отчитать часы и отслужить мессу; когда же возвратился, он спал; и я сел подле него и уступил власти сна. И чудилось мне, будто во время сего сна явился некий старец и, подошедши, наполнил нутро мое яблоками и грушами. А пробудившись, узрел я наяву пред собою того старца, и вручил он мне те самые плоды, и объявил, что Господь Всевышний будет ниспосылать мне такие дары, покуда длится жизнь моя. Я разбудил доброго мужа и поднес ему один из плодов, и он съел их с большою охотою – видно, давно ничего не ел. Я провел с ним неделю, и одно лишь добро усмотрел во всем, что он говорил или делал. А на прощание он поведал, что дьявол овладел им из-за единственного греха, совершенного им за все время, что носит он монашескую рясу. Вот каково правосудие Господа нашего: муж сей служил ему, как только мог, тридцать лет и еще три года; и вот, свершил он единственный грех, и дьявол вселился в него, и коли умер бы он без исповеди, стал бы добычею ада – тогда как самый неправедный муж, подробно исповедавшись в конце дней своих, навеки обретает благодать Божью и возносится в рай[173].

Я возвратился в свою обитель со вновь обретенною книгою. И поместил ее в тот же ковчег, где она покоилась ранее; отслужив вечерню и приняв вечернее причастие[174], вкусил плодов, доставленных мне по велению Господа, и отошел ко сну. Во сне же явился мне Всевышний и молвил:

– В первый будний день недели, что начинается завтра, садись переписывать книгу, доверенную тебе, и закончи работу до Вознесения[175]. Ибо она должна быть явлена миру в тот самый день, когда Я вознесся на небо. В ларце за алтарем обнаружишь ты все, потребное переписчику.

Поутру подошел я к ларцу – и находилось там все, потребное переписчику: чернила, перо, пергамент и нож[176]. Помолясь, взялся я за книгу, и в понедельник второй недели по Пасхе[177] принялся переписывать, начиная с распятия на кресте Господа нашего, все то, что вы прочитаете далее.


123. Все это изменено во втором сочинении, в Святом Граале. Уже не внук Брона, внучатый племянник Иосифа, должен занять пустое сидение, а Галахад, по прошествии долгого времени. Перед тем Ланселоту предстоит открыть бездну, в которую низвергнут Моисей, но не освободить его. (Прим. П. Париса).
124. Qui recréront ma compagnieEt la teue, ne doute mie.De Moyses se clamerontEt durement l’accuseront.Те, кто отпадут от моей общиныИ от твоей, не сомневайся,Возопят о МоисееИ будут жестоко его обвинять (ст. – фр.)]. Последний стих придает всему смыслу некоторую неопределенность. Прозаический текст так передает это место: Et cil qui recroiront ma compagnie clameront la sepulture cors Moys [И те, кто отпадут от моей общины, будут взывать к гробнице с телом Моисея (ст. – фр.)]. Это место как будто напоминает, с одной стороны, послание св. Иуды, стихи 5 и 9; с другой – Евангелие от Матфея, гл. XXIII, § 1, 2 и 3: «Тогда Иисус начал говорить народу и ученикам Своим и сказал: – На Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак, все, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают». (Прим. П. Париса). Вот стихи из послания св. Иуды, которые имел в виду Парис. Стих 5: «Я хочу напомнить вам, уже знающим это, что Господь, избавив народ из земли Египетской, потом неверовавших погубил». Стих 9: «Михаил Архангел, когда говорил с диаволом, споря о Моисеевом теле, не смел произнести укоризненного суда, но сказал: «да запретит тебе Господь»». (Прим. перев.).
125. Prisrent les selons la viez loiTous sans orgueil et sans bufoi.En la forme de sainte Eglise. (V. 295)[Взяли их по древнему закону,Без гордыни всех и без шутовства,По обряду святой Церкви (ст. – фр.)].
126. Эти Долины Аварона, лежащие к западу, напоминают источники Аларона, которые поэма о Мерлине помещает в Великобритании: Sic Bladulus eos, regni dum sceptra tenerret,Constituit nomenque sux consortis Alaron (v. 873).[Бани построил Бладуд в те годы, когда царский держал онЖезл, и вода, получив по жене его имя Аларон… (лат).](Пер. А. С. Бобовича). (Прим. П. Париса).
127. Из предыдущего текста следует, что Ален не собирался жениться и заводить детей. Однако в послесловии Робера де Борона к этой поэме тоже упоминается сын Алена. Остается предположить, что Ален изменил свои намерения после того, как выполнил свою миссионерскую задачу. (Прим. перев.).
