Чуть прохладный ветер слезы сушит
месяц поднимается в зенит.
Песнь Давида нежно льется в душу
и звенит, звенит, звенит, звенит.
Спят стада баранов тонкорунных,
голова склоняется к плечу,
и рука, привычная к мечу
нежно гладит шелковые струны.
Тихо в небе, и земля в покое
Вот последний звук вдали затух…
Только в сказке может быть такое,
чтобы стал царем простой пастух.
На века продлится сказка эта:
Жил Давид, красив, беспечен, смел,
грубый воин, но с душой поэта.
Он любил, сражался, псалмы пел.
Верил в Бога, и. не зная страха,
часто говорил: "Господь мне щит"
И сразил гиганта Голиафа
как мальчишка – камнем из пращи.
Дом в пещерах горных и дубравах,
песни, – а в желудке ничего,
да веселых молодцев орава
были славной юностью его.
Он, всегда неистовый в желаньях,
нарушал завет-другой порой.
Жены ближних, – странные созданья,
липли как на мед – ведь он герой!
И наскок кавалерийский бравый,
И любовь, и три его жены
В тень ушли, когда Давид по праву
призван был в правители страны
Новые достоинство и слава:
верность Богу, слову и Закон.
Под его рукой в одну державу
Превратилось сборище племен.
Время губит города и страны.
Царский блеск дешевле шелухи.
Но про бой мальчишки с великаном
и поныне строчим мы стихи
То дано немногим индивидам:
Жить, чтоб и в веках остался след.
Выпьем же за старину Давида!
Царь-царем, но славный был поэт.
3.33 Соломон мудрый
Если Библия про это
Не особенно врала,
Был Израиль славным где-то.
Был да сплыл, и все дела.
Но ругаться или злиться
Толку нет, ядрена вошь,
Ведь История – как пицца:
Съешь – обратно не вернешь.
Впрочем, недовольство зреет
Размышлений всех итог:
Виноваты ли евреи,
если Бог помочь не мог?
А о чем я это, братцы,
Как Господь играл в игру,
Помогу вам разобраться
И не очень-то совру.
Дело было в Гаваоне.
Только выключили свет,
Бог явился Соломону
По простому, тет на тет.
– Соломончик, буде здравый!
Мне открой свои мечты:
Не богатство ль или славу
Получить желаешь ты?
Твой отец, Давид кровавый,
Как траву косил врага
И имел немало славы
И богатства до фига.
По наследственному праву
И тебе, приязнь храня,
Дам богатство или славу,
Если будешь чтить меня.
Не молись богам восточным
И овечек им не режь,
И богатым станешь точно,
Как никто, того допреж.
Если хочешь жить звездато,
Как царю бы не грешно,
дам тебе я много злата,
да и славы заодно.
Ты сперва обдумай здраво:
В депозит, а можно – нал.
А богатство или славу
я уже упоминал?
Но не купишь Соломона
На дешевые понты,
Ведь Давид, папан евонный
С Богом был не зря на «ты».
Соломон воскликнул: «Браво!
Глянь-ка Боже, мне в глаза.
Мне богатство или слава
Как носилкам тормоза.
Если ты такой любезный,
что хоть сбоку вешай бант,
отвали мне безвозмездно
выдающийся талант.
Научи меня интриги
Обращать врагам во вред.
(Но не вспоминай про книги
или университет).
Дай мне ум или науку,
чтоб считал хоть до дести,
И чтоб мог любую суку
Вокруг пальца обвести.
И, чтоб жить беспечно царству,
Верность Господу храня,
Сделай к женскому коварству
нечувствительным меня.
Бог вздохнул, сморкнулся шумно
И ответил: «Ша, герой!
Если будешь сильно умный,
Враз получишь геморрой.
Я секрет тебе открою:
С динозавровых времен
Царь не должен быть героем,
Царь не должен быть умен.
Мозг народу пудри пудрой.
По-простому говоря,
Даже чушь считают мудрой,
если слышат от царя.
Суд законный, незаконный,
и пустой понос словес,-
подхалимы возле трона
все возносят до небес.
И победу генерала
и расчет календаря, -
в исторических анналах
все запишут на царя.
И чем больше в услуженьи
Жен, солдат, собак, коней
Тем глубжЕе уваженье
И любовь к царю сильней.
Но чтоб содержать ораву
Лизоблюдов, сук и дам,
Я богатство или славу
хош-не-хош тебе придам.
А со славой да деньгами
Получаешь сей же миг
И феншуй, и оригами,
кучу старых глупых книг.
Хоть от старости лекарство,
Все, чего и не просил.
Но от женского коварства
И у Бога нету сил»
Все дальнейшее известно:
Соломон толпой льстецов
Был прославлен повсеместно
Как мудрец из мудрецов.
Тратил много, жил нескромно,
Обдирал народ окрест,
И завел гарем огромный
На три сотни койко-мест.
Так и жил он в изобильи,
но, скажу без дураков,
Жены Шломо подкузьмили:
навезли своих божков.
Мудрой Библии страницы
Нам поведали о том,
как Господь всерьез сердиться
На Израиль стал потом.
За отсутствие почтенья
(не прошло и сотни лет)
вверг страну Он в разоренье
и в пучину прочих бед.
В небрежение закона
был Израиль разделен.
А пошло все с Соломона
И его коварных жен.
Раз от женского коварства
Бог не оградил царя
Обреченный на мытарства
Весь народ страдал зазря.
Есть вина и Соломона:
(чья жена – того вина)
и пускай гарем не зона -
дисциплина быть должна!
Впрочем, что возьмешь с дебила?
Был придурком Соломон.
Жадность фраера сгубила:
Кто ж заводит триста жен?
Чтоб не сразу лечь в могилу
Следуй правилу в упор:
Две жены, ну пять – от силы.
Остальное перебор.
Бог твою потребность знает,
И дает по мере сил.
Лично мне пяти хватает.
Больше я и не просил.
3.34 Праведный Иов
Жил Иов почти что честно,
Вдов не грабил, жен не бил.
Был он праведник известный,
Бог за то его любил.
И с Иовова порога
Слышал друг и слышал враг:
Слава Богу! Слава Богу!
Наш Господь – податель благ!
Бог похвастался однажды
Перед другом-Сатаной,
Мол: «Иов – не то, что каждый,
И за то отмечен мной.
Каждый день с его порога
Раздается в тишине:
Слава Богу! Слава Богу!
Это, значит, – Слава мне!»
Дьявол буркнул односложно,
Мол: «Заслуги в этом нет.
Бога хвалит он, возможно
Лишь пока в шелка одет»
– Ладно! – Бог сказал с улыбкой, -
Я те, хитрый, докажу!
Обдеру его, как липку,
И детей не пощажу!
И в чудесный день погожий,
Слышен крик, как повелось:
«Слава Богу! Славься, Боже!»
Тут-то все и началось.
Вдруг бежит слуга с известьем:
мол, потерян капитал
Враг без совести и чести
всех волов твоих забрал.
И второй слуга весь красный:
«Распрощайся со скотом!
Сжег овец огонь ужасный
Сам я лично был при том»
И еще один, с порога,
Красной кровью обагрен,
«Чем прогневали мы Бога?
Ты, хозяин, разорен!
К нам халдеи приходили,
дети северной земли,
Сторожей твоих побили
и верблюдов увели»
И еще, ползет по зале:
«Горе, горе, господин!
Дети все твои пропали.
Все погибли в миг един.
Пировали вместе в доме.
Крышу сам на днях чинил…
Смерч слетел, подобно грому!
Всех их вдруг похоронил»
И жена кричит, рыдая:
" Как же ты молиться мог?
И за что беда такая?
Будь он проклят, этот Бог!
Есть ли больше горе в свете?
Ты за что хвалил его?
Все что было, скот и дети…
Не осталось ничего!
Ты б сказал хотя бы слово!
Матом Бога б обругал!»
Но в ответ Иов сурово:
«Бог что дал мне, то и взял»
И опять орал с порога,
Весь в слезах, и бос и наг:
«Слава Богу! Слава Богу!
Он податель всяких благ!»
Улыбнулся Бог победно,
Обернувшись к Сатане:
«Вот несчастный он и бедный,
но уверен – Слава мне!»
Сатана сказал с сомненьем:
«Ну, придурок твой Иов!
Но ведь есть предел терпенью:
Он пока еще здоров»
Бог изрек: «Внемлѝ приказу:
Прочь от моего лица!
Зарази его проказой,
чтоб проверить до конца»
И покрытый весь коростой
соскребал Иов свой гной.
Закричать уже не просто,
если ты такой больной.
В бормотании прохожий
Мог услышать: «Вот ведь как!
Ты, конечно, славен, Боже,
Но какой же ты мудак!»
И друзей четверка верных
прибыли издалека
Чтоб в страданиях безмерных
Словом утешать дружка.
Говоря: «Иовчик, слышишь,
Ты смири свой гордый нрав.
Хоть наказан выше крыши,
Но, Иовчик, ты неправ.
Справедливость? Дьявол с нею!
Бог взыскал, и Бог простил.
И ему с небес виднее,
Что и где ты подхватил»
А Иов ворчал: «Конечно!
Вы не мучились ни дня.
Вам «мерси» за тон сердечный,
Но зудит-то у меня!
Были триппер и простуда,
Я терпел и не роптал.