128. Любопытная аналогия с миссионерством двенадцати апостолов во главе с Петром. (Прим. перев.).
129. Есть некоторое противоречие между этими стихами: Et tu, quand tout ce fait aras,Dou siecle te departiras,Si venras en parfaite joieQui as boens est et si est moie;Ce est en pardurable vie… (V. 3395)[И ты, когда все это исполнишь,Расстанешься с миромИ отойдешь к совершенной радости,Которая во благе есть и во Мне;И это на вечную жизнь… (ст. – фр.)] и тем, что мы читаем дальше, после рассказа об отъезде Брона: Ainsi Joseph se demoura…En la terre là ù fu nez:Et Joseph si est demourés. (V. 3455)[И так Иосиф остался…В той земле, где был рожден:И Иосиф там стал пребывать (ст. – фр.)]. Но эти последние слова переставлены и, может быть, добавлены впустую. В любом случае, вернулся ли Иосиф в Сирию или умер после отъезда Брона, Алена и Петра, мы видим, что у Робера он не ступает на землю Альбиона. (Прим. П. Париса).
130. Dont furent puis maintes parolesContées, qui ne sont pas folles. (V. 3457)[О котором потом было сказаноМного слов, и они не были глупы (ст. – фр.)]. (Прим. П. Париса).
131. Т. е. из графства Монбельяр. (Прим. перев.).
132. Здесь и далее особым шрифтом выделены фрагменты, где Парис вторгается на правах автора, сокращая либо вольно перелагая часть текста, перемежая его комментариями и ремарками. (Прим. перев.).
133. По мнению Полена Париса, приведенная в оригинальном тексте датировка представляется правдоподобной. В таком случае, начало событий, изложенных в рукописи, приходится на 1 апреля 717 г. (поскольку в этом году Пасха праздновалась 4 апреля). Подробнее см.: расчет хронологии событий (прим. 1 на стр. 144).
134. Т. е., в десятом часу вечера. Об исчислении времени в романах см. прим. 2 на стр. 120. Ср.: Деян. 2:3–4.
135. В оригинале «Sir». См. прим. 3 на стр. 108.
136. Ср.: Деян. 2:3–4.
137. Апокрифическое Евангелие Никодима, материал которого широко используется в романах об Иосифе Аримафейском и о чаше Грааль из бретонской версии «артурианы». Видимо, уже в X – начале XI в. Евангелие Никодима было переведено с латинского на славянские языки и, судя по количеству сохранившихся списков XIII–XVIII вв. (около 70), пользовалось большой популярностью в православной среде. В древнерусской письменности полная редакция Евангелия Никодима известна начиная с XV в.; в XVI в. (время наибольшего распространения) оно включается в состав Великих Миней Четиих митрополита Макария под 13 ноября. В краткой редакции обычно сопровождалось циклом сказаний на ту же тему, среди которых мы находим и древнерусскую версию «Повести об Иосифе Аримафейском».
138. Вольная цитация речи персонифицированного Ада к Сатане (рассказ о сошествии Христа во ад): «Вот и теперь я знаю, что человек, который может сделать такое, – это Бог сильный и обладающий властью, и в человеческом естестве – Спаситель Он людского рода» (Никодим XX:6).
139. Как известно, Евангелия записаны по устной традиции и являются «всего лишь» боговдохновленными текстами, а не написанными Христом собственноручно. Таким образом, в стремлении утвердить правомерность включения «галльского Евангелия» в литургический сборник автор ставит этот текст выше канонических, занимая тем самым откровенно схизматическую позицию. И отнюдь не случайно, поскольку уже в самом «Святом Граале» мы находим такое высказывание: «Кто же осмелится усомниться в словах, написанных Иисусом Христом – Подателем истины?»
140. Четыре стихии, или первоэлемента, из которых состоит весь материальный мир – земля, вода, воздух, огонь. Античное космогоническое и философское понятие, впервые встречающееся у Эмпедокла. Платон использовал этот термин для обозначения простейших чувствующих тел (см. «Теэтет» 201 e) и физических элементов («Софист» 252 b). Получив дальнейшее развитие в работах Аристотеля (см. «Метафизика», кн. 5, гл. 3), чей авторитет оставался неоспоримым в глазах европейских схоластов вплоть до XVII века, идея четырех стихий стала неотъемлемой частью картины мира образованного человека средневековья. В бретонской «артуриане» этот образчик причудливого смешения античной «языческой» космогонии с христианской – далеко не единственный. В тексте «Святого Грааля», к примеру, приведена великолепная по своей неожиданности легенда о том, как Создатель выделил первоэлементы из хаоса, чтобы получить материалы для сотворения мира, а остатки вновь смешал в кучу и забросил в море. Так возникает Вертлявый остров, на котором не действуют обычные физические законы, что и становится основой приключений одного из персонажей книги.
141. Первое явное вмешательство в первоначальный текст редактора XII–XIII века. Его замысел заключался в придании бретонской «артуриане» характерной для того времени формы «обрамленной повести». Для этого монах, от лица которого ведется повествование, отождествляется с фигурой Насьена (или сына Насьена), потомка первых хранителей Чаши и приближенного короля Артура из «рыцарской» ветви цикла. После гибели Артура в схватке с изменником Мордредом (заключительный эпизод эпопеи) Насьен откажется от оружия и наденет монашескую рясу. Именно тогда ему явится Христос и повелит переписать божественную книгу Грааль.
142. То есть, до восхода солнца.
143. 9 часов утра.
144. Многократный рефрен-славословие характерен для хвалебных псалмов. Но, поскольку в изобретенном автором «псалме» воспевается Христос, а не ветхозаветный Создатель, этот текст соответствия в Псалтири, естественно, не имеет.
145. 15–18 часов.
146. Для придания правдоподобия своему «видению» автор, в числе прочих приемов, использует скрытое цитирование. Ср.: 1 Кор. 2:9; также Ис. 64:4.
147. См.: 2 Кор. 12:2–4.
148. У Иоанна это утверждение на будущее не распространяется (см.: Иоан. 1:18).
149. Весь нижеследующий абзац изложен у Полена Париса в третьем лице. Нам не представилось возможности проверить, следует ли он в этом тексту средневекового оригинала. Чем вызвано такое нарушение стиля, неясно; возможно, это просто ошибка переписчика. В данной публикации мы сочли возможным придерживаться единой манеры изложения от лица рассказчика.
150. Согласно нашему расчету (см. прим. 1 на стр. 144), вероятнее всего, имеется в виду вечерня Страстной Пятницы.
151. Дальнейший рассказ, с точки зрения обоснования правомерности включения текста «Святого Грааля» в литургический сборник, представляется нам избыточным. В литературном отношении история «хожения» рассказчика также самодостаточна и объединена с предыдущим, чисто мистическим, сюжетом разве что предметом поиска. Возможное объяснение наличия такой избыточности подсказывает нам сам автор, который, будучи отнюдь не уверен в неуязвимости своей истории, устраивает превентивную полемику с вероятными «завистниками». Следующим шагом при такой позиции неизбежно должно было стать нагромождение новых подробностей для усиления правдоподобия общей картины, что мы и имеем в тексте. Именно этим обстоятельством, как нам кажется, и воспользовался редактор, конструировавший архитектонику бретонского «артуровского» цикла: поскольку по многим внешним признакам жанр «хожения» естественным образом перекликается с рыцарским «приключением», оказалось достаточным сделать несколько характерных вставок, чтобы текст обрел нужную направленность.
152. Явная неточность. В Евангелиях утверждается, напротив, что надгробная плита гробницы была снята (см.: Мар. 16:4: «И взглянувши видят, что камень отвален»; Лук. 21:2: «Но нашли камень отваленным от гроба»; Иоан. 20:1: «Камень отвален от гроба»), а у Матфея и Никодима даже уточняется, кем (см.: Матф. 28:2: «Ангел Господень, сошедший с небес, приступив отвалил камень от двери гроба и сидел на нем»; Никодим XIII:1: «ангел Божий отвалил камень могильный и сидел на нем»). Более правомерной параллелью представлялись бы, к примеру, известные эпизоды с вызволением апостолов из темницы ангелом Господним (Деян. 5:18–24; 12:3-12) либо аналогичный пассаж с исчезновением из темницы Иосифа в Евангелии Никодима (XII:6).
153. Вставленная редактором привязка места действия к географии и событиям «артурианы». Перевод в данном случае основан на трактовке понятия «Каменная Плита» (см. прим. 2). По нашему мнению, речь идет об известном эпизоде «распри» рыцарей, не желавших признавать законным королем юного Артура, возле плиты с заколдованным мечом. Возможно также, что имелся в виду сам заколдованный меч, и в таком контексте лексему «la Prise» следовало бы переводить как «<Место взятия> трофея» (т. е., меча).