Не ругал его, покуда
Он с проказой не достал.
Каждый день кричал с порога
Как какой-нибудь дебил
«Слава Богу! Слава богу»
Вот как я его любил!
Не ругал его ни разу,
Часто жертвы приносил.
Так за что ж меня – проказой?
Это все же выше сил!
Да скажи кому другому
Как меня Господь имел…»
Вдруг с небес подобно грому
Голос Божий прогремел:
«Ах ты вредная козявка!
Раньше не было ни дня,
чтоб за твой достаток жалкий
не прославил ты меня.
Ты ведь был обласкан мною
Чтож я, блага зря даю?
Я поспорил с Сатаною
На терпимость на твою»
И Иов воскликнул «Боже!
Я ж плохого не хотел!
Если б раньше знать, так что же,
Разве б я не потерпел?
Что с того, что сгнило тело
Гной течет, куда ни ткни
Божий спор – святое дело,
Ты ведь токо разьясни!
Слава Богу, мы готовы!
Слава Богу, хоть сейчас!
Ты скажи всего пол-слова
Чтобы чуть подбодрить нас!
Мы – народ твой! И посильно
Рады послужить хоть где!»
И слеза текла умильно
По Иова бороде.
Бог смягчился: «То-то, нытик!
Слава –как чеснок к борщу.
Ты, конечно, не политик,
Так что я тебя прощу.
Будешь толстым и здоровым,
И в стране и мир, и тишь.
Ты богатым станешь снова,
Кучу деток народишь.
Даже больше, слово-право!
Все, бывай! Ровней дыши!
Ну, еще разочек – «Слава!»
Не «За что», а для души»
Так и было. Все признали
Что Иов наш, – не простак.
А друзей-то наказали.
Для острастки, просто так.
Коль в сюжете разобраться
Вывод ясен, как печать:
В жизни очень важно, братцы
«Слава!» вовремя кричать.
3.35 Страсти по Ионе
Жил в Израиле Иона
Много сотен лет назад.
Демагог, знаток закона,
Всем известный адвокат.
Мог друзей рассорить ловко,
А хотел – мирил врагов.
И Господь в командировку
Как-то раз послал его.
Говорил Всевышний: «Слушай:
Ты в Ниневию сходи.
Я на днях ее разрушу,
Так народ предупреди.
Детям, женщинам, мужчинам
растолкуй такой расклад:
ассирийцы не по чину
выступают и грешат.
Божье кончилось терпенье.
Всех сгною, в Асира-мать!
Впрочем, шанс на исправленье
я разок готов им дать"
Но шептал под нос Иона:
«Вот нашли боевика…
Да такому охламону
Как пить -дать намнут бока!
В Ассирийскую столицу?
Что я – конченный дурак?
Проще сразу удавиться
чем послом идти в Ирак»
(Тем, кто сильно удивится
я замечу между строк
что Ассирии столица
был нехилый городок.
Там умели веселиться:
бардаки – куда ни ткни.
Но любили ассирийцев -
как чеченцев в наши дни)
Бросил он свое жилище
В порт сбежал, и был таков:
Пусть Господь других поищет
К Ассирийцам ходоков.
Но Господь – не фраер хилый,
И его надуешь фиг!
Ты бежать? Не тут-то было!
И на море шторм воздвиг.
Моряки, понятно, в трансе,
Ветер воет, как койот.
Слышны крики: «Что за мансы (1*)?
Кто здесь Бога достает?
А которы тут евреи?
Ты, Иона? Ну и ну!
И за борт его скорее,
В набежавшую волну".
Вовсе не до лотереи
если волны рушат борт!
Как беда- топить евреев -
это очень древний спорт.
Тут как раз по морю плыло
Чудо-Йуда (2*) рыба кит.
И Иону проглотило
(зверский, видно, аппетит).
Ну, Ионе стало худо
В животе у этой фиш (3*).
Потому – она хоть Йуда,
Разве ж с ней поговоришь?
И, хоть в пузе места много, -
Духота, и вонь, и мгла,
И сказал Иона Богу:
«Зейт гезинт! (4*) Твоя взяла!
Я, как вор, лишен свободы,
Выход заперт на засов.
И объяли меня воды
Аж до самых до трусов.
Ладно, больше не балую!
Мне раскаяться пора.
Вознесу тебе хвалу я
Из китового нутра.
Ты Великий, Бесподобный,
Всемогущий и Святой.
С самой крепкой костью лобной,
И накачанной мышцОй.
Даже подпишу бумагу:
Круче Бога парня нет!
Ну, быстрей! Кончай бодягу!
Выпускай меня на свет!"
И Господь совсем без гнева
(знал Иона, как польстить)
приказал киту из чрева
адвоката отпустить.
Божий голос кит услышал,
и Иона вышел вон.
А каким путем он вышел -
я представить не силен.
И сказал Господь по новой:
"Марш в Ниневию, малыш!
А не то ведь, право слово,
снова Бога разозлишь.
Как там было в рыбьем лоне?"
Дрожь пробрала до кости,
и в Ниневию Ионе
хош-не-хош пришлось идти.
Шел по улицам столичным
без еды, воды и сна,
восклицая гласом зычным:
"Нынче, братцы, всем хана!"
Он кричал: "Спасайте души!
Прекратите свой дурдом!
Бог малину Вам порушит,
как Гоморру и Содом!
Кто с ушами – да услышит!
Переполнил меру грех.
Бог не фраер, долг не спишет.
Всех попишет под орех!
Ждет особое страданье
тех, кто на руку нечист.
Заверяю завещанья.
Двадцать шекелей за лист"
Запашок китовой плоти
был ядреный и густой.
Мухи дохли на подлете.
Сразу видно, что святой!
Пасть в слюнище, как у зверя,
и, как резанный, орет,
Как такому не поверить?
Верит шизикам народ.
А Иона был в ударе,
призывал и заклинал…
Местный царь, Адад Нерари (5*)
тоже кое-что узнал.
Донесенье поступает:
"Тут один еврей-глупец
"Бог не фраер", – заявляет,
и "Ниневии – звездец"
Суеверен царь восточный
(уж таков их, царский, нрав):
"Бог не фраер – это точно.
Этот шлемиль (6*) в чем-то прав.
Если только верить слуху,
а резоны в этом есть,
Асиирийскую мишпуху (7*)
Бог семитский может съесть"
Царь зовет писцов в светлицу:
"Запишите мой указ:
Всем раскаяться, поститься.
Да, еще – три дня не мыться.
Кто нарушит – вырву глаз!"
Все раскаялись в мгновенье -
от министров до громил.
И, конечно, разрушенье
Бог пока-что отменил.
Сколько радости спонтанной!
От старушек до внучат,
от матроны до путаны
"Слава Господу!" кричат.
Даже те, кто очень болен,
для кого и свет померк.
Лишь Иона недоволен:
отменили фейерверк.
И Иона у дороги
из ветвей построил пост:
Вдруг Господь ну хоть немного
но накрутит грешным хвост?
А Господь без удобренья
(вот что значит – Вышний дух!)
за ночь вырастил растенье -
семипядевый лопух.
Был Иона рад подарку:
уважает Бог его.
В том районе летом жарко,
а в тени – так ничего.
Только стебель истончился,
и сломался, как назло.
А Иона огорчился:
сильно лысину пекло.
И, уставясь в небо прямо,
пальцем по виску стучал,
и слова про Божью маму
нехорошие ворчал.
Ветер взвыл в четыре тона,
даже солнца луч погас
И услышал вдруг Иона
очень грозный Божий глас:
"Это что за выраженья?
Что ты зенки закатил?
Сожалеешь о растенье?
Так не ты ж его растил.
Может ты и шмок (8*), но все же:
Я Творец, а не маньяк.
Целый город мне дороже
чем тебе один сорняк.
Я, по-твоему, убийца
всех народов и времен?!
Здесь сто тысяч ассирийцев
да еще других племен…
Полтораста совокупно.
Скот, дома, большой канал.
Аллегория доступна,
или снова не догнал?
Что сказал в ответ Иона,
и притих ли Бог-отец?
У еврейского канона,
кто-то вырезал конец.
Что б Вам в голову не лезло -
это будет все вранье.
Но Ниневия исчезла,
будто не было ее.
Я за Бога не отвечу,
хоть Ниневии мне жаль.
И, в конце защитной речи,
приведу еще мораль:
Вы заметили, конечно:
Бог Ионой раздражен,
но из прочих смертных грешных
лично с ним общался Он.
Честно вам скажу, ребята
про элиту из элит:
Бог к одним лишь адвокатам
с давних пор благоволит.
Пей от пуза. Жри спокойно.
Был бы только аппетит
Бей, гуляй, участвуй в войнах.
Бог добряк – он все простит.
Стань маньяком-психопатом,
режь, насилуй без помех
Лишь бы был ты адвокатом.
Бог их любит больше всех.
Слова на идиш
1*мансы – дела (в очень широком смысле), манеры, поступки
2*Йуде – еврей
3*фиш – рыба
4*Зейт гезинт – Будьте мне здоровы
5*Адад Нерари III – реальный Ассирийский царь, 811-781 гг. до х.э.