154. Фр. «perron» – каменная плита, приподнятая над поверхностью земли. Именно этим словом в романе «Мерлин» бретонского цикла обозначается камень с водруженной на него наковальней, из-под которой претендент на трон Утер-Пендрагона должен был выдернуть меч, чтобы доказать свое право наследования. Возьмем на себя смелость предположить, что редактор вставил сюда упоминание именно об этой плите. Это кажется наиболее вероятным по естественной логике поведения Насьена, который, уйдя в монахи из скорби по погибшим, не должен был переселяться в слишком удаленные места.
155. Мы полагаем, что это место следует ассоциировать со сражением сторонников и противников Артура в финале эпопеи, в котором пал весь цвет рыцарства артуровского королевства.
156. П. Парис, тщетно пытавшийся найти упомянутым в абзаце названиям топонимические соответствия, полагал, что в тексте топонимы «искажены». Исходя из ранее высказанных соображений, мы считаем, что это мнение может оказаться справедливо лишь по отношению к Вальстоку и Норгаву. Остальные названия мы относим исключительно к реалиям «артурианы».
157. В Страстную Субботу; см. прим. 1 на стр. 144.
158. Как и Скорбный родник, эта аллюзия, видимо, относится к уже упоминавшемуся заключительному эпизоду романов Круглого Стола (см. прим. 3 на стр. 137).
159. «Une lieuve galesche» (ст. – фр.), по мнению П. Париса, соответствует миле, каковое название «традиционалисты-англичане здраво предпочитают названию «двойной километр»».
160. 18-21 час.
161. В оригинале «loge» – старинное название небольшого уединенного жилища; во времена Париса это слово еще употреблялось среди дровосеков и лесников. Хотя название «скит» и носит отчетливо православную окраску, оно почти идеально соответствует контексту, в связи с чем и было использовано в переводе.
162. Согласно нашему расчету (см. прим. 1 на стр. 144), ночевка в ските приходится как раз на канун Пасхи, что не нашло отражения в тексте. Возможно, это место подверглось редакторскому сокращению. Трудно предположить, что рассказчик, ранее скрупулезно упоминавший чуть ли не каждую мессу, не только забывает отстоять службу в день главного христианского праздника, но и молится лишь потому, что его «просил» хозяин скита!
163. Наряду с лесами, характерное место действия рыцарских романов. Этим словом обозначались поросшие вереском и травами пустоши – неосвоенные, никогда не обрабатывавшиеся земли, занимавшие большую часть территории средневековой Западной Европы. По сложившейся традиции слово «ланды» не переводится.
164. Фр. «aventure» в данном контексте не имеет адекватного соответствия в русском языке. Этот термин также весьма характерен для рыцарских романов, где используется применительно к странствию, предпринятому рыцарем специально в поисках этих «приключений». «Приключение» – не просто любое происшествие в пути, но приличествующее рыцарю героическое деяние: битва с другим рыцарем или драконом, помощь попавшей в беду прекрасной даме etc.
165. Странствующий монах был обязан питаться лишь тем, что ему подадут, и не иметь съестных припасов. В данном случае редактор удачно объединяет «божественно-мистическую» тему с «рыцарско-мистической» в лице дамы, благодарной герою повествования («некто», узревший великое чудо) за мистическую сопричастность к ее спасению. Таким образом, широко распространенная в куртуазной литературе (и, в частности, в бретонской «артуриане») тема предопределенной связи времен и событий в этом эпизоде приобретает несколько неожиданный оттенок.
166. В данном случае приказание отражает намерение рыцаря пешим сопровождать пешего гостя, что должно продемонстрировать тому куртуазность хозяина и его отношение к себе как к равному.
167. Еще одна «привязка» к образу Насьена (см. прим.2 на стр. 132). Этот «знак», на наш взгляд, – изображение герба либо, может быть, перстень – знак принадлежности к рыцарскому сословию, оставшийся со времени пребывания при дворе короля Артура. Такой вариант вполне проясняет не только то, каким образом могли встречаться рыцарь с рассказчиком в прежние времена, но и весь характер эпизода.
168. Начиная от ландов и Древа Приключений вплоть до этого места текст существенно отличается от остального содержанием, стилем и образным рядом и, по нашему мнению, представляет собой обширную вставку редактора. Помимо выполнения уже отмеченной задачи отождествления рассказчика с Насьеном, этот ряд эпизодов привносит в повествование необходимый рыцарский антураж. При этом, однако, появляются лишние сутки пути, что искажает хронологическую картину действия. Исходя из этих соображений, мы игнорировали указанную вставку при расчете времени (см. прим. 1 на стр. 144).
169. К 9 часам утра.