6*шлемиль – простак, но себе на уме
7*мишпуха – семья (в широком смысле, в том числе клан, община)
8*шмок – оконченный придурок, тормоз
3.36 Сказ об Иудифи
Средь мифов, сказок или апокрифов
преданий с пра-прадедовских времен
лишь редкие, как сказ об Иудифи
Евреи не включили в свой канон.
Что стало неприятия причиной?
Есть враг, герой, разбита вражья рать.
Но что-то между дамой и мужчиной
потом не пожелали вспоминать.
Деталь, акцент, и даже слух, скорее
(а слухами всегда полна земля!).
Ведь знали что-то древние евреи,
что подвиг опускало до ноля.
Читатель! На паях с тобой хочу я
Постичь глубины, как никто до нас!
Попробуем, унюхать и учуять
Какую муть сокрыл библейский сказ.
Печальна участь женщины Востока:
Рабыня, даже если госпожа,
Она живет и старится до срока,
Бессловно мужней прихоти служа.
Но ведь бывает хуже, в самом деле:
Нет "прихоти" совсем у мужика,
И ввечерý мешком лежит в постели
Мол, так устал, что аж дрожит рука!
А если дама хороша собою,
И молода и страстна и умна,
И третий год уже живет вдовою?
О, как несчастна быть должна она!
Так замужем Юдифь была несчастна.
Менахем был ей лишь опекуном.
Что толку быть красивой, умной, страстной,
Когда в постели муж – бревно-бревном?!
Ни слова от него, ни поцелуя.
К жене ни с чем (увы!) не приставал.
А городок их тихий – Ветилуя,
Был крепостью, прикрывшей перевал.
Семья была достаточно богата -
Стада, рабы, и дворик, полный роз.
Проблемы с ожиданием зарплаты
Юдифь не беспокоили всерьез.
Но солнечный удар (некстати, видно,
Менахем снял панамку с головы)
оставил Иудифь вдовой завидной,
И с грузом нерастраченной любви.
Ведь было глупо (и смешно, к тому же)
Отдать свободу, снова стать женой
И быть опять рабой тупого мужа,
А для чего? Чтоб впредь не спать одной?!
И с новым браком не спеша покуда,
Юдифь хранила честь, как масло, – впрок,
Чтоб повод не давать для пересудов
(Ведь Ветилуя – малый городок).
Конечно, жизнь была не слишком сладкой
А где, скажи, она сладка для баб?
С чужим мужчиной? Что вы? Лишь украдкой
К ней в спальню приглашался верный раб.
Итак, прошло, как я сказал, три года.
И вдруг – чужое войско у ворот.
Хотя, когда б спросили у народа…
Но кто когда-то спрашивал народ?
Чтоб наказать союзников неверных
Царь Ассирийский массу войск прислал
Их предводитель звался Олоферном.
И был он знаменитый генерал.
Вот Олоферн расставил войско вражье
Везде вокруг, куда ни погляди.
Юдифь его увидела, и, скажем,
Сердечко дамы дрогнуло в груди.
На белой лошади красивый воин
Ее воображение сразил.
И, издали, казалось, он достоин
Того, чтоб разглядеть его вблизи.
Наврав, что полагалось, караулу,
И взяв еды кошерной два мешка,
Юдифь из Ветилуи ускользнула
Чтоб разглядеть поближе мужика.
Известна многим поговорка злая
что даже Бог, уж как он ни хитер,
желает то, что женщина желает.
И вот Юдифь ведут в большой шатер.
Обычный завтрак, эдак блюд на тридцать,
И каждый третий гость из ста – посол.
Прием у генерала ассирийцев
Не то, что нынче – скромный шведский стол!
В такой-то обстановке, в меру шумной,
освоится не всякий. Я не вру!
Но Иудифь – красива, остроумна
Пришлась, как говорится, ко двору.
Острее чувства в двух шагах от смерти,
Приправленной вином и пирогом.
Взаимная симпатия, поверьте,
Возникнуть может даже и с врагом.
Она его хотела. Что ж такого?
И кто ее за это упрекнет?
Он был мужчина в полном смысле слова,
Из тех, кто без труда подковы гнет.
И мог по-светски поддержать беседу.
Рассказывал с азартом, не чинясь,
Про дальние края, и про победы.
Учтив и статен, и к тому же князь.
Да будь он даже дьявола служитель,
Но светский лев, шикарный внешний вид…
Какая дама, честно мне скажите,
Перед таким мужчиной устоит?
А Олоферн – он тоже волновался,
его кидало в холод и жару
Он ранее устроить не пытался
С еврейками любовную игру.
Четыре дня по делу и без дела
Использовал он позы, щедрость, лесть,
когда Юдифь, как говорят, "созрела"
отдать ему любовь свою и честь.
И вечером четвертым пир устроив,
Не пригласил посланников и знать,
рассчитывая в ночь познать такое,
чего еще не пробовал познать.