170. Способ «общения» Бога с отшельником при помощи письменных инструкций весьма ярко, на наш взгляд, характеризует доверчиво-почтительное отношение человека средневековья – да только ли средневековья? – к письменному тексту. Упоминание о написанном (надо полагать, снова самим Христом) послании, таким образом, исходно обладает достаточным весом, чтобы лишний раз подтвердить статус достоверного свидетельства, присвоенный всему рассказу.
171. Еще одно неясное место, возможно, искаженное при редактировании XII века. Отличие часовни от храма состоит как раз в том, что в часовне обычно не бывает алтаря, поэтому в ней нельзя служить литургию, а только «часы» – молитвы и псалмы.
172. Этот откровенный пантагрюэлизм вряд ли имеет отношение к первоначальному тексту.
173. «Критика Божьего промысла» тоже, видимо, привнесена светским редактором текста, поскольку по идее несовместима с умонастроением клирика, тяготеющего к схизме, но не к богохульству.
174. В оригинале «messe de Vepres et Complies»; «complies» – особое причащение, совершаемое на ночь с тем, чтобы во время сна быть под опекой Господа.
175. В 717 г. Вознесение отмечалось 13 мая. Таким образом, переписывание текста должно было длиться ровно месяц, что, видимо, несло определенную смысловую нагрузку.
176. Нож – необходимый инструмент средневекового переписчика: им соскабливали с пергамента ошибки и кляксы, затачивали перья.
177. То есть, по миновании Светлой седмицы, в понедельник 12 апреля 717 г. При расчете хронологии событий мы исходили из достоверности указанной в тексте датировки: 717-й год. В этом случае все действие, укладывающееся в промежуток от Страстного Четверга до понедельника второй недели по Пасхе, происходит, в календарных датах, с 1 по 12 апреля 717 г. и, с учетом данных повествования, выглядит хронологически следующим образом. Вечер 1 апреля (Страстной Четверг): явление Всевышнего и вручение книги Грааль; ночь на 2 апреля (Страстную Пятницу) – чтение книги; 2 апреля – ангельское пение, дневная служба, затем вознесение души рассказчика на третье небо и в рай, после чего ко времени следующей службы (по всей вероятности, вечерни) книга исчезает. Утром 3 апреля (Страстная Суббота) начинается поиск книги; происходит встреча со зверем и путешествие до скита, куда рассказчик попадает к вечеру; ночь на Пасхальное Воскресенье он проводит в ските; 4 апреля, в Пасху, покидает скит; утреня у монашек; вечером находит свиток, расстается со зверем, достигает часовни одержимого и изгоняет беса при помощи обретенной там книги; ночь на Светлый Понедельник (5 апреля) бодрствует над одержимым, днем отсыпается, затем получает от Всевышнего плоды; проведя у одержимого в общей сложности неделю, возвращается домой не позднее Светлого Воскресенья (11 апреля) и утром 12 апреля садится переписывать «Святой Грааль», на что отводится время до Вознесения (13 мая). Легко заметить, что при сугубо реалистичном подходе возникает хронологическая неувязка: общее время путешествия по датам занимает не более 9 дней (3-11 апреля), тогда как суммирование времени пути туда и обратно с неделей, проведенной у одержимого, дает на 2 дня больше. Однако мы не склонны объяснять эту неувязку легкомысленным отношением средневекового автора к отсчету времени. Конечно, как справедливо отметил П. Парис: «нет ничего абсурднее, чем сделать духовное лицо VIII в. современником персонажей, часть которых принадлежала к I, а другая – к V в. Но во времена Филиппа-Августа… прошедшие века представлялись единой обширной эпохой, в которой соседствовали все исторические знаменитости.» Однако отношение к подсчету дней в своем времени было принципиально иным, чем к «преданьям старины глубокой»: малейшая небрежность могла обернуться календарной ошибкой при отправлении религиозных обрядов, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вспомним хотя бы широко известный случай с экспедицией Магеллана, «потерявшей» день при пересечении линии перемены дат: в результате вернувшиеся в Испанию моряки едва смогли избежать отлучения от церкви. Объяснение, на наш взгляд, заключается в том, что герой повествования просто… не тратил двух дней на возвращение домой! Неспроста это время в тексте не описывается; не используется даже вмешательство высших сил. В психологическом времени мира сказки (по законам которой существует и публикуемый текст) время действия, не дающего дополнительного динамического импульса сюжету, реально отсутствует даже для самого рассказчика, а значит, просто не может учитываться.
To koniec darmowego fragmentu. Czy chcesz czytać dalej?