Он волновался. Не судите строго!
(Волненье это так знакомо мне!)
Но, мужики! Не пейте слишком много!
Ведь это врут, что истина в вине!
И в час, когда завесил евнух пóлог,
На ложе пал без раны генерал.
Был сон его глубок, спокоен, долог
Бедняга, (что бывает) перебрал.
А вот Юдифь… она была не дура,
Привыкла страстность сдерживать в узде.
Но в этот вечер верх взяла натура,
Что войско вражье привело к беде.
Нет! Только не подумайте плохого!
Любовь, она нежна, конечно, но, -
Юдифь ведь ВСЕ отдать была готова,
И вот – опять (!) в постели с ней бревно!
Рука сама, без всякого нажима,
Рванула меч из ножен на стене.
Да, женская душа легко ранима.
В нее плевать – опасней спорта нет!
И падал меч, от ярости балдея,
За битых жен, обманутых невест,
За угнетенных женщин Иудеи,
Израиля и разных прочих мест.
Она разила спящего злодея
Его же личным именным мечом!
Так вот и то, что скрыли иудеи:
Что Бог здесь совершенно не при чем.
А встало солнце над землей Господней
И капитан, зевая во весь рот
Увидел с башни дамочку в исподнем
Стоящую у запертых ворот.
Ворота Ветилуи приоткрылись.
Сквозь них прошла уставшая вдова,
Неся мешок, в котором находились
сандальи, ножны, меч и голова.
Без генерала войско разбежалось,
Попрятавшись по долам и горам.
Евреям, как по нотам, оставалось
молиться и сдавать добычу в храм.
И было единение прекрасно:
Народ, священники и Бог живой.
Но Иудифь до смерти не напрасно
Осталась хоть завидной, но вдовой.
Никто связать судьбу с ней не пытался,
К ее устам горячим не приник.
Наверно, раб по пьянке проболтался.
Слабы (увы) мужчины на язык.
Хотя, возможно, лакомых до пенки
героев отпугнул не вдовий срам,
А меч, прибитый на парадной стенке,
Как предостереженье мужикам.
Итак, мой друг читатель, подытожу:
Пусть будет это нам уроком впредь, -
За страсть любимых платим тем дороже,
чем более желаем поиметь.
Историки и так со мной согласны,
А прочих убедить хочу в одном:
Любовь и страсть: они весьма опасны.
Не нужно их усугублять вином!
Стремимся мы познать услады рая
(а плата непомерная, увы!),
и ради женщин головы теряем.
Но очень плохо жить без головы!
3.37 Про Елисея и медведей
Когда умчала Илию пророка
средь молний колесница в небеса,
тихоня Елисей оглох до срока,
и полысел всего за полчаса.
Но стал уже в тот миг причастен к чуду
когда-то скромный, тихий ученик.
Он был ничто, никто и ниоткуда.
Вдруг грянул гром, и Елисей возник.
Из прочих смертных выбранный судьбою,
хоть не умен, но преданнее пса
он с Богом говорил, как мы с тобою,
и божьей силой делал чудеса.
Цари при нем как под метлою мыши
сидели тихо, покорясь судьбе.
А он борзел, как вор с надежной крышей
Ведь Бог был крышей ранга ФСБ!
Хоть был немыт, вонюч и грузен телом,
что он смешон – Пророк не допускал.
А лысина на солнце так блестела -
поярче сотни бронзовых зеркал.
Он шел дорогой, – собеседник Божий,
в плаще, что не стирался сорок лет,
И головой качал, на шар похожей,
(Возможно вспоминая свой обед).
Соблазн передразнить неумолимый
для детворы, подвижной и живой
В деревне скукота – хоть волком вой,
а тут такое чучело, – и мимо!
"Эй, лысый, обрасти тебе пора,
а то, где солнце, а где ты – не видно!"
смеялась и кривлялась детвора,
а Елисею было так обидно!
Не мог бы к детям быть излишне строг
Любой прохожий, слыша их кривлянья,
(ну дети, недостатки воспитанья…)
но то простой прохожий, не Пророк!
Пророк призвал, усилий не жалея,
и был наказан строго детский грех.
Ах, дети, не дразните Елисея!
Он хоть дурак, но к Богу ближе всех.!
И два медведя сходу разорвали
толпу детей, – раз так просил Пророк.
Такой урок им впрок пойдет едва ли.
Ведь просто некому, (увы!) извлечь урок.
В читателях сомнение посею:
Вознесся Илия, что если б в этот миг
у бывшего тихони Елисея
не волосы пропали, а язык?
3.38 Екклесиаст Моралист
(Для взрослых)
-Задача очень непроста,-
сказал Екклесиаст.
–Боюсь, не выйдет ни черта,
и прыгнул на матрас.
–А ну, скорей девица, ты
в кровать ко мне спеши,
ведь у меня от суеты
томление души.
Тебя раздену не спеша,
что языком молоть?
авось возвысится душа,
а также, частью, плоть.
Стоит туман, и средь росы
стоит пучок травы,
стоит весна, стоят часы,
а у меня, – увы!
Екклесиаст чуть жив лежит,
томился неспроста:
под старость деву ублажить,-
такая суета!
Будь ты глупец, или мудрец,
когда наш час пробьет,
нас ждет (увы!), – один конец,
который не встает.
Екклесиаст ворчал, вздыхал,
смотрел порножурнал,
с надеждой теребил свой фалл,
и старость проклинал,
но вот, унявшись наконец,
прикинув сил расклад,
"О суете сует" мудрец
нам написал трактат.
Поскольку с дамой ничего
добиться он не смог,
Советов мудрых от него
имеем мы мешок.
О женщины! – Коварны, злы,
и нет от них добра,
и руки их, как кандалы,
опасней топора!
Капканы страшные они, -
пугал он нас, как мог, -
короче, с женщиной – ни-ни,
а то накажет Бог.
Но мы не верим, мы храбры,
желанье велико,
и ради женщин, до поры,
на риск идем легко.
Отвагу нашу не смирит
какой то демагог,
на том стоим, у нас стоит,
и, значит, с нами Бог!
3.39 Библейская история Эстер
(Пуримшпиль)
В настроении хорошем
пребывал Великий перс.
Звался он Ахашверошем
(греки пишут – Артаксеркс).
И, с улыбкой полупьяной,
подтянув ремень штанов,
приказал накрыть поляну
для "реальных пацанов".
Кто в наглянку, кто по праву,
но шпана с округи всей
налетела на халяву,
Как коты на карасей.
Артаксеркс, страдая жаждой,
разомлев слегка в тепле,
по рюмашке выпив с каждым,
был весьма навеселе.
Чтобы видели вельможи
Царских яйцев крутизну
Артаксеркс вскочил на ложе
и велел позвать жену.
Пусть ей скажут: Он тоскует.
Пусть сойдет царица вниз,
пусть немножко потанцует,
и покажет нам стриптиз.
Это было так жестоко,
как растяжка на тропе:
Стыдно женщине Востока
выставляться шантрапе.
И Вашти сказала: «Милый,
не спущусь я, извини.
спину ломит – нету силы,
и… критические дни».
Царь воскликнул: «О, коварство!»
Возмутился: «Оба на!
На фига мне это царство,
коль не слушает жена?!
Опустила при народе,
ёлы-палы, лес густой!
Пусть запишут: Я в разводе.
То есть – парень холостой.
И сейчас же отовсюду
пусть ко мне везут невест.
Я испытывать их буду,
аж пока не надоест.
И заснул в парадной зале.
Был он пьян уже весьма.
А вельможи пировали,
слава Богу – задарма.
Время мчится словно птица,
и, неся свой тяжкий крест
царь персидский веселится
и тестирует невест.
В это время в той столице,
но вдали от высших сфер,
коротала век девица,
иудеянка Эстер.
И в фигурке все на месте,
и с мордашкой без проблем,
и царю, для личных тестов,
сразу послана в гарем.
При детальнейшей проверке,
что затем прошла она
оказалось, что Эстерка
не нахальна, не жадна,
знает физику и право,
пятки мило красит хной.
Главный евнух крикнул: «Браво!
Ей и быть царю женой»
А вослед Эстер, по блату,
как Моссада резидент,
перешел к царю в палаты
Мордехай, ее кузен.
Он, прикинувшись поленом,
и копая, как шахтер,
раскрывает постепенно
против власти заговор.
За спасенье от кинжала
и за проблески ума,
царь персидский, добрый малый,
отличил его весьма.
Первый зам Ахашвероша
тип завистливый Аман,
был и зол, и огорошен,
и составил страшный план.
Он, от зависти зверея,
заявил, что изведет
подчистую всех евреев,
Модрехаев весь народ.
Он не знал, на что зарИтся,
кто здесь истинный герой,
что приходится царица
Мордехайчику сестрой.
И однажды, против правил
распивая в полдень ром,
подписать царя заставил
разрешенье на погром.
Сообщенье полетело
что, мол, царь издал указ,
что погром – святое дело
и мечта народных масс.
Всем сатрапам, всем обкомам,
всяким шишкам ровных мест,
организовать погромы,
как стихийный масс протест.
Все структуры управленья
обеспечивать должны
исполненье истребленья
иудеев всей страны
Те, узнав беда какая,
что евреям всем хана
шлют к царице Мордехая
чтобы их спасла она
– Ах, ужасная картина!
Не найти нам контрмер.
Помоги нам! Помоги нам!
И спаси нас всех, Этер!
И Эстер, мольбам внимая,
пораскинула умом,
перетерла с Мордехаем
и устроила прием.
Чтобы муж был нежен сердцем,
тих и мягок, словно мышь,
с чесноком, свеклой и перцем
сделала гефилте-фиш,
сладкий цимес, глаз барана,
кабачковую икру.
И три дня царя с Аманом
забавляла на пиру.
Девки хлопали в ладоши,
заливался соловей.
Был настрой Ахашвероша –
хоть сейчас веревки вей.
Перед мужем в центре зала
на колени бухнув вдруг
чуть дыша Эстер сказала:
– Я прощаюсь, мой супруг!
О, мой лев, в сраженьях стойкий,
ясный свет в моем окне!
Как хочу с тобой я в койку…
но не светит это мне.
Не ласкать тебя мне, милый!
Я тебя любила зря.
Ждет меня одна могила.
так велит указ царя.
Ведь твоя, признай, идея:
Без суда, смутив страну,
укокошить иудеев,
и меня, твою жену.
Или, может быть, обманом,
с недосыпу, с пьяных глаз,
одурманенный Аманом,
подписал ты тот указ?
Эта сука, дрянь такая,
истребить желала нас.
и меня, и Мордехая,
что тебя от смерти спас.
Царь, как человек восточный,
согласился враз с женой,
да еще поддакнул: «Точно!
Он, Аман, всему виной!»
Царь пристыжен был, и даже,
пряча от стыда глаза,
приказал Амана страже
взять и быстро наказать.
Тут, читатель мой бесценный,
я замечу между строк:
что в монархии отменно –
исполненья краткий срок.
Царь лишь съел стакан черешен,
и клубничку в коньяке,
а Аман уже повешен
на высоком на сучке.
И, раскаянно вздыхая,
нервно дергая ногой,
под диктовку Мордехая
пишет царь указ другой.
И сейчас же скороходы
побежали, как могли,
сообщая все народам
и сатрапам всей земли:
Мы, Ахашверош Великий,
Главный Перс и Царь царей
Возглашаем: поелику
нет нас мягче и добрей,
Мы о подданных радея,
и печали их деля,
приказали иудеев
погромить, веселья для.
Можно грабить их открыто,
Резать, жечь и даже съесть.
Но и на самозащиту
у евреев право есть.
Если вдруг вооружатся
и врагов уроют враз
будет все равно считаться,
что исполнен наш указ.
И по всей стране евреи
с чердаков и из под хат
доставали поскорее
кто ружье, а кто ухват.
И запомнят внуков внуки:
все, кто вышел на погром
получили (для науки)
по макушке топором.
В честь спасения от казни
пережившими экстрим
учрежден был славный праздник
именуемый Пурим.
В этот день резвятся дети,
веселится стар и мал,
льются песни, солнце светит
и кружится карнавал.
Все евреи пьют до пьяна.
так, точнее говоря,
чтоб не отличить Амана
от Эстер и от царя.
Можно пить, и не стесняться,
даже не попав в горшок.
В этот праздник мной, признаться,
и написан сей стишок.
4 ЛЮБОВЬ
4.1 Давно…
(октябрь 1969)
Осенний воздух был как совесть чист,
С березы облетал последний лист,
Изысканный сень-шей* китайских гор.
День музыки** тек светел и нескор
над парком грустно веял дух муската.
А лабух бацал фугу ре-минор.
На горизонте солнца помидор
порезался о лезвие заката.
Был вечер одинок и пьян слегка.
Картинно застывали облака
и прели в цвете калий дихромата**.
А парк притих, готовясь к холодам.
Но возгласы гусар и милых дам…
Ха! Тени звуков умерших веков
и звона шпор и напускной бравады
кружились над скамьями и эстрадой
где несколько изящных стариков
Внимали с умным видом знатоков
гудению замерзших музыкантов.
И дребезжащий как трамвай рояль
роняя звуки, щепки и эмаль
просил уйти и не искать талантов.
А мы с тобой сидели в уголке
и пальчики твои в моей руке
лежали очень трепетно и нежно,
а счастье стало близким неизбежно.
Был сладок поцелуй, как пахлава,
кружилась голова едва-едва.
Горели щеки и, наверно, уши
ведь столько счастья мир на нас обрушил.
Болели… впрочем, это ерунда
Лишь по семнадцать было нам тогда.
––
* Сень-шей – вид китайской традиционной живописи, буквально "горы и воды"
**-День музыки – 1 октября
*** Калия дихромат K2Cr2O7 порошок ярко оранжевого цвета
4.2 Игра
(август 1970)
Цепи легкости пера,